КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Об идее a priori и о сомнении в опытном рассуждении 3 страница
Особенно охотно приходили они... в часы неторопливого подъема по лесистым горам, в солнечный день. Малейшее количество спиртного напитка как бы отпугивало их прочь. ОБРАЗЫ АЛЬБЕРТА ЭЙНШТЕЙНА
Со времен Френсиса Гальтона не ослабевает интерес к особенностям воображения ученых, которое помогает им в творческой работе. Много ценных сведений в этой области собрали непсихологи. Наиболее интересные из них представлены в книге математика Жака Адамара, среди которых — отрывок из письма Эйнштейна. Это отчет о его мыслительных процессах, как он их себе представлял. «...Слова, написанные или произнесенные, не играют, видимо, ни малейшей роли в механизме моего мышления. Психическими элементами мышления являются некоторые, более или менее ясные, знаки или образы, которые могут быть «по желанию» воспроизведены и скомбинированы. Существует, естественно, некоторая связь между этими элементами и рассматриваемыми логическими концепциями. Ясно также, что желание достигнуть в конце концов логически связанных концепций является эмоциональной базой этой достаточно неопределенной игры в элементы, о которых я говорил. Но с психологической точки зрения эта комбинационная игра, видимо, является основной характеристикой творческой мысли — до перехода к логическому построению в словах или знаках другого типа, с помощью которых эту мысль можно будет сообщать другим людям. Элементы, о которых я только что говорил, у меня бывают обычно визуального или изредка двигательного типа. Слова или другие условные знаки приходится подыскивать (с трудом) только во вторичной стадии, когда эта игра ассоциаций дала некоторый результат и может быть по желанию воспроизведена.
Из того, что я сказал, ясно, что игра в элементы нацелена на аналогию с некоторыми разыскиваемыми логическими связями». Что касается «обычного» мышления, то Эйнштейн объясняет, что его образы являются «зрительными или двигательными. На том этапе мышления, когда слова почти не появляются, образы являются чисто слуховыми, слова же, как я уже говорил, появляются лишь во второй стадии...». Он оканчивает свое письмо словами: «Мне кажется, что то, что называют полным сознанием, является лишь предельным случаем, который полностью никогда не осуществлялся. Мне это кажется связанным с явлением, которое называют узостью сознания (Enge des Bewusstseins)...». (Печатается по кн.: Адамар Ж. Исследование процесса изобретения в области математики. М., 1970.0) Т. Кун НАУЧНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ КАК ИЗМЕНЕНИЕ ВЗГЛЯДА НА МИР
Кун (Kuhn) Томас Сэмюел (род. 18 июля 1922) — американский ученый, крупный специалист в области истории науки. Окончил Гарвардский университет (1943). Профессор Калифорнийского (с 1958) и Принстонского (с 1964) университетов. Работает в Институте перспективных исследований в Принстоне (с 1972). Член Американской академии наук и искусств, философской и исторической ассоциаций, Общества историков науки (с 1968 по 1970 — президент этого общества). Получив физическое образование и работая в области теоретической физики, Т. Кун обращается к изучению истории развития этой науки, к анализу научных открытий. На основе этого анализа он выдвигает концепцию развития естественных наук, изложенную им в книге «Structure of scientific revolution» (1962) Согласно Куну, развитие науки не сводится к постепенному (Накоплению новых фактов, к уточнению и совершенствованию теорий, но представляет собой ряд качественных сдвигов («революций») в самой аксиоматике научных представлений о познаваемой реальности. Основными следствиями таких революций являются радикальные изменения в деятельности научных сообществ, а также в «восприятии» ученым предмета и задач своего исследования. В отрывке из книги Т. Куна («Структура научных революций». М., 1975) дается краткая характеристика этих изменений.
Сочинения: The Сорегniсап Revolution, 1957; Sources for History of Quantum Physics (with others), 1967; The Essential Tension, 1977.
