Все так могут?

Дорога в Чикаго

Дождливая погода делает людей забавными, вынуждая их проявлять чудеса маневрирования между лужами. И, заодно, возвышая тех, чья обувь уже все равно промокла. Они могут, смирившись с этим фактом, идти по прямой и, лишь изредка, огибать самые глубокие лужи. Да и то – с долей снисходительной гордости.

Когда сеанс закончился, люди высыпали из кинотеатра, и пошли к своим автомобилям и ждавшим их такси, закрываясь от дождя сумочками, портфелями, зонтами и газетами. Они суетливо огибали других зрителей и перепрыгивали лужи, все торопились вновь укутаться в уют и поскорее укрыться от непогоды в этом усыпляющем коконе. А те единицы, кто на какое-то время остались под козырьком кинотеатра, или просто неторопливо побрели каждый в свою сторону, на фоне остальных выглядели неприкаянными.

Антон прикурил сигарету, решив, что, раз ему торопиться некуда, он станет последним зрителем, покинувшим кинотеатр. Со стороны это выглядело так, будто фильм так тронул его, что зритель до сих пор был под властью картины, и она никак не шла из головы.

Впрочем, это тоже было правдой, и в воображении Антона до сих пор играла трогательная музыка из фильма. Она звучала, когда герой картины со своим отцом ехали по дороге в Чикаго, надеясь получить покровительство крупного мафиози. Тридцатые годы, шляпы, автоматы Томпсона – Антон любил эту эпоху.

Теперь он представлял, будто и сам одет в пальто и шляпу. И весь мир так же – шляпа туч и пальто дождя.

Из здания кинотеатра вышла девушка и остановилась, посмотрев на уже неразличимое в темноте небо. Она глубоко вдохнула прохладный воздух и неторопливо пошла в сторону трамвайной остановки, не прячась от дождя. Светлые вьющиеся волосы высокий рост и по-кошачьему легкая походка - эта девушка показалась знакомой Антону, хоть такого и не могло быть – он не знал никого в этом городе, кроме, конечно, Роберта и его друзей.

Пока он рылся в памяти, девушка скрылась за поворотом, и Антон пошел в ту же сторону, набравшись смелости для того, чтобы познакомиться. Но она уже куда-то исчезла. Антон поднял ворот пальто и направился к Вальцу.

«Кофейня Вальца» называлась так лишь потому, что само слово «кофейня» для каждого жителя Флёра неизменно несло свое очарование и настроение осязаемого уюта.

Таковым заведение Вальца и было – если говорить о его атмосфере. Только кофе там никогда не подавали. Как и чай. Фактически, это был стопроцентный бар, который каждый день немного менял свои предложения или обстановку – это не были кричащие акции или современные скидки. Просто каждый день что-то немного менялось – на короткий срок, и подавались эти перемены как нечто должное, на что и внимания-то никто особенно не обращал.

К тому времени, как Антон дошел до кофейни, парадный вход был уже закрыт. Это значило, что обычных посетителей там уже не осталось.

Вальц натирал бокалы за стойкой, время от времени проверяя их на свет. Кофейня оказалась совсем пустой.

- А где все?

- Черт их знает. Наверное, сидят по своим углам. Дождя боятся.

- Все боятся дождя? Даже Дядюшка Дювей?

- Этот, наверное, с бутылкой рома ночует в Великане. Когда идут дожди, он вообще не выходит из автобуса, как будто это субмарина какая.

Антон прикурил сигарету и спросил:

- Не закрываешься на сегодня?

- Нет.

Антон сел поудобнее и облокотился на стойку.

- Как-то у тебя тут сегодня ярко. Не по-вечернему.

- Убавь свет.

- А где выключатель?

- Его нет, - с серьезным видом ответил Вальц.

- Так… - задумчиво проговорил Антон.

- Это ведь не кабак какой.

- Как же тогда?

- Представь, что становится темнее.

Антон развернулся к залу. Свет медленно потускнел и стал мягче, уютнее.

- Выключатель под стойкой? – отгадал пытливый гость.

- Его нет, – Вальц был по-прежнему серьезен и не считал нужным объяснять что-либо.

- Это только со светом работает?

- Попробуй ещё с чем-нибудь, – очередной стакан обрел покой на полке с остальными.

- Ну, ладно.

Зал начал очень медленно, но ощутимо уменьшаться – как будто Антон оказался внутри воздушного шарика, из которого кто-то выпускал воздух.

Крышки массивных столов округлились, а сами они стали меньше и отодвинулись от стен, которые обросли кирпичной кладкой.

Антон представил, будто на одной из стен с уличной стороны, загорелась неоновая вывеска. И тогда из небольшого окошка в темноту бара полился мягкий красный свет, который сглаживал все неровности и зазубрины фантазий молодого гостя. Свет растекался по потолку и полу и хорошо дополнял общую картину.

- Музыка, - тихо сказал Антон сам себе.

Массивный камин отозвался на приказ и немного вытянулся, став чуть уже, и начал переливаться разноцветными огнями. Всего через пару секунд на месте камина уже можно было видеть старомодный музыкальный аппарат, до отказа забитый маленькими пластинками, которые покоились под стеклом в желтом свете и напоминали торты в витрине кондитерской. А на панели красовались подсвеченные кнопки, каждая из которых соответствовала своей пластинке.

Антон внимательно посмотрел на Вальца, который теперь, опершись локтями о стойку, наблюдал за переменами. На грубом лице не было написано никаких эмоций – только, пожалуй, беспристрастное выражение исследователя, стороннего наблюдателя.

- Монетка найдется? – спросил Антон.

- Четвертак, надо полагать? О, он самый, - Вальц несколько удивленно протянул только что найденный четвертак, – у меня в карманах ещё никто не фантазировал.

- Как-то это забавно звучит.

Вальц равнодушно пожал плечами.

Антон вставил четвертак, убедился, что тот провалился на самое дно, и, помедлив немного, нажал три подсвеченных желтым кнопки, рядом с которыми были вставлены криво оторванные кусочки бумаги с надписями от руки. «Invitation To The Blues» - гласила одна из них.

Аппарат с тихим треском выбрал нужную пластинку, и в «Кофейне Вальца» заиграл блюз.

- Я бы, пожалуй, разочаровался, если бы заиграло что-то другое, – Вальц, наконец, улыбался.

Он натер воском стойку и поставил рядом с гостем пепельницу из толстого прозрачного стекла.

- Что будешь?

- Что предложишь?

Вальц внимательно осмотрел свою кофейню и ответил:

- Бурбон.

- Двойной.

- Чистый. Со льдом, – по интонации Вальца не было понятно, вопрос это или утверждение.

- Как скажешь.

Антон достал сигарету, и в руке Вальца заиграла живым огнем бензиновая зажигалка.

Гость выпустил первую затяжку густого дыма и развернулся к залу, уперевшись в стойку спиной и локтями. Теперь он был художником и творцом, оценивающим со стороны написанную картину, которая ему, без сомнения, нравилась.

На стенах красовались черно-белые и коричневые фотографии: бейсбольная команда чернокожих, парень с потертой гитарой на крыльце дома, округлая пожарная машина. Снимки были разбросаны вперемешку с автомобильными номерными знаками.

Все стулья оказались уже перевернутыми и покоились на столиках, а неоновая реклама на улице размеренно загоралась и гасла. Порядок теперь для всего был установлен, и бар наполнился множеством деталей, которые дорисовывало уже подсознание художника – без его на то ведома.

- И так каждый может? – спросил Антон, немного сдвинув на затылок свою шляпу.

- Да. Не все, правда, знают. Ещё меньше принимают. А готовы что-то создавать вокруг себя вообще только единицы. У них и получается.

- Если бы так можно было со всем миром…

- У одного со всем миром не получится. Хотя, сделать можно многое.

- Это восхитительно.

- Да, – совершенно обыденно подтвердил Вальц, будто Антон сообщил, что сахар сладкий, – только я бы тогда закрылся.

- Почему?

- А кто бы тогда пил? Мир и так стал бы прекрасен. Или выпивка бесплатной – уж кто как мыслит.

Антон сделал глоток, и виски ласковым теплом разлилось по всему телу.

- Бестактный вопрос можно?

- Попробуй, – Вальц налил и себе стакан.

- Что с твоим лицом? Это ожоги?

- Что-то вроде того. Таким, как я, нельзя попадать на солнце, иначе мы тут же превращаемся в каменные глыбы. Я однажды попался, но успел убежать.

- Как?

Вальц поморщился – той стороной лица, которая не была окаменелой.

- Бармен не должен рассказывать истории о себе.

- Я собираю все истории, – по голосу гостя было ясно, что он уже приготовился слушать.

- Для чего?

- Может, своих у меня просто нет?

- Есть. Выпей ещё немного, и ты их захочешь рассказать. Ты ведь сидишь за стойкой и разговариваешь с барменом.

- Договорились. А пока я напиваюсь, расскажи историю с ожогами.

Вальц с улыбкой посмотрел на Антона и долил себе ещё виски. Хозяин бара помолчал какое-то время, но всё-таки заговорил:

- Когда этот город отстроился, и улеглась суета, к которой люди уже успели привыкнуть, им стало скучно, - он рассказывал спокойно и отрывисто, как будто кто-то стоял за спиной и нашептывал следующее предложение. - Примерно в это же время приехал сюда я и другие из моего рода-племени.

Вальц развернулся, чтобы поставить последний протертый стакан, но, помедлив, продолжил с ним возиться, не поднимая взгляда.

- Люди боятся того, что выглядит странно – не так, как они привыкли, - снова угрюмо заговорил он, - а когда они боятся чего-то, они либо возвышают это, доводя до обожествления, либо истребляют – в зависимости от собственных сил. Нас обожествлять не стали - поняли, что можно истребить.

Вальц поднял на Антона глаза и развел руками с выражением лица, которое слушатель не смог понять.

- Самые страшные – это дети. Самые жестокие – это дети, - продолжил окаменевший здоровяк, - они боятся всего, особенно таких страшил и громил, как я. А ведь я был самым маленьким из всех. У их родителей появилась веская и приемлемая причина начать на нас охоту, ведь теперь они не уничтожали тех, кого боялись. Теперь они защищали собственных детей. Такую причину выдумал один тип – мэр в те времена.

Рассказчик поставил последний стакан и, снова посмотрев в глаза посетителя, закончил:

- Нас загоняли в тупики и ловушки и держали так, пока не всходило солнце. Вот и все. Так все и погибли. По одному. А я получил ожог.

- Ты сбежал?

- Да. Так получилось.

- Прорвался силой, или удача?

- Неудача.

- То есть – неудача?

Вальц сделал глубокий глоток. Затем отвернулся, и принялся расставлять стаканы на полках, хотя они и так были в порядке.

- Жену я отбить не успел. Не смог. Взошло солнце, она погибла. Я получил ожог.

- Жену?

- Жену.

Антон не знал, что сказать. Поэтому не сказал ничего. Только прикурил сигарету. Спустя минуту он спросил:

- Что это был за мэр?

- Теперь уже без разницы. Я удавил его своими руками в следующую ночь. А перед этим - его жену.

- И за него не стали мстить?

- Нет. Испугались. Вместе со мной был Викрам. То, что сделал он со всеми, кто хотел помочь мэру, было очень страшно. Настолько, что такие истории забываются очень быстро всеми. Порой даже быстрее, чем стоило бы, чтобы извлечь из этого опыт.

- Викрам? Друг Роберта?

Вальц покончил со стаканами, вернув их на прежние места, и после этого вопроса развернулся и в упор посмотрел в лицо Антону.

- Про Викрама что-то слышал?

- Он вместе с Робертом приехал сюда из Парижа?

- Да. Но не из Парижа. Там они только познакомились. Но приехали они сюда из Америки, - Вальц улыбнулся и сказал, хлопнув Антона по плечу: - Ты хитрый, черт возьми! Почти выжал из меня вторую историю подряд, да ещё какую!

- Не интереснее первой.

- Интереснее. Только я больше не буду ничего рассказывать. Твой черед.

- У меня таких историй нет. Не знаю даже, что можно рассказать.

- С твоей истории. Откуда ты взялся, парень?

- Мне действительно нечего рассказать. Я обычный человек из обычной семьи. Был маленьким, а потом взял и вырос. Отслужил в армии, вернулся и приехал сюда. А сегодня вечером забрел в твою Кофейню. Вот и вся моя история – от рождения до сего момента. Интересно?

- Интересно. У тебя здесь родственники или друзья?

- Вообще никого.

- Так выходит, ты так запросто взял и приехал туда, где никого у тебя нет?

- Так и выходит. Потому и приехал.

- Зачем же ты приехал сюда?

- Задал бы ты этот вопрос до того вечера, когда мы познакомились, я бы не смог тебе ответить. Честно говоря, я до сих пор не могу привести тебе разумную причину моего приезда сюда.

- А неразумную?

- Неразумную? Я, кажется, просто сбежал сюда.

- И как? Нашел, что искал?

- Пока не знаю наверняка.

- А что искал?

- Мира в мире, кажется.

- Что же, тебе его дома не нашлось?

- Дома меня считают нигилистом.

- Что это значит? – спросил Вальц.

- Что мне на все плевать.

- Тебе на все плевать?

- Нет, но так все считают.

- Но ты так не считаешь?

- Нет. Я просто решил не делать то, что мне не нравится, и не общаться с теми, с кем не нравится. Мне этого в армии хватило.

- И всего-то?

- Что? – не понял Антон.

- Ведь это нормально.

- И я так думаю. Хотя, все были удивлены – я не делал то, что любил раньше, и избегал тех, с кем дружил раньше.

- Ну, значит, делал что-то другое?

- Нет, не делал. Просто не хотелось ничего.

- А вот это уже беда, - значительно сказал Вальц.

- Я и сам испугался. И тогда я решил куда-нибудь съездить – как можно скорее и как можно дальше.

В руке Вальца снова заплясал огонь бензиновой зажигалки. Антон медленно выпустил густой клуб дыма и, собравшись с мыслями, начал рассказывать свою историю. Он ещё ни кому не рассказывал все сразу, да и история до этого момента не была выстроена по порядку. А теперь вот все получалось само собою, и Антон уже не мог замолчать.

Он рассказал о том, как проводил вечера, сидя у окна в детстве. И о том, как весь мир в такие вечера с нетерпением ждал, когда мальчишка вырастит и пустится в приключения. Антон описал и то, что испытывал, когда проснулся у заправки на автомобильной трассе – как он почувствовал себя частью этого прекрасного мира, такой же важной и гармоничной.

А затем он рассказал и то, о чем сам ни разу не вспоминал.

- Прошло ещё несколько лет. Они не были захватывающими и полными впечатлений. Дни, как дни: какие-то лучше, какие-то хуже, но, в сущности, все одинаково неплохие. Обычные, в общем, понимаешь? – Вальц кивнул. - Я мужал, а детство отступало и незаметно проходило, как прошли семестры и курсы.

А потом пошел снег…

Это был первый снег в том году. И весь мир вновь замер, но уже не так, как в тот раз на заправке.

Я помню, как подумал, что весь плац был заполнен не людьми, а памятниками прошедшим, счастливым временам. Этими памятниками были солдаты – люди, сорванные со своих мест и набитые в строевые коробки, где рядами, шеренгами и колоннами, сохраняя установленные интервал и дистанцию, они замерли в мире четких определений и громких команд. И я вместе с ними.

Я до сих пор отлично помню, как мои руки закоченели на морозе и превратились в бездушные куски камня, сжимавшего ледяное оружие. И мне казалось, что это окоченение ползло по рукам дальше и глубже.

А вокруг звучали напыщенные речи. Все эти слова, усиленные микрофоном, плеск насмехающегося флага и боевого знамени войсковой части – все это само собою глохло в глубокой и по-военному бесстрастной тишине.

Было слышно только, как пушистые хлопья снега, шурша, скользили по бушлатам впередистоящих боевых товарищей – как будто все-таки добрый мир старался хоть чуть-чуть приласкать нас.

Хочется верить, конечно, что так оно и было, и другие тоже чувствовали нечто большее, нежели липкую злобу к миру, который согнал нас на этот плац.

А может быть, эта тишина посетила только меня. Конечно, во мне проснулись те старые чувства и воспоминания о единении с миром, но в такой гнетущей атмосфере они уже не казались волшебными. Я устал от недостатка сна, нагрузок и злобы, и этот первый снег стал кривой ухмылкой мира, его пьяной мерзкой шуткой.

Антон демонстративно поднял бокал, и Вальц его наполнил.

- Самое глупое это то, что меня вся эта служба так сильно разворошила. Хотя я не с войны ведь вернулся. Но что, черт возьми, позволяли себе эти снежинки?! – Смеясь воскликнул Антон, и развел руками. – Ну, а потом я вернулся, стал нигилистом, и поехал куда подальше.

- И как? Сработало?

- Сначала нет. Поезда-машины-автобусы. Вроде классно, но что-то уже не то. Уже не цепляло. Я был в одном месте, где Волга казалась морем и громко шумела мутными осенними волнами. Это было красиво. Но не захватывало дух.

- А должно было?

- Раньше я бы прыгал от восторга.

- Может, ты просто повзрослел?

Антон отрицательно помотал головой и, выпустив дым, ответил:

- Нет, дело не в этом. Помню, ночью в поезде, перед тем, как лечь спать, я пошёл в тамбур. Там, когда за окном было темно, огромный иллюминатор превратился в мрачное зеркало, которое швыряло в пассажиров их собственные отражения, с задумчивым видом обсасывающие свои сигареты. Эта мысль почему-то очень меня рассмешила тогда. Я долго смеялся, потом просто тихонько хихикал в тамбуре в одиночестве, а потом начал плакать. Вот тогда-то я и понял, насколько со мной всё херово.

Вальц внимательно смотрел в лицо рассказчика.

- Потом, когда в поезде погасили свет, я лёжал на своей полке и смотрел в окно на звёзды, а они либо отставали от меня на своём небе, либо кружились каруселью, когда поезд поворачивал. Видеть это было странно, звёзды ведь никогда не отстают – они всегда наравне. Но в душе было настолько пусто, что такое зрелище не вызвало вообще никаких эмоций. Тогда я решил, что сойду в ближайшем городе, и постараюсь хоть как-то подружиться с миром.

- Ещё налить? – отреагировал Вальц.

- Твоё здоровье, - Антон приподнял свой бокал с остатками, чуть наклонив голову вперед, и сделал хороший глоток, словно подытожив, таким образом, всю свою историю.

- А сейчас как себя чувствуешь?

- Как будто лучше. На днях мне приснился интересный сон. Я снова в армии, и почему-то попал в госпиталь, который был точь-в-точь, как загородный лагерь, в котором я отдыхал в детстве. И в этом сне я был счастлив от того, что смог, наконец, выспаться! Сейчас я, конечно, хорошо высыпаюсь, и проблемы такой давно уже нет, но во сне я был изнеможен от недосыпа и, наконец, я смог как следует отдохнуть. Я думаю, что это хороший знак.

- Определенно.

- За хорошие знаки. И, чтобы нам везло.

- И за это тоже, - поддержал тост хозяин кофейни.

- Кажется, я немного наклюкался, Вальц.

- Это нормально. Ведь ты пьешь.

- Да. Так и есть.

Спустя время Антон начал клевать носом. Вальц налил что-то в стакан и подал гостю.

- На, выпей.

- Что… что это?

- Это лимонный сок. Разбавленный в воде. Поможет тебе взбодриться, – Антон выпил залпом. – Сегодня последний дождь в этом году, так что не стоит просиживать его даже здесь. Отойди немного и прогуляйся – проводи дождь.

- Откуда вы все это знаете? Роберт тоже говорил мне об этом сегодня.

- Роберт знает, наверное, почти всё.

- Что он за человек?

- Ну… Роберт особенный человек. Есть такие, я о них слышал, но встречал только его. Они умирают только тогда, когда сами себе это разрешат.

- Как Горцы?

- Нет, - ответил, смеясь Вальц, – не совсем. Почему-то рождаются такие люди. Они могут жить вечно, если захотят этого. Это, наверное, самые счастливые люди. Вампиры, например, никогда не умирают сами по себе. Бессмертные просто никогда не умирают. Обычные люди умирают когда-нибудь в любом случае. От них это уже не зависит. А с Робертом иначе – от него зависит его жизнь в полной мере. И умирают такие, как он, тоже по-особенному. Поэтому не стоит к нему слишком привязываться.

- Буду иметь в виду.

- Это уже твое дело.

Дата добавления: 2014-11-06