Учебное пособие по общей психологии 3 страница

В сознании исследователя решаемая им проблема выступает в качестве локальной, конкретной, непосредственно предметной, апостериорной, требующей эмпирического изучения. Он имеет дело с объектами, доступными экспериментальному воздействию и наблюдению. Он фиксирует и анализирует реакции нервного субстрата сенсорные, двигательные или вербальные реакции своих испытуемых и т. д. Из этой эмпирической “руды” он извлекает данные для решения активирующей его ум исследовательской задачи. Но этот ум способен действовать только потому, что вооружен категориальным аппаратом, который, в отличие от решаемой специальной, частной проблемы, не локален, а глобален, не апостериорен, а априорен. Он априорен не в кантовском смысле как изначально присущая интеллекту форма. Об его априорности можно говорить лишь в том смысле, что для отдельных умов он выступает в качестве структуры, которая из их личного опыта неизвлекаема, хотя без нее этот опыт невозможен. Но, как мы уже знаем, за этой структурой стоит исторический опыт многих предшествующих поколений исследователей, весь филогенез научного познания.

“Орудийный” характер категории не может быть раскрыт, если рассматривать ее изолированно, “в себе”, безотносительно к системе других категорий, принципов и проблем. Невозможно мыслить психическую реальность над одной категорией, (например, образа или действия).

Реальность дана познающему уму только сквозь целостный “хрусталик” категориального аппарата. Поскольку, однако, этот “хрусталик” представляет собой развивающийся орган, от характера его “преломляющих сред” зависит восприятие мира психических явлений, ориентация и работа в нем. Хотя ни один из компонентов категориального аппарата не способен функционировать независимо от других, в деятельности отдельного конкретного исследования может возникнуть (в силу своеобразия онтогенеза творчества ученого и специфики разрабатываемой проблемы) обостренная чувствительность к определенным аспектам психической реальности. Сосредоточенность на этих аспектах ведет к тому, что с наибольшей энергией актуализируется один из компонентов (блоков) категориального аппарата. Это влечет за собой в случае успешного продвижения в предмете более интенсивное развитие именно данного блока, приобретающего в результате новое содержание.

Уровень функционирования других блоков может при этом оставаться прежним. Но из того, что он не претерпевает существенных изменений, отнюдь не следует, будто другие категории, сопряженные со ставшей в структуре данной концепции сверхценной, отпадают и не имеют сколько-нибудь существенного значения для ее своеобразия и дальнейшего развития.

Обращаясь к психологии того периода, когда научно-категориальный аппарат уже сформировался, можно заметить, что структурирование различных блоков этого аппарата происходило весьма неравномерно. Так, категория мотива получила гипертрофированное развитие в учении Фрейда.

Вокруг нее центрировались все основные теоретические конструкции этого учения, отбирались эмпирические феномены (касающиеся неосознаваемой аффективной сферы личности, психического развития, процессов творчества и пр.).

Означает ли это, что в категориальном “профиле” мышления Фрейда и его последователей не было представлено ничего, кроме категории мотивации? Отнюдь нет. Мыслить психическое под одной категорией, как уже отмечалось, в принципе невозможно, так же как, например, мыслить, если взять уровень философских категорий, категорию движения отрешенно от категорий пространства и времени. Конечно, в целях философского анализа рефлексирующий ум вправе выбрать в качестве отдельной от других проблему времени или проблему пространства и подвергнуть ее специальному, углубленному разбору. Но в реальной работе исследователя пространственно-временных объектов эти объекты постигаются не иначе как посредством всей системы категорий в качестве особой органичной целостности.

