Поразительно легковерны

Люди

Тема 7

Нет на Земле более легковерного существа, чем человек. Представьте себе, сколько писали, скажем, о снежном человеке (йети). Даже отправляли специальные экспедиции. Нет, не нашли никаких следов. Рекламная статья называлась «Прощай, Снежный человек!» Все, тема закрыта. Как бы не так... Стоит вам сообщить о новом загадочном следе в горах, и снова воскреснет забытая тема. Или, допустим, чудовище Лох-Несса. 37-летний менеджер из шотландского городка Камингстоун решил продавать воду из легендарного озера. Кому нужна вода, если чудовища так и не нашли? А менеджер обеспечил себе бурное рекламное восхождение.

— Как вам пришла в голову такая идея? — спрашивает журналист.

А тот отвечает:

— Год назад я переехал из Лондона в город Камингстоун, что в 15 милях от озера Лох-Несс. Места здесь неописуемой красоты, да и маленький городишко в окрестности — живая легенда. Сначала я набрал воды из озера по просьбе своей подруги из США — она очень интересуется историей Шотландии. