Обманщики

Север

Где Иэн?

Все ищут Иэна. Помоги его найти!

Может, он под кроватью? Подними картонную заслонку!

Нет! Это кошка!

А что если он в «БобМобиле»?

Нет! Это пустозвон-фундаменталист.

Может быть, он пьет кофе с украинцем по фамилии Шапко в квартире в многоэтажном доме?

Нет! Это отец семейства и по совместительству отцеубийца.

Может, он находится в мужском туалете и звонит оттуда в ФБР со своего мобильного?

Нет! Это Рокки — дружелюбный библиотекарь.

А не он ли кружит рядом с отелем в ржавой голубой машине с пенсильванскими номерами?

Нет! Это странный человек с уложенными гелем волосами и нагоняющими ужас темными очками!

А может, он мотается зигзагом по северному Вермонту в компании потенциальной революционерки и время от времени принимается изображать из себя Джули Эндрюс [71].

Ура! Ты нашел Иэна!

Здесь, в горах, мой телефон не работал, а то я бы позвонила Рокки на следующее утро, чтобы сказать, что получила его письмо, и спросить, нет ли каких новостей об Иэне. Вместо этого мы поехали еще дальше на север по трассе 89. Иэн снова указывал путь.

— Хорошо бы твоя бабушка не жила в Канаде, — прошептала я, когда мы стояли между полок с товарами в деревенском магазинчике, в который заехали купить какой-нибудь еды для завтрака. — Мы направляемся прямо туда.

— А почему мы не можем увидеть Канаду?

— У нас нет с собой паспортов. Ничего не выйдет.

Я не стала признаваться, что мой у меня с собой — лежит в застегнутом на молнию карманчике сумки.

— А с пропуском в бассейн через границу не пропустят, — добавила я.

— Я имел в виду, что хотел бы просто увидеть Канаду. Ну, понимаете, увидеть, глазами. Это ведь мы можем сделать?

— Думаю, на границе всегда скапливается очень много машин. Непонятно, насколько близко к границе нам удастся подъехать.

Не хотелось бы подкатить прямиком к полицейскому кордону.

Вместо печенья «Поп Тартс» Иэн выбрал более дешевую коробочку кукурузных хлопьев, рассчитанную на одну порцию, чтобы на сэкономленные деньги купить себе упаковку влажных салфеток и оттереть с их помощью белые кроссовки. Он опустился на колени посреди магазина перед стеной из почтовых ящиков и скреб кроссовки до тех пор, пока они не засверкали как новенькие — их возраст теперь выдавали только шнурки.

— Ну вот, — объявил он с гордостью, вставая и аккуратно складывая использованную салфетку. — Совсем другое дело!

Бородатый мужчина за прилавком, он же — почтальон, продавец мюсли, бензина и порножурналов, посмотрел на меня, удивленно приподняв бровь.

«С этим парнем что-то не то», — словно бы говорил он мне.

Мы ехали дальше на север и слушали один из сборников Ани Лабазниковой из девяностых: Nirvana, Pearl Jam и The Cure. Я минут пять тщетно пыталась изложить Иэну концепцию гранжа, но он в ответ только шумно, с присвистыванием, дышал. У нас оставалось сотни три долларов, включая те деньги, которые я отложила на обратную дорогу, а просить милостыню в этой части штата — не самое прибыльное дело. Я понимала, что если мы наткнемся на потерянную кем-то пачку наличных, денег нам хватит еще на день — не больше. Перед фермерскими домиками стояли грузовики, хотя домики эти следовало бы покинуть еще лет пятьдесят тому назад: стены у них были такие прогнившие и покосившиеся, будто домики сошли с картин Дали.

— Я очень скучаю по библиотеке, — пожаловался Иэн.

— Я тебя понимаю.

— Мистер Уолтерс обещал мне показать свое «Пурпурное сердце», но так и не успел.

Я не поняла, о чем он.

— Рокки Уолтерс, из библиотеки? — переспросила я. — Что-что он обещал тебе показать?

— «Пурпурное сердце» — награду за ранение, которое он получил на войне.

— Иэн, — произнесла я, снимая ногу с педали газа, чтобы успеть обернуться и посмотреть на него. — Что ты такое говоришь? На какой еще войне? Мистер Уолтерс из библиотеки?!

— Ну да, он участвовал в первой войне в Ираке или в чем-то таком. Я думал, вы с ним дружите.

Я смотрела прямо перед собой на пустую дорогу, на сухой лист, который бежал, перебирая по асфальту острыми уголками, и был похож на мультяшного краба.

— То есть ты хочешь сказать, — медленно произнесла я, — что инвалидное кресло — это у него из-за ранения?

Вероятно, именно это Иэн и хотел сказать — еще несколько недель назад, когда он упоминал «красный крест» Рокки. Но мне все это казалось каким-то бредом.

— Ну да. До этого он был совершенно нормальным. Мама училась с ним в одной школе, и еще он косил газон моему дедушке, когда был маленьким, так что наверняка тогда он был нормальным.

— Что за херню ты несешь? — не выдержала я.

Ну вот, я все-таки сделала это. Ругнулась при десятилетнем ребенке. Отлично. Высший класс. Иэн замолчал и, раскрыв книгу о Генрихе VIII, спрятал за ней лицо и быстро задышал. Он испугался, что я причиню ему зло. А может, подумал, что сейчас меня поразит удар божьей десницы, и решил сделать вид, что мы незнакомы.

Я никогда не спрашивала у Рокки, что с ним произошло, но не делала этого исключительно из чувства такта. Я думала, что веду себя очень естественно и проявляю высокую степень понимания, просто принимая его состояние как должное и не затевая по этому поводу неловких и бессмысленных разговоров. Я попыталась вспомнить все, что он когда-либо говорил о своем детстве, школе, поездках в лагеря и играх с братом. Однажды, когда мы готовились к проведению в библиотеке Семейного дня, он рассказал, как в детстве участвовал в спортивной эстафете, которую устраивали у них в лагере. Но я тогда представила себе двадцать мальчиков в одинаковых инвалидных колясках с бейсбольными коллекционными карточками, вставленными в колеса, чтобы при езде они хлопали по дороге и производили веселый шум. Казалось, он намеренно избегал историй о спорте или о том, как учился плавать, или о том, как спал в лагере на двухэтажной кровати, как ломал себе в детстве ноги и катался на каких-то других машинах кроме фургонов, оборудованных въездом для коляски. И обо всей американской армии. Интересно, он делал это, чтобы наказать меня за то, что я не спрашиваю, что с ним произошло, или просто ему было слишком больно говорить о тех временах, когда он мог передвигаться по городу так, чтобы видеть вокруг себя лица людей, а не их колени, о тех временах, когда он мог жить один, без матери?

Мы ехали дальше, и я, как полная идиотка, каждые пять минут спрашивала у Иэна, уверен ли он в том, что мне рассказал, и он настаивал, что уверен, и говорил, что даже видел фотографию Рокки в мамином выпускном альбоме, и еще мама рассказывала ему, что Рокки играл в школьной бейсбольной команде. У меня потемнело в глазах. Возможно, от голода, но скорее всего — от осознания того, что мы с Рокки, оказывается, вовсе не были так близки, как я привыкла думать. Мои ночные кошмары о том, что Рокки захочет сыграть в детектива и разгадать мое преступление, все это время скрашивала робкая надежда, что, даже разоблачив, он все равно меня защитит. Все это время я считала, что Рокки в меня влюблен, а теперь выяснялось, что мы с ним даже едва ли были друзьями. Дорога расплывалась у меня перед глазами. Он учился в одной школе с Джанет Дрейк! Что, если он с ней близко знаком? Что, если они когда-то встречались? Почему он ничего не сказал мне об этом?

Было и еще кое-что. Да, я была ошарашена, да, я больше не могла быть уверена, что Рокки — на моей стороне, но теперь меня посетила догадка пострашнее: раз оказалось, что я ровным счетом ничего не знала о Рокки и ровным счетом ничего не знала о родном отце — короче говоря, раз оказалось, что мои представления о мире были настолько неверными, может быть, все, что я думаю об Иэне и его семье, тоже неправда? Единственное, что я видела собственными глазами, — это та сцена в библиотеке, когда Джанет Дрейк волокла сына по лестнице, а он кричал, что уже раскаялся. Но мало ли что он натворил в тот день? Может, он задушил кошку! А про отметины вилки на лбу Иэн сказал, что это он сам себе сделал. Так от чего же, интересно знать, я его спасаю? Он просто десятилетний мальчик, который считает, что родители не всегда к нему справедливы. Велика беда.

Но, с другой стороны, пастор Боб действительно существует, и я сама видела, как Иэн в ту зиму расклеился. Ведь это-то я не придумывала. Мне, во всяком случае, казалось, что это-то я не придумываю.

Одной из немногих мыслей, которые я ухитрялась удержать в голове, было то, как хорошо, что мы уезжаем из Брэттлборо, подальше от места, где пастор Боб вот-вот проснется и примется поздравлять себя с успехом вчерашней речи, а потом устремится на своем «БобМобиле» в следующий город Новой Англии, нуждающийся в избавлении от терпимости. Куда бы он ни поехал, вряд ли его занесет так далеко на север, если, конечно, в его планы не входит читать проповеди коровам. И тут у меня тоже возникал повод для беспокойства: если до сих пор я так ошибалась во всем остальном, возможно, и причина визита Иэна в Вермонт была иной? Что, если Боб, человек не вполне стабильный в психическом отношении, начал манипулировать юными мальчиками, заставляя их встречаться с ним где-нибудь далеко от дома и самим придумывать способы добраться до условленного места? Что, если он угрожал им расправой и они вынуждены были бежать из дома и делать все возможное, чтобы молодые наивные библиотекарши помимо собственной воли брались их подвезти? Какой-то бред. Впрочем, я давно перестала искать логику в событиях, происходящих в моем мире.

С тех пор как я выругалась в присутствии Иэна, он почти все время молчал. Я, с одной стороны, хотела загладить вину перед ним, а с другой надеялась уехать как можно дальше от пастора Боба.

— Давай договоримся, — предложила я. — Мы посмотрим на Канаду. Может, через границу удастся разглядеть их гусей, бекон и хоккей. И бесплатную медицину.

Иэн посмотрел на меня без особого восторга. Неудивительно. Я и в самом деле вела себя отвратительно. Я страдала от обезвоживания, давно не ела ничего существенного и функционировала на голом адреналине, но, конечно, все это не означало, что надо демонстрировать Иэну свое интеллектуальное превосходство. Я сделала глубокий вдох — первый за несколько дней.

— Но для начала нам надо раздобыть тебе лекарство, — сказала я. — В какую аптеку ты обычно ходишь?

— В «Уолгринс», — ответил Иэн. — В Ганнибале.

— Отлично.

Накануне на меня снизошло нечто вроде не свойственного мне провидческого озарения — я нашла сеть «Уолгринс» в интернете и выяснила, что во всем Вермонте всего три такие аптеки. Одна находилась далеко на юге, в Ратланде, другая — в Брэттлборо, где нам ничего не стоило наткнуться на пастора Боба, а третья — в полнейшей глуши, милях в сорока к востоку отсюда.

Я поняла, что уже приняла решение: мы не задержимся в Вермонте дольше чем на день-два, даже если у нас появятся на это деньги. Вряд ли данные из компьютера сети «Уолгринс» поступают в полицейское отделение Ганнибала, но все равно, если со страховки Дрейков снимут сумму за лекарство, для кого-то это станет подсказкой. Но мы ведь в любом случае собирались уезжать из Вермонта, так что подсказка их только запутает.

Меньше чем через час мы стояли в аптеке, и я называла женщине за прилавком настоящую фамилию Иэна. Нас попросили посидеть и подождать, и, пока Иэн листал журнал «Бон аппети», оценивая каждую фотографию возгласами «Ням-ням!» или «Бе-е!», я тихо паниковала, почему к нам так долго не выходят — возможно, нас просто держали здесь, чтобы к аптеке успела подъехать полиция. Да и вообще, сколько времени нужно, чтобы просто принести готовый ингалятор с лекарством? Тут ведь не надо дожидаться, пока автомат отсчитает нужное количество таблеток.

Через двадцать минут нас все-таки подозвали к прилавку, доплатить сверх страховки понадобилось всего тридцать долларов плюс семьдесят девять центов за шоколадный батончик, которому, вероятно, предстояло стать моим обедом. Женщина за прилавком спросила, нет ли у меня вопросов к фармацевту. У меня их не было. У меня была масса вопросов к консультанту по части этики, но к фармацевту — ни одного.

Мы не успели выйти из аптеки, как Иэн уже снял крышку с баллончика с ингалятором, пшикнул из него три раза в воздух, а потом вставил в рот и надул щеки, как рыба-еж. Теперь, когда мы получили лекарство и это оказалось так легко, я злилась на себя, что так долго с этим тянула. Я подумала, что моему революционному складу сознания, пожалуй, не помешала бы равная доля русской отваги или, по крайней мере, немного безбашенности вместо унаследованной по материнской линии еврейско-американской осторожности. Представьте себе Вуди Аллена, который возглавляет Атаку легкой бригады[72]. Вот такой я была.

Я не смогла открыть дверь машины: ключ не подходил. Я попробовала еще раз, а Иэн подергал ручку со стороны пассажира. Я снова и снова, как идиотка, тыкала ключ в замок.

— А почему у нас на заднем сиденье пятьдесят стаканчиков из-под кофе? — спросил Иэн.

Мы сломя голову бросились к машине, которая на самом деле была моей и стояла через три парковочных места от своего двойника. Иэн нырнул в заднюю дверцу, я поспешно вырулила на главную улицу и поехала на север прочь из города. Иэн, наверное, подумал, что мы убегаем, потому что попали в неловкое положение, ведь владелец машины мог увидеть нас из окна аптеки. Я тоже беспокоилась, что он мог нас заметить, но не потому, что мне было неловко, мои причины для беспокойства были куда более мрачными. Меня немного согрела мысль о не профессионализме нашего преследователя: выбрался из машины и пошел покупать себе туалетные принадлежности, вместо того чтобы сидеть и следить, куда мы двинемся дальше. Может, конечно, он зашел в аптеку, чтобы арестовать нас, или сфотографировать, или схватить и увезти Иэна. Но нет, я с облегчением представляла себе, как мистер Гель бродит по аптеке с зеленой корзинкой и наполняет ее ватными шариками и новым гелем для волос — и понятия не имеет, что мы уже уехали.

Я радовалась, что теперь у нас есть план: поскорее уехать из Вермонта. С другой стороны, я немного беспокоилась, что у меня не осталось серьезного медицинского обоснования, чтобы отвезти Иэна домой, и теперь мне нечем будет оправдаться, если понадобится срочно от него избавляться. В какой-то момент можно будет попробовать спросить — так, между делом, — не готов ли он повернуть обратно в Ганнибал. Но очень важно выбрать удачный момент. Если я буду задавать вопрос несколько раз, он упрется и ни за что не ответит утвердительно. К тому же мы еще не закончили. Что именно мы не закончили, я толком и сама не знала. Наверное, не закончили менять представление Иэна о жизни. Не спасли его окончательно.

Я отломала от шоколадного батончика половину и протянула ему. Откусив от оставшейся части крошечный кусочек, совсем как Чарли Бакет, я позволила шоколаду раствориться на языке и испытала высочайшее наслаждение от этого лакомства, ставшего проклятием нашего рода. («В Советской России не ты ешь шоколад, а шоколад — тебя!»)

Иэн проглотил свою половину в два укуса.

— Прямо как заново родился! — объявил он. — Но знаете что?

— Что?

— Я себя прекрасно чувствую, меня смущает только одно: я не знаю почему, но от вас пахнет как-то… Типа, дымом.

Около одиннадцати часов, когда имена мелькавших за окном городов стали французскими, Иэн протянул руку с заднего сиденья и положил мне на плечо 50-долларовую купюру.

— Вы, наверное, уронили, — сказал он.

— Где ты это нашел?

— Торчало вот из этого карманчика, — ответил он, имея в виду карман на спинке моего кресла.

Я взяла купюру и вгляделась в лицо Улисса Гранта, как будто надеялась, что президент-полководец честно расскажет мне, откуда он тут взялся.

— Это, наверное, из тех денег, которые ты добыл на Черч-стрит, — предположила я.

— Нет. Мне только тот парень с веточкой дал стодолларовую купюру, а остальные давали обычную мелочь.

Я успела было подумать, что Иэн, возможно, стянул эти деньги из кассы в деревенском магазине, а может, они с самого начала хранились у него в рюкзаке, но это была самая хрустящая и чистая купюра из всех, какие мне доводилось видеть, у нее даже уголки были острые. Если бы десятилетний ребенок подержал ее в руках хотя бы пять минут, она бы уже так не выглядела. Предположить, что эта бумажка пролежала у меня в машине два года, никем не замеченная, тоже было бы странно, тем более что для бывшего хозяина, любителя фастфуда и австралийского футбола, она была уж слишком безупречно чистая. Значит, ее оставил здесь Гленн — другого объяснения у меня не было. Я запирала машину даже на самых глухих стоянках Вермонта. Я прикрепила купюру на приборную панель как амулет на счастье.

Трасса, которая вела к Канаде, оказалась узкой сельской дорогой, вдоль которой тянулись фермы, но машин на ней было так много, что даже образовалось что-то вроде пробки. Я чувствовала, что Иэн заскучал там у себя на заднем сиденье, но он не желал это признавать и продолжал утверждать, что вид Канады за окном стоит того, чтобы лишних двадцать минут просидеть в машине. Вдруг он ткнул пальцем четко на восток, в сторону от дороги, где вдали виднелась высокая белая церковь.

— Большая зеленая церковь! — закричал он, потому что на нем снова были его зеленые очки. — Давайте съездим туда!

— Ладно, — согласилась я и нашла съезд с трассы, по которому можно было подъехать к церкви напрямик. Очень может быть, что это был последний съезд перед границей, и я вздохнула с облегчением: если мы не поедем дальше, нам не придется в последний момент съезжать на обочину или разворачиваться в запрещенном месте под носом у пограничников, которые наверняка уже о нас проинформированы.

— К тому же сегодня воскресенье! — воскликнул Иэн. — Может, мы даже застанем окончание службы!

— Сегодня понедельник. Мы в пути уже неделю.

Иэн возмущенно втянул в себя воздух.

— Вы позволили мне пропустить службу! — закричал он, но не с радостным изумлением, как это сделал бы любой другой ребенок, а с ужасом в голосе. Можно было подумать, я дала ему яда.

— Ну вот сейчас и съездим.

Мы нашли церковь не сразу: я несколько раз свернула не там, где надо. Вблизи здание оказалось не таким уж высоким и не таким уж белым. Церковь была грязной, почти серой, и до сих пор увешанной рождественскими украшениями, хотя с Рождества прошло уже три месяца. Коричневые трухлявые венки и гирлянды были перевязаны кричаще-красными лентами, слишком яркими на фоне выцветших иголок. Сбоку к церкви пристроилось небольшое кладбище из тех, где надгробия стесались ветром и временем до толщины хрустящей вафли и куда давно никто не приходит. Табличка у входа гласила: «Приход св. Береники. Мы открыты для всех!» Ну и молодец же я: протащить ребенка с этими его особенными проблемами через полстраны лишь для того, чтобы в итоге привести его в католическую церковь. Я принялась лихорадочно разрабатывать пути к отступлению, но Иэн был так рад, что даже подпрыгивал от восторга и нетерпеливо выглядывал в окно, пока я заводила машину на пустую стоянку между церковью и кладбищем. Пока я выключала двигатель и надевала куртку, Иэн уже выскочил из машины — как был, в своих зеленых очках — и теперь перелезал через остатки снежного сугроба к боковому входу в здание. Он нажал на кнопку звонка и что-то сказал в домофон, так что, когда я подошла к двери, она уже гостеприимно жужжала, и Иэн обеими руками тянул ее на себя. Мы вошли, и он громко затопал, чтобы стряхнуть с ботинок снег.

По коридору к нам направлялся бледный худощавый мужчина в джинсах, красном свитере и с белой полоской пасторского воротника на шее. Вид у него был немного удивленный. Приближаясь к нам, он прищурился, чтобы получше рассмотреть, кого это он к себе впустил, а когда до нас оставалось ярда три, протянул Иэну руку.

— Отец Диггс, — представился мужчина, рьяно потряхивая руку мальчика, после чего схватил и мою безвольную ладонь и потряс ее тоже. — Или отец Оскар, как вам удобнее. А можно просто Оскар!

Человек по фамилии Диггс, живущий рядом с кладбищем, — никогда бы не поверила, что такое можно встретить где-нибудь еще, кроме как в романах Диккенса[73], но он тем не менее действительно стоял перед нами — долговязый, неуклюжий, с отметинами оспы на лице.

— Простите, что я так неформально одет, — сказал отец Диггс, пытаясь расправить свитер на угловатых плечах. — В будни у нас редко бывают посетители, приход совсем небольшой. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вы прибыли к нам, чтобы взглянуть на палец.

Иэн посмотрел на меня — и опять на священника. Я протянула руку и стянула зеленые очки с его носа.

— Да, — сказал он. — Мы во что бы то ни стало хотели взглянуть на палец.

Я растерянно кивнула, радуясь, что Иэн взял дело в свои руки. Сама я слишком боялась, что отец Диггс может предложить Иэну исповедоваться, и тогда мальчик зайдет в кабинку и расскажет священнику, кто мы такие.

Отец Диггс улыбнулся мне поверх головы Иэна.

— Я сразу догадался, — сказал он. — Я всегда с радостью показываю его всем желающим. Вы прочитали о нем в путеводителе? Кому-то вздумалось о нем написать, уже давно. Проходите, пожалуйста, в алтарь, осмотритесь там пока, а я схожу за ключами.

Мы пошли за отцом Диггсом и свернули за угол. Он щелкнул четырьмя выключателями, и притвор, в котором мы оказались, осветился яркими лампами.

— Вы из здешних краев? — спросил священник.

— Да, — ответил Иэн. — Мы из Конкорда, это столица Нью-Гемпшира. Но мы не католики. Мы из протестантской семьи. Нам просто очень хотелось взглянуть на палец — из любопытства.

Отец Диггс подошел к длинному столу и отодвинул в сторону две стопки брошюр и листовок. Он протянул нам два розовых листа бумаги. Я прочла заголовок: «Легенда о св. Беренике». Это была ксерокопия ксерокопии, с бледными, едва различимыми буквами.

— Лично я мало что знаю об этой реликвии, — сказал отец Диггс, обращаясь скорее ко мне, чем к Иэну. — Я здесь с девяносто второго года, к тому времени это уже была старая история. Я приехал сюда из самой Небраски, можете себе представить? Из города Омаха. До сих пор не могу понять, как меня занесло в славный штат Вермонт. Значит, говорите, Конкорд? Конкорд — прекрасный город.

Он распахнул большие двойные двери, и нам открылись ряды скамеек из темного дерева, широкие витражи на передней стене и стояния крестного пути по бокам.

— Церковь получила его в подарок в начале двадцатого века. Один богатый прихожанин путешествовал по Европе, и где-то во Франции ему показали этот палец.

Я едва удержалась от смеха, живо представив себе, как во Франции ему показывали палец.

— Ну, и я хочу сказать, что, раз французы согласились его продать, вряд ли они считали палец большой ценностью. Хотя, возможно, они голодали и сильно нуждались в деньгах. Честно говоря, для нас это теперь что-то вроде медвежьей услуги — ну, знаете, такой подарок, от которого потом не знаешь куда деваться, — но наши самые старые прихожане выросли с этим пальцем. Он очень важен для них.

Мы дошли до передней стены церкви, и отец Диггс попросил нас минутку подождать, пока он все подготовит.

— Можете тут все порассматривать, — предложил он, открыл дверь за кафедрой и, согнувшись чуть ли не пополам, исчез в низком проеме. Я посмотрела на Иэна, его лицо было развернуто к витражу и залито разноцветными полосами света. Щеки у него были желтыми, голубыми и оранжевыми, а между цветными полосками проходили темные линии теней от рамок витража. Я оставила его одного и пошла вдоль боковой стены.

Я не знала, где начинаются стояния, поэтому просто смотрела на каждую картину, мимо которой проходила. Иисус встречает Мать. Иисус падает в первый раз. Картины были плохо написаны, и на некоторых Христос получился неуместно похожим на Джона Леннона. Иэн наблюдал за мной. Я заволновалась: вдруг он надеется, что на меня снизойдет какое-нибудь религиозное откровение?

Моя сумочка громко пискнула два раза, и стены церкви откликнулись звонким эхом. Иэн подпрыгнул и отдернул руку от алтаря — видимо, он подумал, что из-за него сработала сигнализация. Взглянув на экран, я увидела, что мне пришло голосовое сообщение и что телефон плохо ловит. Я шагнула вперед, и связь пропала вообще. Я сделала несколько шагов назад, но связь так и не вернулась. Я перемещалась с места на место, держа телефон перед собой, как современную волшебную лозу, пока связь наконец не появилась. Я замерла под аркой в небольшом алькове в задней части алтаря, чуть ли не присев на корточки. Иэн был занят тем, что ходил по рядам и опускал откидные скамеечки для колен. Я ввела в телефон пароль от ящика голосовой почты и стала слушать.

— Люси, привет! Уже понедельник, а тебя все нет. Насколько я понимаю, это твой автоответчик. Ты даже представить себе не можешь, что мне пришлось пережить, чтобы раздобыть этот номер! Рокки откопал его из-под миллиона файлов и бумажек, это создало страшные неудобства! Для нас всех!

Я отодвинула трубку с голосом Лорейн подальше от уха, точнее, я отодвинула от трубки голову, а телефон продолжала держать на том же месте, чтобы связь опять не пропала.

— Мне необходимо знать, какого числа ты возвращаешься, потому что внизу полнейший хаос. Вчера приходил человек, который надувает шарики, а никто понятия не имел, что он должен прийти. Так, дальше. Насколько я понимаю, Рокки рассказал тебе о ситуации с семьей Дрейков? Эта самая Джанет Дрейк сказала в полиции, что им нужно побеседовать с Сарой-Энн, одному богу известно зачем. Когда они явились, я сказала, что это ты у нас заведуешь детским отделом, а вовсе не Сара-Энн, но теперь-то получается, что тебя тут и вовсе нет, и это ставит всех нас в очень неловкое положение. Сара-Энн категорически отказывается вести книжный час в эту пятницу, потому что в прошлый раз дети ее чуть не убили! Так что, если ты не вернешься, придется мне самой им читать. Мне, конечно, доставляет огромное удовольствие работать с нашими милыми карапузиками, но ты ведь знаешь — у меня столько дел!

На этом голосовое сообщение обрывалось. Ни прощальной фразы, ни ультиматума, если, конечно, не воспринимать как угрозу обещание Лорейн самостоятельно почитать детям в пятницу. Я была так сильно озабочена, чтобы мои разнообразные легенды не противоречили друг другу, что совсем забыла о главной легенде — самой простой из всех: я возвращаюсь в Ганнибал в понедельник. Я хотела было перезвонить Лорейн, но так и не придумала, что ей сказать. Решив воспользоваться связью, пока она еще была и обещала возможность контакта с внешним миром, я набрала номер Тима.

— Люси! — воскликнул он. — Где ты?

Я рассказала ему ту же историю, которую рассказывала Рокки и Гленну: костный мозг, Чикаго. И добавила, что вернусь на выходных.

— У тебя телефон вчера чуть не разорвался! Я в итоге не выдержал и зашел его отключить. Иначе мы бы тут все с ума посходили.

— Ох, простите меня, пожалуйста!

— А еще вчера приходил какой-то тип. Спрашивал тебя.

— Тип на инвалидной коляске?

— Нет, и не тот парень, с которым ты встречаешься. Это был какой-то старый тип, похожий на Чарлтона Хестона[74]. Назвал твое полное имя, все дела. Слушай, с тобой вообще все в порядке?

— Он не сказал, кто он такой? У него не черные волосы?

— Нет, седые. Как у Чарлтона Хестона в старости. Он оставил мне свое имя и телефон, но я выбросил карточку. Решил, что это какой-нибудь маньяк, который тебя преследует.

— Наверное, это просто кто-нибудь из друзей моего отца, — предположила я, хотя была уверена, что это не так. — У него есть очень странные друзья.

— Но с тобой точно все в порядке? — снова спросил Тим.

— Да. Он приходил только один раз?

— Да, только один. У тебя неприятности?

Рассуждая логически, можно было заключить, что это был тот же самый детектив, который приходил в библиотеку. Ему нужно было проверить все возможные зацепки, а адрес ему наверняка дала Лорейн. Если бы Рокки и в самом деле обо всем догадался и рассказал полиции, об этом говорили бы в новостях, по стране объявили бы розыск — в общем, дело не ограничилось бы одиноким парнем, который всего раз зашел, чтобы со мной поговорить. Но все это означало, что я попала в зону их внимания, и это мне совсем не нравилось.

— Нет-нет, никаких неприятностей, — заверила я Тима. — Просто все получилось очень неожиданно. Я имею в виду эту свою поездку.

— Ну круто. Если вернешься на днях, предупреждаю: нас все выходные не будет. Отменили репетицию в пятницу, чтобы поехать на эту их затею в Сент-Луис. Посчитали, что это важнее, чем репетиция. Едем всей труппой.

— Что за затея?

— Ну ты ведь видела листовки внизу? Про мальчика, который ушел из дома? Ну, пикеты, помнишь?

— Ах да.

Через секунду связь прервалась и больше не возвращалась — впрочем, я не очень-то этого и хотела. Мне казалось, что стены алькова пульсируют, что они холодные и влажные. Вот вам, пожалуйста: я забралась на самый край страны, никто не знает, где я, никому меня здесь не достать, и все равно кольцо вокруг меня сужается. Детективы шарят по библиотеке и по моей квартире, а единственный человек, на которого я рассчитывала, который должен был находиться за стеной моей гостиной, душа и громкий голос нашего здания, отправляется на пикет, который устраивают в поддержку сбежавшего, а на самом деле похищенного мною мальчика, и, наверное, будет его подбадривать и кричать «Беги быстрей!». Я огляделась по сторонам, отыскала глазами Иэна и вдруг почувствовала, что совсем не удивлюсь, если увижу на одной из скамеек отца, а рядом с ним — Рокки и Гленна, и еще Чарлтона Хестона, мистера Геля и Лорейн.

— Это твоя жизнь, — скажут мне они. — Ты имеешь право сидеть тихо и не высовываться.

— Мисс Гулл! — громко прошептал Иэн с другого конца здания, помахивая в воздухе розовой ксерокопией. — Тут сказано, что это единственная официально признанная священная реликвия во всей Новой Англии! И ведь мы оказались здесь совершенно случайно!

— Да, поразительная удача.

— А что такое реликвия?

Отец Диггс просунул голову в дверь и нарочито вежливо кашлянул. Иэн поднял глаза к потолку, перекрестился (мне показалось, что не в том направлении) и торжественно прошествовал в низкий дверной проем.

— А за что отвечает эта святая Береника? — спросил Иэн, когда я к ним присоединилась.

— Ну, не всякий святой должен непременно за что-то отвечать, — ответил отец Диггс. — Но ты можешь считать ее святой покровительницей этого прихода и французской деревни, где она жила.

Мы прошли по коридору, заставленному картонными коробками, и оказались в маленькой комнатке, где стояла вешалка с мантиями хористов, а в углу лежала груда чего-то, похожего на хлам, оставшийся после рождественского шествия: ангельские крылья, пастушьи посохи, скомканные куски белой материи. Отец Диггс почтительно отступал к дальней кирпичной стене, у которой стояло нечто вроде аквариума. Спереди аквариум прикрывала фиолетовая занавеска. Священник взволнованно потер руки.

— Ну, вот и он, — сказал он, отдернул занавеску и включил синеватую флуоресцентную лампу, которая мерно загудела над аквариумом.

Иэн прижался носом к стеклу, и мне пришлось выглядывать из-за его наэлектризовавшихся волос, чтобы увидеть, что же там такое внутри. В центре аквариума лежала выцветшая голубая подушечка, а на ней — нечто, напоминающее маленькую сосиску, белую и сморщенную.

— У него даже ноготь сохранился! — взвизгнул Иэн.

Отец Диггс наклонился над стеклянным ящиком и стал рассматривать палец вместе с Иэном. У меня потемнело в глазах, и я быстро прижалась щекой к прохладной кирпичной стене.

— Нет, — возразил отец Диггс. — Вряд ли это ноготь. По-моему, верхушка у него с другой стороны, он указывает вон туда.

— Почему вы так думаете? — поинтересовался Иэн, я закрыла глаза и услышала собственный пульс.

Отец Диггс ненадолго задумался и произнес:

— Если мне не изменяет память, он указывает вон туда. По-моему, палец клали таким образом, чтобы он указывал на юго-восток, то есть на Святую землю.

— Ну, если палец будет повернут на северо-запад, тоже получится, что он указывает на Святую землю, просто тогда до нее будет дальше, — отстаивал свою точку зрения Иэн.

Отец Диггс усмехнулся.

— Тоже верно, — сказал он с одобрением.

— Потому что я почти уверен, что это все-таки ноготь, — настаивал Иэн. — Мисс Гулл, посмотрите! Ведь это же ноготь, правда?

Я открыла глаза — в основном для того, чтобы проверить, заметил ли отец Диггс, что Иэн не назвал меня мамой. Они оба внимательно вглядывались в предмет за стеклом, слегка запотевшим от дыхания Иэна. Я подумала, что палец может указывать куда угодно — в сторону Канады, Мексики, России или Иерусалима, все равно никакой разницы не будет. На всем белом свете не нашлось бы такого места, куда можно было бы убежать, где можно было бы почувствовать себя в безопасности. Но что еще может означать указующий перст, кроме очевидного: «Беги! Беги! Беги!»?

— Ну ведь ноготь? — настаивал Иэн.

— Я понятия не имею, — проговорила я из последних сил, и отец Диггс оторвал взгляд от пальца, чтобы посмотреть на меня.

— Так-так, — произнес он встревоженно и взял меня за локоть. — Молодой человек, думаю, вашей спутнице лучше выйти на воздух.

Иэн щелкнул выключателем, еще раз перекрестился и подобрал с пола мою сумочку — в какой-то момент я ее уронила.

— Простите меня, пожалуйста, — сказала я отцу Диггсу, пока он помогал мне выйти из комнаты, где хранилась реликвия, и вел по центральному проходу между скамьями.

— Ничего страшного, — заверил меня он. — По правде говоря, мы именно поэтому и не выставляем его на всеобщее обозрение. Большинству просто нравится знать, что палец находится здесь, у нас, но смотреть на него еженедельно они не рвутся, понимаете?

Мы вышли за порог, и от холодного воздуха я сразу почувствовала себя лучше.

— Может, вам полежать на снегу? — предложил Иэн.

Он надел ремешок сумочки себе на шею и продел в него одну руку — сумочка висела у него на бедре и при каждом шаге подпрыгивала.

— Мне уже лучше, — заверила его я, надеясь, что лицо у меня постепенно приобретает нормальный цвет.

— Возможно, вам пока не стоит садиться за руль? — спросил отец Диггс, продолжая придерживать меня за локоть.

— Давайте я поведу машину! — воскликнул Иэн.

Я обнаружила, что прислонилась к ограде кладбища.

— Нет! — как можно более сурово ответила я и закрыла глаза.

Когда я снова их открыла, священник стоял передо мной и улыбался.

— Может, вам все-таки задержаться и немного отдышаться? — спросил он. — Вы уверены, что чувствуете себя лучше? Глядите-ка, я покажу вам кое-что забавное. Видите вон те домики — там, внизу?

Он указал куда-то вниз, и я только тогда поняла, что мы находимся на холме, а внизу — та самая трасса, по которой мы ехали. Примерно в миле к северу от нас виднелся в дымке комплекс высотных зданий, которые стояли у самой дороги и явно не имели ничего общего с фермерскими постройками. С обеих сторон шоссе к ним подъезжали и останавливались легковые машины и грузовики-лесовозы.

— Это контрольно-пропускной пункт канадской границы, — объяснил отец Диггс. — Америка заканчивается прямо здесь!

Иэн во все глаза разглядывал пограничную заставу сквозь зеленые очки, которые он, видимо, выудил из моей сумочки.

— Так странно, — сказал он наконец. — Я всегда считал, что тут что-то вроде стены.

— Это еще не самое странное! — развеселился отец Диггс. — Вы бы видели, что происходит вот с этой дорогой, по которой вы ехали! Если проехать по ней еще примерно милю на север, то в один прекрасный момент она просто оборвется — прямо посреди поля. Дальше начинается густая полоса деревьев, а уже за ней — сама граница, на которой регулярно косят траву и кустарник, чтобы был хороший обзор, и вот только после этого скошенного участка дорога начинается снова. Только на той стороне она уже называется «рю де ля что-то там». Тут все дороги такие. Просто обрываются вдруг ни с того ни с сего — и все. У нас в Небраске дороги никогда не кончались. Я никак не привыкну, что бывает и по-другому.

— Мне вроде бы уже получше, — сказала я. — Просто нервы оказались слабоваты. Но все равно, большое вам спасибо, что уделили нам столько времени.

Я знала, что мне станет еще лучше, когда он наконец снова скроется за дверью и оставит нас наедине с холодным ветром, бледным солнцем и мертвой травой.

— Пожалуйста, присматривай за своей дамой, — с улыбкой обратился отец Диггс к Иэну. — И буду рад когда-нибудь снова увидеть вас здесь. Во время службы мы палец не показываем.

— Мы — протестанты! — крикнул Иэн ему вслед. — Но спасибо!

Дата добавления: 2014-11-06