Интегральность этой системы присуща не только философским, но и конкретно-научным категориям. И в этом случае мысль оперирует целостным категориальным аппаратом, выпадение любого из блоков которого делает невозможным его функционирование, иначе говоря, научное исследование. Другой вопрос - каково качество различных блоков, насколько адекватно в них преломляется и посредством их изучается реальность. Из того, например, факта, что в теории Фрейда на первый план выступили мотивационные детерминанты поведения как неосознаваемые регуляторы психодинамики, отнюдь не следует, будто в изображенной в этой теории картине психической реальности в целом не было никаких иных категориальных характеристик. В этой картине были представлены и не могли не быть представлены другие категориальные регулятивы психологического познания. Она предполагала поэтому определенную категориальную интерпретацию не только мотива, но также и образа (чувственного и умственного), процесса общения между людьми (категория психосоциального отношения), движений и речевых актов (категория действия). Дело только в том, что если применительно к категории мотива (а затем личности) фрейдизм выдвинул новые проблемы и подходы, то образ, общение, действие в качестве интегральных компонентов категориального аппарата психологии обогатились в процессе развития этого направления существенно новым содержанием лишь в той степени, в какой они зависят от категории мотивации, развитие которой составило важное достижение психоанализа.

Категориальный аппарат науки развивается только благодаря тому, что ассимилирует достигнутое в сфере теоретических исследований. Вместе с тем язык теорий отличается от языка категориального, поскольку первый является “знаниевым” (передающим знание об объектах реальности), второй - деятельностным (указывающим на установки и принципы, организующие процесс производства знания). Так, теоретические воззрения на рефлекс не следует идентифицировать с категорией рефлекса, как одной из инвариант организации процесса исследования поведения. В частности, ни одно из теоретических положений Декарта о механизме рефлекторного поведения (ни положение относительно “животных духов”, которые проносятся по нервным трубкам в желудочки мозга, ни положение о ““шишковидной” железе, где “контачат” телесная и духовная субстанции, ни другие соображения об устройстве и функциях нервной системы) не выдержало испытания времени. Категория же рефлекса, зародившаяся в декартовом учении, направила всю последующую работу в этой области. Представление Сеченова об обособлении нервных путей как основе построения новых форм поведения было умозрительной теоретической схемой. Однако по своему категориальному смыслу оно было важным нововведением, существенно обогатившим категорию действия тем, что внедрило в строй научного мышления признак его адаптируемости и перестраиваемости (без обращения к дополнительному психическому агенту, вмешательство которого считалось прежде необходимым, чтобы придать неизменным рефлекторным дугам новую формулу). Именно указанное положение предвосхитило Павловский условный рефлекс, став категориальным организатором исследований в этой области.

Переход из “знаниевого” плана анализа науки в деятельностный требует рассматривать категории не только с точки зрения их предметного содержания. Они действуют в мышлении лишь тогда, когда “обслуживают” проблемные ситуации, решаемые исходя из объяснительных принципов. Поэтому категориальный аппарат конкретной науки построен не из “чистых” категорий самих по себе. Он является столько же категориальным, сколько объяснительным и проблемным.

Имя категориального ему присвоено условно, с тем чтобы подчеркнуть, что в категориях концентрируются те главные достижения процесса исследований данной объективной сферы, благодаря которым становится возможным ее дальнейшее познание.

Роль организатора и регулятора этого процесса категории способны играть только в силу своей сопряженности с объяснительными принципами, придающими им рабочий характер.

Научное знание не ограничивается описанием и классификацией феноменов. Категории, отображая большие разряды явлений, фиксируют различие между ними и вместе с тем вскрывают их своеобразие не иначе как на основе определенных приемов или способов их объяснения. Так как эти способы действительны для любой, исследуемой области, они могут рассматриваться безотносительно к категориям. Но последние приобретают свой строй и смысл в зависимости от воплощенных в них объяснительных принципов.

