Лекция 2. Мировоззренческие основания культуры ХХ века

1. Культура ХХ века как итог развития новоевропейской культуры. Основные черты новоевропейской культуры и отличие ее от других культурных форм.

2. Историческое мышление и идея «конца истории»

3. Социально-экономические особенности европейской культуры

1. Культуру XX века следует рассматривать как итог и кульминацию развития западноевропейской культурной традиции, начавшегося в позднем Средневековье, отталкиваясь от античной традиции и опираясь на принципы христианского (в первую очередь, католического) мировоззрения. Как утверждает, ссылаясь на Гегеля, Юрген Хабермас в работе «Философский дискурс о модерне», на пути становления этой традиции можно выделить, в качестве наиболее существенных вех: а). Реформацию – возникновение протестантской ветви христианства, б). Просвещение и в). Французскую революцию.

Реформация (XVI в.) определяет существенный индивидуалистический поворот в христианстве, порывающий с метафизическими принципами античного мировоззрения. Протестантская религия отказывается от возможности формального выражения веры во внешних проявлениях, вера становится сугубо внутренним делом. Ненужным и невозможным становится выражение религии в формах искусства или ритуала. Кроме того, между Богом и человеком более не мыслится необходимого посредника в лице церкви, провозглашается принцип всеобщего священства. Лишая человека способности самостоятельно двигаться, через посредство формально предусмотренных ритуалов, к Богу и к спасению, протестантизм в то же самое время делает человека полностью автономным в своих отношениях с Богом. И в конце концов, вера в Бога приобретает отчетливо субъективный характер. Субъективизм – одна из главных черт западноевропейского мышления. Субъективизм проявляет себя как в религии, так и в науке, в политике, экономике, искусстве. Пожалуй, искусство дает наиболее яркий пример в появлении в эпоху Возрождения нового принципа живописи – принципа прямой перспективы, позволяющей изображать предметы так, как мы видим их со своей (субъективной) точки зрения – а не так, как они предстали бы для некой абсолютной божественной точки зрения, которую всегда стремилась определить древняя религия и метафизика.

В XVIII в. Просвещение доводит принципы субъективизма почти до предела, соотнося весь мир с человеческим разумом, ставя в зависимость от познавательной способности человека. В то же самое время, мир, предстающий перед познавательной способностью субъекта, представляет собой объект, который может быть полностью познан, представляет собой предмет научного познания: эксперимента, и теоретического анализа. С субъективизмом, признанием значимости субъективного восприятия, связано бурное развитие европейской науки, отвергающей все предвзятые теории и опирающейся на эксперимент и наблюдение. Европейская наука – наука эмпирическая. В то же самое время единственным критерием для оценки эксперимента является человеческий разум, потому второй существенной чертой западноевропейской культуры можно назвать рационализм (от лат. ratio – рассудок, разум). Рационализмом обусловлен критический, вплоть до крайнего скепсиса, характер этой культурной традиции, обнаруживающей, что все старинные метафизические и религиозные теории также опирались на человеческие мнения, но не осознавали этого, приписывая божественной истине то, что на деле было результатом лишь человеческого желания или особенностей человеческого логического мышления. Рационалистическое критическое мышление Просвещения отказывается признать беспроблемность перехода от принципов человеческого мышления к принципам бытия самого по себе (божественного бытия). Результатом этого становится признание непознаваемости последнего. Это нашло свое наиболее полное выражение в критической философии И.Канта, провозгласившего непознаваемость «вещи в себе» (т.е. мира как он существует независимо от схватывания его нашими познавательными способностями) и полную бесконечную познаваемость «вещи для нас» или «явления» – предмета нашего научного знания.

Наконец, тот факт, что божественная реальность не проявляет себя в мире, а все законы мира есть человеческие законы, заставляет искать рациональные критерии для этих законов и стремиться к их рациональному усовершенствованию. Просвещение верит в то, что увеличение количества фактических знаний о мире и развитие рациональных способностей способны преобразовать человеческое общество в лучшую сторону. Все недостатки общественного устройства списываются на слепую веру в религиозные и метафизические предрассудки. Рациональное их преодоление видится ключом к построению идеального общества, преобразованию жизни самими людьми, движению от примитивного, варварского к рациональному цивилизованному состоянию. Таким образом просветительские рационалистические идеи приводят к развитию бунтарского революционного порыва. Третьим существенным свойством европейской культурной традиции можно назвать ее бунтарский дух, революционность, которая есть прямое следствие субъективизма и рационалистической критики. Но революционность имеет и самостоятельное значение в европейской культуре, определяя в ней склонность к автономному творчеству, к оригинальности, к самостоятельному поиску, к свободе от любых внешних определений. Революционность, творческий порыв, лежат в основе европейского искусства, впервые понятого не как простая ремесленная деятельность, но как действительный преобразующий акт, подобный акту божественного творения, буквально создающий нечто из ничего. Даже Бог начинает мыслиться как некий великий художник.

Это все ведет к определению еще одного важного свойства европейской культуры – ее эстетизма, эстетической направленности, значимости в ней эстетической оценки и художественного творчества. В первую очередь это нашло свое выражение в самом формировании эстетики как самостоятельной дисциплины в европейской философии XVIII века. Кроме того, это нашло отражение в определенном отношении к искусству, которое впервые приобретает самостоятельную значимость и автономию от религии, начинает выражать субъективные чувства субъекта. Субъективное восприятие мира все больше напоминает художественную творческую деятельность и в конце концов именно искусство оказывается деятельностью, в наибольшей мере отражающей и постигающей глубинную суть мира, замещая в этой роли утратившую свои передовые позиции религию. Атеизм – еще одна существенная черта европейской культуры, проявляющая себе даже там, где формально вера в Бога сохраняется в полной мере. Атеистичность этой веры состоит в том, что Бог теперь является скорее следствием направленной на него веры субъекта, творчески создающей его, нежели чем-то высшим, чему человек должен быть покорен. Вера теперь как бы предшествует бытию Бога. Только субъективное переживание веры оказывается действительной ценностью.

Что важно заметить относительно всего этого перечня черт – это то, что они характеризуют именно данный культурный тип. Мы не можем в должной мере оценить достижения европейской культуры, если не обратим внимание на специфику понимания ею роли человека, места и функционирования религии, статуса искусства, порядка научного познания мира. Понимание европейской культурной традицией всех этих пунктов существенно отличается от понимания их другими культурными традициями. Все эти черты достигли своей кульминации, а также пришли к своему кризису с культуре XX века.

2. Еще одной существенной чертой европейской культуры можно назвать историческое мышление, исконное видение себя не возникшей на пустом месте, но укорененной в истории. Эта форма мышления чужда большей части других культурных традиций. Можно предположить, что она находит свои основания в христианстве с его мыслью о линейной истории человечества, в которой центральное место занимает событие боговоплощения, обращающее линию истории в некий прогресс стремления человека к божеству. Древние культурные традиции были более склонны к циклическому представлению об истории, где каждый мировой цикл представлял собой совокупный регресс человека и природы от первоначального блаженного состояния к конечной гибели мира и началу нового цикла. Однако христианский Бог, во-первых, не знает циклического автоматизма в своих действиях, а во-вторых, будучи милосердным, дарует человеку возможность быть искупленным. Все это превращает историю в единую линию человеческих деяний, направленных к нему, потому впервые философия истории возникает в лоне христианства (как фундаментальный труд здесь следует отметить «О граде Божием» Августина Аврелия). Рационалистический и атеистический дух Просвещения превращает историю в историю людей, внося в нее прогрессивный элемент стремления к самопознанию и научному постижению мира.

Этот прогресс всегда отталкивается от более ранних стадий развития, рассматривая их как ступени в направлении все более и более развитых форм человеческой жизни. Как таковые, эти ступени в любом случае представляют собой интерес и мыслятся как необходимость развития. Этим обусловлена появившаяся в эпоху Просвещения схема развития: «дикость – варварство – цивилизация».

Мысль об укорененности в истории хорошо отражается в опоре культуры XIV – XVI вв. на античные образцы, которые должны быть восстановлены после «темных веков» Средневековья (почему оно и получает такое наименование: средние века между античностью и новым западноевропейским культурным взлетом) – но восстановлены, учитывая достижения христианской культуры. Поэтому история здесь предстает не как цикл, а как спираль, неуклонное движение в сторону развития, отталкиваясь от предшествующих эпох как от необходимой и ценной опоры.

Также мысль об укорененности в истории, как обратный эффект, приводит и к ощущению собственной новизны, оригинальности, приводя к череде «временных» самоназваний, первым в ряду которых стоит «Новое время» (XVII в.), всю свою специфику находящее в собственной новизне, современности.

С теоретической точки зрения, наиболее яркое выражение подобный подход находит в философии истории Г.В.Ф.Гегеля, для которого вся история представляет собой стадии развития самопознания абсолютного субъекта, т.е. такого субъекта, который мыслит историю из точки ее завершения. И это значит, что в гегелевской схеме вся история оказывается мыслимой только из точки своего конца, уже достигнутого полного прогресса знания, вобравшего в себя осознание всех предшествующих стадий в качестве своей опоры и основы. Гегель же впервые отчетливо формулирует мысль о достигнутом «конце истории» – мысль, ставшую фактической доминантой теоретических построений XX века, как кажется, полностью смирившегося со своим мрачным статусом завершения, а также распада, гибели (как в «Закате Европы» О.Шпенглера) предшествующей культуры, или со статусом пребывания в пост-историческом состоянии (в теориях пост-модерна).

История мира, понятая как неуклонный прогресс от низших стадий к высшим, где все стадии есть необходимые ступени к формированию взгляда созерцающего и осознающего их современного историка, в конце концов, к XX веку начинает критически осознаваться как носящая неизбежно субъективный характер. Она полностью включена в перспективу мыслящего ее субъекта, и ее «реалистичность» является столь же реалистичной, как и реалистичность живописного произведения, выполненного в европейской перспективистской традиции: она выражает отношение и восприятие субъекта. Однако перехода от этого восприятия к бытию самому по себе, как показала рационалистическая критика, установлено быть не может. Потому такое историческое восприятие начинает все больше пониматься как художественный акт, содержащий в себе очень большую долю произвольности. Эта доля произвольности вносится в историю оценивающим подходом историка, отбирающего для своей концептуальной объяснительной схемы те или иные факты или так или иначе их объясняющего. «Фактов нет, но только интерпретации», – говорил в конце XIX в. Ф.Ницше. Это утверждение относится им к любым фактам, в том числе и физическим, поскольку без интерпретирующего подхода ученого они ничего не значат и не существуют как факты. Но в еще большей мере это относится ко всей человеческой сфере, поскольку она представляет собой сферу ценностей, поскольку факты культуры всегда являются предметом оценки, индивидуального отношения и не могут быть подведены под математические обобщающие формулы.

3. Кроме того, несколько слов необходимо сказать об экономической жизни западноевропейской культуры и о социальных процессах, происходивших в ней, поскольку именно эта сторона наиболее явно влияет на жизнь конкретных индивидов и поскольку именно она определяет собой фактическую ситуацию XX века.

Развитие западноевропейской культуры связано со становлением того, что получило название буржуазного порядка или капиталистической экономической системы. Ее возникновению способствовал рост городов, развитие ремесленного производства, техническое развитие в принципе. Но в еще большей мере оно связано с теми самыми уже упомянутыми субъективистскими тенденциями в мировоззрении. Так М.Вебер проводит прямую параллель между становлением капиталистического хозяйства и развитием христианского мировоззрения на западе в сторону протестантизма (см. М.Вебер «Протестантская этика и дух капитализма»).

В новых отношениях в полной мере проявляет себя критика условных ритуальных порядков сословного общества. Единственным критерием становится не некое внешнее («богоданное») врожденное качество (как было в аристократической сословной системе), а личные способности, личная инициатива. Это способствует развитию творческого начала в социально-политической жизни и демократизирует ее, давая доступ к активной деятельности прежде принципиально отстраненным от нее слоям населения. Вместе с тем, с уходом нерационализируемых, подтверждаемых только критерием своей божественности, аристократических отличий, единственным критерием, который выражает внутренние способности людей, оказывается материальный успех, т.е., по сути, деньги, накопление капитала.

В то же самое время аристократическая экономика траты сменяется экономикой накопления. Это и есть проявление протестантской этики: ведь никакие внешние деяния больше не выражают религиозной веры, но интенсивный труд всех людей на равных началах (а не аристократическое безделье), все более поощряется. Кстати, так же этот протестантский дух влияет и на внешний эстетизм жизни, к примеру, на стилистику одежды, становящейся к XIX веку, т.е. к окончательному упадку аристократии, все более сдержанной и рациональной. Но в то же самое время это впервые приводит к устранению ритуального статуса одежды – она становится сугубым проявлением субъективного эстетического вкуса, что постепенно приводит к формированию такого – становящегося все более всеохватным в течение XX века – феномена как мода. Мода возможна только тогда, когда одежда не несет в себе никаких обобщающих функций, вкладывавшихся в нее ритуалом. Одежда продолжает выражать собой социальный статус человека – но этот статус в капиталистических условиях имеет все более индивидуализированный характер. Откуда и двойственность моды: она одновременно и обобщает и придает индивидуальность.

Капиталистические отношения основаны на крайнем рационализме, скептическом по отношению к любым внешним ценностям. Этот рационализм может доходить до утилитаризма, но он же лежит в основе автономии морали, чистого, не связанного ни с какими внешними условиями, морального императива, нашедшего свою формулировку в кантовской этике, утверждающей, что человек как разумное существо должен следовать только закону долга, потому что в долге он руководствуется идеей свободы, покоряясь же желаниям свою свободу теряет.

Рационалистические отношения освобождают человека от всего внешнего – потому лежат в основе либерального общества, развивающегося вместе в капитализмом. Однако в то же время они лишают человека каких-либо внечеловеческих опор, делая весь мир «слишком человеческим» (вплоть до признания его плодом человеческой фантазии, виртуализации его), где только люди, не сдерживаясь никакими высшими ценностями, управляют людьми и выжимают все возможные выгоды из всего, из чего можно – из производства. из других людей, из природы.

Потому можно сказать, что в социально-политическом плане, как и в общемировоззренческом, европейская культурная традиция двойственна по своим проявлениям и последствиям. Достигая высот духовной деятельности (в искусстве, в философской мысли, в науке, в правовых нормах и морали), и в то же время катастрофически проявляя себя в утилитарности подхода к человеку и природе, в войнах, не ведающих правил, чрезмерном и опасном направлении технических усовершенствований исключительно на нужды подавления и достижения максимальной выгоды, она приходит к наибольшему накалу этих противоречий в первой половине XX века, когда разражается ее тотальный кризис. Вторая половина XX века так или иначе имеет дело с результатами этого кризиса, выстраивая те или иные пути его разрешения (оценивающиеся теоретиками и футурологами начиная от полностью пессимистического края спектра – тотальной невозможности его преодоления, – до в высшей степени оптимистических оценок, полагающих эти кризисные процессы началом новой эпохи, зародышем наилучших преобразований).

Дата добавления: 2014-01-15