Нарушения индивидуально-исполнительского уровня 1 страница

2)4

выражение недифференцированная структура, у тор­мозимых — наиболее близкая среди других подгрупп психопатий к нормативным показателям, истероидные занимали как бы промежуточное положение. Но и здесь, несмотря на эти отличия, оказалась прежней общая тенденция к сближению основных подструктур самооценки, уменьшению «дистанции» между ними.

Дополнительное исследование больных неврозом также не изменило общего вывода основного исследо­вания: несмотря на вариации феноменологической кар­тины поведения и определенные, выявляемые с по­мощью психологического анализа внутренние особен­ности и различия, для всех больных неврозом незави­симо от формы протекания была характерна тенден­ция к гиперразведению реальных и идеальных целей. Если исследование самооценки при психопатиях обна­ружило (при сохранении общей тенденции к сближе­нию подструктур) достаточные различия между пока­зателями форм психопатий, то структура самооценки больных неврозом представляла собой почти неизме­няемое от формы к форме, инвариантное образование (различия между данными испытуемых, принадлежа­щих к разным формам неврозов, касались преиму­щественно степени выраженности отдельных показа­телей и не достигали статуса статистически значи­мых). Основными чертами этой самооценки были уже отмеченные выше, при обсуждении данных основного исследования, дисгармоничность, значительный раз­рыв между подструктурами, между ценностной и опе­рационально-технической сторонами самооценки.

Однако результаты, полученные в дополнительном исследовании, не только в целом подтвердили суще­ствование определенных общих механизмов, во мно­гом обусловливающих рассматриваемые аномалии, но и породили некоторые новые проблемы. Пожалуй, глав­ной из них была следующая. Малая дифференцировка разноуровневых целей выявилась весьма отчетливо при всех формах психопатий, тогда как исследование само­оценки обнаружило (при сохранении общей тенденции к сближению подструктур) известные различия. При неврозах картина была как бы обратной: вариации приходились в основном на процессы целеразведения, тогда как структура самооценки оставалась, как было уже отмечено, несмотря на разность форм неврозов, по сути инвариантной. Это ставило по крайней мере

два вопроса. Во-первых, о том, какая же из выделен­ных сторон является главной для каждого из рассма­триваемых страданий и, во-вторых, полностью ли под­тверждается в свете полученных данных гипотеза о на­личии целостных психологических синдромов, состав­ленных из устойчивых связей между целевыми струк­турами деятельности и особенностями самооценки?

Для ответа на эти вопросы показательными были бы данные эксперимента, в котором сталкиваются меж­ду собой разнонаправленные тенденции, представлен­ные в нашем случае психопатиями, с одной стороны, и неврозами —с другой. Богатство клинического ма­териала обнаруживает и такую возможность. Дело в том, что неврозом могут заболеть не только ранее от­носительно психически здоровые люди, но и люди пси­хопатического склада. Изучение таких случаев и пре­доставляет возможность установить, что меняется, а что остается неизменным в интересующих нас психо­логических синдромах при их столкновении, наложе­нии друг на друга. Понятно при этом, что тот признак, который остается неизменным, будет более существен­ным для психопатии, а тот, который привнесется, видо­изменяя наличный,— более существенным для невро­тической болезни.

Исследование проводилось на испытуемых психо­патического склада, у которых наблюдался невроти­ческий срыв. В этих случаях, по данным В. Н. Павлен­ко, было обнаружено отсутствие навыка разведения реальных и идеальных целей, их слитность и недиф-ференцированность, т. е. жесткая целевая структура, типичная для психопатий. В то же время соотношение между подструктурами самооценки резко изменилось по сравнению с типичной для психопатий картиной — появились дисгармоничность, значительный разрыв между ценностной и операционально-технической сто­ронами самооценки, т. е. та структура, которая встре­чается лишь у больных «чистым» неврозом.

Таким образом, можно с известным основанием говорить, что ядерным, патогномоничным для психо­патий являются нарушения целеобразования, целевой структуры деятельности, тогда как для больных невро­зом — нарушения в структуре их самооценки. Отсюда, в частности, становится понятным, почему мы наблю­дали известные вариации в целевых структурах при нев­розах и самооценочных структурах при психопатиях,

тогда как самооценка в первом случае и способы целе-полагания — в последнем оставались относительно не­изменными.

Что касается ответа на второй вопрос, связанный с гипотезой о наличии психологических синдромов, устойчиво соединяющих особенности целевых струк­тур деятельности с выделенными подструктурами само­оценки, то надо признать, что данное исследование заставляет внести коррективы в эту гипотезу. Действи­тельно, исходя из предыдущих экспериментов казалось очевидным, что каждая выделенная подструктура са­мооценки коррелирует с определенным видом целей:

ценностная — с выдвижением далеких идеальных це­лей, операционально-техническая — с постановкой ре­альных целей. Однако последнее исследование проде­монстрировало возможность и иных отношений струк­турных элементов самооценки с целевым строени­ем деятельности (недифференцированность целевых структур при психопатиях, осложненных неврозом, сочеталась с гиперразведением, рассогласованностью элементов самооценки). И хотя эти отношения являют­ся в данном случае как бы нетипичными, их наличие все же заставляет переформулировать гипотезу, точ­нее, сделать формулировку более осторожной и мяг­кой, говоря не об однозначно сцепленной, жесткой, а лишь о достаточно опосредствованной, гибкой связи между целевыми структурами деятельности и под­структурами самооценки.

Подытоживая, сведем данные о некоторых установ­ленных психологических механизмах в обобщенную таблицу (см. табл. на с. 218).

Мы не случайно довольно подробно остановились на описании результатов исследования. Нашей зада­чей было представить хотя бы небольшой фрагмент реальной логики научного поиска, показать, сколь трудоемким и для самих исследователей подчас неожи­данным является путь к установлению даже одного рядового психологического механизма. Однако, обна­ружив все же такой механизм, определив особенности его функционирования, психолог получает реальную возможность не только по-новому понять феномены аномального развития, но и обосновать определенные способы их диагностики и коррекции.

Выясненные в нашем случае механизмы позволяют к чисто по сути феноменологическим, во многом ин-

СООТНОШЕНИЕ НАРУШЕНИЙ В ЦЕЛЕВОЙ СТРУКТУРЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И В СТРУКТУРЕ САМООЦЕНКИ

Нозологическая форма	Нарушения целевой структуры деятельности	Нарушения структуры самооценки
Невроз	Рассогласованность це­левой структуры, тенден­ция к гиперразведению реальных и идеальных целей	Рассогласованность под­структур, тенденция к их гиперразведению
Психопатия	Недиффрренцирован-ность целевой структу­ры, тенденция к сближе­нию реальных и идеаль­ных целей	Недифференцирован-ность самооценки, тен­денция к сближению под­структур
Психопатия, осложненная неврозом	Недифференцирован-ность целевой структу­ры, тенденция к сближе­нию реальных и идеаль­ных целей	Рассогласованность под­структур, тенденция к их гиперразведению

туитивным, способам традиционной клинической диаг­ностики добавить строгие экспериментальные методы, которые достаточно надежно могли бы дифференци­ровать неврозы от психопатий. Ряд сведений привно­сится в обоснование коррекционных воздействий. Прежде всего мы видим, что при неврозах и психопа­тиях преимущественно поражены существенно разные уровни психического здоровья. При психопатиях это в основном уровень реализации, индивидуально-испол­нительский уровень; при неврозах — вышележащий, личностно-смысловой уровень, который уже вторично нарушает процессы реализации. Если для людей пси­хопатического склада «ядерным» нарушением, «сла­бым» звеном являются тактические, операционально-технические просчеты в реализации деятельности, то для больных неврозом патогенным является рассогла-сованность, гиперразведение самооценочных структур, что ведет к постоянному внутреннему напряжению, поддержке, «консервации» невротического конфликта.

Этот конфликт определяют, с одной стороны, вы­сокое представление о своей ценности, которое обус-

ловливает и высокие требования к жизни, не позволяет смириться с отсутствием тех или иных благ, а с другой стороны, нежелание прикладывать необходимые уси­лия для достижения этих благ, что оправдывается отсутствием необходимых характеристик и качеств. При этом болезнь как таковая становится своеобраз­ным способом решения этого конфликта, личностной индульгенцией, смысловым самооправданием: «Я не делаю конкретных шагов к тому, чего конечно же достоин и чего хочу в жизни, потому что я болен». Для понимания же реального положения вещей формулу эту надо часто обернуть: «Я болен, точнее, я прибегаю к болезни потому, что не беру на себя ответственности делать конкретные шаги к тому, чего хочу и чего достоин в жизни».

Снятию ответственности служат по сути и выра­батывающиеся способы целеобразования, тесным, как мы знаем, образом связанные с особенностями само­оценки: с одной стороны, больные могут ставить слиш­ком далекие, нереальные, заведомо оторванные от жизни цели, а с другой стороны, в конкретной, повсе­дневной деятельности обычно движимы мотивацией избегания неудач, боязнью риска, которая заставляет их «дуть на воду», излишне перестраховываться, вы­бирая легкие реальные цели. Но поскольку занижение реальных целей и операционально-технической сторо­ны самооценки связывается исключительно с болезнью, то соответственно снимается и всякая ответственность за пассивность. Ответственность перекладывается на других, на обстоятельства и конечно же на врачей:

«Вот вылечите меня, укрепите мою расшатанную нерв­ную систему, сделайте меня не таким ранимым, чув­ствительным, впечатлительным (далее может следо­вать любой перечень соответствующих симптомов и жалоб), и тогда я возьмусь за решение своих проблем». Но трудность как раз в том-то и заключается, что бо­лезнь, ее симптомы стали привычным, чаще неосозна­ваемым уже способом защиты от собственной отвеч-ственности, и поэтому задача психокоррекции состоит в преобразовании личности пациента, в доведении до его сознания существующих смысловых отношений, в снятии внутреннего конфликта не через уход в болезнь и оправдание себя этим, а через выход из закапсу-лированной, эгоцентрической позиции избегания не­удач и щажения себя, через подлинное разрешение

своих смысложизненных проблем.

Замечательны в данной связи следующие слова Л. Н. Толстого из «Круга чтения»: «Не бойся болезни, бойся лечения, и не в смысле вредных лекарств, а глав­ное, лечения в смысле признания себя больным и по­тому освобожденным от нравственных требований». Невроз в известной мере и есть путь признания себя больным и потому освобожденным от нравственной ответственности за происходящее в себе и в мире. Та­ким образом, помощь в решении «задачи на смысл», рассмотрение вариантов реализации этого решения, их апробирование, поначалу пусть в облегченных, игро­вых формах,— таково, на наш взгляд, направление психокоррекционной работы с больными неврозом, ко­торое вытекает из проведенного исследования.

При психопатиях основные нарушения происходят в процессах целеполагания, т.е. касаются другого, нежели при неврозах, уровня психического здоровья — уровня реализации. Отсюда нужная коррекция должна состоять в развернутом обучении целевому планиро­ванию с переходом от узких, простейших задач к рас­смотрению сложных жизненных ситуаций.

В заключение коснемся вопроса, который обычно обходится при обсуждении психопатий. Сами назва­ния — «психопатия», а тем паче «психопат», «больной психопатией» несут достаточно выраженную негатив­ную окраску, акцент на некоем изъяне, ущербности по сравнению с нормой. Но ведь любой клинический пси­холог знает, что люди психопатического склада попа­дают в психиатрические больницы обычно лишь в пе­риод острых декомпенсаций, явно неадекватных дейст­вий и т. п., что случается далеко не с каждым из них. В массе же своей они живут среди нас, учатся, рабо­тают, женятся, воспитывают детей. Более того, они иногда могут быть высокопродуктивными. В поведе­нии многих известных писателей, поэтов, ученых, со­ставляющих подчас славу целых народов, нетрудно бывает усмотреть наличие тех или иных (иногда весь­ма выраженных) психопатических черт. Как же согла­суется это с только что выявленными механизмами, да и вообще со множеством негативных характеристик, бытующих в психопатологии и относимых к психопа-' тиям? Ведь если опираться на одни эти характеристи­ки, если даже просто перечислять их подряд, то вооб­ще станет непонятно, как еще живут эти люди, как

они все еще не перессорились с начальством, подчинен­ными, родственниками, не развелись с супругами, не совершили преступлений и т. п. Итак, в отношении психопатий (как и любых других аномалии) мы ни­когда не должны довольствоваться характеристиками ущерба, но должны стремиться понять, за счет чего жи­вут такие люди, за счет чего они могут компенсировать свои серьезные нарушения. Что же касается рассмот­ренных нами механизмов и их нарушений при психо­патиях, то в этом плане можно сказать следующее.

Как было выяснено, при психопатиях «ядерными» являются нарушения, относящиеся в основном ко вто­рому уровню психического здоровья — уровню реали­зации, поэтому мощным резервом компенсации остает­ся вышележащий, собственно личностный уровень. В психологии иногда говорят: «личность снимает харак­тер»; это означает, что ценностное развитие является столь важным и положительным, что оно компенси­рует, «снимает» недостатки конкретных характероло­гических особенностей. Мы уже отмечали в гл. II, что может быть хороший человек (житейское определение нравственной личности) с плохим характером. При психопатиях основная компенсация должна идти имен­но за счет воспитания «хорошего человека», нравствен­но ориентированной личности. Причем поскольку ха­рактер, способы реализации являются основным на­рушенным звеном, то возможности развития здесь ча­сто противоположно направленные, чуть ли не альтер­нативные: либо хороший человек с плохим характером, где личность в перспективе способна «снимать», ком­пенсировать трудности характера *, либо плохой чело-

* Мы оставляем сейчас в стороне особый и очень интересный вопрос о том, являются ли выявленные особенности целеполагания только негативными, требующими всегда непременной борьбы с ни­ми, или в каких-то условиях они способны сыграть и позитивную роль в личностном развитии. Заметим лишь, что мы склоняемся ко второму мнению. Во-первых, неразличение реальных и идеальных целей, своеобразное неведение, наивность в отношении очевидных житейских ситуаций могут освобождать поле восприятия и способ­ствовать концентрации сил для решения более возвышенных задач. Во-вторых, что также важно, недифференцированность «хочу» и «могу» позволяет порой человеку с уверенностью браться за реше­ние самих этих возвышенных и трудных задач, к которым более сба­лансированное и реалистичное сознание не подступится не столько из-за отсутствия веры в себя, сколько из-за ясного понимания ничтожно малой вероятности успеха и необходимости поэтому твер­дого различения реального и идеального планов. Понятно, однако,

век с плохим характером, где негативные нравствен­ные установки помножаются на трудности характера. Этим объясняется то, что психопатического склада люди часто оцениваются весьма полярно — либо как очень хорошие, либо как очень дурные.

Тонкий знаток психопатий, П. Б. Ганнушкин писал:

«Один эпилептоид может прекрасно вести большое де­ло, другой — тоже эпилептоид — совершить преступле­ние; один параноик окажется всеми признанным уче­ным и исследователем, другой — душевнобольным, на­ходящимся в психиатрической больнице; один ши-зоид — всеми любимым поэтом, музыкантом, художни­ком, другой — никому не нужным, невыносимым без­дельником и паразитом». Причину этих глубоких рас­хождений П. Б. Ганнушкин объяснял следующими сло­вами: «Все дело — в клиническом, жизненном выявле­нии психопатии, которое и является... определяющим практическую, главную сторону дела» ²³, Но само это клиническое, жизненное выявление не случайно, оно зависит от избранных и затем отстаиваемых ориента­ции высших слоев личности, собственно личностного уровня психического здоровья, воспитанных, приви­тых, усвоенных ценностно-смысловых установок, т. е. от того в конечном счете, как, в какой плоскости со­циального и нравственного бытия найдут приложение одинаковые по своим клиническим характеристикам люди. И именно в зависимости от выбора этих плоско­стей и будет решена их судьба.

что подлинному развитию названные особенности могут служить лишь при непременном условии соответствующих личностно-смысло-вых ориентации, т. е. формула о необходимости снятия характера личностью остается в силе. Вообще следует признать, что успех, эффективность тех или иных приемов деятельности не определимы их обязательной принадлежностью какому-то одному или ограни­ченному числу способов и путей, которые только и можно назвать единственно верными и прогрессивными. В качестве полезной ана­логии можно вспомнить в этом плане о понятии «рассеивающего отбора», который «подхватывает и закрепляет каждую отклоняю­щуюся вариацию, потому что всегда или почти всегда для нее на­ходится подходящее место в разнообразной и вечно меняющейся природной и общественной среде; в каких-то условиях любая ва­риация может получить преимущество перед другими» ²². Все наблю­дающиеся вариации не случайны. Они несут свой смысл, свой урок, порой горький, отрицательный, но все же нужный для истинного понимания человека и мира. В этом помимо прочего особое фило­софское значение и ценность данных анализа отклоняющегося, ано­мального развития, ибо вне этих данных фактически невозможно создание подлинно целостного представления о феномене Человека.

ГЛАВА V

ОПЫТ ЦЕЛОСТНОГО АНАЛИЗА

АНОМАЛЬНОГО

РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТИ

В предыдущей главе мы рассмотрели действие не­которых единичных, отдельных механизмов, относя­щихся к разным уровням психического здоровья. Но реальный процесс развития всегда целостен, он дви­жим не отдельно функционирующими механизмами, а их сложным сочетанием, затрагивает чаще не один, а сразу несколько уровней. В этой главе мы и попы­таемся проследить общий ход возникновения и разви­тия конкретного вида аномалий личности. В качестве такового нами выбран хронический алкоголизм. Выбор алкоголизма не случаен.,С одной стороны, это крайне опасный по своим социальным последствиям и, к со­жалению, весьма распространенный ныне вид аномаль­ного развития, психологический анализ которого пред­ставляет несомненный практический, прикладной инте­рес. С другой стороны, этот вид аномалий остается уникальной в научном плане моделью, изучая кото­рую можно увидеть грани перехода от практически здорового состояния в глубокую психическую болезнь и деградацию, причем переход этот свершается в отли­чие от всех других психозов во многом по воле самого пьющего, что оправдывает древнее определение пьян­ства как «добровольного сумасшествия». '

1. АЛКОГОЛЬ КАК СТИМУЛЯТОР ИЛЛЮЗОРНО-КОМПЕНСАТОРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Психологическую характеристику алкоголизма не­обходимо начать с зарождения самой потребности в алкоголе. Лишь в этом случае мы можем -получить представление о той «точке отсчета», с которой начи­нается сложный путь деформации личности. ^Потреб­ность в алкоголе прямо не входит в число естествен-

ных жизненных потребностей, как, например, потреб­ность в кислороде или в пище. Эта потребность, как и многие другие потребности человека, появляется по­тому, что общество, во-первых, производит данный продукт и, во-вторых, «производит» и «воспроизводит» обычаи, формы, привычки и предрассудки, связанные с его потреблением) Если воспользоваться приведенной во второй главе моделью, то понятно, что речь идет о той плоскости пространства личности, которая свя­зана с культурой, со значениями, нормами, образцами поведения.

Алкоголь занимает (и это надо признать прямо) вполне определенное место в современном образе жиз­ни, и, следовательно, до сих пор остаются верными сло­ва В. Португалова, сказанные еще в 1890 г., о том, что существующая привычка к алкоголю «порождает и в последующих поколениях преемственное располо­жение и путем подражания, переимчивости передает­ся... из поколения в поколение». Разумеется, эти при­вычки не присущи всем в одинаковой степени — су­ществуют разные микросреды и соответственно раз­ные микрокультурные традиции. В настоящее время опубликованы многочисленные работы, рассматриваю­щие различные особенности микросреды и связанные с ними алкогольные обычаи. Достаточно общим, {ти­пичным можно признать мнение о том, что употребле­ние алкогольных напитков в группе или сообществе людей есть производное культуры и что именно в свете культуры данного сообщества или группы оно может быть понято.

Однако личность человека не есть лишь сколок культуры, она не просто репродуцирует обычаи и тра­диции своей микросреды, но активно, деятельностно осваивает их, вырабатывает к ним свое смысловое отношение, обладает определенной внутренней свобо­дой принять или отвергнуть их. Поэтому сам факт наличия алкогольных традиций, при всей их статисти­чески доказанной пагубности, еще не есть исчерпы­вающая и единственная причина тяги к алкоголю, а лишь условие, предпосылка, хотя и очень важная, ее 'появления. Иными словами, от описания внешних де­терминант, связанных с культурными значениями, не­обходимо перейти к анализу иных аспектов развития личности.

Рассмотрим сначала «чистый» эффект действия ал- ^/

коголя, т.е. те изменения, которые привносятся в функционирование первого уровня психического здо­ровья — уровня психофизиологического реагирования. Психофизиологический эффект действия алкоголя не всегда однозначен и меняется в зависимости от возраста пьющего, общего состояния организма, особенностей конституции и нервной системы. В целом же, однако, наиболее общая схема заключается в том, что обычно возникает возбуждение, подъем, вызванный в основ­ном * борьбой организма с поступившим ядом, затем возможно расслабление, угнетение, сон. Что касается изменений продуктивности памяти, мышления, внима­ния под влиянием однократного приема алкоголя, то они тоже носят фазовый характер В исследовании А. Ю. Харевской, выполненном-под нашим руковод­ством, были выделены три такие фазы для дозы 0,75 г этанола на 1 кг веса тела. Первая фаза состояла из кратковременных отрицательных изменений, тесно свя­занных с резким сдвигом функционального состояния организма (примерно 10-я минута от начала употреб­ления). Во второй фазе отмечалась некоторая стаби­лизация результатов, и на фоне периода активизи­рующего, возбуждающего действия алкоголя происхо­дили даже отдельные положительные сдвиги в реше­нии простых интеллектуально-мнестических тестов (30—60-я минута). Затем наступала третья фаза— фаза относительно длительного и устойчивого наруше­ния умственной деятельности, что было связано с про­цессами торможения, приводящими к состоянию ре­лаксации, сонливости, ощущению утомления (90— 120-я минута). При приеме меньшей дозы (0,5 г/кг) изменения носили более неопределенный, разнонаправ-ленный характер. Исследование показало, что увели­чение дозы способствует все более единообразным из­менениям элементарных интеллектуально-мнестических процессов. Добавим также, что выраженное опьяне­ние сопровождается нарушениями моторики, рассогла-сованностью движений, речевой расторможенностью. I

* Мы пишем «в основном», поскольку известно, что на неко­торые инстанции организма алкоголь действует, напротив, угне­тающе. К важнейшей из этих инстанций относится кора головного мозга, но угнетение ее деятельности одновременно сопровождается высвобождением подкорковых центров, что лишь усиливает карти­ну алкогольного возбуждения. При поступлении в организм все больших доз алкоголя начинают угнетаться и подкорковые центры.

8 Б. С. Братусь

Привлекательно ли для человека подобное психо­физиологическое состояние, эта, по остроумному заме­чанию психолога М. П. Нилина, игра на аварийных системах организма? Можно лишь этим объяснить субъективную тягу к алкоголю? Очевидно, нет. Посте­пенно появляющаяся и могущая нарастать привлека­тельность алкогольного опьянения кроется, на наш взгляд, в той по большей части неосознанной, психо­логической мотивации обращения к вину, в тех жела­ниях и потребностях, которые человек пытается удов­летворить с его помощью.

Наиболее частым является здесь желание повесе­литься, создать приподнятое настроение на свадьбе, дне рождения, встрече друзей, т. е. в случаях, в кото­рых традиции винопития особенно прочны *. Обычно праздника ждут, к нему заранее готовятся, определен­ным образом настраивают себя, принаряжаются, что само по себе создает ту атмосферу, которая и без вина делает человека возбужденным, приподнятым, радост­ным. Последующее принятие алкоголя, изменяя со­стояние организма и нервной системы, создает лишь необычный психофизиологический фон, на который мощно проецируются психологические ожидания, вся предшествующая психологическая подготовка к дан­ному событию. Для самого же человека этот механизм остается неосознанным, скрытым, что и порождает общепринятое представление об особых свойствах ал­коголя.

Силу психологической проекции можно усмотреть не только в употреблении алкоголя (как, впрочем, и некоторых других наркотических веществ). Сходные механизмы выявляются, в частности, в многочислен­ных опытах с плацебо. Обычно они состоят в следую­щем. Некоторой однородной группе больных дается якобы одно и то же лекарство; на самом деле одной части больных дается действительно медицинский пре­парат, а другой — плацебо, «пустышка», т. е. таблет­ка, порошок такого же вида и вкуса, как соответствую-

* Прочность субъективной связи в восприятии многих вина и веселья очевидна. Это нашло отражение и в обыденном языке: о под­выпившем человеке говорят: «идет навеселе»; в словаре народных говоров Архангельской области прямо указывается, что одно из зна­чений слова «веселое» — пьянящее, хмельное, спиртное, а в качестве примеров приводятся обиходные фразы: «Веселого не выпьете у меня? Веселого выпейте немного (водки)...»

щее лекарство, но приготовленные из нейтрального, индифферентного для организма вещества. Как пра­вило, эффекты действия в той и другой группе боль­ных оказываются сходными. Причем, что важно, сход­ство эффектов значительно увеличивается, если боль­ные активно общаются друг с другом, делятся соот­ветствующими «симптомами» и т.п.'Вообще терапев­тический эффект лекарств неотделим от самовнушения, от множества неосознаваемых тенденций. Так, трудно­доступное и дорогостоящее лекарство действует всегда эффективнее, нежели общедоступное; одно и то же средство окажет разное действие в зависимости от того, кем оно будет прописано — авторитетным спе­циалистом или рядовым врачом.

Приведенные соображения, однако, служат лишь косвенным доказательством нашей гипотезы о психо­логических механизмах действия алкоголя. Для того чтобы получить подтверждения более прямые, необхо­дим был эксперимент, построенный, например, по сле­дующему плану. В одном случае ввести в организм алкоголь, не предупреждая человека об этом, в дру­гом — заранее сообщить о том, что будет введен имен­но алкоголь. Если эйфоризирующий эффект действи­тельно присущ действию алкоголя, то в первом и во втором случае не только физиологическая, но и пове­денческая, эмоциональная реакции должны совпадать или по крайней мере быть сходными, однопорядко­выми. Если же важную специфическую роль играет проекция психологического ожидания на психофизио­логический фон опьянения, то поведенческие реакции должны быть существенно различными.

Такой опыт удалось провести П. И. Сидорову³. Необходимость углубленной оценки состояния функ­ции печени и почек с помощью инфракрасной термо-графии заставляла в ряде случаев прибегать к этано-ловым нагрузкам (внутривенному введению 33°-ного алкоголя). При этом для проверки высказанной выше гипотезы в одних случаях испытуемые предупрежда­лись о характере инъекции, а в других она подавалась как «функциональная нагрузка». При подобном «ано­нимном» введении алкоголя через некоторое время появлялись жалобы на легкое возбуждение, повыше­ние тонуса, сменяемые последующей релаксацией и сонливостью. Тем самым демонстрировалось как бы прямое отражение соответствующих физиологических

8*

реакций, однако, что для нас принципиально важно, какого-либо отчетливого личностного, поведенческого компонента при этом не выявилось. Другая картина наблюдалась, когда заранее предупреждали о харак­тере инъекции. В этом случае в тесной зависимости от «алкогольного анамнеза», привычек и стиля алкого­лизации могли наблюдаться соответствующие эмоцио­нальные реакции: оживление, шуточки, комментарии — словом, демонстрировалась достаточно типичная по­веденческая и речевая картина опьянения. ^?

Можно привести и другие данные, подтверждаю­щие гипотезу о существовании психологической проек­ции. Так, анализ агрессивности пьяных, проведенный Д. Рохсеноу и Г. Малатом, показал, что она является не прямым результатом приема алкоголя, а следствием общепринятого представления о том, что после такого приема поведение, выходящее из обычных социаль­ных установок, извинительно. Существуют сведения об особой роли проекции, касающиеся и иных форм нар­комании. Если, например, человек выкурит сигареты с гашишем, не зная об их содержимом, то он может вовсе не почувствовать того, что обычно называют эйфорией, а лишь ряд измененных ощущений — нару­шения восприятия пространства, объема, цвета и т. п. «Испытывается любопытство, видится забавность про­исходящего и одновременно — недоумение и ожида­ние, что произойдет нечто угрожающее, скорее здо­ровью, чем личности. Эти чувства, вероятно, во време­ни совпадают с соматовегетативными проявлениями интоксикации (тахикардией, подъемом кровяного дав­ления)...» В то же время «у лиц, курящих гашиш впер­вые, но знающих об этом и ожидающих наркотиче­ского эффекта, картина опьянения иная. Она более красочна и эмоционально насыщена» ⁴. Подобные наб­людения приводят иногда даже к крайнему мнению, что наркотики лишь повод для свободной игры вообра­жения.

Дата добавления: 2014-11-07