Третьего условия я не буду касаться, так как относительно его мы не имеем 5 страница

к подъему, или велико и стремительно, когда произвольное течение мыслей

клонится к упадку. В первом случае усилие должно задерживать повышенную

активность воли, во втором -возбуждать пониженную активность воли. У

истомленного моряка, потерпевшего кораблекрушение и плывущего на обломках судна,

активность воли понижена. Ссадины на руках его болят, организм истощен до

последней степени, он с наслаждением лег бы и заснул, а между тем надо править

парусами, чтобы плыть вперед. Страшный вид моря, готового каждую минуту

поглотить его, удерживает его от соблазна соснуть. "Лучше пострадать еще

немного, - говорит он себе,-чем гибнуть в море!" И последнее соображение

одерживает верх над соблазнительным желанием отдохнуть. Иногда бывает наоборот:

мысль о сне не идет на ум, и только при помощи больших усилий удается заснуть.

Если человек, страдающий бессонницей, начнет безучастно созерцать беспорядочную

смену идей в своем сознании, стараясь ни о чем не думать (что возможно), если

начнет про себя медленно и монотонно произносить букву за буквой из какого-

нибудь текста Священного писания, то почти всегда это оказывает надлежащее

физиологическое действие и сон наступает. Только трудно сосредоточивать внимание

на впечатлениях, не представляющих никакого интереса. Мышление, сосредоточение

внимания на определенных представлениях - вот единственный связанный с мо-

ральным усилием акт, общий и'для здоровых лиц, и для сумасшедших, и для людей с

повышенной, и для людей с пониженной активностью воли. Большинство маньяков

сознают нелепость своих мыслей, но не могут от них отделаться вследствие их

неотразимости. Разумный образ мыслей по сравнению с дикими фантазиями

представляется им таким бесцветным, прозаически-трезвым, что у них не хватает

духу сказать себе: "Пусть этот взгляд на вещи сделается моим постоянным

миросозерцанием". Но при достаточном усилии воли, говорит Виган, таким людям

удается на время взвинтить себя и внушить себе, что нелепые фантазии, связанные

с расстройством мозга, не должны больше приходить на ум. Я мог бы указать немало

примеров аналогичных со случаем, приводимым Пинелем, где душевнобольной,

выдержав по выздоровлении продолжительное проверочное испытание и обнаружив при

этом полное восстановление нормальных умственных способностей, вдруг при

выписке из госпиталя написал на одной бумаге вместо своего имени: "Иисус

Христос" и затем рядом нелепых поступков обнаружил снова полное душевное

расстройство. В этом случае, уже описанном мной в другом месте настоящего

сочинения, пациент, согласно его выражению, "держал себя в руках" во все

время испытания,'стараясь благополучно выдержать его; а как только оно

кончилось, он снова "выпустил себя из рук" и, даже сознавая расстройство своих

умственных способностей, был не в силах с ним бороться. Я замечал, что таким

душевнобольным нужно немало времени, чтобы "взвинтить себя" и довести до нормы

контроль над своими поступками; и что они достигают этого путем мучительного

умственного напряжения... В тех случаях, когда их выбило из новой колеи какое-

нибудь случайное обстоятельств' или когда срок испытания показался им слишком

продолжительным, они "выпускают себя из рук", после чего только путем новой

продолжительной душевной борьбы им удается опять "взвинтить себя".

Итак, мы приходим к выводу, что в волевом процессе опорным пунктом, на который

воля непосредственно направлена, всегда бывает известная идея. Существует группа

идей, которых мы смертельно боимся и потому не даем переходить выше порога

сознания. Единственное сопротивление, какое может испытывать наша воля, -это

сопротивление подобных идей, когда мы хотим насильно вовлечь их в область нашего

сознания. Стремление удерживать в области сознания подобные идеи, и только оно

одно, и составляет внутреннюю сторону всякого волевого акта.

Вопрос о •"свободе воли*'. Выше мы заметили, что при волевом усилии нам кажется,

будто в каждую минуту мы могли бы

сделать это усилие большим или меньшим по сравнению со сделанным нами. Другими

словами, нам кажется, будто усилие не зависит постоянно от величины

сопротивления, которое оказывает известный объект нашей воли; будто по отношению

к окружающим обстоятельствам (к мотивам, складу характера и т.д.) оно

представляет то, что на математическом языке называется независимой переменной.

Если степень усилия представляет независимую переменную в отношении к окружающим

условиям, то наша воля, как говорится, свободна. Если же, наоборот, степень

усилия есть вполне определенная функция, если мотивы, которые должны влиять

вполне точным образом на наше усилие, оказывающее им равное противодействие,

если эти мотивы были предопределены от вечности, то воля наша несвободна и все

наши действия обусловлены предшествующими действиями. Таким образом, вопрос о

свободе воли чрезвычайно прост: все дело сводится к определению степени усилия

внимания, которым мы можем располагать в данную минуту. Находятся ли

продолжительность и интенсивность усилия в постоянной зависимости от окружающих

условий или нет?

Нам кажется, как я заметил выше, будто в каждом отдельном случае мы можем по

произволу проявить большую или меньшую степень усилия. Если человек в течение

дней и даже недель предоставлял полную свободу течению своих мыслей и вдруг

завершил его каким-нибудь особенно подлым, грязным или жестоким поступком, то

после, в минуту раскаяния, трудно убедить его, что он не мог не совершить этого

поступка, роковым образом обусловленного всем предшествующим ходом мысли; трудно

заставить его поверить, что поступок был подготовлен влиянием окружающего

внешнего мира и предопределен от вечности.

Но в то же время несомненно, что все акты его воли, не связанные с чувством

усилия, представляют необходимый результат тех интересных для него идей и

ассоциаций между ними, интенсивность и последовательность которых были в свою

очередь обусловлены строением физического тела -его мозга; мысль об общей связи

мировых явлений и потребность в единстве мирового зрения также по необходимости

заставляют его предполагать, что и столь незначительное явление, как степень

усилия, не может не быть подчиненным всеобщему господству закона причинности. И

при отсутствии усилия в волевом акте мы представляем себе возможность иной

альтернативы, иного образа действия. Здесь эта возможность есть на самом деле

самообман; почему же не быть ей самообманом и при* всяком вообще волевом акте?

В самом деле, вопрос о свободе воли на почве чисто психологической неразрешим.

После того как внимание с известной степенью усилия направлено на данную идею,

мы, очевидно, не в состоянии решить, можно ли было бы сделать степень усилия

большей или меньшей или нет. Чтобы решить это, мы должны выяснить, какие мотивы

предшествовали волевому решению, определить с математической точностью степень

интенсивности каждого из них и показать на основании законов, о которых мы не

имеем в настоящее время ни малейшего понятия, что степень сделанного в данном

случае усилия была единственно возможной.

Разумеется, такое математически точное измерение интенсивности психических или

физиологических сил навсегда останется недоступным человеческому уму. Ни один

психолог или физиолог не станет всерьез даже высказывать догадок о том, каким

путем можно было бы добиться такой точности измерения на практике. Не имея

других оснований для составления окончательного суждения об этом вопросе, мы

могли бы оставить его нерешенным. Но психолог не может поступить так, он может

привести важные соображения в пользу детерминизма. Он участвует в построении

науки, наука же есть система определенных отношений. Где мы сталкиваемся с

"независимой переменной?, там для науки нет места.

Таким образом, научная психология должна постольку игнорировать произвольность

наших действий, поскольку они представляют "независимую переменную", и

рассматривать в них лишь ту сторону, которая строго предопределена

предшествующими явлениями. Другими словами, она должна иметь дело исключительно

с общими законами волевых действий, с идеями, поскольку они служат импульсами

для наших действий или задерживают последние, с той ролью, которую играет по

отношению к ним наше внимание, с теми условиями, при которых может возникнуть

усилие, но она не должна пытаться определять точную степень наших волевых

усилий, ибо последние в случае, если воля свободна, не поддаются точному

вычислению. Психология оставляет без внимания проявления свободы воли, не

отрицая,' безусловно, их возможности. На практике, конечно, это сводится к

отрицанию свободы воли, и большинство современных психологов

действительно не колеблясь отвергают существование свободы воли.

Что касается нас, то мы предоставим метафизикам решать вопрос о том, свободна

воля или нет. Без сомнения, психология никогда не дойдет до такого совершенства,

чтобы применять математически точные измерения к индивидуальным волевым актам.

Она никогда не будет иметь возможности сказать заранее, до совершения действия

(как в случае, когда усилие, вызвавшее его, было предопределено предшествующими

явлениями, так и в случае, когда оно было отчасти произвольно), каким путем

совершен данный поступок. Свободна ли воля или нет, но психология всегда

останется психологией, а наука - наукой.

Итак, вопрос о свободе воли может быть в психологии оставлен без внимания. Как

мы заметили выше, свобода воли, если только она существует, всецело сводится к

более или менее продолжительному, более или менее интенсивному созерцанию

известного представления или известной части представления. Перевес в

продолжительности или интенсивности одного из мотивов, равно возможных для

осуществления, и придает этому мотиву решающее значение, реализуя связанный с

ним акт воли. Такое усиление или ускорение мотива может иметь огромное значение

для моралиста или историка, но для психолога, рассматривающего явления с точки

зрения строго детерминистской, про-' явления свободы воли могут быть отнесены к

числу бесконечно малых факторов, которые современной науке позволительно

оставить без внимания.

Важное этическое значение волевого усилия. Я должен заметить, что чувство усилия

имеет важное значение в наших глазах при оценке человеческой личности.

Разумеется, мы можем оценивать ее с различных точек зрения. Физическая сила, ум,

здоровье и счастливая судьба дороги для нас: они сообщают нам достаточный запас

сил для житейской борьбы. Но осознание той степени усилия, которую мы способны

проявлять, составляет внутреннюю сущность нашей личности, оно одно, помимо всего

остального, способно доставлять нам в жизни полное удовлетворение. Другие наши

достоинства - так или иначе результат воздействий внешнего мира на нашу личность

и всецело развиваются под влиянием окружающих условий, чувство же усилия, по-

видимому, относится к совершенно иному миру, оно как будто составляет нашу

внутреннюю сущность, нас самих; все же остальное принадлежит нам. Если цель

житейской борьбы заключается в том, чтобы мы постигли в ней внутреннюю сущность

нашей духовной природы, то мы должны видеть эту сущность именно в чувстве

усилия, какое способны проявлять. Кто не способен к проявлению усилий воли, тот

не заслуживает имени человека; кто способен проявлять громадные усилия воли,

того мы называем героем.

Необъятный окружающий мир предлагает нам всевозможные вопросы, подвергает нас

всевозможным испытаниям. На иные

вопросы нам удается найти ответы, из некоторых испытаний мы без труда выходим

победителями. Но на важнейший вопрос жиз-. ни у нас нет ответа: в минуту

нравственной борьбы мы безмолвно напрягаем нашу волю, как бы желая сказать: "А

все-таки я поставлю на своем".

Когда мы встречаемся с чем-нибудь трагическим в жизни, когда она раскрывает

перед нами свои мрачные бездны, то слабейшие из нас теряют голову, спешат

отвлечь внимание от страшного зрелища, если же это не удается, то впадают в

полное отчаяние. Они не в состоянии сделать над собой усилие и сохранить

достаточно присутствия духа, чтобы смело взглянуть в лицо ужасной

действительности. Иначе поступает героическая натура. На нее созерцание

ужасного производит не менее потрясающее впечатление, но она в случае

необходимости сохраняет в себе достаточно мужества, чтобы примириться с ужасным,

найдя себе опору в других сторонах жизни. Для героической личности мир является

достойной ареной, а ее роль в житейской борьбе измеряется непосредственно

степенью усилия, при помощи которого она придает себе бодрость и мужество.

Подобная личность в состоянии вынести бремя жизни, сохраняя веру в нее при

таких обстоятельствах, когда слабейшие гибнут. Она умеет найти в жизни

нравственное удовлетворение, не закрывая глаза перед опасностью, но силой одной

своей воли заставляя себя идти ей навстречу. Подобные люди всегда в жизни

господа положения, с ними приходится считаться, так как они играют видную роль в

истории человечества. Ни в области умозрения, ни в практической жизни нам

нечего беспокоиться о тех? которые ничего не боятся, которым незнакомо чувство

страха. В настоящее время в практической жизни чувство страха нам приходится

испытывать реже, чем прежде; в религиозной сфере, наоборот, страшные мысли чаще

приходят в голову, чем в былое время. Но, подобно тому как наша храбрость

нередко бывает отголоском чужой храбрости, наша вера может быть отголоском веры

другого человека. Героический-поступок служит нам примером для подражания.

Религиозный проповедник гораздо более нас изведал горечь жизни, но бодрый вид

его и восторженная речь невольно вызывают в нас аналогичные чувства, мы

покоряемся его воле и следуем за ним.

Итак, и в нравственном, и в религиозном чувстве (в после-Днем постольку,

поскольку оно зависит от нашей воли) волевое усилие играет первостепенную роль.

"Хочешь ли ты, чтобы это было так или иначе?" -вот вопрос, который мы ежечасно

предлагаем себе и в теории, и на практике, и в важнейших случаях

жизни, и по поводу самых ничтожных житейских мелочей. Отвечаем на этот вопрос мы

не словами, а поступками, совершая или не совершая известные действия. Вот

почему усилие воли составляет сокровенную сущность нашей духовной природы,

мерило, при помощи которого мы оцениваем достоинство человека; вот почему

проявление этого усилия есть та единственная присущая нашему духу особенность,

которая не зависит от окружающего мира.

Рибо Т.

ПСИХОЛОГИЯ ВНИМАНИЯ1

ВВЕДЕНИЕ

До сих пор очень много занимались результатами внимания и весьма мало его

механизмом. Именно эту последнюю сторону вопроса я намерен.сделать предметом

настоящего труда. Взятый даже в таких тесных рамках, вопрос о внимании

представляется крайне важным, служа необходимым дополнением к теории ассоциации,

что мы намерены развить ниже. Если предлагаемый труд сколько-нибудь послужит к

уяснению указанного пробела в современной психологии и вызовет у других желание

заполнить его, цель наша будет достигнута.

Не задаваясь пока намерением определить, что такое внимание, не предлагая

заранее его характеристики, я делаю предположение, что каждый с достаточною

ясностью понимает значение этого слова. Гораздо труднее указать те границы, где

начинается внимание и где оно кончается, так как оно заключает в себе все

ступени, начиная от мимолетного внимания, уделенного жужжащей мухе, до состояния

полного поглощения занимающим нас предметом. Сообразно с требованиями

правильного метода наше изучение должно быть направлено на те случаи, которые

представляются наиболее резкими, типичными, т. е. на те, которые отличаются

одним из двух следующих признаков: интенсивностью или продолжительностью. При

совпадении обоих этих признаков внимание достигает своего щах!тит'а. В

отдельности продолжительность внимания приводит к тому же результату путем

накопления: примером может служить тот случай, когда при свете нескольких

электрических искр нам удается прочесть слово или разглядеть лицо. Точно так же

действительна сама по себе и интенсивность внимания: так, например, для женщины

достаточно одного мгновения, чтобы изучить наряд соперницы. Слабые формы

внимания не представляют для нас подходящего материала, и во всяком случае не с

этих форм должно быть начато его изучение.

Задача этого исследования состоит в том, чтобы установить и подтвердить

доказательствами следующие положения:

Внимание является в двух существенно различных формах: одна из них -внимание

непроизвольное, естественное, другая - внимание произвольное, искусственное.

Рибо Т. А. Психология внимания. СПб., 1892.

Первая, позабытая большинством психологов, есть форма внимания настоящая,

первоначальная, основная. Вторая же, исключительно служившая до сих пор

предметом их исследований, представляет собой лишь подражание, результат

воспитания, дрессировки, увлечения чем-либо. Будучи подвержено колебаниям и

влиянию случайностей, произвольное внимание опирается исключительно на внимание

непроизвольное, из которого оно вырабатывается всецело. Это только

усовершенствованный аппарат, продукт цивилизации.

В обеих своих формах внимание не представляет собою "чисто духовного акта",

совершающегося таинственным и неуловимым образом. Механизм его неизбежно должен

быть признан двигательным, т. е. действующим на мускулы и посредством мускулов

же главным образом в форме известной задержки. Таким образом, эпиграфом к

настоящему исследованию может служить фраза, сказанная Маудсли: "Кто не способен

управлять своими мускулами, не способен и ко вниманию".

Как в той, так и в другой форме внимание есть состояние исключительное,

ненормальное, ограниченное во времени, так как оно находится в противоречии с

основным условием психической жизни-изменяемостью. Внимание есть состояние

неподвижное. Всякому из личного опыта известно, что если оно продолжается

чрезмерно долго, в особенности при неблагоприятных обстоятельствах, то вызывает

постоянно возрастающую неясность мыслей, затем полное умственное изнеможение,

часто сопровождаемое головокружением.

