Лекция 1. Общая характеристика и основные этапы культуры XX века

Тема 5. Философские основания постмодерна

Тема 4. Философская мысль первой половины ХХ века

Тема 3. Культура XX века в контексте новоевропейской философской традиции

Тема 2. Мировоззренческие основания культуры ХХ века

Тема 1. Общая характеристика и основные этапы культуры XX века

1. Культура XX века как предмет исследования. Цели и задачи курса

2. Определения и границы культуры XX века

3. Этапы развития культуры ХХ века

а). Модерн как характеристика культуры первой половины XX века

б). Постмодерн как характеристика культуры второй половины XX века

в). Новый культурный переворот начала XXI века

1. Культура ХХ века как итог развития новоевропейской культуры. Основные черты новоевропейской культуры и отличие ее от других культурных форм.

2. Историческое мышление и идея «конца истории»

3. Социально-экономические особенности европейской культуры

1. Модерн: оригинальность и укорененность в истории. Значимость изучения философских оснований для понимания культуры XX века

2. Основные черты новоевропейского мировоззрения

1. Антропологические и экзистенциалистские течения. Аксиологический переворот в философии

2. Лингвистический поворот в философии XX века

1. Постструктурализм и деконструкция

2. Философское обоснование постмодерна

3. Критика постмодерна в современной мысли

1. Культура XX века как предмет исследования. Цели и задачи курса.

2. Определения и границы культуры XX века

3. Этапы развития культуры ХХ века.

а). Модерн как характеристика культуры первой половины XX века

б). Постмодерн как характеристика культуры второй половины XX века

в). Новый культурный переворот начала XXI века.

1. Прежде чем приступить к изучению данного курса, следует определиться с его границами и целями. Вопрос, который встает первым: что представляет собой культура XX века, являет ли она собой определенный и целостный феномен, и как возможно ее изучение? А также: что может дать такое изучение, в чем состоят его цели, какие направления здесь являются наиболее важными?

Культура в целом, и культура XX века в частности, – явление предельно широкое. А культура XX века – явление еще и очень близкое к нам по времени (большое же, как известно, лучше видится на расстоянии, потому близость не облегчает, а лишь затрудняет изучение). Стороны культуры многообразны – не только искусство, литература, философия и прочие высокие достижения человеческого духа входят в нее, но все проявления человеческой активности в их взаимосвязи и взаимовлиянии. И наука, и техника, и средства массовой информации, и бытовая жизнь, и экономика и политика – все это стороны культуры. И если искусство – то отнюдь не только «высокое», но и всё, вплоть до самых пошлых и бездарных образчиков, – все интересно культурологии, потому что составляет существенное проявление культуры. И если религия – то не только великие и мощные традиции, но и любые секты вплоть до самых экстремистских и опасных. И если наука и техника – то не только великие открытия, но и явное шарлатанство, и не только то, что приносит человечеству благо, но и то, что признается в конце концов ошибочным и крайне вредным. Все это составляет многосторонность культурного опыта и не может быть опущено и оставлено без внимания.

И это, конечно, взывает к необходимости систематизации, и в то же время приводит к неизбежной неоднозначности оценок. По крайней мере, сразу можно сказать, что изучение культуры какого-либо периода всегда пытается систематизировать явления этого периода, найти в них логику и общность – и в то же время никогда не может дать окончательного и предельно точного результата, а чем ближе этот период и чем актуальнее его для нас следствия – тем менее точной будет его систематическая оценка.

Но трудно представить себе период, который был бы более актуальным и существенным по своим следствиям для начала XXI века, чем век XX. И это делает изучение его тем более важным для нас – и тем более сложным.

В то же время эта близость создает и обманчивое впечатление достаточной понятности – ведь многое из того, что возникло и развилось в течение XX века, остается действующим и теперь. Но недаром некогда Сократ предлагал начинать философское размышление с вопроса о познании самого себя, а Гегель видел в самопознании цель и предел всего человеческого развития и к тому же полагал, что самопознание осуществляется лишь через познание «другого», отличение себя от «другого». То, что кажется наиболее ясным и «само собой разумеющимся», оказывается и наиболее трудным к изучению: так взгляд, направленный на мир, остался бы невидимым и тогда, когда весь мир был бы увиден и познан.

Потому если можно изучать собственную культуру, собственную ситуацию – то скорее изучать ее следует исходя из определения того, что ею не является, что ее ограничивает, а то, что в ней кажется понятным и близким, изучать следует исходя из предположения, что эти явления не всегда были естественными, понятными всем и близкими, т.е. исходя из того, что наша собственная культура ограничена во времени и в пространстве. А культура XX века представляет собою как раз одну из таких границ: она одновременно ведет к современности как ее прямое основание, но и исходит из того, что весьма далеко от современности и ей чуждо.

Потому многое в культуре XX века представляется актуальным и близким, а многое – чуждым и устаревшим. Но следует понимать, что все это существует во взаимосвязи.

Изучение культуры XX века – это, фактически, изучение оснований и истоков современности. Оно позволяет понять, как современная ситуация возникла, в чем ее корни. И понять также, чем она специфична, чем отлична от других культурных возможностей. Понять, кто мы есть, можно лишь осознав, что не все и не всегда являлись таковыми, причем осознав это не как некий внешний, поверхностный эффект различных культурных нововведений, но как некую фундаментальную мировоззренческую позицию.

Так, к примеру, часто высказывается предположение, что распространение в XX веке влияния средств массовой информации на культурную жизнь общества связано с рядом технических нововведений, появлением радио, телевидения, компьютерных технологий. Однако многие ведущие теоретики медиасферы сомневаются в этом предположении, считая, что развитие технической стороны есть лишь следствие развития медиасферы в современной культуре, что корни надо искать в изменении мировоззренческой позиции (хотя сама она изменяется также не без влияния технического прогресса). Это напоминает вопрос о «курице и яйце», но, с другой стороны, уводит нас к более глубоким корням современности, которые лежат, быть может уже не в XX, и даже не в XIX веке.

Словом, если целью изучения культуры XX века, помимо простого историко-культурологического интереса, является, в первую очередь, самопознание, познание современности (а следовательно и некоторая футурологическая возможность – возможность предположить, в какую сторону могут вести, исходя из предшествующей логики развития, основные тенденции современных культурных процессов), – то способом ее изучения является изучение ее собственных границ и истоков, обращение, говоря словами знаменитого мыслителя XX века Мишеля Фуко, к археологическому исследованию – к археологии данного культурного типа. И этот археологический тип исследования Фуко считает одним из важнейших приобретений XX века, а также основой гуманитарного знания в целом.

Таким образом, обращаясь к культуре XX века мы не можем ограничиться фактами одной лишь истории, но должны подойти к ней целостно, обнаруживая взаимосвязь разных явлений и мировоззренческую общность исторических фактов. И если в целом знание фактов дает нам история, а мировоззренческие позиции формулируются философией, то культурологическое исследование вынуждено подняться над тем и другим, связав их в единство, постигаемое как бы «извне», осуществляя некий акт рефлексии относительно оснований нашего собственного понимания исследуемого предмета.

2. Однако здесь возникает еще один важный вопрос. А именно: существует ли на самом деле эта «целостность» и это «единство» в культуре XX века? Не произвольное ли это объединение явлений по случайному признаку (а именно, по принципу хронологии)? Не распадается ли она на совершенно различные, в зависимости от времени и места, культурные образования, к которым во всех случаях нужен различный подход? А быть может, напротив, она представляет собой нечто, напрямую и без особых нововведений продолжающее предшествующие этапы развития, или же продолжающееся в современном состоянии?

И в принципе: как можно говорить о культуре XX века как о целостном феномене, когда мы имеем в наличие столько разных культурных традиций, существующих в разных уголках мира, которые именно к XX веку стали известны друг другу и которые уже невозможно упускать из виду при исследовании, так что если раньше можно было под «культурой» иметь в виду только культуру своего региона, то теперь мы должны изучать множество различных культурных форм?

Если до сих пор речь шла об общих формальных методологических основаниях исследования культурных феноменов, то теперь следует признать, что мы переходим в содержательную область, где начинают различаться теоретические концепции.

Потому выскажем первый содержательный тезис. В данном курсе лекций мы будем исходить из позиции, и пытаться ее обосновать, что специфика культуры XX века состоит в ее целостности и взаимодействии различных культурных традиций. Именно то, что в XX веке они пришли во взаимодействие, узнали друг о друге и перешли от прямой и принципиальной конфронтации к тем или иным формам сотрудничества, делает культуру XX века целостной – не европейской, не русской, не китайской и не арабской, но, при сохранении специфики регионов, в то же время наднациональной. И если следует изучать нечто в культуре XX века – то это именно становление и основания этого наднационального процесса, который задает нам, в то же время, и первое определение специфики данного культурного типа. (Безусловно это предположение имеет скорее статус теории, вопроса более, чем ответа – но изучая культурные явления нам всегда так или иначе приходится исходить из какого-либо теоретического предположения, которое может многократно подтверждаться или опровергаться в процессе исследования, на разных его этапах и в разных его плоскостях).

3. Но если таким образом мы – условно – снимаем вопрос о региональных границах исследуемого культурного феномена, то остается еще вопрос о его временных границах: так ли строго они совпадают с границами столетия?

И здесь вновь можно высказать некое теоретическое предположение. Несмотря на полную условность хронологической границы и на то, что культурные процессы непрерывны, тем не менее, мы можем видеть достаточно резкие изменения в культурной ситуации, в мировоззрении людей, приблизительно совпадающие с границами веков, хотя и на протяжении самого XX века процессы далеко не однозначны и можно обнаружить мировоззренческие сдвиги, выделяющие существенные этапы и переходы внутри него самого.

а). Процессы, приведшие к серьезному мировоззренческому сдвигу в начале столетия (процессы, находящие отражение в искусстве, в философии, в религиозной жизни становящейся культуры) в наиболее явном виде выразили себя в политико-экономической сфере, приведя в начале века к резкому взрыву, можно сказать, коллапсу назревавших задолго до того подспудных тенденций – к катастрофе Первой мировой войны, к развернувшемуся по всему миру (в равной мере, хотя и с разными результатами, в Европе, в России, в странах Востока) революционному коммунистическому движению.

На то же самое время приходятся и серьезнейшие научные и технические преобразования, создание радикально новых научных концепций мира, подрывающих все традиционные представления в самых основаниях. Так, если в XIX веке концепция эволюции Ч.Дарвина подорвала религиозную убежденность человека в своей исключительности, то теория относительности А.Эйнштейна совершила нечто еще более радикальное – подорвала основы всего физического восприятия мира. Теория Дарвина направлена скорее на упрочение и утверждение нового, рационалистического научного взгляда, постепенно вырабатывавшегося в европейской культуре начиная с позднего Средневековья, можно сказать, что она соответствует принципам ньютоновской физики, подчеркивает и упрочивает их. Но теория Эйнштейна, напротив, подрывает основы этого рационализма, обозначая принципиально новый этап в мировоззренческой картине, радикальный сдвиг, хоть и подготовленный предшествующим развитием, но представляющий собой некий качественный скачок в нем. Таким же образом можно соотнести развитие естественнонаучных знаний о человеческом поведении в XIX веке, формирование психологической науки на рациональных основаниях – и возникновение в начале XX века психоанализа с его выделением сферы бессознательного.

В начале XX века рушатся долго до того подтачивавшиеся, однако удерживавшиеся принципы фигуративного и реалистического искусства, тональная система в музыке отвергается атональностью. Уже упоминавшаяся медиасфера, постепенно развертывавшаяся в новоевропейском мышлении начиная с появления книгопечатания, распространения газет, именно в начале XX века взрывается – не без помощи технических изобретений – и становится реальной силой воздействия, утрачивая как свой оппозиционный, так и свой чисто развлекательный статус. Наконец, и разделение культуры на массовую культуру развлечений и элитарную непопулярную «высокую» культуру становится заметным именно в начале XX века, впервые обретая свое теоретическое осмысление. Относительно явлений XIX века очень трудно применять подобные термины, а с наступлением XX словно бы происходит некий прорыв.

И также можно отметить, что если про XIX век можно говорить еще о существенном различии между европейской культурной традицией и теми, против которых она направляла себя в своем «империалистическом» экономическом порыве, то в начале XX века экономические отношения приобретают глобальный характер, войны становятся «мировыми», а страны неевропейского региона включаются в общий политический процесс. Игра – очень жестокая игра – начинает идти по общим правилам, и если сначала можно сказать. что это «европейские» правила, то с течением времени это становится все более и более сомнительным.

В XX веке экономическая система, сложившаяся в Европе за прошедшие несколько столетий, наконец в полной мере проявляет предсказанный Марксом кризисный характер. В XX веке кризис религии, предсказанный Ницше, становится актуальностью утверждения радикального атеизма на государственном уровне.

Все традиции и устои, которые рационалистическое европейское мышление подвергало критике и сомнению начиная с эпохи Просвещения, падают один за другим. Развивается и становится реальностью эмансипация – начиная от эмансипации женщин и расовой эмансипации, и продолжаясь до эмансипации любых ранее подавленных направлений и меньшинств. Следствиями этого революционного по сути бума являются, с одной стороны, либерализм и демократия, с другой стороны, террор и тоталитаризм.

В целом, культурные явления первой половины XX века можно охарактеризовать как бунт против традиций. Этот бунт происходит во всех сферах. Он подготовлен развитием европейского рационалистического мышления, но, в конечном счете, выступает и против него, подрывая его основы. Этот бунт, ставший определяющей доминантой культуры, характеризует определенный культурный тип, который можно назвать модерном – поскольку его главной чертой является именно подчеркивание современности, отрыва от прошлого. В то же самое время и интерес к прошлому впервые проявляется именно здесь – потому, должно быть, что это прошлое становится чуждым и потому определенным, оно теперь может быть изучено как объект. Потому именно в начале XX века появляется впервые систематическое исследование культуры, философия культуры выходит на новый уровень развития, подготавливая почву для развития культурологического знания. Первым систематическим исследованием в этой области можно назвать работу О.Шпенглера «Закат Европы» (1918), которая по всем направлениям характеризует культурный сдвиг по отношению к предшествующему периоду: отрицается рационалистическая линейность истории, признается равноценность разных культурных типов, и, наконец, европейской культуре ставятся границы. Мало того, Шпенглер, фактически, объявляет, что европейская культура умирает на его глазах, что она доживает свои последние дни, что в скором времени мы должны перейти к некой новой, пост-исторической по отношению к данному культурному типу форме культурной жизни.

б). И действительно, с середины XX века приобретает все большее распространение новый термин – термин постмодерн. Постмодерн – слово двоякое и, можно сказать, парадоксальное. С одной стороны, речь идет о простом и вполне обычном обозначении явления, опирающегося на принципы некой прошедшей культурной формы, но нечто существенно в ней меняющего. Очевидно, что постмодерн опирается на модерн, представляет собой некую существенную модификацию – но все же именно модификацию – модерна. С другой стороны, поскольку «модерн» значит – «современный», и определяет собой некое время, отрицающее прошлое, утверждающее настоящее, современное, единственно живое, то, говоря о постмодерне, мы сталкиваемся с неким временным парадоксом нахождения в состоянии «после современности», после того, что является живым и действующим.

Французский философ второй половины XX века Жан Бодрийяр, оценивая бунтарский характер эпохи модерна и сравнивая его с последующими постмодернистскими процессами, называет первый состоянием оргии, бунта и бума, тотального крушения и разрушения, а вторые – состоянием «после оргии». Всё уже разрушено, все традиции, все устои уже подвергнуты критике и отвергнуты, все действия уже совершены – что же остается делать? Это состояние многие теоретики оценивают как «пост-историческое», видя в нем некое пессимистическое осуществление тезиса о конце истории, выдвинутого еще Гегелем в начале XIX века. Однако вместо гегелевского мерного созерцательного состояния полностью осуществившего себя разума, мы получаем распад и разрозненность, смешанную с тоской по старым, некогда живым формам, чувство тотальной запоздалости по отношению к ним, ностальгию и сознание неспособности что-либо еще осуществить – ведь все уже осуществлено и все победы уже одержаны. Это некое состояние пустоты, в котором не от чего оттолкнуться, не на чем удержаться. Не будучи способным к порождению чего-либо нового – уже потому, что слишком хорошо известно и изучено все уже бывшее – постмодернистское сознание способно лишь играть со старыми формами, составляя их в произвольные коллажи, цитируя, стилизуя, иронизируя, разбирая их на части и собирая вновь во всевозможных комбинациях. Эта игра на время становится доминантой искусства, и философской мысли, и культурной теории. Эта игра, некий одновременно мрачный, гибельный, но в то же время слегка иллюзорный и несерьезный настрой доминирует во всем во второй половине XX века, после Второй мировой войны. Хотя все эти явления гораздо более отчетливо были проявлены на Западе, но можно заметить, что и в Советском Союзе тоталитарный террор сменился застоем, а реальная жестокая война ввиду изобретения нового типа оружия сменилась странной виртуальной войной, основанной на накоплении вооружений, при тотальном страхе перед их использованием.

в). Однако если в конце XX века реальность постмодерна не вызывала сомнений и казалась бесперспективной и бесконечной, то в самые последние его годы и особенно в первые годы века XXI вдруг все отчетливей зазвучали разговоры о конце постмодерна, и не просто о необходимости его конца, и не просто о каких-то явлениях в отдельных областях культуры, к примеру, в искусстве, не укладывающихся в постмодернистскую парадигму, но о реально наблюдаемых практических явлениях, говорящих о новом радикальном, еще не слишком хорошо определимом, но все же явственно дающем о себе знать культурно-мировоззренческом сдвиге.

В некотором смысле, можно предположить, что тот или иной культурный тип по необходимости заканчивается, лишь осуществившись полностью – то есть исчерпав все свои возможности. И вновь, определенные политические процессы последних десятилетий XX века как бы подтолкнули постмодерн к полному осуществлению. Если девизом постмодерна было «засыпайте рвы, стирайте границы», то последние границы были сняты в политике – радикальное и, по сути, модернистское разграничение мира на два лагеря. Окончательно глобализированный мир не может более быть постмодернистским.

И если можно говорить о каких-то процессах начала XXI века – то это скорее процессы нового установления границ – но совсем на иных, антимодернистских принципах, нового расслоения и разделения, нового отказа от игры, новой серьезности, даже новой наивности, новой архаики, новой мифологии, новой первобытности. Процессы, которые происходят, одновременно являются продолжением и следствием сложившейся в XX веке ситуации – но и, возможно, наиболее радикальным за последнее тысячелетие ее опровержением и преодолением.

Какими бы, на первый взгляд, катастрофичными ни казались некоторые культурные явления современности – возможно мы стоим на пороге принципиально нового культурного типа. Смена же их всегда сопровождается катастрофами; опасность современной ситуации состоит лишь в том, что технический уровень развития человечества на данный момент – уровень, достигнутый развитием рационалистической европейской культуры от позднего Средневековья до постмодерна – ставит перед лицом катастрофы отнюдь не только отдельный культурный тип, но и существование всей планеты в целом…

Дата добавления: 2014-01-15