Дорогой Роберт!

- Ну, у нас почти целая комната, забитая мешками с дубовыми листьями, - заговорил Антон, усаживаясь в пышное кресло в квартире Роберта. - Что-нибудь ещё на сегодня?

- Нет, на сегодня уже все сделано, - ответил Роберт. - Завтра я займусь приглашениями, а тебе нужно будет забрать свой костюм у Марка.

- Расскажи мне о той девушке.

Роберт улыбнулся и поставил на огонь большой железный чайник со свистком.

- Ну, что ж, вечер как будто располагает к долгой и приятной истории. Только, поставь, пожалуйста, мою любимую пластинку. Она там, у сундука.

Антон опустил иглу на потертые дорожки пластинки, и по комнате разлилось мягкое шипение из раструба граммофона, дополняя старомодную атмосферу квартиры Роберта.

Старик раскурил трубку с длинным изогнутым мундштуком, какие курили в книгах хоббиты, и начал свой рассказ:

- К тому времени, когда уже заканчивался год беззаботной жизни, подаренной Викраму его родителями, мы успели объехать почти всю Европу и Новый свет. Этот год пролетел в таком бешеном ритме, что события и люди клубились, смешиваясь в едва похожие на реальность впечатления, словно нас лихорадило.

Мы очень торопились жить, особенно Викрам – он понимал, что это время уже больше не повторится для него, поэтому каждый день мы встречали с каким-то душевным зудом и широко раскрытыми глазами. Мы уже много повидали, познакомились с невообразимым количеством людей, женщин, конечно, в том числе, и чувствовали себя так, будто завтра нам придется подниматься на эшафот. А пока – веселье.

Так вышло, что подобное настроение витало во всей Европе и за океаном тоже – во всем мире, который только-только отошел от Первой мировой, и дал начало «Веку Джаза», как называл его один наш приятель. А другой наш друг ввел в широкое обращение ещё один термин – «Потерянное поколение». Оба выражения отражали весь дух того времени, как и сами эти два человека.

И вот, год подходил к концу. Мы почти выдохлись, а Викрам уже начал ностальгировать по времени, которое ещё не закончилось. Но он был человеком со стержнем, как говорят, и смог не пропитаться этим бесшабашным весельем насквозь – ведь он знал, даже видел по другим, что судьба, уготовленная ему родителями, гораздо лучше, чем та жизнь, которую мы вели год, каким бы блистательным он ни казался. Да и души наши были целы, в отличие от большинства других современников, так что, жить так всегда мы просто не имели права.

Но однажды нам рассказали о городе, который появился совсем недавно, и все ещё достраивался – прямо между Европой и Азией в большой и никому не понятной стране, которая так интриговала нас, хоть мы там и не бывали.

И мы решили напоследок посетить эту страну и город, о котором рассказывали настоящие сказки – будто он вобрал в себя лучшие черты красивейших городов мира, потому что по слухам, строился он людьми всех наций, а кто-то даже утверждал, что и не только людьми…

Флёр прекрасен и сейчас, но тогда он был настоящим цветком, который каким-то чудом распустился между гор, разрезавших степь. Если бы ты только его видел!

В мире есть много городов, где я чувствовал себя так, будто в прошлых жизнях был в них счастлив, но Флёр оказался особенным.

В первые же часы мы были так очарованы, гуляя по городу, где все строилось, и на каждом шагу создавалось что-то прекрасное! Присутствие жизни во всех лицах, во всех домах, предметах, воздвигаемых памятниках – весь город словно приветствовал любого гостя так, будто это был его любимый друг, которого ждали здесь с нетерпением, и с приездом которого, должно было начаться настоящее счастье.

Любовь была душой этого города, и вполне естественно, что именно здесь любовь наполнила наши неугомонные и отчасти неприкаянные жизни. Хотя, у каждого из нас двоих это случилось по-разному.

Но по-настоящему Флёр заворожил нас вечером, когда, устав гулять, мы присели на лавку на центральной улице. Становилось темно, и дворники начали разжигать керосиновые фонари, город мягко освещался, становясь наряднее и вместе с тем таинственнее.

Мимо проплывали люди – одиночками и парами, смеялись и шутили, кто-то просто брел, с рассеянной улыбкой вглядываясь в детали вечерней улицы.

Это было так странно и казалось ненастоящим, театральной постановкой: каждый человек был одет, да и вообще выглядел так, как это было принято в его стране, и в его времени – кто-то старомодно, а кто-то, напротив, с лоском. Мы видели пышные платья девятнадцатого века, сопровождаемые фраками и цилиндрами, залихватские кепки рабочих, сдвинутые набок, морские бушлаты, элегантные пальто мужчин и шляпки, прикрывающие короткие женские стрижки… Никто не подражал здесь актрисам и певцам, каждый выглядел особенным.

Мимо проходили настоящие великаны, и маленькие бойкие люди, сутулые и с осанкой балетных танцоров, худые, полные – восхитительно разные люди.

А в воздухе пахло цветами, жареными каштанами, восточными пряностями от которых разгорался аппетит, пылью, лошадиным потом и самыми утонченными духами. По улице брели неунывающие шарманщики, скрипачи с ласковыми и трогательными взглядами, цыгане с гитарами и бубнами…

Весь этот калейдоскоп, показавшийся бы в другом месте безвкусицей и маскарадом, столь органично пульсировал в только что родившемся городе, что здесь не могли не рождаться свои новые сказки и легенды, где загадочные существа казались понятными и нормальными, потому что жесткие нормы как таковые здесь выглядели бы скорее отклонениями.

Я, честно, не знаю, как описать всё, что я видел и чувствовал во Флёре, когда он только родился. Наверное, и незачем пытаться описывать – только расстроюсь от собственного бессилия и косноязычия, - Роберт усмехнулся, - но, честное слово, именно здесь я узнал красоту мира во всех её проявлениях.

С девушками, которые так сильно повлияли на наши жизни, как ты выразился, мы с Викрамом познакомились по дороге сюда. Одна из них была нашей попутчицей с Мадрида, где по её словам, рассталась с прошлой жизнью и дорогим другом. Её звали Брет Эшли.

Я видел, что она сразу приглянулась Викраму, это увидела и она. Честно говоря, девушка мне понравилась тоже – милое сочетание наивности и какого-то хищного кокетства, если так можно выразиться.

Они с Викрамом довольно быстро сошлись и проводили вместе много времени, исключительно по ночам, днем она всегда спала. Я же, чтобы не мешать им, бродил по вагонам – это было моим моционом – и проводил время в вагоне-ресторане. На одной из станций я случайно познакомился с машинистом нашего паровоза, мы здорово подружились, и часто я составлял ему компанию.

Это был невысокий, но крепкий молодой мужчина с бородой и подчеркнуто дружелюбным поведением, которое как бы сообщало всем, что он – рубаха-парень, который может с кем угодно сойтись и в драке и в попойке. Какая-то странная смесь канадского лесоруба и чикагского гангстера. Потом мы стали друзьями, и он часто подвозил меня на своем паровозе туда, куда мне было нужно. Кстати, и сюда в этот раз меня тоже привез он.

Однажды мы напились, и на одной станции стали дурачиться, подчеркнуто вежливо помогая забираться в вагон почтенным дамам и их дряхлым кавалерам. Наши манеры были так утонченны и говорили о таком редком благородстве натур и происхождения, что было ужасно смешно вести себя так, будучи одетым в перепачканный углем костюм, который к тому же растянулся на мне за несколько дней нашего пьянства и стал совершенно бесформенным и грязным. А мой новый приятель и вовсе был одет в рабочие джинсы, которые, охватив его живот, похожий на бочонок, держались на широких подтяжках, накинутых поверх грязной от угля красной рубахи с закатанными рукавами.

Каждый раз, когда мой друг наклонялся, падала его шляпа, которую тут же подхватывал ветер, и он, не разгибаясь, отправлялся за ней в запутанную погоню, полную непредсказуемых столкновений с жизненными реалиями в виде пассажиров, и, конечно же, выдавал при этом на удивление изощренные пируэты, которые никак не сочетались с его комплекцией.

Я же в эти моменты высокопарно извинялся перед пассажирами, чьи чемоданы оказались брошенными на подмостках вагона, и бросался на выручку другу, разрываясь между ловлей шляпы и ловлей, собственно, друга.

И вот, когда я гонялся за ним, даже мысленно стараясь помочь парню держать равновесие, я услышал такой чистый и искренний женский смех, что сразу остановился, высматривая в толпе ту, кому он принадлежал.

Это оказалась совсем молодая девушка, красивая, с живым взглядом – она сразу очаровала меня. Редко я встречал на лицах девушек такие искренние, не наигранные эмоции. Тем более, что мне наши выходки казались действительно очень остроумными, и я недоумевал, как у этих чопорных граждан хватает выдержки не смеяться вместе с нами.

И, хотя мне было неловко из-за того, что от меня разило крепкой выпивкой, я все же подошел и познакомился, помог ей – уже всерьез – занять свое место в вагоне, и затащил в паровоз друга, потому что без него этот громадный монстр не сдвинулся бы с места.

Поезд тронулся, и мимо окна побежали столбы, сливаясь в прозрачный забор, а она все не выходила у меня из головы. Я решил привести себя в порядок к разочарованию моего бородатого друга, и познакомиться с ней ближе.

Карина оказалась удивительным человеком. Меня поразила её искренность и удивительная для её возраста мудрость, которая даже тогда, когда я был значительно её старше (хотя и выглядел ровесником), превосходила весь мой жизненный опыт.

Бывают такие люди – теоретики. Им совсем не нужно наступать на грабли, переживать какие-то серьезные ситуации и копить жизненный опыт, чтобы выносить разумные и глубокие суждения, подтверждая их своим примером. Она черпала знания, свою мудрость из книг, наблюдений за людьми и теми ситуациями, о которых они с удовольствием ей рассказывали (она была превосходным слушателем), и размышляла над всем, что видела, примеряя это на себя.

Я так никогда не мог, честно говоря. Чтобы понять что-то, чему-то научиться, мне всегда нужно было это пережить, почувствовать на собственной шкуре, и, возможно даже, не раз. Только тогда я мог извлекать опыт и делать выводы, которым бы верил и которые мог бы сформулировать.

Мы весь вечер говорили и шутили так запросто; это меня сильно впечатлило и, пожелав её доброй ночи, я уже знал, что вот-вот влюблюсь в неё, хотя и считал себя в этом вопросе исключительно благоразумным и сдержанным человеком.

С Викрамом мы почти не виделись – днями я проводил время с Кариной, пока мой друг отсыпался, а по ночам все происходило наоборот.

Когда мы приехали в город-легенду и я, наконец, смог чаще видеть Викрама, я понял, что мы оба влюблены. Это было большим счастьем – видеть моего друга, который начал было хандрить, таким окрыленным. Может быть, эта любовь усилила впечатление, которое произвел на нас Флёр, а может быть, и наоборот, но в ту весну мы оба были счастливыми по-настоящему.

Как никогда я чувствовал, что со мной происходит именно то, что должно происходить – это время, город, люди, все они будто были тщательно подобраны судьбой именно для меня. Такой гармонии и спокойствия, уверенности в себе и мире я не чувствовал ни до, ни после этого.

Мне не хотелось танцевать от радости на улице, петь дифирамбы, запрыгивая на фонари, или совершать геройские подвиги. Я просто чувствовал покой и умиротворение, и мне казалось, что именно такой и должна быть настоящая любовь.

Время шло, мы с Викрамом снова стали видеться реже. Уже подходил срок, а я не мог с ним встретиться, чтобы решить, что мы будем делать дальше, и возможно ли ему всё-таки остаться здесь. Он сильно болел какое-то время, потом куда-то уезжал без предупреждения, и везде Брет сопровождала его, полностью заменив меня. Я ревновал.

Но с Кариной все было хорошо, мы, как и прежде, проводили много времени вместе, разговаривали обо всем, что беспокоило нас, и, честно говоря, она тоже заменила мне моего друга. Я был так счастлив с ней, восхищался тем, как гармонично в ней сочетались все черты, даже все известные мне значения её имени. Но я не обращал серьезного внимания на перемены в Викраме.

Между тем, ситуация в городе изменилась. Основное строительство закончилось, и то беззаботное веселье, которое было свойственно для Флера, каким мы его застали, медленно угасало. Город становился похожим на другие красивые города. Что-то происходило и с людьми.

Ярмарочные краски и блеск улиц тускнели вместе с огоньками в глазах жителей, которые теперь становились уже «коренными». Они стали относиться не так спокойно и открыто к странностям Флера, его необычным жителям, таким, как здоровяки, вроде Вальца. Необычное снова стало таковым, а люди закостенели.

Мэром города стал один мелкий, ничтожный человек, который неофициально устроил гонения на всех, кто пугал горожан своим странным внешним видом, непривычным поведением, мыслями. Как будто здесь вдруг началось европейское Средневековье с его Святой Инквизицией.

Одна за другой случились две беды: погубили семью Вальца, и в город вернулся Викрам, хотя долен был три месяца как жить приготовленной его родителями жизнью.

Когда я увидел моего друга, я понял, кем он стал – это было видно по цвету лица, по тому, какой цвет приобрели его глаза, и каким отрешенно-холодным стал когда-то живой и ищущий взгляд.

Вероятно, Викрам сделал то, что было нужно, чтобы остановить эту войну. Но то, какую расправу он учинил над всеми, кто пытались встать на защиту убитого Вальцем мера, трудно описать. Это было страшно.

Люди часто используют такие слова в неподходящих выражениях: «страшно счастлив», «ужасно хорошо» и подобных. После всех событий никто уже так не говорил, потому что Викрам показал всем, что такое на самом деле «страшно» и «ужасно».

Город затих. Гонения прекратились. Но счастливым здесь быть уже не мог никто, даже после того, как я убедил Викрама остановиться и исчезнуть.

Я был зол на себя, на весь мир за то, что позволил такому случиться с моим другом и за то, что мир позволил такому случиться с Флером. И, наверное, из-за этой злости, ненависти ко всему и себе в частности, моя любовь к Карине потухла. Она видела, что происходит со мной, пыталась помочь, но это злило ещё сильнее. И в итоге она уехала к своей семье в Европу.

Но перед этим попросила Вальца сохранить для меня письмо, которое он должен был отдать, когда увидит, что я не смог справиться со всеми своими демонами.

Он к этому времени оправился, Карина помогла ему, стала другом, который был необходим в то время, когда я жалел себя.

Они проводили много времени вместе, и эта молодая девушка смогла убедить великана в том, в чем меня ей убедить не удалось. Я до сих пор поражаюсь, как в таком хрупком и впечатлительном человеке теплилось столько любви, которой она всегда была готова поделиться. Даже после тех событий, которым она тоже была свидетелем.

И однажды вечером, когда я сидел в гостях у Вальца, и не мог уже ни о чем ни с кем говорить, а лишь молча старел и напивался, он отдал мне эту записку.

Роберт достал из внутреннего кармана листок, аккуратно развернул его, и Антон увидел, как сквозь складки бумаги в некоторых местах пробивается свет.

Старик прочел вслух:

«Дорогой Роберт!

Если случится именно так, что ты, отказавшись от моей помощи и любви, не сможешь справиться со своим горем в одиночку, запомни эти слова.

В почтенном возрасте, который для тебя уже, наверное, наступил, поблагодари судьбу, что тебе на пути попалась именно я, потому я люблю тебя, люблю и уважаю твой выбор. И хочу, чтобы тебе было хорошо, с любым твоим выбором.

То, что будет со мной, обратится лишь в еще большую любовь ко всему миру и в благодарность ему. Не умею я по-другому.

Только не ври себе, пожалуйста, и признай, что в тебе эта любовь к миру всегда была сильна, и жива до сих пор. В противном случае мы не полюбили бы друг друга.

Карина»

Роберт замолчал на какое-то время, будто снова переживая тот момент, когда Вальц отдал ему записку. На лице играла легкая и ласковая улыбка.

- Когда я прочел её, - заговорил Роберт, - я не знал, как отнестись к записке. Мне показалось, что Карина специально не отдала её сразу, или не сказала все в лицо, чтобы растоптать меня, спустя время. Но, конечно, это была неправда, и я отогнал такую жестокую мысль.

Я помню, как поблагодарил Вальца и поплелся домой.

Любовь – это самый коварный наркотик. Именно поэтому переживать её окончание так трудно. А особенно тяжело, когда она не прошла на самом деле, но по какой-то причине – в моём случае это была просто глупость - от неё пришлось отказаться.

Видишь ли, с другими наркотиками все просто: они не дают надежды на то, что мир, который они дарят, настоящий. Ты понимаешь, что это счастье, которое так ласково укутало тебя – на самом деле действие наркотика, которое вскоре пройдет.

А вот с любовью все страшнее. Счастье оказывается достаточно продолжительным, чтобы поверить в то, что это на самом деле естественное состояние, поэтому, когда все проходит – само собою, или под давлением собственной воли и обстоятельств – жить в прежнем мире уже не представляется возможным.

Тут-то и приходит на помощь так называемый «здоровый цинизм». Он призван аккуратно вытащить тебя волоком из руин прекрасных иллюзий, порождённых любовью. Он, словно, нашептывает тебе: «Ну же, тише, мой милый друг, это просто сейчас больно, а потом отступит. Что поделать, если жизнь, оказывается, ужасна. Пройдет. Потом ты уже будешь умнее, не так ли?»

Ты рано или поздно отходишь от этой невыносимой боли, и, будто перерождаясь, трезво, как тебе кажется, смотришь на мир. Ты думаешь: «Ну, ладно, больше такого со мною не будет». Появляется новая возможность влюбиться, но ты уже научен известным опытом, ты говоришь: «Да уж конечно! Знаем мы тебя, любовь! Иди куда шла, мерзкая сволочь!»

И она уходит. А ты сидишь гордый и независимый, ничем непоколебимый. Вот только одинокий что-то…

На самом же деле, этот самый «здоровый цинизм» не так уж и здоров. Он необходим, как вынужденная жестокость во время войны, но она неприемлема в мирное время. Только этого никто не понимает. Вот все и остаются несчастными от одиночества.

Испытав поражение один раз, они отчаиваются и провозглашают себя гордыми одиночками (читай: узколобыми глупцами). Одиноко они живут. Одиночество вынуждает их обзаводиться семьями, потому что одному, как ни крути, невыносимо. Они женятся и выходят замуж не за тех людей, которые близки их сердцу, а за тех, жить с которыми просто комфортно или хотя бы терпимо. Одинокими они умирают.

Только, пожалуй, романтики, те, про кого говорят, что их ничему не учит жизнь, как раз поддерживают эту самую жизнь в мире в целом. Они, к счастью, сильнее верят. Или просто меньше думают, поддаваясь минутным чувствованиям. И это прекрасно!

Представь себе мир, где все люди были бы циниками. Каким бы он, по-твоему, был?

Всю красоту, созданную руками человека, вдохновляет любовь. А в таком мире на любовь были бы способны только дети – и то, один лишь раз в жизни, пока не разочаровались. Много красивого они бы успели создать?

Для любви к миру или человеку характерно желание созидать что-то прекрасное, отзываясь на красоту, которая, кстати говоря, тоже чувствуется более обостренно именно в такое время. Созидание, преумножение, сохранение, улучшение, счастье, добродушие и дружелюбие - все эти чувства свойственны более всего для людей с большими добрыми сердцами.

Много ли положительного свойственно для разочарованных, обиженных на этот чертовски несправедливый мир людей? Скорее апатия, разрушение, неприязнь ко всему хорошему, недоверие и ненависть к другим. И жалось к самим себе.

Я не хотел стать озлобленным черствым человеком. Может быть, я все равно таким бы не стал, но письмо Карины мне сильно помогло. Весь вечер и ночь я размышлял над тем, что мне теперь делать. Я хотел отправиться на поиски своей любимой, но не знал, в какую страну она уехала, не говоря о городе и более точной информации.

И тогда я решил отправиться в Европу и посещать те места, о которых она рассказывала мне, и которые её восхищали. Я верил, что, если буду достаточно усерден в своих поисках и терпелив, то мир снова подарит мне встречу с Кариной.

Но прежде я решил, что отблагодарю этот город за любовь, которую он мне подарил и постараюсь вернуть ему хотя бы малую часть красоты, что я впитал здесь. Так и родилась идея о Бале Первого снега. В этот же, кстати, день, только, очень и очень давно.

Я не хочу обманывать и излишне романтизировать всю эту историю. Моя жизнь не прошла целиком в поисках Карины. Я встретил её в Вене, спустя пять лет после того, как уехал из Флера. К тому времени я уже перестал искать её, и у меня случилось несколько серьезных романов, которые по разным причинам закончились. Но я не забывал свою первую любовь.

Когда мы встретились, мы проговорили весь вечер, сидя в кафе. Мы общались абсолютно честно, позволяя себе задавать порой неприлично прямые вопросы и отвечать на них – оба знали, что больше уже не встретимся, ведь в этом теперь не было никакой необходимости. Мы оба увидели, что у каждого из нас все хорошо, и он идет по твердой дороге, которую осознанно выбрал для себя. Понимать это было здорово, и я был искренне счастлив, что она написала в записке правду: что бы с ней ни случалось, это выливалось в ещё большую любовь к миру. И я видел, что она была искренне счастлива от того, что смогла научить этому и меня.

Мы пожелали друг другу добра и много удачи.

Всю жизнь я путешествовал, влюблялся в людей и старался открывать им красоту мира. Я рассказывал истории из своей жизни, истории о людях, которых любил, о писателях, художниках, поэтах, многие из которых были моими друзьями, и видел, как это здорово – дарить людям красоту.

Я рисовал в блокноте портреты своих собеседников и дарил им, стараясь поделиться той красотой, которую видел в каждом из них, открыть им красоту часов, проведенных вместе. И был от этого счастлив.

Меня всегда передергивало от мысли, что я буду писать картины, продавать их, и кто-то, возможно, будет выставлять их напоказ публике. Я не хотел писать картины, поэтому создавал рисунки.

Мне всегда казалось, что удовольствие, которое человек получает от искусства, должно быть интимным и минутным. Я представлял, как человек, которого я порадовал какой-нибудь картинкой, подаренной ему, уберет её куда-нибудь в коробку, а потом, перебирая вещи, случайно наткнется и снова получит удовольствие, вспомнив о том вечере и том человеке, который это нарисовал. И он будет рад осознавать, что этот рисунок принадлежит только ему, только он знает, что или кто там изображен. Это как маленькая тайна, которую можно хранить в себе и получать от этого удовольствие, чувствовать от этого свою значимость.

Я выбрал ту судьбу, правильность которой чувствовал. И я счастлив, что прожил именно так.

Дата добавления: 2014-11-06