Среди объяснительных принципов выделяются три: детерминизма, системности, развития. Они связаны между собой столь же нераздельно, как категории. Уже отмечалось, что под детерминизмом следует понимать зависимость явления от производящих его факторов. Что касается принципа системности, то он предполагает, что явление получает адекватное объяснение лишь тогда, когда оно рассматривается в качестве представляющего собой органичную часть определенным образом организованного комплекса, отграниченного от других комплексов и находящегося с ними в специфических отношениях. Еще один принцип - принцип развития - предполагает изучение явления с точки зрения того, как известное явление возникло, “какие главные этапы в своем развитии это явление проходило и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь”.

Эти общие объяснительные принципы не оставались на протяжении многовековой истории психологического познания неизменными. Каждый из них (а точнее, они совместно) претерпели ряд преобразований, от которых зависело также и обогащение конкретно-научных категорий, новым содержанием. Масштабы преобразований были различны.

Может быть выделено несколько крупных исторических периодов, отделяемых один от другого воистину революционными изменениями в системе объяснительных принципов и тем самым в структуре категорий и проблем. Применительно к изменениям в строе психологического познания при переходе от средневековья к новому времени радикальные сдвиги испытывает понимание детерминации человеческого поведения, его системного характера и развития. В отличие от предшествующего периода, детерминизм идентифицируется с той трактовкой причинности, какую утвердила новая механика, избавившаяся от “скрытых качеств”, которыми наделяла материальные тела прежняя физика, от предполагаемой имманентной устремленности этих вещей к целям и др.

Складывается механодетерминистская трактовка поведения всех тел, в том числе и органических. Сам по себе детерминизм еще не означает системности. Он может идентифицироваться с представлением о каузальном взаимодействии дискретных частиц. Именно такой подход восторжествовал в ту эпоху в учении о физической природе. Применительно же к телам органическим системность (обусловившая такие выдающиеся достижения науки, как открытие кровообращения и рефлекторной природы поведения) утвердилась, когда за образец была принята механически организованная система (машина). Что касается третьего принципа-развития, то в эру механодетерминизма развитие сводилось к усложнению исходных, далее неразложимых компонентов. На этих принципах в течение двух веков базировались все основные естественнонаучные концепции поведения: рефлекторная теория (воплотившая принцип машинообразности поведения), причинная теория ощущений (согласно которой ощущение-это эффект воздействия стимула на материальное тело), ассоциативная теория, объяснявшая развитие психики на основе механического закона ассоциации сенсорных данных.

В середине XIX в. весь комплекс этих объяснительных принципов претерпевает радикальные изменения. Механический детерминизм уступает место биологическому. Система означает уже не конструкцию типа машины, а способный к саморегуляции и адаптации организм. Развитие мыслится по эволюционно-биологическому типу. Соответственно преобразуются все прежние воззрения на рефлекс, процесс сенсорного познания, генезис ассоциативных структур и т. д.

Преобразования же эти, в свою очередь, захватывая теоретический и эмпирический состав науки, порождали новые концепции, идеи и открытия...

“Ядерную” триаду категорий психологии составляет образ, действие и мотив. Образ-это воспроизведение внешнего объекта в “ткани” психической организации (имеющей телесную основу). Это как бы “слепок” с объекта, выступающий либо в сенсорной, либо в идеализированной форме. Во втором случае перед нами умственный образ. Действие-это исходящий от его производителя акт, который изменяет соответственно определенному плану сложившуюся ситуацию. Мотив представляет собой побуждение к действию, придающее ему направленность, избирательность, напряженность. Сравним в качестве иллюстрации к положению о зависимости “сетки” категорий от характера объяснительных принципов особенности этой сетки в рассмотренные, выше два исторических периода (господства механодетерминизма, а затем биодетерминизма). Сперва образ понимался по типу физического эффекта, производимого одним движущимся телом в воспринимающем его воздействия другом, действие (в пределах детерминистского воззрения) уподоблялось работе машинного устройства, мотив (опять-таки в пределах естественнонаучного подхода) под именем страсти или аффекта также трактовался как отражение пертурбаций в организме, вызванных внешними влияниями.

С переходом к био-, а затем психодетерминизму картина изменилась. Весь категориальный состав психологического мышления приобрел новое содержание. Образ выступил не только как результат внешних влияний, но также как средство, которое “вылавливает” в среде сведения, пригодные для успешного выживания системы.

Действие приобрело характер лабильного и служащего этим же целям. Столь же радикально изменяется и категория мотива. И он рассматривается в контексте активного обслуживания нужд системы, притом не только индивида, но и вида в целом (отсюда учение об инстинктах, об аффектах у человека как рудиментах некогда полезных реакций и т. д.). Новое категориальное оснащение психологической мысли (обусловленное преобразованием объяснительных принципов) запечатлело результат изучения проблем, справиться с которыми призван аппарат познания.

Как известно, работе мысли присуща вопросно-ответная форма. Не видя “за таблицей категорий” проблем, мы бессильны понять ее смысл и содержание. В этом случае таблица выглядит как помещенный в конце учебника список решений неизвестных нам задач.

Содержание категории раскрывается лишь тогда, когда известны вопросы, в попытках решений которых она возникает, и в ней “отстаивается” все то, что обеспечивает ее дальнейшую продуктивную работу. При взгляде на развитие психологии с “птичьего полета” можно было бы сказать, что перед взором исследователя науки выступают большие, глобальные проблемы - такие, как психофизиологическая (прежде ее было принято называть проблемой души и тела), т. е. касающаяся отношений между двумя уровнями жизненных функций - чисто соматических и собственно психических, или другая не менее сложная проблема отношений психики к отображаемым внешним объектам. Ее можно было бы назвать психогностической (от греч. “гнозис” - познание). Вопрос о познавательной ценности тех психологических продуктов, которые порождаются мозгом, об их способности передавать достоверную информацию о мире - одна из кардинальных загадок, над которыми с древнейших времен бьется человеческий ум. Известна его философская значимость. Природа наших представлений и понятий, степень их адекватности реальности, отграничение истинного знания от иллюзий и т. п. с древнейших времен изучались в контексте логико-философского анализа. С развитием психологии рассмотрение этих вопросов перешло в конкретно-научный, эмпирический план.

Проблема соответствия умственных продуктов их независимым от деятельности сознания объектам, равно как и ценность сенсорного, материала, служащего источником более сложных интеллектуальных форм, неизменно, остается важнейшей для научной психологии, для ее конкретных разработок(а не только для философской рефлексии). Другая крупная проблема возникает в связи с необходимостью постичь отношение психики человека к ее социальным детерминантам (психосоциальная проблема).

Эти большие проблемы преобразуются в практике исследовательского труда в более частные и специальные, касающиеся конкретных форм детерминации отдельных разрядов психических явлений. Если использовать для иллюстрации зависимости движений конкретно-научной мысли от пересечения проблемных полей, хорошо знакомое нам учение Сеченова о центральном торможении, то оно выступает обусловленным своеобразием таких категориальных проблем, как психофизиологическая, психогностическая, психосоциальная. В ракурсе психофизиологической проблемы оно предполагало открытие нейросубстрата тормозных влияний. Для психогностической проблемы оно имело значение механизма, объясняющего превращение реального внешнего действия в свернутое внутреннее, приобретающее характер мысли (последняя же, конечно, непременно предполагает познавательное отношение к своему объекту) В контексте психосоциальной проблемы открытие тормозных центров выступило как условие формирования волевой личности, решающим признаком поведения которой является неотвратимое следование нравственным нормам, социальная природа которых очевидна.

Так, глобальные проблемы психологии преобразовались в локальные, решаемые посредством блока категорий (в приведенном примере действие-образ-мотив). Этот блок переходит из виртуального состояния в актуальное только тогда, когда субъект творчества оказывается в проблемной ситуации, с которой он способен справиться не иначе как посредством категориального аппарата. Здесь наблюдается нечто подобное формам языка (его инвариантным грамматическим структурам), которые актуализируются только в ситуациях высказываний. Проходя через необозримое множество подобных ситуаций, язык становится историческим феноменом. Его формы изменяются, перестраиваются, обогащаются.

Равным образом в процессе решения проблем происходят сдвиги в категориях психологического познания как в его содержательных формах. Мы видим, что категории являются своего рода “инструментами”, “орудиями”, позволяющими обрабатывать психологические объекты, извлекать из них новое содержание. В процессе обработки они сами трансформируются под давлением необходимости отразить свойства этих объектов, более адекватно, чем в прежний момент движения мысли.

Будучи представлены в теоретико-эмпирическом составе науки, категории не существуют независимо от него и не выступают в качестве объекта рефлексии ученого, поглощенного решением конкретной предметной задачи (разработкой концепции, охватывающей определенный круг явлений, ее экспериментальной проверкой, фиксацией результатов наблюдений и т. п.). Решая эту задачу, ученый формулирует ее на теоретическом языке.

Когда, например, Гербарт говорил о динамике представлений, Гельмгольц - о бессознательных умозаключениях. Бен - о пробах и ошибках, Сеченов - о рефлексно-образном психологическом процессе, Вундт - об апперцепции, Брентано - об интенциональном акте сознания. Джемс - об идеомоторном акте и т. д., то за всеми приведенными терминами стояли различные комплексы теоретических представлений. Но при всех расхождениях между исследователями за этими комплексами “работала” категория психического действия, отображающая один из неотъемлемых компонентов психической реальности. Уровень и степень адекватности отображения этой реальности были различны. Но это уже другой вопрос. Нас же здесь интересует инвариантное в составе знания, накопление некоторых неформализуемых признаков, которые при огромном разнообразии концепций входят в структуру коллективного научного разума. Если бы этой инварианты, добытой усилиями научного сообщества на протяжении многих поколений, не сложилось, мы оказались бы в царстве анархии. Один исследователь не мог бы понять другого. Не существовало бы точки, где их мысли соприкоснулись. Наука перестала бы быть “всеобщим трудом”.. Нечего было бы передавать по эстафете. Достижения каждого пропадали бы с ним бесследно. Но исторический опыт говорит о другом.

При разноголосице теорий, которая, быть может, нигде не принимала столь упорный характер, как в психологии, в этой науке возникали продуктивные диалоги, в столкновении точек зрения проявлялись новые идеи, накапливалось позитивное знание, менялось общее представление о психической, организации человека.

Это было бы невозможно, если бы автор одной теории не понимал другого, не мог бы, встав на его точку зрения, перевести его суждения, высказанные на языке чуждой ему теории, на собственный язык. Выходит, что, хотя они и говорили на разных языках, хотя и придерживались различной интерпретации фактов, в их интеллектуальном устройстве имелись некоторые общие устойчивые точки. Ими и являлись компоненты категориального аппарата. Этот аппарат, подобно строю языка, - анонимен. Мы называем поименно авторов теорий. Можно, например, перечислить - от Декарта до Павлова - авторов теорий, рефлекса. Но к категории рефлекса не может быть “припечатано” ни одно имя, сколь велико бы оно ни было.

Центральное торможение в память об его открывателе назвали сеченовским. Но категориальное знание о нервном процессе (обогащенное этим открытием) вырабатывается множеством исследователей, ни один из которых - как значителен бы ни был его вклад - не имеет оснований претендовать на авторство.

Если мы и называем целые периоды в развитии какого-либо объяснительного принципа (например, детерминизма) именами отдельных героев драмы познания - Аристотеля, Декарта, Дарвина, Сеченова, то делаем это не для того, чтобы отнести категориальное богатство эпохи за счет выдающейся фигуры, для которой все остальное служило фоном, но с единственной целью - отграничить одну эпоху от другой.

Для выбора именно данной исторической фигуры в качестве символизирующей целый период (сотворенный в действительности множеством умов) имеются веские основания в составе и характере ее личных достижений.

Категориальный аппарат - развивающийся орган. В его общем развитии выделяются определенные стадии, или периоды. Сменяя друг друга, они образуют своего рода категориальную “карту”, или “шкалу”. Ориентируясь на нее, мы можем теперь приступить к нашей главной задаче: нанести на “карту” то научное событие, значение и место которого в развитии научно-психологического познания надлежит определить.

Сложность оценки научного достижения обусловлена многими факторами. Очевидно, что она не может быть сколько-нибудь адекватной, если достижение рассматривается само по себе, изолированно от динамичного, исторически развивающегося контекста, вне которого невозможно определить характер сдвига, произведенного им в наличном запасе знаний, степень новизны и влияния на последующий ход событий в науке.

Одно из преимуществ категориальной, “шкалы” в том, что она позволяет наметить точку отсчета для диагностики уровня продвинутости в проблеме, масштабности сдвига в категориальном аппарате. Поскольку “шкала” фиксирует инвариантное во всем многообразии теорий, она дает основание локализовать каждую из теорий в независимости от этого многообразия системе координат. Если, например, в качестве исходного инвариантного признака принимается принцип детерминизма, то, зная шкалу основных уровней развития этого принципа, мы относим конкретную концепцию к одному из указанных уровней и тем самым выясняем ее продвинутость сравнительно с другими концепциями, трактующими данную область явлений.

Если, например, речь идет о таким ключевом для любой трактовки поведения понятии, как рефлекс, то недостаточно определить его как закономерный, опосредствованный нервными центрами ответ организма на внешнее воздействие, ибо любой из терминов этого определения имеет множество исторических различных “слоев”. Под “внешним воздействием”, “нервными центрами”, “ответной реакцией”, “закономерной связью” и т. д. понималось - от эпохи к эпохе -существенно различное.

Представляя основные периоды в развитии мировой психологической мысли в качестве своего рода “лестницы” категориальных структур, мы приобретаем возможность выяснить, какую из ступеней репрезентирует данная теоретическая или эмпирическая конструкция.

Конечно, время течет “по календарю”. Но насыщенность этого времени событиями (в нашем случае научными событиями) неоднородна. Имеются периоды особо интенсивной работы мысли. В. И. Вернадский называл их эпохами “взрывов научного творчества”.

Одна из подобных эпох падает на середину прошлого века. Тогда чуть ли не каждое десятилетие в развитии научно - категориального аппарата познания организма и его функций происходили радикальные сдвиги. Глобальные преобразования, которые испытывал общий строй научного мышления, отражались на всех компонентах категориального аппарата. Эти компоненты развивались неравномерно. Тем самым осложняется “дифференциальная диагностика” уровня, на котором функционировали в мышлении отдельных исследователей интересующие нас понятия.

Между тем только благодаря подобной “дифференциальной диагностике” можно выяснить истинную цену вклада конкретного ученого в изменчивый запас научных знаний. Следует ограничить операцию определения понятия, исходя из правил формальной логики, от его определения по категориальной “шкале”. Во втором случае мы имеем дело с особой формой логического анализа, которую с целью обособления ее от других его форм назовем анализом, основанным на схемах логики, развития науки.

Термин “логика”, как известно, многозначен. Но как ни расходятся воззрения на логические основания познания, под ними неизменно имеются в виду формы и структуры мышления, а не его содержательные характеристики.

Структуры, которые мы до сих пор рассматривали, отличаются от всеобщих логических форм и операций. Мы назвали их конкретно-научными категориальными схемами (или “сетками”). Оказавшись в пределах одной из них, исследовательский ум движется по присущему ей категориальному контуру с неотвратимостью, подобной выполнению предписаний грамматики или логики. Это можно оценить как еще один голос в пользу присвоения рассматриваемым здесь особенностям научного поиска имени логики.

Так, с переходом к механодетерминизму единственно логичным стало такое объяснение жизненных функций организма, которое следовало принципам новой неаристотелевской (галилеевской) физики. Относить тело к разряду одушевленных (биологических) на том основании, что его регулятором служит душа, было теперь алогично. Не в смысле отступления от правил построения силлогизма, а в смысле разрушения критериев, утвержденных новой категориальной схемой. Здесь отчетливо выступает различие между логикой традиционно-философской и категориально - научной. Вряд ли великий систематизатор первой - Аристотель - мог заслужить упрек в отступлении от сформулированных им общелогических постулатов. Но эти постулаты охватывали столь абстрактную прослойку интеллектуальной активности, что являлись совершенно безразличными для выработки более прогрессивных, чем в античную эпоху, принципов и приемов научного объяснения природы. Применительно к предметному, уровню этого объяснения (а не к уровню формально-логических операций.) развитие научного познания - не только его содержания, но и структур - существенно продвинулось именно потому, что преодолело аристотелевское воззрение на физический мир и человеческий организм. Говоря об этом воззрении, мы имеем под ним в виду не сами по себе представления о познанных феноменах, хотя бы и во всей их совокупности, а те общие свойства мышления, которые приобрели (в силу своей инвариантности и регулятивности) научно-категориальный характер.

За трактовкой ощущений, образов фантазии, влечений, ассоциаций, аффектов, умственных процессов и т. д. действовали общие объяснительные принципы, благодаря которым психологический разум эпохи античности только и мог упорядочить, поставить явления в закономерную связь, соединить “начала и концы” знания. С триумфом новой категориальной схемы, сменившей античную, утратили свое значение не прежние правила логического вывода, а категориальные регулятивы. Их сменили новые схемы, имевшие для исследователей новой формации такую же принудительную силу, как и запечатленные Аристотелем правила силлогизма.

Сказанное свидетельствует о существенном различии между двумя направлениями рефлексии о строении мысли - формально- логическом и предметно-логическом. Имеется, однако, особый план рассмотрения того направления движения знания, которое названо предметно-логическим. Этот план обусловлен историческим характером развития предмета науки, изменения его категориальных оснований. Выявляется определенная закономерность в переходе от одной стадии к другой. И в этом смысле принято говорить о логике развития науки, в частности, психологии как науки. Мы имели возможность убедиться в том, что формирование ее предмета прошло ряд “филогенетических” ступеней, частично воспроизведенных в онтогенезе сеченовского творчества. Момент необходимости, закономерности в этих переходах и воспроизведениях оправдывает до известной степени применение термина “логическое” к движению мысли уже не в пределах какой- либо одной, из стадий с присущими ей формами (например, в отношении стадии механодетерминизма), а в ряду трансформаций интеллектуальных структур, где одна категориальная сетка переходит в другую с неотвратимостью, напоминающей построение мысли по канонам логики, когда из одного суждения следует другое. Этот процесс совершается объективно, безотносительно к своеобразию путей, избираемых творческой личностью. Истинное знание, воспроизводя реальность, не зависит в своем предметном содержании от индивидуального субъекта. Но от него не зависит и движение знания - переход от одной истины к другой, если рассматривать этот переход в “выпрямленном”, очищенном от превратностей, с которыми сопряжен любой, творческий поиск, виде. Закономерность такого перехода и есть логика развития науки. Приняв в качестве форм этой логики научно-категориальные структуры, мы можем представить развитие психологической мысли как их независимое от бесчисленных частных вариаций (отдельных концепций, идей, открытий) преобразование. Мы абстрагируемся от этих вариаций, чтобы преодолеть видимость хаотического скопления событий и постичь общую закономерность, благодаря которой просвечивают связующие их нити. Эти нити вплетаются в категориальную “сетку” познавательного аппарата отдельного исследователя. Тем самым логика развития науки определяет направление и содержание его видения реальности...

Дата добавления: 2014-10-15