Эти легкие, мимолетные помрачения мыслей указывают на существующий антагонизм

между вниманием и нормальной психической жизнью. Что внимание стремится к

единству сознания, составляющему его сущность, об этом еще яснее свидетельствуют

резкие случаи болезненного его проявления, которые мы намерены исследовать ниже,

как в хронической их форме, т. е. в форме так называемых Мёез Т1хе$, так и в их

острой форме -в состоянии экстаза.

Теперь, не выходя из круга общих вопросов, мы можем определить внимание с

помощью этого резкого признака -стремления к единству сознания.

Если мы возьмем для примера здорового взрослого человека среднего умственного

уровня, то заметим, что обыкновенный механизм его духовной жизни состоит из

непрерывно сменяющих друг друга внутренних процессов, из ряда ощущений,

чувствований, мыслей и образов, подвергающихся то взаимной ассоциации, то

взаимному отталкиванию под влиянием известных законов. Собственно

говоря, это не цепь и не ряд, как часто выражаются, но скорее лучеиспускание в

различных направлениях, проникающее в различные слои, подвижный агрегат, который

беспрерывно слагается, распадается и вновь восстанавливается. Всем известно, что

механизм этот подвергся в наше время тщательному исследованию и что теория

ассоциации составляет один из наиболее твердо установленных отделов современной

психологии. Мы не хотим этим сказать, что он вполне закончен; напротив, по

нашему мнению, до сих пор исследователи обращали слишком мало внимания на роль

аффективных состояний, служащих скрытою причиною многих ассоциаций. Зачастую

случается, что одна мысль вызывает другую не в силу сходства представлений, а в

силу связанного с той или другой из них аффективного состояния, обусловливающего

их взаимное родство2. Кроме того, остается еще свести законы ассоциации к

законам физиологическим, механизм психологический к механизму мозговому, который

служит ему основанием; но мы еще далеки от этого идеала.

Нормальное состояние - это множественность состояний сознания или, по выражению

некоторых писателей, полиидеизм. Внимание есть временная задержка этой

бесконечной смены в пользу одного только состояния: это моноидеизм. Но

необходимо в точности определить, в каком смысле мы употребляем этот термин.

Сводится ли внимание к исключительно единому состоянию сознания? Мы должны

ответить на этот вопрос отрицательно; самонаблюдение показывает нам, что оно

представляет только относительный моноидеизм, т. е. что оно предполагает

существование господствующей мысли, стягивающей вокруг себя только то, что к ней

относится, и ничего более, и допускающей образование ассоциаций лишь в

ограниченных пределах, постольку, поскольку они сосредоточиваются подобно ей на

одном определенном пункте. Эта господствующая мысль по мере возможности

эксплуатирует в свою пользу всю наличную мозговую деятельность.

Бывают ли случаи абсолютного моноидеизма, когда сознание сводится к одному

всепоглощающему состоянию, при котором механизм ассоциаций безусловно

останавливается? На наш взгляд, явление это встречается в крайне редких случаях

экстаза, которыми мы займемся впоследствии; но во всяком случае нужно заметить,

что такое состояние может быть только мимолетным, так как, бу-Дучи поставлено

вне условий, существенно для него необходимых, сознание исчезает.

Хорошие примеры можно найти у /. 5и11у: Шикюпя, гл. VII.

Итак, внимание (чтобы не повторяться более, мы напомним, ч-то наше исследование

относится только к случаям вполне определенным и резким) состоит в том, что

относительное единство сознания, представляющее частный случай, заменяет собою

множественность состояний сознания и изменяемость, составляющие общее правило.

Сказанного, однако, недостаточно, чтобы определить внимание. Так, например,

сильная зубная боль, припадок болезни почек, интенсивное наслаждение производят

временное единство сознания, которое никоим образом не может быть смешано с

понятием о внимании. Внимание требует объекта; это не чисто субъективное

изменение, это -познавание, известное состояние ума. Отметим этот новый признак.

Чтобы отличать внимание от некоторых состояний, к нему приближающихся, о которых

мы поведем речь в нашем исследовании (например,!дёе Пхе), следует принять в

расчет приспособление организма, которым оно всегда сопровождается и из которого

в значительной степени слагается, что мы и постараемся доказать. В чем же

состоит это приспособление? Ограничимся пока беглым взглядом.

В случае непроизвольного внимания замечается сосредоточение всего тела на

объекте внимания: глаза, уши, иногда и руки сосредоточиваются на нем; все

движения приостанавливаются. Личность захвачена, то есть все стремления данного

лица, вся его наличная энергия направлены к одному и тому же пункту.

Приспособление физическое или внешнее служит признаком приспособления

психического, то есть внутреннего. Сосредоточение есть сведение к единству,

заменяющему рассеянность движений и принимаемых телом положений, которое

характеризует нормальное состояние.

В случаях произвольного внимания приспособление тела часто бывает неполное,

перемежающееся, непрочное. Хотя движения и приостанавливаются, но время от

времени они снова появляются. Организм сосредоточивается, но это происходит вяло

и слабо. Перерывы в приспособлении физическом свидетельствуют о перерывах в

приспособлении умственном. Личность захвачена лишь отчасти и только по временам.

Прошу читателя извинить меня за ту неясность и неполноту, которые он заметит в

этих кратких набросках. Подробности и доказательства, подтверждающие сказанное,

он найдет ниже. Пока требовалось только выработать определение внимания, которое

я предлагаю в следующей форме: это умственный моно-идеизм, сопровождаемый

непроизвольным или искусственным при-

способлением индивидуума. Эта формула может быть заменена другою: внимание есть

умственное состояние исключительное или преобладающее, сопровождаемое

непроизвольным или искусственным приспособлением индивидуума.

От этих общих положений перейдем теперь к изучению механизма внимания во всех

его формах.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВНИМАНИЕ НЕПРОИЗВОЛЬНОЕ

I

До тех пор, пока мы еще не имеем дела с воспитанием и различными искусственными

мерами, внимание непроизвольное является единственно существующим. У большинства

животных и у маленьких детей не наблюдается иной формы внимания. Это -природный

дар, весьма неравномерно распределенный между индивидуумами. Но каково бы ни

было внимание, будь оно слабо или сильно, оно всегда вызывается аффективным

состоянием; это общее правило, не допускающее исключений.

Как человек, так и животное непроизвольно обращает свое внимание только на то,

что его касается, что интересует его, что вызывает в нем состояние приятное,

неприятное или смешанное. Так как удовольствие и огорчение служат только

признаками, что известные стремления наши удовлетворены или, напротив, встречают

противодействие и так как стремления наши глубоко лежат в нас самих и выражают

сущность нашей личности, наш характер, то из этого следует, что и характер

непроизвольного внимания коренится в глубоких тайниках нашего существа.

Направление непроизвольного внимания данного лица обличает его характер или, по

меньшей мере, его стремления. Основываясь на этом признаке, мы можем вывести

заключение относительно данного лица, что это человек легкомысленный, банальный,

ограниченный, чистосердечный или глубокий. Так, привратница невольно все свое

внимание отдает сплетням; красивый солнечный закат привлекает внимание

художника, действуя на его эстетическую жилку, тогда как поселянин в том же

закате видит лишь приближение ночи; простые камни возбуждают любознательность

геолога, между тем как для профана это только булыжники и ничего более. Подобные

факты столь многочисленны, что останавливаться на них не представля-

то наше исследование от ленным и резким) состо: знания, представляющее ч ность

состояний сознания вило. Сказанного, однаю ние. Так, например, силь интенсивное

наслаждение которое никоим образом мании. Внимание требует нение, это -

познавание, ] вый признак.

Чтобы отличать вни приближающихся, о кот< кянии (няппимеп. iflee 1

ется никакой надобности; стоит только читателю заглянуть в себя или бросить

взгляд на окружающее.

На первый взгляд кажется удивительным, каким образом такая очевидная,

бросающаяся в глаза истина -что непроизвольное внимание без предшествовавшего

ему аффективного состояния было бы следствием без причины -не сделалась до сих

пор общим местом в психологии; но дело в том, что большинство психологов брались

только за изучение высших форм внимания, т. е. начинали с конца3. Необходимо,

наоборот, остановиться на форме первоначальной: без нее все непонятно;

исследователю не на что опереться, и он остается без руководящей нити в своей

работе. Мы не боимся поэтому увеличить число доказательств.

Предположим, что существует человек или животное, неспособное ощущать

удовольствие или неприятность; такой человек или такое животное окажется

неспособным и ко вниманию. Для него будет существовать только состояние большего

или меньшего напряжения, что представляет нечто совершенно другое. Невозможно

поэтому утверждать вместе с Кондильяком, что если между множеством ощущений одно

какое-нибудь отличается своей силой, то оно "преобразуется во внимание". Здесь

Дата добавления: 2014-11-06