Сплетя хулу с осанною

Сплетяху лу сосанною

Что тут было? Это напоминает древнерусский текст. Правда? Что означает – не понятно. Они считали, что не обязательно искать точную семантику. Они стремились создать стихи ослабленной семантики, в которых слова были с ослабленной семантикой. Но была важна форма. А сейчас я разделю, и вы поймете, что это было:

Была обыкновенная строчка, посвященная Анне Ахматовой (т.е. "соединив брань с прославлением"). Это и называется "сдвигология", когда морфемы сдвигаются, присоединяется первый слог одного слова к последнему другого – и создается новое слово. "Сплетяху". Так они очень много экспериментировали, и очень смешные были у них всякие опусы, замечательные совершенно, и очень яркие.

Но конечно, все-таки, да, кстати, Роман Якобсон, помните стихотворение Маяковского "Товарищу Нетте, пароходу и человеку"? Там Нетте говорит: "…напролет болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел, стихи уча…". Роман Якобсон очень тогда был близок очень с футуристами, а потом станет крупнейшим мирового уровня литературоведом, одним из создателей формальной школы русского литературоведения, потом уедет в Америку. Он умер уже сейчас, конечно, но конференции проводятся у нас в стране, посвященные памяти Романа Якобсона, потому что он был очень продвинутый исследователь литературы. Вот он как раз о них говорил, что у них "приглушенная семантика" (вот так он ее назвал). Т.е. он говорил, что они создают совсем новые слова, но как бы по законам родной речи, не нарушая законов русского языка. И он писал, что язык дает право "наделять новой жизнью" (как он писал) "оскудевшие волны языка". Освежать как бы язык. Если в речи не рождается чего-то нового, то нужно стараться творцам создать какие-то новые формы слова.

Я хотела бы вам показать что такое футуризм на примере вам наиболее близкого поэта Владимира Маяковского. Но прежде всего я хочу сказать, что мы сейчас говорим о кубофутуризме. Но в русской футуристической поэзии были и другие группы футуристические. Но просто кубофутуризм для всех уже стал абсолютно идентифицироваться именно с футуризмом. А другие группы, например, эгофутуризм, который был представлен Игорем Северянином, Константином Фофановым, он… Ну сам Северянин он сначала создал газету, потом создал такую академию эгофутуризма. А потом написал такое "открытое письмо Игоря Северянина", где он написал: "Мой эгофутуризм сделал свое дело. Сильные и смелые идите моим путем. Теперь я расстаюсь с ним и остаюсь просто Игорем Северянином". Т.е. он совершенно открыто сказал, что ему нужен был вот такой эгофутуризм – "яфутуризм" только для того, чтобы стать известным, чтобы своим эпатажем привлечь к себе внимание. Он стал известным, его книга "Громокипящий кубок" 13-го года была переиздана подряд трижды (совершенно невероятное явление). И поэтому он как бы сказал – я стал известным, я пробил себе дорогу, теперь я буду делать то, что я хочу, и никакой футуризм мне не нужен.

И была еще группа очень интересная, это "Мезонин поэзии". Это был альманах, который создал Вадим Шершеневич. Но она очень недолго просуществовала.

И вот самая такая в какой-то степени могущая конкурировать с кубофутуристами была группа "Центрифуга" (то, что вы можете встретить и сказать: "а нам говорили только про кубофутуризм"). Это группа, в которую входил Борис Пастернак, Елена Гуро, Рюрик Ивнев. Общие положения у них были довольно близкие, меньше было техницизма, чем у кубофутуристов, но такое же большое внимание к метафорике в стихах, к созданию новых образов и новых слов, вот к этому словотворчеству. Они как бы лишали слово сакральности, как бы нет никакого значения, приглушенная семантика, но они делали само слово вот новым мифом. Потому что в самом материальном звучании слова это что-то новое, что-то важное, материальное, значимое. Это факт бытия и они были очень счастливы тем, что рождали эти новые факты бытия.

Ну, например, Маяковский, он пишет стихотворение раннее "Из улицы в улицу", из которого я вам цитировала предпоследнюю строку. А оно начинается так (посмотрите, как они действуют), как пишет Маяковский:

"У-

лица.

Лица

у

догов

годов

рез-

че.

Че-

рез

железных коней

с окон бегущих домов

прыгнули первые кубы…".

Улица лица, лица домов – одинаково звучащие единица – создается игра, какой-то простор, звучащий: улица лица домов резче. О чем он говорит – об улице, о лицах – не понятно. И у вас это удивительное созвучие необычное, найденное гением (тем более, это важно было для Хлебникова).

Ну, чтобы вы поняли их программу. Например, тоже раннее стихотворение Маяковского "Нате!" – оно абсолютно вписывается в футуристическую программу. Выпад, эпатаж, гротеск. Но там очень важный образ и сразу вы видите тут много неожиданных вещей.

"Через час отсюда в чистый переулок

вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,

а я вам открыл столько стихов шкатулок,

я - бесценных слов мот и транжир".

Очевидно совершенно, что здесь в этой строфе уже противопоставлено 2 мира: мир пошлости, мир обывательский, мир реальный и мир творца, который владеет тем, что не имеет меры и веса. Мир реального он намеренно материализовывает (жир, переулок) – всё это такое отвратительное, отталкивающее, антиэстетичное. А он обладает несметными сокровищами, которые не имеют меры и веса ("шкатулок, бесценных слов мот и транжир"). И вот через все творчество Маяковского на самом деле пройдет этот образ трагического одиночки-художника. И в этом смысле он как бы преодолевает футуризм в его формотворчестве, в его эпатаже, в его игре. Потому что у Маяковского с самого начала возникает образ трагического творца-одиночки, который противостоит толпе. И поэтому он и говорит:

"А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется - и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я - бесценных слов транжир и мот.".

Вот это вес вот этого плевка. И там еще очень интересный есть образ:

"Все вы на бабочку поэтиного сердца

взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.

Толпа озвереет, будет тереться,

ощетинит ножки стоглавая вошь".

Вот этот знаменитый образ возникает "бабочка поэтиного сердца", вот как метафора (художественного мира), творческого мира.

В 13-м году Маяковский издает книгу "Я" на свои собственные деньги. Нарисовал там бабочку поэтиного сердца. А внутри были рисунки Чекрыгина. Так вот эта книга – первая книга стихов Маяковского, которую он сам издал, разнес по киоскам, магазинам, переживал очень. Но в учебниках вы можете встретить, что его первая книга – была книга "Простой как мычание", которая вышла в 16-м году в издательстве Горького "Парус?". Это неверно. "Простой как мычание" – вторая книга. Первая книга Маяковского – "Я", и вот там как раз возникает эта бабочка поэтиного сердца – удивительный образ, который пройдет через всю его поэзию.

Почему Маяковский писал стихи лесенкой? (для ударения на словах) Он придумал эту новую форму стиха, потому что поэзия футуристов была звучащая, т.е. она писалась, предназначенная для озвучивания. Т.е. она предназначена была для аудитории огромной. Вот здесь коварная очень вещь скрывается. Кстати, Марина Ивановна Цветаева написала замечательную статью в 1933 году (она находилась во Франции в эмиграции), она очень, вы знаете, любила Маяковского, он оказал на нее очень сильное и не всегда полезное влияние, помешал ее стиху во многом. Кроме того, вы знаете об ее романе-битве с Пастернаком. Она любила очень обоих этих поэтов, очень ценила их. И она написала статью о Маяковском и Пастернаке, и так ее и назвала "Эпос и лирика советской России". Статья очень хорошая, она опубликована во всех изданиях современных Цветаевой. Она там пишет, говоря о том, что такое Маяковский и что такое футуристы на самом деле (как всегда афористично выражает мысли, я точно цитирую вам). Она пишет: "от Маяковского – делается, от Пастернака – думается". Т.е. она понимала, что поэзия Маяковского действенна, она действительно зовет куда-то. А Пастернак он для того, чтобы, ну, медитировать и думать, а что такое "Февраль. Достать чернил и плакать.". Т.е. Пастернак – наследник классической традиции в русском стихе, хотя он много и нового внес. Но он создает стихи – мы должны их интимно воспринимать, мы текст должны читать, созерцать и медитировать. А Маяковский читает в толпу. И Цветаева в этой же статье так и пишет, гениально совершенно, я просто восхищена ее абсолютным попаданием, она пишет: "Маяковского надо слушать". Во-первых "слушать". Понимаете? Вы ведь не скажете: "Тютчева надо слушать". Не скажете никогда в жизни. Тютчева надо читать. Даже Пушкина нельзя слушать – его надо читать. А вот Маяковского, пишет Цветаева (и даже Ахматову надо читать, и Гумилева надо читать), Маяковского надо слушать! И Белого, я вам сказала, надо слушать. Вот она пишет: "Маяковского надо слушать ором, хором, собором". Вот она конгениальна здесь Маяковскому в понимании того, что такое поэзия футуриста. Она понимает очень хорошо, и даже использует эти "о", они как-то собирают нас (ором, хором, собором), окольцовывают. Слушать надо их. Важно очень, что это поэзия, которая действительно дикциями она нас куда-то зовет. Зовет, ведет куда-то нас. Цветаева это хорошо поняла. И она взяла из стихов, из собственных строчек Маяковского, который написал во вступлении к поэме "Облако в штанах" – "мир огромен мощью голоса, иду красивый 22-летний". Т.е. он сам говорит, что он подчиняет своей поэзии не текстом, а звучанием. Ему нужна была аудитория. Вот здесь проявляется сразу не только форма стихов футуристов, но и их мироведение. Т.е. они поэты нового времени. И я скажу, может страшную совершенно вещь, но я убеждена в том, что начало массового искусства находится именно в футуристической поэзии, которые первые – они как бы разорвали эту индивидуальность восприятия литературного произведения. Они призвали всю толпу слушать их. И они как бы потому и потом и как бы рухнули, потому что они привыкли. Они 17 городов объехали, турне такое. И везде эпатировали. Маяковский ходил в узкой кофте, кофте фата, Крученых вешал на шею подушку, они всяко завлекали публику, обнаженными в машине ездили. Т.е. привлекали к себе любыми средствами внимание, эпатировали публику. Почему? Они хотели славы. Это первые русские поэты. У Пушкина есть гениальное стихотворение "Желание славы", но оно такое глубокое, такое сложное, такое противоречивое. А они хотели успеха, славы. Как Бенедикт Лившиц пишет в "Полутороглазом стрельце" (в своей книге), он говорит: "Мы любили ездить в мягком вагоне и пить шампанское". Т.е. они полюбили красивую жизнь. Вот у них появился этот глянец. Т.е. то, что всегда сопутствует массовому искусству. И вот эта поэзия, настроенная на звучание – поэтому лесенка, акцентный стих он придумал, чтобы выделить голосом.

Вот есть такая книга крамольная, она называется "Воскресение Маяковского". Она очень ярка книга, ее написал Юрий Карабчиевский (он покойный, к сожалению). Это такой диссидент был, но очень талантливый поэт, и человек талантливый, и литературовед талантливый. И он написал эту книгу, но он не прав, я его хорошо знала, и я убеждена, что он не прав в этом. Потому что он очень резко относится к Маяковскому, он считал, что Маяковский как бы с самого начала продавшимся, он продался революционной идее, он как бы обслуживал. В этом я не могу согласиться с Карабчиевским никогда. Потому что Цветаева она более глубоко понимает Маяковского. Она говорит "тенденциозность Маяковского (т.е. то что он политизированный поэт) оплачена с самого начала". Она имеет в виду, что, ну, во-первых он романтик, это его судьба (максималист, утопист, романтик), а во-вторых он отсидел в Бутырской тюрьме, в одиночной камере за свои социалистические увлечения. Поэтому она более корректна, мне кажется, и глубока.

В этой книге Карабчиевского очень много такой злобы несправедливой. Т.е. он настолько ненавидел советскую власть, Карабчиевский, хотя очень талантливый человек, повторяю, и его работы очень хорошо знакомы, я знаю и ценю многие его работы, но что это помешало ему видеть по-настоящему масштаб Маяковского, но в то же время в этой книге, поэтому там многое и неприемлемо для меня. Т.е. он, например, даже говорит о том, что Маяковский никогда не улыбался, что он очень фальшивый человек. Маяковский действительно, он улыбался одной стороной рта и он никогда не хохотал. Никто не слышал, чтобы Маяковский смеялся в голос, уж тем более до слез. В нем что-то было. У него было очень много комплексов на самом деле. И кроме того, в тексте даже такие детали, что Маяковский был беззубый, что у него были протезы. Ну в общем такие какие-то ужасные детали, неприемлемые совершенно. Но в то же самое время он правильно и много говорит о футуризме в этой книге. И вот об уязвимости футуризма, который был как бы очень зациклен на успех. Вот искусство, которое создается с желанием успеха, оно и есть – массовое искусство. Понимаете? Не от потребности выразить, а желание завоевать публику – оно как раз несет в себе черты (массовости?).

Дата добавления: 2014-01-15