В данном очерке я называю «нормальной наукой» исследование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых, научных достижений — достижений, которые в течение некоторого времени признаются определенным научным сообществом как основа для развития его дальнейшей практической деятельности. Во-первых, эти достижения в достаточной мере беспрецедентны, чтобы отвратить ученых от конкурирующих моделей научных исследовании. Во-вторых, они являются достаточно открытыми, и новые поколения ученых могут в их рамках найти для себя нерешенные проблемы. Такие достижения я буду называть «парадигмами», термином, тесно связанным с понятием «нормальной науки». Вводя этот термин, я имел в виду, что некоторые общепринятые, примеры фактической практики научных исследований — примеры, которые включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование, все в совокупности дают нам модели, из которых возникают конкретные традиции научного исследования. Таковы традиции, которые историки науки описывают под рубриками «астрономия Птолемея (или Коперника)», «аристотелевская (или ньютонианская) динамика» и так далее. Приобретая парадигму, научное сообщество получает критерий для выбора проблем, которые могут считаться в принципе разрешимыми. Разработка этих проблем связана с изобретением способов получения заранее предсказуемых результатов. Конкретные задачи исследователя являются, таким образом, своеобразными задачами-головоломками, решение которых может служить пробным камнем для проверки его таланта и мастерства. Результаты нормального научного исследования расширяют область применения парадигмы, уточняют ее. Нормальная наука не ставит своей целью нахождение нового факта или теории, ее успехи состоят не в этом. Однако в научных исследованиях вновь и вновь открываются явления, о существовании которых никто не подозревал. Они открываются непреднамеренно в ходе игры по одному набору правил, но их восприятие требует разработки другого набора правил. После того, как эти «аномальные» для существующей парадигмы явления становятся элементами научного знания, наука никогда не остается той же самой. Что такое научные революции и какова их функция в развитии науки? Научные революции рассматриваются нами как такие некумулятивные эпизоды развития науки, во время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой парадигмой, несовместимой со старой. Анализируя результаты прошлых исследований, историк науки может сказать, что, когда парадигмы меняются, вместе с ними меняется сам мир. Увлекаемые новой парадигмой, ученые получают новые средства исследования и изучают новые области. Но важнее всего то, что в период революций ученые видят новое и получают иные результаты даже в тех случаях, когда используют обычные инструменты в областях, которые они исследовали до этого.
Элементарные прототипы для этих преобразований мира ученых представляют известные демонстрации с переключением зрительного гештальта. То, что казалось ученому уткой до революции, после революции оказывалось кроликом. Однако в гештальт-экспериментах человек понимает, что в окружающей его обстановке ничего не изменяется, и направляет свое внимание не на изображение (утки или кролика), а на линии на бумаге, которую он разглядывает. В конце концов он может даже научиться видеть эти линии, не видя ни той ни другой фигуры, и затем сказать, что он видит именно линии, но видит их при этом то как утку, то как кролика. В научном исследовании складывается иная ситуация. Ученый может полагаться только на то, что он видит своими глазами или обнаруживает посредством инструментов. Как правило, ученый не может переключать свое восприятие в ту или другую сторону, подобно испытуемому в гештальт-экспериментах Период, когда свет считался то волной, то потоком частиц, был
периодом кризиса, и он закончился с развитием волновой механики и осознанием того, что свет есть самостоятельная сущность, отличная как от волны, так и от частицы. Поэтому в науках если и происходит переключение восприятия, которое сопутствует изменениям парадигм, то мы не можем рассчитывать, что ученые сразу же улавливают эти изменения. Глядя на Луну, ученый, признавший коперниканскую теорию, не скажет: «Раньше я обычно видел планету, а теперь я вижу спутник». Такой оборот речи имел бы смысл, если бы система Птолемея была правильной. Вместо этого ученый, признавший новую астрономию, скажет: «Раньше я считал Луну (или видел Луну) планетой, но я ошибался». История астрономии располагает многочисленными примерами изменений в научном восприятии. Некоторые из этих примеров не подлежат сомнению. Разве можно считать, например, случайностью, что астрономы на Западе впервые увидели изменения в ранее неизменных небесных явлениях в течение полустолетия после того, как Коперник предложил новую парадигму? Китайцы, чьи космологические представления не исключали подобных изменений на небе, зафиксировали появление множества новых звезд на небе в более ранний период. После создания теории Коперником западные астрономы конца ХVII века, используя традиционные инструменты, иногда такие примитивные, как кусок нити, неоднократно открывали, что кометы странствуют в космическом пространстве, которое считалось раньше безраздельным владением неизменных звезд и планет. Сами легкость и быстрота, с которыми астрономы открывали новые явления, когда наблюдали за старыми объектами с помощью старых инструментов, вызывают желание сказать, что после Коперника астрономы стали жить в ином мире. Во всяком случае изменения, происшедшие в их исследованиях, были таковы, как если бы дело обстояло таким образом. Примеры из астрономии хороши тем, что сообщения о небесных явлениях часто излагаются с помощью терминов, относящихся к чистому наблюдению. Аналогия с психологическими экспериментами является здесь наиболее тесной. Но мы не обязаны настаивать на полной аналогии. Если использовать слово «видеть» в достаточно широком смысле, то можно обнаружить многие другие примеры трансформаций научного восприятия, сопутствующих изменению парадигмы. Скажем, такие трансформации могут бить найдены в истории химии. Лавуазье увидел кислород там, где Пристли видел дефлогистированный воздух и где другие вообще ничего не видели. Однако, научившись видеть кислород, Лавуазье также должен был изменить свою точку зрения на другие, более известные вещества. Он, например, должен был увидеть руду сложного состава там, где Пристли и его современники видели обычную землю. Другими словами, в результате открытия кислорода Лавуазье по-иному увидел природу. И так как нет другого выражения для этой гипотетически установленной природы, которую Лавуазье «видел по-иному», мы скажем, руководствуясь принципом экономии, что после открытия кислорода Лавуазье работал в ином мире. Следующий пример — из наиболее известной части исследований Галилея. Со времен глубокой древности многие видели, как то или иное тяжелое тело раскачивается на веревке или цепочке до тех пор, пока в конце концов не достигнет состояния покоя. Для последователей Аристотеля, которые считали, что тяжелое тело движется по своей собственной природе из более высокой точки к состоянию естественного покоя в более низкую точку, качающееся тело было просто телом, которое падает, испытывая сопротивление. Сдерживаемое цепочкой, оно могло достигнуть покоя в своей низкой точке только после колебательного движения и значительного интервала времени. С другой стороны, Галилей, наблюдая за качающимся телом, увидел маятник как тело, которое почти периодически осуществляет движение снова и снова, и так без конца. Сумев увидеть это, Галилей наблюдал также другие свойства маятника и выдвинул многие из наиболее значительных идей новой динамики, касающейся этих свойств. Многие читатели, несомненно, захотят сказать: то, что мы называем изменением парадигмы, есть лишь интерпретация ученым наблюдений, которые сами по себе предопределены природой окружающей среды. Однако то, что случается в период научной революции, не может быть сведено к новой интерпретации отдельных и неизменных фактов. Во-первых, эти факты нельзя без оговорок считать неизменными. Маятник не является падающим камнем, а кислород не есть дефлогистированный воздух. Еще более важно, что процесс рождения новой парадигмы ничем не напоминает интерпретацию, которая может разработать парадигму, но не изменить ее. Здесь же ученые говорят о «пелене, спавшей с глаз», об «озарении». И хотя такие проблески интуиции зависят от опыта, достигнутого с помощью старой парадигмы, они не являются логически связанными с каждым отдельно взятым элементом этого опыта, что должно было бы иметь место при интерпретации, а вместо этого они суммируют большие части опыта и преобразуют их в другой, весьма отличный опыт, который с этого времени соединен уже не со старой, а с новой парадигмой. Поэтому коммуникация между двумя конкурирующими школами, осуществляющаяся через фронт революционного процесса, крайне ограничена. Те, кто называл Коперника сумасшедшим, когда тот утверждал, что Земля вращается, не просто ошибались или заблуждались. Неотъемлемым атрибутом объекта, который мыслился ими как "Земля", являлось неизменное положение. Соответственно открытие Коперника не было просто указанием на движение Земли, но составляло новый способ видения проблем физики и астрономии — способ, который изменил смысл как понятия "Земля", так и понятия "движение". В заключение — несколько слов о том, как убеждаются ученые в необходимости перехода к новой парадигме. Если говорить об отдельных ученых, то они принимают новую парадигму по самым разным мотивам. Некоторые из этих мотивов — например, культ Солнца, который помог Кеплеру стать коперниканцем, — лежат вообще вне сферы науки. Другие основания могут зависеть от особенностей личности, ее биографий. Поэтому следует не только изучать аргументы, которые убеждают или переубеждают того или иного индивидуума, но анализировать тип сообщества, которое всегда рано или поздно переориентируется как единая группа. Выбор между двумя конкурирующими парадигмами оказывается выбором между несовместимыми моделями жизни научного сообщества. М.Мамардашвили САМОСОЗНАНИЕ МЫСЛИТЕЛЯ Э.Соловьев, В КЛАССИЧЕСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ В. Швырев БУРЖУАЗНОЙ ФИЛОСОФИИ
