Мифы о естественно-научном и гуманитарном мышлении и реальность гуманитарной парадигмы

Следующий аспект понимания естественно-научной парадигмы пря­мо связан с принятием идеи, что работающие в ее рамках исследовате­ли, использующие экспериментальный метод для проверки психоло­гических гипотез, реализуют особое естественно-научное мышление.

Эта позиция четко была представлена в дискуссии, состоявшейся в рамках философского круглого стола в 1993 г. и ставшей заметным собы­тием в изменениях понимания критериев научности в психологии. Но в рамках той же дискуссии прозву­чали и положения о превалирующей роли теоретического подхода к предмету изучения (способа психологических реконструкций, учиты­вающих те или иные методологические идеи в отношении форм бы­тия психического), выбору проблем и психологических кодов (пози­ция В. П. Зинченко). Там же была сформулирована позиция, что нет оснований для постулирования какого-то иного мышления для пси­хологов, нацеленных на работу в рамках гуманитарной парадигмы (по­зиция Н. И. Кузнецовой).

Последующий краткий обзор ряда выступлений важен, на наш взгляд, в связи с тем, что опубликованные в «Вопросах философии» точки зре­ния не получали достаточного четкого изложения в едином простран­стве затронутых проблем, хотя и не раз излагались авторами отдельно.

В. П. Зинченко положительно ответил на вопрос о зарождении гума­нитарной парадигмы в отечественной психологии, отнеся ее к этапу пер­вой школы (как первой любви) — школы Выготского, а также к идее символьного опосредствования переходов у П. А. Флоренского. В рабо­тах Б. М. Теплова, Д. Н. Узнадзе, Н. А. Бернштейна и особенно А. А. Ух­томского (воспринявшего идею Флоренского об органопроекции) он также усмотрел зарождение гуманитарной парадигмы, причем именно в связи не столько с предметом, сколько с методом, учитывающим (в рам­ках экспериментального построения конкретного исследования) идеи медиации, функциональных органов, хронотопа, ноосферы и т. д. Есте­ственно-научный подход он при этом прямо связал с «односторонней ориентировкой на физиологию мозга».

Идея деятельностного опосредствования как сознательно принятая марксистская платформа — и в определенной степени учет упреков Выготскому в идеализме — привела А. Н. Леонтьева к перемещению акцентов с проблемы опосредствования на проблему предметности как внешней, так и внутренней деятельности. После этого сознание уже «не отпускалось с короткого поводка деятельности» — эта метафора Зинченко уже стала самостоятельно блуждать по психологическим работам вне контекста ее появления.

A.В. Брушлинский отстаивал в дискуссии точку зрения, что поворот от естественно-научной парадигмы в психологии уже совершился, но не на основе перехода к гуманитарной парадигме или отказа от эксперимента как ведущего метода, а на основе раскрытия принципов активности и субъектного опосредствования. Он подчеркивал идеи собственной актив­ности ребенка в условиях воспитания и обучения, переоценку идеи интериоризации. Возражая другому участнику дискуссии, он настаивал на том, что идеи позднего Выготского построены не на естественно-научной па­радигме, а на культурно-социологической, как и концепция С. Л. Рубин­штейна и его учеников — не на естественно-научной парадигме.

B.М. Розин отмечал, что замысел построить психологию по образ­цу естественной науки (имеются в виду программные установки Вы­готского на способ преодоления кризиса) не удался, как не удается в психологии и эксперимент, понимаемый так, как он представлен в ес­тественной науке.

Неудачным здесь выглядит именно слово «не удается». Оставим за скобками целевую направленность построения тех или иных теорий — уже на примере Левина мы видели, что, строя одну картину мира, психо­лог использует средства (методические и мыслительные) из другой, а приходит в результате к третьей картине — к новому типу представления этого мира. Выготский построил культурно-историческую психологию, а не естественно-научную, хотя предполагал в качестве цели построение научной психологии и использование современной научной методоло­гии. Тем самым он показал, что научная психология — это не обязательно естественно-научная; в его подходе она стала культурно-исторической, причем с соответствующим изменением метода исследования.

Отметим именно проблему экспериментального метода. Идею пони­мания экспериментального факта как устанавливаемого, а не непо­средственно эмпирически данного, К. Поппер обосновывал на приме­ре суда присяжных, т. е. из гуманитарной области — юриспруденции, являющейся конвенциональной системой знаний, а не примером есте­ственной науки. И то, что в психологии эксперимент иначе реализует идею причинного вывода, полагая иные (психологические, а не физи­ческие) законы в своих концепциях причинности, — это совершенно верно. Как верно и то, что установление экспериментальных фактов и следование логике гипотетико-дедуктивного вывоза не является пре­рогативой исследования в естественных науках.

Нельзя смешивать формальные и содержательные аспекты органи­зации экспериментальной ситуации: детерминация процессов в психо­логическом эксперименте, во всяком случае в школе Выготского, никак не характеризуется понятием воздействующей причины, как это дей­ствительно представлено в эксперименте естественно-научном. То же касается и школы К. Левина и ряда других.

Для В. П. Зинченко и А. В. Брушлинского, занятых в то время обо­снованием возможности расширения рамок психологического знания, в состоявшейся дискуссии были важны иные аспекты — раскрытия специфики теоретического мира психологии, преодолевающей уста­новку на овладение и управление психикой человека. Действительно, установка на овладение силами природы характеризует классическое естествознание. Из этого не следует, что она имманентна эксперимен­тальному методу как пути познания.

Последовательную критику естественно-научного подхода в психо­логии в связи с критикой естественно-научного метода А. А. Пузырей предложил дополнить критикой практического разума современной психологии. Психоанализ и психопрактики не входят в область за­нятий академической научной психологии (и это послужило основа­нием введения Ф. Василюком понятия схизиса). А именно они дали примеры неклассических ситуаций в психологии как связанных с включенностью исследователя в формирование характеристик изу­чаемых явлений.

Следует отметить, что неустранимое присутствие психолога как условие существования изучаемого объекта не выступает признаком гу­манитарной парадигмы или «гуманистического мышления». В рамках гуманитарной парадигмы рассматривается действенность не научных те­орий, а мифологем, которые прекрасно помогают в психотехнической ра­боте (хороший пример тому — практика психоанализа). Перечень неклас­сических ситуаций для психологии явно мог быть продолжен (к этому вернулась в последующем Е. Завершнева. Предло­женный Пузыреем выход — принцип дополнительности, понятый как до­полнение психологического описания психотехническим. Самоопреде­ление психологии в своих ценностных ориентациях — другой поворот Проблемы выхода из тупика «естественно-научного разума». Иметь дело с полным человеком, духовным существом, «человеком пути» — это и путь собственного личностного роста психолога.

Не знаем, кто бы сейчас стал спорить с этими поворотами в измене­нии научно-практических задач в психологии. Но важно отметить: были названы не отличия гуманитарной парадигмы как таковой, а отличительные особенности любой науки на этапе ее неклассического раз­вития, связанные с отказом от классического идеала рациональности Явно в направлении последних прозвучал призыв Б. С. Братуся к по­вороту от гуманитарной парадигмы к эсхатологической: «А именно: переход к такой методологии, которая бы соотносилась, исходила из представлений о предельных, конечных смыслах бытия человека, его роли и назначении в этом мире и рассматривала бы психическую жизнь не как многовариантный пасьянс возможных исходов мифотворения, а как реальный процесс боговоплощения, возвращения, подражания Христу». Именно аксиологическая направленность последнего утверждения напоминает о постнеклассической парадигме. Построение души, изменение бытия как условие по­нимания некоторых вещей — другой поворот к постнеклассической па­радигме (а не гуманитарной).

М. А. Розов продолжил обсуждение тупика, в который якобы зашла естественно-научная парадигма, в связи с тем, что наблюдателя нельзя вынести за скобки психологического эксперимента — он является его активным участником и строит получаемую картину. При этом он апел­лировал к принципам дополнительности и неопределенности в физи­ке как основаниям построения единой картины мира, где нет естествен­но-научной парадигмы, а есть научное знание. Н. Бор распространил принцип дополнительности и на гуманитарные науки. Явление порож­дается в процессе его изучения и там, и там — это уже общее место методологического осмысления современных исследований (в любых науках — и естественных, и исторических).

В другом параграфе мы привели точку зрения Е. Завершневой о про­блематичности апелляции к физике именно в указанных аспектах, поскольку аналогии оказываются слишком поверхностными. Участ­нику дискуссии важно другое: во-первых, указать, что границы между естественными и гуманитарными науками именно как парадигмаль-ные стираются. И второе: нет отдельно мышления для гуманитарных наук и для естественных: «Надо просто логично мыслить».

Н. И. Кузнецова, возвращаясь к обсуждению кризиса в психоло­гии, обосновала его проявление как коллекторского подхода к по­строению научных программ, многообразие которых не решает основную задачу преодоления безнадежно устаревших онтологических моделей психического. По ее мнению, нельзя выбросить из дискус­сий представления о предмете психологии как бесплодные, страте­гически неверные и нерациональные (что прозвучало в выступлении сторонников гуманитарной парадигмы). Парадигма гуманитарного мышления не может быть выходом из кризиса, поскольку нет отдель­ного гуманитарного мышления. Вместо нее есть аксиологически окрашенные (эмоциональные) основания принятия либо непринятия разных способов занятия наукой. Могут быть плохо поставленные вопросы и глубокое равнодушие только к «общей ме­тодологии и философии науки, но и остальной науки вообще».

Завершая представление дискуссии, заметим, что концепция нали­чия особого гуманитарного мышления сегодня очень популярна, хотя и не в силу его особых свойств (таковые не выделены), а скорее в силу выявленных ограничений естественно-научных схем объяснений при­менительно к другим областям знаний, в том числе и психологическим. Допустим вслед за одним из выступивших, что для Выготского здесь «оправданием» служили его первоначальные занятия — гуманитарные исследования. Однако в целом поворот лицом к человеку (к миру лю­дей, а не миру вещей) стал существенным прорывом в социально-культурных установках начавшегося XXI в. Отличия в картине мира и стилях мышления людей, работающих в разных направлениях — ес­тественно-научного и гуманитарного знания, — обоснованно стали предметом психологических исследований. Но картины мира людей в разных эпохах конструирует и культурология. Методология же психо­логии решает другие задачи: рассмотрения парадигмы не только по от­ношению к теоретическому миру психологии, но и в контексте адекват­ности методов предмету и целям психологического изучения. И здесь намечен прорыв в методологии, связанный с осмыслением способов ос­воения такой области, как практическая психология. Прямое отноше­ние к рассматриваемой проблеме имеет и вопрос о специфичности ис­следовательского мышления психологов.

Рассмотрим тот момент в проблеме экспериментальной парадиг­мы (прозвучавшей как аналог естественно-научной психологии), который не был затронут в дискуссии. А именно: использование экспе­риментального метода неправомерно отождествляется с принятием и следованием позитивистским установкам как единственным крите­риям научности при построении объективного знания (это отражено, в частности, в уже цитировавшихся работах Юревича). То, что послед­нее является сложившимся недоразумением — недопустимым, если учитывать вклад в рефлексию экспериментального метода К. Поппера (с его принципами критического реализма и фальсификационизма), — заслуживает специального обсуждения. Краткое резюме такого обсуждения было бы таким: принцип реконструкции ненаблюдаемых процессов и закономерностей, положенный в основу концепции объек­тивного знания, никак не может быть отнесен к позитивистским уста­новкам в науке.

Неприятие научной психологии как базирующейся на звене выдви­жения гипотез у Дильтея было более последовательным возражением, чем доводы сторонников гуманитарной парадигмы, вообще предла­гающих избегать пути оценки психологических теорий на основе вы­движения звена гипотез как связующего мостика между миром тео­рий и миром психологической реальности. Вопрос о том, является ли психология гуманитарной или естественной наукой, не может быть сведен к проблеме специфики гуманитарного мышления именно в звене гипотез — никто не указал пока отличия их выдвижения в по­рождении знания гуманитарного и естественно-научного. Разгра­ничение видов наук на естественные и гуманитарные выступает са­мостоятельной проблемой; и настойчивость в противопоставлении в психологии строгого естественно-научного мышления и мышления гуманитарного не может подменять содержательных аргументов в ве­дущихся спорах о путях развития научной психологии. Видимо, и к гуманитарному мышлению следует отнести признаки гипотетично­сти и критичности.

Критичность мышления, ориентированность на то, каковы вопро­сы, а не только ответы, получаемые в исследовании, — это свойства, в равной степени присущие как экспериментальным наукам (с кото­рыми ассоциируется экспериментальный метод, а не собственно есте­ственно-научная парадигма), так и гуманитарным. Но в гуманитарных науках наработаны иные средства эмпирического опробования при проверке научных гипотез. Так, метод критического анализа докумен­тов — аналог экспериментального в исторических науках, также пред­полагающий воссоздание факта путем соотнесения гипотез и собирае­мых эмпирически данных.

Дата добавления: 2014-01-20