Девушка, которую отравили

У Вальца в этот вечер было шумно. Никакого музыкального автомата, неоновой вывески и старых фотографий на стенах Антон уже, конечно, не увидел, но кофейня всё равно была очаровательна. Она словно наполнилась пульсирующей жизнью и легким, веселым настроением, которое витало в воздухе, выдыхаемое вместе с винными парами каждого из гостей.

Новые посетители, поздоровавшись с каждым отдельно и прихватив у Вальца бутылку граппы, прошли за самый дальний столик, и, выпив по настоянию Антона за Грея, продолжили общение.

Чтобы как-то подбодрить кота, Антон согласился на его условие: история за историю, и попросил рассказать о Бале Первого снега с самого начала. Но за это Грей получил обещание, что его новый знакомый непременно расскажет о женщине, которая запомнилась ему сильнее всех других (а их по мнению кота явно было больше сотни).

- Хорошо, - приосанился величественный Грей, - но я верю, что вы сдержите слово и поведаете мне свою историю о женщине, как бы сильно не напились.

- Уверяю вас, так и будет, - подтвердил Антон.

- Если по порядку, то получится примерно так. Ровно сто лет назад состоялся первый в истории мира Бал Первого снега.

Флер тогда только-только отстроился, и повсюду витало праздничное настроение и предвкушение великого будущего. Но незадолго до Бала случилось два ужасных несчастья: Викрам - вы ведь знакомы с Викрамом?

- Нет, но многое слышал.

- Викрам, - продолжил кот, - стал вампиром, а на нас начали охоту. Оба эти события были связаны, и оба они имели страшные последствия, но об этом лучше расскажет Роберт, или, например, Вальц. Они были очевидцами и участниками всех этих кошмаров.

Я же слышал все это от своего деда, который по счастливой случайности тогда уцелел.

- От деда? Разве коты живут так долго?

- Да. – Ответил Грей и постучал по столу рюмкой. - Все были потрясены, и многие стали уезжать, не успев обжиться в новом городе, который до этого казался прекрасным местом для того, чтобы здесь счастливо жили и существа, которых люди обычно называют сказочными, и сами, собственно, люди.

Атмосфера была давящая, многие перестали верить не только в то, что в этом городе можно счастливо жить, но и в то, что это возможно для них вообще где-то в мире. Ведь, Флер находится ровно на границе Европы и Азии, какие только люди сюда не съехались с разных концов света, и где, как не здесь, мы могли бы затеряться среди людей со всеми их странностями. Но - нет.

Даже Роберт, который всегда был полон жизни и радости, начал чахнуть. Он быстро старел, превращаясь в дряхлого, жалкого старика. Все понимали, что он решил умереть. Но никто не мог найти в себе силы ему помочь, потому что сил ни у кого не осталось, особенно, когда они требовались для сострадания кому-то.

Если честно, мне кажется, что Роберту этот праздник был нужен более других, и поэтому именно он смог устроить все так блестяще.

Грей значительно посмотрел на полную бутылку, и Антон наполнил рюмки.

- Чин-чин, - сказал кот, приподняв свою, и залпом её опустошил. - Вы видели тот дуб на площади?

- Конечно.

- Тогда, должно быть, вы заметили, что во всем городе лишь он один ещё не облетел. Листва на дубах вообще спадает самой последней, но этот держит её ещё дольше.

И вот, сто лет назад за какую-то ночь вся листва пропала. Заметьте, я говорю не «осыпалась», а именно «пропала».

На это обратили внимание все, несмотря на свои горести. Для многих он был символом стойкости, и вдруг тоже облетел, причем, вокруг него на всей площади не было ни одного листика. Они просто куда-то испарились.

Но уже на следующую ночь каждый из странных жителей Флера, кто ещё не уехал, получил по персональному приглашению на бал, который должен был состояться в ночь, когда выпадет первый снег на той самой площади, где растет дуб. Под текстом каждого приглашения стояла подпись Роберта, а написаны они были именно на листьях этого дуба.

- Робертом? Подождите… на листьях? - переспросил удивленный Антон.

- Представь себе, именно Робертом и именно на листьях дуба. Многие сначала отнеслись к этому с недоверием. Некоторые предполагали, что это диверсия, и люди специально решили собрать всех в одном месте, чтобы перебить. Но подпись Роберта не давала отнестись к этим предположениям всерьез.

А, когда через пару дней после приглашений, по главной улице города, не торопясь, прошествовал Роберт, все поняли, что эта ночь станет чем-то особенным.

Он начал свой путь от одного конца улицы и к тому времени, как дошел до другого, глубокий старик превратился в красивого молодого мужчину. Это видели все.