Мамардашвили Мераб Константинович (род. 15 сентября 1930) — советский философ. Доктор философских наук, профессор, зав. сектором Института философии АН Грузинской ССР. Окончил философский факультет МГУ (1954). Один из ведущих специалистов в области истории философии, методологии науки, анализа сознания и мышления. Автор монографии «Формы и содержание мышления» (М., 1968) и целого ряда статей, среди которых (в журнале «Вопросы философии») «Анализ сознания в работах Маркса» (1968, № 6), «Проблема объективного метода в психологии» (совм. с В. П. Зинченко) (1977, № 7). Соловьев Эрих Юрьевич (род. 20 апреля 1934) — советский философ, кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии АН СССР, Окончил философский факультет МГУ (1957). Известный специалист в области изучения современных направлений в буржуазной философии и социологии, автор ряда работ, посвященных их критическому анализу, в том числе монографии «Экзистенциализм и научное познание» (М., 1966). Швырев Владимир Сергеевич (род. 14 января 1934) — советский философ, доктор философских наук, старший научный сотрудник Института философии АН СССР. Окончил философский факультет МГУ (1956). Успешно и плодотворно работает в области методологии и теории научного познания. Автор монографий, книг и статей: «Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки» (М., 1966), «Знак и деятельность» (совм. с А. Ф. Полторацким) (М., 1970), «Теоретическое и эмпирическое в научном познании» (М.,1978) и др. М. К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьев и В. С. Швырев — авторы фундаментальной историко-философской работы «Классическая и современная буржуазная философия» («Вопросы философии», 1970, № 12; 1971, № 4; второе- издание — «Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии». — В кн.: «Философия и наука». М., 1972). В выдержках из этой работы представлена одна из ее основных тем — эволюция самосознания субъекта философского мышления. От редакторов-составителей. Необходимо пояснить, какое место занимает выбранная тема в общем контексте указанного цикла статей. Центральная задача работы — сопоставительный анализ двух «духовных фармации» (или «эпох») в развитии буржуазной философии — «классической» и «современной». Характеристика каждой из них не сводится к простому перечислению соответствующих конкретных теорий, а также ко времени их появления. Речь идет о целостной совокупности философских идей и представлений, составляющих, по выражению авторов, определенное «мыслительное пространство», «общее поле проблем», единство которого проявляется, в частности, в самой культуре мышления, стилистике философской работы. «Классика» и «современность» рассматриваются как типологически разные, но генетически связанные, что позволяет проследить эволюционный переход от одной «духовной формации» к другой. Этот переход задается изменениями социально-экономических условий развития буржуазного общества. Однако их влияние на изменения в культуре философского мышления является опосредствованным. В качестве такого «опосредствующего звена» авторы выделяют социальную структуру духовного производства в данный исторический период. Специфика этой структуры проявляется как в общественной организации интеллектуального труда (и, в частности, в положении интеллигента в обществе), так и со стороны субъекта — через осознание (и «переживание») им своей «роли мыслящего», его самосознание. Анализ типов самосознания мыслителей в «классике» и «современности» и интересует нас прежде всего. Он позволяет расширить наше понятие о субъекте мыслительной деятельности, увидеть его новые аспекты. К счастью, данная линия работы оказывается чрезвычайно важной и для ее авторов. Ведь тип самосознания мыслителя связан с типом представлений о познаваемом мире и субъекте познания, с типом философской конструкции реальности. Эта связь тоже находит отражение в приводимом нами тексте. Остается добавить (и это важно помнить психологу), что речь идет не об индивидуально-типологических характеристиках человека (я его переживаниях), а о культурно-исторических типах мыслителей (что, однако, не мешает им проявляться индивидуально, в реальной деятельности конкретных людей). При подготовке текста мы пользовались материалами как первого, так и второго варианта работы (прибегая по необходимости к их «параллельному монтажу»). Понятно, что не только содержание, но и сама форма авторского анализа представлены несколько упрощенно, однако такие потери неизбежны (а иногда — и необходимы) при адаптировании сложного философского текста в текст учебно-познавательный. И все же, для полноценного понимания содержания статьи (так же, как и во многих других случаях) читателю-студенту нужно вдумчиво над ней поработать.
Прослеживая изменения, происшедшие в буржуазной философии Запада на протяжении последнего столетия, обычно обращают внимание на открытия и новые постановки проблем, к которым пришли конкретные науки, на достижения общественной практики, на явления политико-идеологического порядка. Опору нет, все это реальная питательная среда философского мышления, его объективно складывающееся проблемное поле, перестройки которого оказывают решающее влияние на эволюцию философии как особой формы знания. Но философия не только знание (будь то о мире, будь то о самом знании). Она еще и непосредственное воплощение общей структуры сознания и самосознания известной исторической эпохи, выражение возможного для нее типа личности, персональности, представленных через сам способ мышления... Нам представляется, что эволюцию, смещения и изменения способов философствования по сравнению с классическими, оформившихся на сегодняшний день в определенного рода философский модернизм, можно как-то единообразно очертить с точки зрения весьма радикального изменения в положении интеллигенции и механизме духовного производства в XX в., характеризуя тем самым представителей этих двух формаций как определенных (и различных) социальных фигур мыслителей... В целом всю классическую философию можно охарактеризовать как философию самосознания или рефлексии... Умозрительной предпосылкой, лежавшей в основаниях классического представления о рефлексии, была идея гармонии между организацией бытия и субъективной организацией человека — мысль о том, что самой этой организацией он укоренен в бесконечном, упорядоченном и рационально постижимом мире... Отношение к миру как разумному в конечных своих основаниях было внутренней установкой классической философии. Этому соответствовало представление о субъекте названия как существе, призванном (и способном) абсолютно мыслить, т. е. осуществлять познавательные акты с сознанием их «чистоты» и беспредпосылочности, с убеждением, что образы и знания, возникающие в голове интеллектуала, как бы по самой своей природе представительны и абсолютны... Важно отметить, однако, что в самих основаниях классической философии заключался некоторый парадокс, скрывалось противоречие, которое в конце XIX —начала XX в., в эпоху острых общественных катаклизмов, выплеснулось наружу в кризисных формах. Этот кризис некогда цельного философского сознания обнаружил, что многое в содержании классических философских построений, в самой их связности и цельности было продуктом вторичной идеологической рационализации переживаний и самоощущений, которые порождались и оправдывались вполне конкретной, исторически преходящей ситуацией, но вовсе не были такими невинно «естественными» и «здоровыми», каким представляется теоретическое «мыслительное пространство» классики... Классическим философским учениям была свойственна просветительская, миссионерская установка. Их автор чувствовал себя монопольным обладателем истинных очевидностей, которые он должен был донести до неразвитой, ограниченной массы, погруженной в мирские тревоги и заботы. Масса мыслилась как носительница предрассудков, но (последнее важно подчеркнуть) предрассудков неизначальных, обусловленных ее зависимым положением, отсутствием досуга, который мог бы быть использован для прояснения обыденных представлений. Свою конкретно-историческую социальную привилегию на умственный труд мыслитель-классик переживал как привилегию метафизическую, как безусловное право мыслить за всех других. Выключенность из системы материального производства осознавалась им как свобода от страстей и их искажающего воздействия на процесс постижения истины. Он представлялся себе абсолютным наблюдателем, находящимся вне любых социально-относительных «систем отсчета», а потому способным непосредственно усматривать объективно-истинное положение дел. Отсюда естественным образом возникала иллюзия, будто простое возвещение внутренних достоверностей его сознания способно уничтожить предрассудки, в которых живет масса. Эта иллюзия была источником колоссальной внутренней силы классической философии и гуманистики и вместе с тем главной причиной их ограниченности. С одной стороны, она обеспечивала огромную энергию идейного подвижничества, с другой — приводила к патерналистскому и даже менторскому образу мысли, к нечуткости, закрытости в отношении любого «непросвещенного» опыта... Действительно, классикой мысль производится абсолютно и однозначно — за других и для других — и транслируется пассивному приемнику, осваивающему завершенные духовные образования и фактически предуготовленному для просвещения. Существует своего рода предустановленная гармония понимания, ибо оба они — и производитель и потребитель — с самого начала находятся в отношении к устойчивой и единой истине, с той лишь разницей, что первый как бы приставлен, приобщен к ней своим положением. Поместив себя в точку, описываемую условиями этого положения, и повторив деятельность рефлексии над своим опытом, потребитель может точно так же созерцать действительность, открывшуюся мыслителю. Но этим не меняется общее отношение (как и распределение ролей)... Для классической философии характерна монологическая форма умственной деятельности и ее продуктов. Классическое философское мышление предполагает интеллектуальную несамостоятельность своего массового контрагента, оставляет за ним в лучшем случае функцию воспроизведения уже проделанных творческих актов. Эта сострадательная активность массовой аудитории подразумевается всей классической культурой: стремление доставить читателю, зрителю, слушателю «жареных рябчиков абсолютного воззрения» (Маркс) дает о себе знать и в тяготении послевозрожденческой живописи к построению полной оптической иллюзии, и в повествовательной объективации авторского видения в буржуазном романе, и в так называемом эффекте «четвертой стены», ставшем в XVIII—XIX вв. обязательной нормой сценического действия. Аналогичные тенденции наблюдаются в педагогике, моралистике и политической практике. Эта ситуация духовного производителя объясняется реальной ролью знания и сознания в данную эпоху буржуазного развития, наличной формой социального существования интеллигенции... Происходящие сейчас изменения всеобщих по своему выражению и значению структур самосознания задаются прежде всего изменениями общественной формы духовной деятельности, о которых мы можем судить по таким социологически наблюдаемым явлениям, как организация интеллектуального труда, способы распространения и использования его продукции, положение интеллигенции в обществе, роль в нем науки и научного знания и т.д... Сегодня налицо особая «индустрия сознания», обслуживаемая целой армией работников интеллектуального труда. Их реальное положение существенно отличается от традиционного положения людей «свободной профессии», их стремление к просвещению и объективному идейному ориентированию массы жестко лимитируется общей логикой действия массовых коммуникаций, определяемой коммерческими и идеологически-пропагандистскими целями... Интеллигенция попала теперь в прямую и более жесткую зависимость от экономической и функциональной оценки содержания и типа продуктов своей деятельности (которая все шире и чаще отливается в формы наемного труда)... Привилегия на образование и манипулирование инструментами культуры не совпадает больше со знанием и пониманием действительности... Объективно по самой сути своего положения интеллигенция уже не может — независимо от субъективных своих учреждений или иллюзий и утопических реминисценций — считать, что ей автоматически дано осуществлять мышление, соответствующее, как выразился бы Гегель, своему понятию и истинной природе человека. А это, со своей стороны, означает, что перед ней во весь рост встает проблематичность ее собственных установок и природы. Мандарины духа вдруг натолкнулись на плотность собственного тела — тела социального и культурного существования интеллигенции, на тот факт, что их сознание в действительности не привилегированное место пребывания «проблем как таковых», «проблем в чистом виде» или «истин как таковых», «первослова», а весьма своенравная призма, разбивающая и преломляющая отображение в зависимости от особой природы и положения этого тела. Пошло трещинами зеркало абсолютного и универсального сознания, врученное когда-то привилегированному и как бы бесплотному, безгранично самосознательно мыслящему индивиду, который занимал абсолютистскую позицию в мире и представлялся себе конечной, дальше не проясняемой точкой отсчета. Основной смысл и результат смещений и изменений, происшедших в объективных основах духовного труда, это потеря классической культурой своих живых источников, своего рода эффект провисания над пустотой ее корней и структур... Современный духовный производитель не ощущает (и не может ощущать) себя так, как ощущал себя «классик»... Распад определенной формы переживания и самоощущения духовного производителя подрывает сами основы классического философствования и любых возможных его продолжений. Прежний характер «идеологической» деятельности оказывается под ударом. На роль нелепой архаики осуждена — тем самым вообще поставлена под вопрос вся та совокупность патерналистских и миссионерских духовных отношений, которая сводится к классическому (и имевшему когда-то смысл) отношению между сознательным меньшинством и опекаемой им бессознательной массой — опекаемой от лица «Истины», «Добра», «Красоты», «Человека», «Истории», «Прогресса»... Просветительские установки классической философии могли сохранить свою устойчивость и цельность лишь до тех пор, пока не существовало сколько-нибудь широкой реальной практики просветительства. Уже во второй половине XIX в., когда буржуазные политические партии на деле приступили к работе по овладению массовым сознанием, обнаружились наивность и утопизм просветительской модели общения мыслителя и непросвещенной аудитории. Во-первых, стало очевидным, что сознание масс вовсе не является «насквозь предрассудочным», что оно включает в себя отложения глубоко реалистического и трезвого социального опыта, никак не воспроизводившегося на уровне «просвещенного сознания» и в принципе не замещаемого его идеальными очевидностями. Во-вторых, оказалось, что сами предрассудки массы в силу их внутренней сращенности с этим глубоким практическим реализмом обладают устойчивостью и прочностью, которых не предполагали классическая философия и гуманистика, что использовать их куда легче, нежели разложить, рассеять светом абсолютного самосознания...
Дата добавления: 2014-11-06; Просмотров: 282; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |