Поучение Владимира Мономаха 13 страница

С сентября по декабрь 1937 г. он выступает по Всесоюзному радио с циклом передач "Педагогическая пропаганда для родителей". В начале 1938 г. читает лекции для работников Наркомпроса РСФСР, в которых излагает и систематизирует свои педагогические взгляды.

Его статья "Проблемы воспитания в советской школе", опубликованная в "Правде" 23 марта 1938 г., вызвала широкую дискуссию. Ее обсуждали учителя и родители, партийные работники и общественные деятели. Статья заняла особое место в наследии

педагога, в ней он разработал рекомендации, как осуществить его идеи в массовой школе.

В последние годы жизни Макаренко много выступал перед учителями и родителями, писал статьи, работал над новыми произведениями. Он умер в пригородном поезде на ст. Голицыне, собираясь ехать в Москву на студию "Союздетфильм", 1 апреля 1939 г.

Педагогическое наследие А.С. Макаренко в истории отечественной школы и педагогики опередило свое время, оно особенно значимо сегодня. Его опыт и педагогические статьи - это практика и теория социальной педагогики. Его концепция социального воспитания была основана на формировании личности в новых социальных условиях,

В 20-е гг. работа А.С.Макаренко - это поиск путей социального воспитания. Выступая против вульгаризации идей социального воспитания, их искажения в практике, он считал, что самым приемлемым видом социального учебно-воспитательного учреждения является трудовая колония, где можно создать все условия для воспитания нового человека, советского гражданина, общественника, коллективиста.

В эти же годы Макаренко говорит о едином педагогическом процессе в котором "...объединяются как воспитательные деятели и государство, и новая семья, и совершенно уже новый деятель - ребячий, - производственный, образовательный и коммунистический первичный коллектив..."¹.

В его учебно-воспитательных учреждениях создавался такой коллектив, в котором решались педагогические, хозяйственные и производственные проблемы. В этом коллективе и дети, и взрослые, руководители и общее собрание, заведующий и педагогический совет, избранные органы детского самоуправления работали в одном ключе, решали одни задачи.

Вся педагогическая система А.С.Макаренко связана с периодом становления советской педагогики, воспитания советского человека. В своих выступлениях и статьях он говорил, что только принципы коммунистического воспитания можно противопоставить мещанству и порокам воспитания. Он разрабатывал вопросы коммунистического воспитания личности, конкретизируя, что это должен быть труженик, борец, образованный и творческий человек, ответственный, дисциплинированный, с чувством достоинства².

Говоря о коммунистическом воспитании как методе, Макаренко подчеркивал, что только он, являясь "общим и единым", даст возможность каждой личности развить свои задатки и способности¹.

Здесь следует отметить и не согласиться с мнением, что его педагогика "воспитания в коллективе" уничтожала личность. Его идея педагогического проектирования предполагала единство коллективистской педагогики и развития индивидуальных задатков и способностей личности, воспитания "счастливого человека"².

В повести "Флаги на башнях" он пишет, что "счастливый человек" существует только в счастливом обществе".

Представляя воспитание личности в коллективе, он говорит о трудовом коллективе, формулирует основной принцип коллективистской педагогики как уважение к человеку: "Как можно больше уважения к человеку, как можно больше требования к нему".

В методах воспитания в социалистическом обществе Макаренко выделяет организацию активной, сознательной, творческой деятельности, которая влияет на формирование личности.

Методы коммунистического воспитания должны представлять организацию коллектива, общественное мнение, соревнование, поощрение и наказание, систему перспективных линий. Коллектив и дисциплина в единстве - это Макаренко выделяет как важный элемент в воспитании сознательной дисциплины. Сегодня в опыте А.С. Макаренко представляет интерес соединение обучения и воспитания с производительным трудом. Образцом здесь является коммуна им. Ф.Э.Дзержинского, где ребята учились организации труда на высокорентабельном производстве, у рабочих высокой квалификации. Коммунары были вовлечены во все виды труда - от самообслуживания до участия в производстве.

Воспитанники коммуны гордились своим трудом, собой как творцами, людьми, умеющими без принуждения создавать полезное для коллектива. То есть они становились, как любил говорить Антон Семенович, из "объектов воспитания" "субъектами воспитания": каждый ребенок включался в систему реальной ответственности - и в роли рядового, и в роли командира.

В 1937 г. Макаренко обращается к проблемам воспитания ребенка в семье, которую он рассматривал как первичный коллектив, где все являются полноправными членами, со своими функциями

и обязанностями, где ребенок должен быть не "объектом баловства, родительских жертв, а в меру своих сил участником общей трудовой жизни семьи".

Он писал, что дети в семье должны постоянно отвечать за определенную работу, за ее качество, а не выполнять разовые просьбы и поручения. Во всех работах Макаренко защищал идею, что "беззаботное детство" наносят огромный вред будущему ребенка.

В последние годы жизни А.С. Макаренко занимается вопросами семейного воспитания. "Забытая" в первые годы советской власти семейная педагогика в 30-е гг. находилась в стадии становления. В этот период в своих выступлениях Макаренко говорит о вопросах воспитания ребенка в семье как о важных государственных общественных проблемах. Отсюда, по его мнению, воспитание детей в семье - это важная государственная задача, которую должны решать и родители, и школа. Он подчеркивает важность создания родителями "правильного тона" в семье, радостного настроения, необходимость знания родителями своего ребенка. Выделяя как главный компонент семейного воспитания авторитет родителей, Макаренко говорит о настоящем и ложном авторитете.

Он обращает внимание родителей на то, что на послушании создается ложный авторитет. Как предупреждение звучат сформулированные Макаренко особенности неблагополучных семей, которые обычно разрушаются. Родители в них не пользуются авторитетом, постоянно ссорятся между собой, жестоко обращаются с детьми. Результатом является развод, что становится кризисом для ребенка.

Макаренко представляет семью как общественный коллектив, и его разрушение - это социальная проблема. Он против баловства и изнеженности ребенка в семье, считая, что эти качества так же вредны, как "шкурничество, воровство, ложь"¹.

Все рекомендации по воспитанию детей в семье Макаренко дает в "Книге для родителей", где он вновь обращается к вопросу счастья человека. Он говорит здесь о сложных проблемах семейных отношений, о том, как отношения родителей влияют на развитие ребенка; подчеркивает важность родительского авторитета, семейного хозяйства, игры, дисциплины, воспитания в труде, полового воспитания и привития культурных навыков.

Завершая разговор о наследии А.С. Макаренко, выделим то, что может взять из его опыта современный социальный педагог.

Во-первых, его умение создать детский коллектив, содружество ребят разного возраста, объединенного разумным, творческим производительным трудом, с четкой сознательной дисциплиной. Коллектив, который действительно становился воспитательной средой, школой для личности, для трудного ребенка.

Во-вторых, создание детского самоуправления, различные формы которого были школой для каждого воспитанника. Дежурство и "конституция" коммуны, законы, традиции и совет командиров, общее собрание и участие в различных комиссиях, ответственность воспитанников за порученное дело - все это несло огромную воспитательную нагрузку.

В-третьих, создание особых отношений между воспитанниками и воспитателями, где те и другие жили по одним законам взаимопонимания и доброжелательности. В коммуне им. Ф.Э. Дзержинского от воспитателей отказались.

В-четвертых, широкий круг методов в создании такого коллектива, который мог влиять на личность. Это и приобщение воспитанников к различным видам искусства (книги, кино, музыка, театр, походы, экскурсии, концерты, конференции), и работа с населением, и игра, которой были захвачены и воспитанники, и воспитатели. Это и метод "взрыва", вошедший в историю отечественной педагогики только с именем А.С. Макаренко.

В огромном педагогическом наследии выделяется его выступление перед работниками Наркомпроса 20 октября 1938 г. В собрание сочинений оно вошло под названием "О моем опыте"; в нем сфокусированы основные вопросы педагогических взглядов и опыта А.С. Макаренко.

Социальному педагогу следует обратиться к статье "О моем опыте" потому, что проблемы социального воспитания, которые решал Макаренко, актуальны и сегодня. Макаренко анализировал, как он создавал коллектив и почему небольшой коллектив более приемлем для воспитательного воздействия; как можно добиться сознательной дисциплины; что такое детское воровство и детское хулиганство.

Особо разговор - об оценке педагогического мастерства, его важности в подготовке будущих воспитателей, о том, следует ли рисковать в педагогическом процессе и что такое педагогический риск.

А. С.Макаренко

О моем опыте

(в сокращении)

Я думаю, что из того, что я вам расскажу, вы можете получить пользу исключительно в порядке толчка, отталкивания, даже, может быть, отталкивания сопротивления, так как мой опыт довольно своеобразен и, пожалуй, имеет мало общего с вашим. Может быть, мне больше посчастливилось, чем вам.

Поэтому я прошу мои слова считать не рецептом, не законом, не выводами. Несмотря ни то, что мне пришлось 16 лет подряд проработать исключительно в детском доме, я не могу сказать, что я пришел к каким-то окончательным выводам. Я нахожусь еще в процессе становления, также, вероятно, как и вы...

Мой опыт очень узок. Я 8 лет заведовал колонией для правонарушителей им. Горького и 8 лет - трудовой коммуной им. Дзержинского. Коммуна им. Дзержинского уже не была учреждением для правонарушителей. В первое время я получал обыкновенных беспризорных детей, а в последние 4 года я получал почти исключительно детей из семьи, большей частью из семей ответственных работников, где неблагополучие выражалось не в материальной обстановке, а исключительно в обстановке педагогической, бытовой.

Кто труднее из этих трех категорий: правонарушители, беспризорные или дети из семьи, - сказать трудно, но я думаю, что труднее всего дети из семьи. По крайней мере, по извилистости характеров, по их яркости и сопротивляемости эти дети кажутся мне в моем опыте наиболее трудными.

Но к этому времени я был лучше вооружен техникой своего мастерства, а самое главное - у меня был коллектив ребят, имеющий шестнадцатилетние традиции и шестнадцатилетнюю историю.

Только поэтому работа с детьми из семьи для меня была более легкой, чем работа с моими первыми воспитанниками-правонарушителями, с которыми я еще работать не умел.

На основании работы со всеми этими категориями я в последние годы своей работы пришел к следующему выводу, дня меня самому важному. Этот вывод даже в настоящее время звучит для меня несколько парадоксально. Он утверждает, что трудных детей совершенно нет.... За последние 5 лет, работая в коммуне им. Дзержинского, где было много ярких и трудных характеров, я не наблюдал процессов эволюции характера. Я наблюдал эволюцию в том обычном смысле, в каком мы всегда понимаем рост, различие: мальчик учится в III, IV классе, потом переходит в V класс. Его кругозор расширяется, знаний и

навыков у него больше. Он работает на заводе, повышает свою квалификацию, приобретает навыки общественного характера.

Но это обыкновенный рост, а не какая-то эволюция от испорченного, искривленного характеру к норме.

Это не значит, что нет никакого различия между искривленным характером и нормой, но это значит, что направление характера гораздо лучше производить методом, если хотите, взрыва¹.

Под взрывом я вовсе не понимаю такого положения, чтобы под человека подложить динамит, поджечь и самому удирать, не дожидаясь, пока человек взорвется.

Я имею в виду мгновенное воздействие, переворачивающее все желания человека, все его стремления...

Еще в 1931 г. я должен был пополнить свою коммуну, где было 150 человек, новыми 150 ребятами, многих я должен был принять в течение двух недель. У меня уже была очень хорошая организация коммунаров. Из 150 человек 90 были комсомольцами в возрасте от 14 до 18 лет, остальные были пионерами.

Все были крепко связаны, были очень дружны, обладали очень красивой, точной, бодрой дисциплиной, прекрасно умели работать, гордились своей коммуной и своей дисциплиной. Им можно было поручать довольно ответственные задания, даже физически трудные, даже трудные психологически.

Вот какой метод я применял для того, чтобы произвести наиболее сильное впечатление на мое новое пополнение.

Конечно, этот прием был многообразен, он заключался и в самой подготовке помещения: спальни, рабочих мест, класса, в подготовке внешней обстановки в виде цветов, зеркал. Коммуна жила богато, потому что была на хозрасчете.

Мы так принимали детей. Мы их собирали всегда в скорых поездах. Это было в Харькове. Ребята, ехавшие в скорых поездах, - это был наш контингент, мы имели право на этот контингент. Скорые поезда Москва - Минеральные Воды, Москва - Сочи, Москва - Кисловодск перевозили кандидатов в мою коммуну. Все эти скорые поезда проходят через Харьков ночью, и мы этих ребят тоже собирали ночью.

Семь-восемь коммунаров, один из которых назначался временным командиром на одну ночь, отправлялись для того, чтобы собрать этих ребят. Этот временный командир всегда отвечал за работу отряда и всегда сдавал рапорт после окончания задания.

Временный отряд в течение 2-х часов собирал беспризорных с крыш, из уборных, вытаскивал из-под вагонов. Они умели собирать этих "пассажиров". Я никогда не сумел бы их найти.

Сотрудники НКВД, стрелки отводили мне комнату на вокзале. В этой комнате проходил первый митинг.

Этот митинг заключался не в уговаривании ребят идти в коммуну, а носил такую форму. Наши коммунары обращались к ребятам с такими словами: "Дорогие товарищи, наша коммуна испытывает сильные затруднений в рабочей силе. Мы строим новый завод, мы пришли к вам с просьбой помочь нам". И беспризорные были уверены, что это так.

Им говорили: "Кто не хочет - может ехать дальше скорым поездом". И дальше начинался тот метод удивления, который я назвал взрывом.

Обычно ребята соглашались помочь нам в нашем строительстве. В этой комнате они оставались ночевать. А на другой день в 12 часов вся коммуна с оркестром - у нас был хороший большой оркестр, 60 белых труб - со знаменем, в парадных костюмах с белыми воротничками, с наивысшим шиком, с вензелями и т.д. выстраивалась в шеренгу у вокзала, когда этот отряд, запахивая свои кафтаны, семеня босыми ногами, выходил на площадь, сразу раздавапась музыка, и они видели перед собой фронт. Мы их встречали звуками оркестра, салютом, как наших лучших товарищей.

Потом впереди выстраивались наши комсомольцы, девочки, следом за ними шли беспризорные ребята, а потом шел еще взвод. И вся эта группа шествовала торжественно по восемь человек в ряд. Граждане плакали от умиления, но мы видели, что это только техника и ничего сентиментального.

Когда их приводили в коммуну, они отправлялись в баню и выходили оттуда подстриженные, вымытые, одетые в такие же парадные костюмы с белыми воротничками. Затем на тачке вывозилась их прежняя одежда, поливалась бензином и торжественно сжигалась. Приходили двое дежурных по двору с метлами и сметали пепел в ведро.

Многим моим сотрудникам это казалось шуткой, но на самом деле это производило потрясающее моральное, если не символическое впечатление. Из этих беспризорных, которых я собирал с поездов, я мог бы назвать только двух-трех человек, которые не стали на надлежащие рельсы. Но эти ребята никогда не забудут их приема на вокзале, этого костра, новые спальни, новое обращение, новую дисциплину, и навсегда у них останутся сильные впечатления.

Я привел один из примеров того метода, который я называю методом взрыва. Этот метод продолжается и развертывается дальше во всей моей системе. Эта система прежде всего заключалась в коллективе.

К сожалению, у нас ни в каких книгах не описано, что такое детский коллектив. Об этом надо писать и надо производить исследования такого коллектива.

Первым признаком коллектива является то, что это не толпа, а целесообразно устроенный, действующий орган, орган, способный действовать.

Это, пожалуй, самое трудное дело в нашей педагогической работе, и я не видел больше таких коллективов, какой был у меня. Я это говорю не в похвалу себе, а просто констатирую факт. И я не один создавал это. Об этом говорить очень долго, и едва ли все сумею сказать. Но сама организация коллектива должна начинаться с решения вопроса о первичном коллективе. Я над этим вопросом много думал, много возникло способов организации коллектива, и я пришел к следующим выводам.

Первичный коллектив, т.е. коллектив, который уже не должен делиться дальше на более мелкие коллективы, образования, не может быть меньше 7 и больше 15 человек. Я не знаю, почему это так, я этого не учитывал. Я только знаю, что, если первичный коллектив меньше 7 человек, он начинает обращаться в дружеский коллектив, в замкнутую группу друзей и приятелей. Первичный коллектив больше 15 человек всегда стремится к разделению на два коллектива, всегда есть линия разделения,

Я считаю идеальным первичным коллективом только такой коллектив, который одновременно ощущает и свое единство, спаянность, крепость и в то же время ощущает, что это не компания друзей, которые договорились, а это явление социального порядка, коллектив, организация, имеющая какие-то обязанности, какой-то долг, какую-то ответственность. Я все 16 лет своей работы употребил на решение этого труднейшего вопроса и пришел к такому убеждению, что во главе первичного коллектива должен быть обязательно единоначальник, одно лицо, которое по типу своей власти как единоначальник все-таки не является диктатором, но которое в то же время является уполномоченным этого коллектива.

Для меня потом стало важным длительность такого коллектива.

Мне удалось сохранить такой первичный коллектив без изменения в течение 7-8 лет. Десять-пятнадцать мальчиков или девочек сохраняли качество первичного коллектива в течение 7-8 лет, причем производились изменения не больше 25%: из двенадцати человек в течение 8 лет переменились трое - трое ушли и трое пришли. Я заранее предчувствовал и видел на деле, что получается очень интересный коллектив, интересный в том смысле, что его можно было рассматривать как чудо по характеру движения, по характеру развития коллектива, по характеру тона, тона уверенности, бодрости, тенденции к сохранению

первичного коллектива. Этот коллектив имел у себя единоначальную власть командира и потом бригадира.

Сначала была тенденция выдвигать во главу такого первичного коллектива наиболее способного, наиболее "блатного", наиболее волевого мальчика или девочку, атамана, способного держать всех в руках: командовать, настаивать, нажимать.

И вот в течение 16 лет я наблюдал, как эта тенденция выбора в качестве командира наиболее сильной личности, способной командовать, постепенно изменялась и как под конец во главе такого первичного коллектива, отряда становился очередной старший, ничем не отличающийся от всякого другого.

В последние годы я достиг такого педагогического счастья, что мог любого коммунара, в любом коллективе назначать старшим и мог быть уверен, что он будет блестяще руководить...

Мне пришлось в 1933 г. выделить около 100 коммунаров на очень тяжелую, нервную, специальную работу по поручению правительства Украины, когда мои коммунары работали в течение нескольких месяцев в труднейших условиях вне коммуны.

Я не мог взять из коллектива самых лучших коммунаров, так как они были в IX-X классах, и, кроме того, это были наиболее квалифицированные мастера, а я жил на хозрасчете и был заинтересован в рабочей силе. Эти квалифицированные мастера были начальниками цехов завода. Я выделил середняков, выделил из них командиров, разбил на отряды. Я рискнул: сам с ними не поехал и никого старшего не послал, кроме одного завхоза, который их кормил.

И надо сказать, что они прекрасно справились со своей работой, и особенно выделенные командиры, выделенные буквально по алфавиту. Они прекрасно поняли, до какой границы доходят их полномочия и до какой границы доходит их ответственность...

Потребуется 4-5 лет, чтобы воспитать эту интересную, нормальную магистратуру в детском коллективе. Здесь требуется большая работа, большое напряжение...

Сначала я организовал отряды по такому принципу: кто с кем учится, кто с кем работает, тех я объединяю в один отряд. Потом я решил, что нужно младших отделять от старших. Затем пришел к выводу, что это вредно, и потом уже в каждом таком отряде были и малыши, и взрослые юноши 17-18 лет.

Я решил, что такой коллектив, наиболее напоминающий семью, будет самым выгодным в воспитательном отношении. Там создается забота о младших, уважение к старшим, самые нежные нюансы товарищеских отношений. Там малыши не будут замкнуты в отдельную группу, которая варится в собственном соку, а старшие никогда не будут рассказывать скабрезные анекдоты, так как у них есть забота о младших.

Очень важным вопросом являлся вопрос о временных уполномоченных. Казалось бы, пустячный вопрос, но я на этой теме, на постоянном, ежедневном подборе поручений, на разбрасывании этих поручений по отдельным лицам, на строгих отчетах о коротких заданиях подготовил много интересных кадров своих коммунаров.

Наконец, в порядке той же коллективной логики, для меня было особенно интересно общее самоуправление большого коллектива. У меня все 16 лет были выделены командиры, которые несли ответственность за отряд. Был совет командиров. Этот мой орган управления всегда вызывал возражение со стороны не только педагогов, профессуры, но и журналистов и писателей. Все считали, что это нечто казарменное, что это муштровка. К сожалению, мало кто вникал в сущность этого явления.

Совет командиров как орган управления чрезвычайно выгоден вот в каком отношении. В колонии у меня было 28 отрядов, надо было иметь командиров. Мы пришли к такому обычаю: совет командиров собирался только по сигналу. Даже если совет был назначен по расписанию, обязательно давался сигнал сбора. Обычно мы собирали командиров без расписания.

Я был против составления плана работы совета командиров. И как на меня не нажимали вышестоящие организации, я никогда не представил ни одного плана. Совет командиров - это был орган управления, который должен был работать по тем задачам и темам, которые возникают каждый день, которые нельзя пересказать в плане. В последние 8-10 лет это было очень подвижное учреждение. По любому вопросу, возникшему у меня, я мог собрать совет командиров в течение двух минут...

Был у нас один интересный закон: говорить можно только одну минуту. Говоривший больше одной минуты считался трепачом, и его не хотели слушать. Мы должны были провести сбор в течение перемены: 5-10 минут.

У нас была полная десятилетка со всеми качествами десятилетки. Кроме того, у нас был завод, где каждый работал по 4 часа в день. Надо было 4 часа поработать на заводе, 5 часов поработать в десятилетке. Итого 9 часов.

Кроме того, мы никогда не имели уборщицы, а каждое утро натирали полы. У нас не могло быть пыли: бывали дни, когда к нам являлись 3-4 делегации. Все должно было блестеть.

При этом проходили производственные совещания, комсомольские собрания, пионерские собрания, физкультурные и др. Мы не могли тратить ни одной лишней минуты...

Когда мы собирали совет командиров, то часть командиров могла быть в отсутствии или не могла бросить работу у какого-нибудь

важного станка. Поэтому вошло в обычай - и это стало даже законом: если нет командира - идет помощник, а если нет помощника - идет любой член отряда...

Важно, чтобы был представлен отряд...

Перехожу к вопросу о дисциплине. В своей практике я не мог основываться на насилии. Я пришел к той дисциплине, истинную форму которой я хотел показать в моем последнем романе "Флаги на башнях". В романе говорится о железной, строгой, крепкой дисциплине, которая способна привести к идиллии. Это возможно только в Советской стране. Создать такую дисциплину очень трудно. Для того, чтобы ее создать, требуется большое творчество, требуется душа, личность...

Это трудное дело еще и потому, что здесь успехи достигаются очень медленно, постепенно, почти невозможно заметить движения вперед. Здесь нужно уметь больше видеть впереди, надо уметь видеть больше того, что есть сегодня.

Цель такой дисциплины мы прекрасно понимаем. Это полное соединение глубокой сознательности с очень строгой и как будто даже механической нормой.

Я не представляю себе хорошей дисциплины, если в ней будет одно осознание. Такой дисциплины быть не может, и такая дисциплина всегда будет иметь склонность обратиться в ригоризм [чрезмерная строгость, прямолинейность и мелочность в соблюдении нравственных принципов в поведении]. Она будет рассудочной, постоянно будет ставиться вопрос в отношении того или другого поступка, будет постоянное раздвоение, как поступить: так или не так.

Дисциплина, которая хочет опираться только на одно сознание, всегда сделается рассудочной. Она изменит нормы в любом коллективе и всегда в конечном счете будет представлять цепочку споров, проблем и нажимов. Но с другой стороны, дисциплина, основанная на технической норме, догме, приказе, всегда имеет склонность обратиться в слепое повиновение, механическое подчинение одному управляющему лицу.

Это не наша дисциплина. Наша дисциплина - это соединение полной сознательности, ясности, полного понимания, общего для всех понимания, как надо поступать, с ясной, совершенно точной внешней формой, которая не допускает споров, разногласий, возражений, проволочек, болтовни. Эта гармония двух идей в дисциплине - самая трудная вещь...

Каким же образом произошло объединение этой сознательности с точной дисциплинарной формой?..

Уверяю вас, что в течение всех 16 лет я никак не мог понять, где поймать этот хвостик, где найти эту формулу, чтобы все разобрать и понять.

Поэтому нельзя говорить о дисциплине как средстве воспитания. Я могу говорить о дисциплине как о результате воспитания¹. Этот результат воспитания проявляется не только в том, чтобы кто-то что-то предписал и кто-то что-то выслушал. Этот результат проявляется даже тогда, когда человек, оставаясь наедине, должен знать, как поступить.

Мои коммунары говорили: мы будем судить о твоей дисциплине не потому, как ты поступил ни виду у других, и не потому, как ты исполнил приказание или выполнил работу, а по тому, как ты поступил, не зная, что другим известно, как ты поступил...

Последняя форма дисциплины особенно проявлялась в фигуре дежурного бригадира или дежурного командира.

Это один из бригадиров, мальчиков или девочек, обычно даже не самый старший, так как самые старшие комсомольцы, наиболее заслуженные члены бюро, несли уже более ответственную работу: то редактора газеты, то начальника цеха, то начальника конструкторского бюро, то комсорга или секретаря комсомольского коллектива - командир бригады или командир отряда - это был мальчик 15-16-17 лет или девочка.

Они обычно не имели права наказывать, не имели других особых прав в коммуне, но дежурный бригадир в течение дня ведет коммуну.

Воспитателей в коммуне уже не было. Я всех их снял еще в 1930 г. Они просто перешли в школу как учителя, а от воспитателей мы отказались... Такой дежурный бригадир с 6 утра до 12 часов ночи, или с ночи до утра, должен был отвечать за все, что происходит в коммуне, за точность и порядок в расписании, порядок в уборке, должен был отчитаться за прием гостей, за хороший обед, если был поход - то за поход, если была дополнительная работа - за работу. Ночью он имел право спать.

Ему одному общее собрание давало право приказа. Постепенно это право развивалось в традицию, которой все гордились и которой неуклонно следовали. Такой пятнадцатилетний мальчик мог потом, не оглядываясь, сказать самому старшему комсомольцу, самому заслуженному члену коммуны: возьми тряпку и вытри эту лужу здесь, на полу.

Он не имел права повторять приказания, но кто бы ни услышал его приказание, должен был сказать: "Есть, товарищ бригадир". Если он даже вытер лужу, но не сказал: "Есть, товарищ бригадир", - считалось, что он не выполнил приказания. С этим дежурным нельзя было разговаривать сидя, а надо было разговаривать вытянувшись.

Нельзя было ему возражать. Можно было спорить со мной, с любым командиром, с бригадиром, а с дежурным нельзя было спорить, так как говорили, что у него очень много дела и если каждый будет с ним спорить, то ему, бедному, и не выжить... Рапорт дежурного бригадира я не имел права проверять... И если я в чем-нибудь сомневался, я не мог указать: позови мне этого коммунара, я у него спрошу. Это было бы сильнейшим оскорблением...

Дата добавления: 2014-01-20