Все видели, как его спина выпрямилась, и осанка стала, словно у принца. Все видели, как он отбросил палку, о которую опирался каких-то сто шагов назад, потому что теперь она только мешала идти. Все видели, как на его лице разглаживались морщины, а в глазах снова заиграли огоньки, наполняя взгляд жизнью.

Казалось, будто сам Флер сдвинулся с места навстречу Роберту, который теперь просто переставлял ноги, позволяя мостовой и старым домам величественно и покорно проплывать мимо него.

И, когда Роберт дошел до набережной и развернулся, чтобы все могли его увидеть, уже ни у кого не осталось и капли сомнений в том, что Бал Первого снега не только состоится, но и станет таким же чудом, как возрождение того, кто его устраивает.

Мой дед столько раз повествовал мне об этом превращении, что я уже и сам начинаю думать, что видел всё лично. И это было настоящим волшебством, можете поверить мне на слово.

Работы у Марка тогда стало так много, что он едва успел сшить наряды для всех.

Господин Грей залихватски опрокинул следующую рюмку и, помолчав немного, сказал:

- Ну что ж, я своё обещание выполнил. Теперь ваш черед, Антон.

- Неужели всё? - изумился собеседник. - А как же сам бал? Что там было? Как Роберт собрал все листья с дуба? Вы рассказали далеко не всё.

- Ну что вы, я рассказал самое важное. Если в этом году Бал повторится, вы сами всё увидите. И, вероятно, примите участие. Я бы очень не хотел портить впечатление от праздника своим рассказом, пусть и искусным. Согласитесь, вы должны увидеть и, что важнее, почувствовать этот Бал, иначе он смажется знаниями, которые вы получите от меня.

Могу добавить лишь вот что: через несколько дней после Бала Первого снега Роберт уехал, и не возвращался до недавнего времени. Это, признаться, тоже добавило очарования, будто он спланировал все специально.

Потому что в рассказах о Бале, которые передавались из поколения в поколение, Роберт стал легендой, которая то ли существовала на самом деле, то ли нет - ведь прошло почти сто лет. Да и сам Бал, в общем-то, тоже.

Ещё несколько лет после кто-то пытался устроить такой же праздник, но это не удалось. Во-первых, никто так и не смог снять с дуба все листья сразу (а их с каждым годом становилось всё больше) и тем более подписать. А во-вторых, эти праздники устраивал не Роберт, и им не предшествовало столько печали, сколько было в первый раз. Они становились только пародиями.

Поэтому все мы так сильно рады приезду Роберта - легендарная личность вернулась, и мы надеемся, что повторится и сама легенда.

- А теперь, - сказал кот, наполняя рюмки, - я бы очень хотел услышать вашу историю о женщине, которая запомнилась вам больше других.

Антон откинулся на спинку стула и положил руку на соседний, будто обнимая невидимую девушку. Правой рукой он прокручивал свою рюмку, глядя как будто сквозь неё.

- Итак… - попытался подтолкнуть Антона к рассказу господин Грей.

- Хорошо, я знаю, что расскажу, - ожил Антон, подняв вверх голову, - но это будет не столько история о девушке, сколько… сколько история о вечере, проведенном с ней. Несколько дней мне вспоминался этот вечер, видимо, из-за одиночества, поэтому, наверное, мне и самому будет полезно вам рассказать. Кстати, никто никогда её не слышал. Вы будете первым.

Последняя фраза так обрадовала кота, что на его морде расплылась широкая подначивающая улыбка, и, если он и хотел принять благонравный и чопорный вид, как любил это делать, то в этот раз просто не смог себя заставить.

- Это была замечательная девушка, и…

- Почему «была»? - перебил господин Грей. - Она погибла? Её отравили! - утвердительно воскликнул он, изображая и сочувствие, связанное с потерей Антона, и радость, вызванную собственной проницательностью.

- Нет, что вы, - снисходительно отозвался рассказчик, - она жива и сейчас, я надеюсь. Просто, мы давно уже не виделись, поэтому для меня – «была». Но это и не важно. Как и история нашего знакомства, нашей любви, и нашего расставания. Я хочу рассказать вам об одной ночи, которую провел с этой девушкой, потому что это одно из самых ярких воспоминаний, связанных с девушками вообще.

- Но я просил самое яркое, - почти оскорблено вставил кот.

- Я помню. Именно поэтому расскажу вам эту историю - она совершенно особенная. Уверяю, вы будете удовлетворены.

- Та ночь была особенной, - начал свой рассказ Антон, - я понял это, когда вернулся из душа и увидел, что девушка уже заснула.

Я сел в кресло рядом с постелью. Не знаю, почему не сразу забрался под одеяло, как можно ближе к ней. Наверное, не хотел, чтобы подушка намокла от моих волос – она-то голову не мочила, когда первая ушла в ванную.

А я так не могу – каждый раз, залезая под струйки горячей воды, которые приятно обтекают тело, укутывают его почему-то всегда непривычным уютом, который неразрывно связан с домом, я не могу не обливаться водой полностью, с головой. А может быть, я хотел подождать подольше, чтобы она покрепче заснула, и тогда, возможно, я бы не разбудил её, когда забирался бы под одеяло - как можно ближе - и просовывал руку под подушку, чтобы даже рука, на которой пришлось бы лежать, не мешала мне прижаться ближе к этому спящему чертёнку.

Я взял бокал с её любимым вермутом багрового цвета - в то время мы пили только его - и стал разглядывать всё вокруг: комнату, постель, её.

Я старался как можно лучше запомнить всё, что наполняло эти минуты, чтобы все предметы в том виде, в котором они представали сейчас передо мной, музыка в её последовательности звуков и композиций, девушка в том положении, в котором она лежала – чтобы всё это вместе с эмоциями, чувствами и мыслями, немного успокоенными вермутом и душем, запомнились мне как можно лучше.

Потому что это была наша первая ночь, проведённая вместе, и я точно знал, что такой она уже никогда не повторится. Тем и дороги нам первые разы – они единственные в череде последующих, которые со временем сливаются в памяти и становятся уже обыденными.

Гирлянды всё ещё работали, с щелчком переключаясь с одной на другую. Щёлк – и комната освещалась мягким жёлтым светом. Он сглаживал все углы и неровности стен, потолка, и делал плавными линии складок одеяла, в которое она укуталась, свернувшись калачиком. Щёлк – и загоралась другая гирлянда, а жёлтый сменялся всеми цветами вперемешку.

Я помню, как чётко вырисовывался на фоне заснеженной земли и неба, подсвеченного огнями проспекта, силуэт дома напротив. Я подумал, что сейчас на проспекте наверняка нет ни души, и только какая-нибудь машина с жёлтой шашкой на крыше катится себе по дороге, тревожа крупные хлопья снега, который наконец-то может спокойно и без суеты падать на землю, когда все спят.

Мне тогда стало немного жаль, что я не мог показать эту картину ей, и что она не увидит её такой, какой увидел я – настоящей и бесконечно красивой.

Но с тех пор каждый раз, видя, как снег светится в лучах фар автомобиля, а потом в последний момент ныряет под него или вдруг взлетает вверх, огибая кузов, я чувствую что-то приятное и тёплое, пытаясь понять, что же эта картина мне напоминает. Но так иногда и не вспоминаю, что представлял её именно в ту ночь.

Ещё одно обыденное явление жизни стало для меня немного волшебным своей загадочностью. И - непонятно почему - радостным.

Я любовался домом напротив – его окна были чуть темнее самих стен, и только несколько из них выбивались из общего фона тем, что в них горел свет. «Наверняка, - подумал я, - это кухни, где засиделись старые друзья».

Они представились мне восхитительно пьяными и бесконечно искренними друг с другом. Такими, какими трезвые быть стыдятся. В табачном дыму, в тесной кухне, нарисованной моим воображением, они рассказывали друг другу о событиях их жизней, уже давно протекавших раздельно друг от друга, вспоминали что-то известное и дорогое только им и, может быть, приоткрывали друг другу планы на будущее… понимая, что вряд ли исполнят их (ведь столько лет не решались, что изменится теперь?) Но они с радостью слушают бодрую и не совсем членораздельную поддержку собеседника.

А под конец этого долгого кухонного разговора, ставшего таинством, они лягут спать и будут верить, что завтра всё-таки начнут реализовывать давно задуманное и такое дорогое.

Я, честно говоря, и сам люблю эти редкие и исцеляющие кухонные вечера и ночи, и до сих пор с теплом вспоминаю похожий, когда-то проведённый с этой девушкой.

Я искренне пожелал им тогда удачи и выпил за то, чтобы у них на всё хватило сил и смелости.

Я помню, как поднял бокал и посмотрел на вермут в свете гирлянд. Мне всегда нравился этот насыщенный глубокий бардовый цвет и лёгкий привкус вишнёвых косточек, который оставался во рту.

Но, странно, только в ту ночь, когда я старался всё запомнить, я прочувствовал этот вкус полностью, и с тех пор он тоже всегда ассоциировался с той ночью. Такой вкус был только у вермута именно этой марки, и когда я пил его, мне вспомнилась красивая история любви, написанная на этикетке бутылки, - история, начавшаяся во времена «сухого закона», в «эпоху джаза», о которой я прочёл много книг, и которую так сильно люблю, пусть и заочно.

Джаз звучал в ту ночь и в динамике проигрывателя - старые записи с их мягким шипением, которое делало музыку глубже и теплее.

Это были спокойные песни Эллы Фицджеральд, Луи Армстронга и Джимми Рашинга, композиции Джанго Рейнхардта и Стефана Грапелли и многих других исполнителей, которых почему-то мне всегда было особенно приятно слушать именно зимой. Я надеялся, что ей было хорошо засыпать под эту музыку.

Она лежала на широкой постели, почти свернувшись калачиком под толстым одеялом, которое накрывало её до плеч. Была видна только голова, с короткими спутанными волосами, которые ещё днём были уложены в немного небрежную, но всё равно аккуратную причёску. И я знал: эти волосы будут щекотать мне лицо, когда я лягу рядом и поцелую её в открытую шею.

Ещё из-под одеяла чуть-чуть выглядывала стопа, с маленькими пальчиками, прямыми и красивыми, не то, что мои. Я смотрел на неё и чувствовал, что даже эта выглядывающая стопа вызывает у меня умиление и трепет, мне хотелось погладить её, накрыть своими ладонями, потому что это была Её Стопа.

Я влюблялся и раньше, по-настоящему, один раз, но я не помню, чтобы чувствовал так сильно. Тогда, наверное, я принимал всё как данность (ведь когда-нибудь это должно было случиться), не понимая, что значит быть одиноким, когда знаешь каково это – жить любя, и когда эта любовь взаимна. И поэтому не старался прочувствовать всё до конца, каждый момент, связанный с любимой девушкой, и создавать такие моменты для неё, насыщая их деталями, которые бы запомнились и ей.

Теперь я точно знал, что каждая мысль, которая пришла мне той ночью в голову, случайно вернувшись снова при других обстоятельствах, подарит мне немного счастья, которым были пропитаны вещи, вкусы, звуки и мои фантазии в ту первую ночь. И я был рад, что даже некоторые картины, которые я увижу в будущем, как, например, снег в лучах автомобильных фар, теперь навсегда будут связаны с чувством счастья, бесконечной тихой радости, которую хочется так же укутать в толстое тёплое одеяло и беречь, чтобы с ней не случилось ничего плохого.

Я знал, а точнее верил, что впереди будет много радостных событий, связанных с ней, и я буду стараться запомнить и их, но эта ночь, первая наша ночь, никогда не сольётся с другими, не встанет в ряд ей подобных, потому что подобных ей никогда не будет – таких же первых и особенных.

Антон посмотрел на господина Грея, очарованного историей. Улыбнулся, обратив внимание на то выражение лица, с каким сидел кот. Никто, наверное, и не видел этого пафосного господина таким.

Рассказчик прикурил сигарету и продолжил:

- Я помню, как выключил гирлянды и подошёл к постели. Мне очень сильно хотелось просто взять девушку в охапку, вместе с одеялом, и прижать к себе как можно крепче. Но я медленно и плавно, стараясь не разбудить её, приподнял одеяло и лег в постель. Не знаю, проснулась ли она, когда я просовывал руку под подушку и придвинулся ближе, но, когда она глубоко вздохнула, поджала на секунду плечи и что-то пробормотала, я подумал про себя: «Тупой ты растяпа!»

Я обнял её и поцеловал в шею, а она в полудрёме взяла мою руку и крепко прижала к своей груди.

Именно в этот момент я понял, почему, когда ты любишь девушку, ты любишь и весь мир скопом, каждую его мелочь, каждое незнакомое окно, одиноко горящее в доме напротив – всё! Потому что невозможно не любить этот мир, свою жизнь, которая в конечном итоге привела тебя к этой девушке. Не может быть такого: любишь одного человека, единственного, а всех остальных ненавидишь. Ведь влюбившись, ты, наконец, осознаёшь себя частью всего этого мира, всех людей, и понимаешь, что иначе жить неправильно и зря.

Я снова прижался к ней чуть сильнее, сделал глубокий вдох, какой только мог, и подумал: «Боже, как же я все это люблю!», и с широкой улыбкой зажмурился, когда почувствовал, как её волосы щекотят мне лицо.

Антон поднял глаза на господина Грея, и тот восхищенно проговорил:

- Это даже красивее, чем история с ядом и местью, которую я ждал…

- Честно говоря, я совершенно не понимаю, о какой истории с ядом вы говорите, но рад, что эта вам понравилась.

- А дальше-то что было?

- Ничего. Мы расстались через несколько дней, и эта ночь не повторилась в череде ей подобных, как я предполагал. И такое бывает.

- Но вы до сих пор её любите, верно?

- Нет, к вашему разочарованию, - с улыбкой ответил рассказчик.

Дата добавления: 2014-11-06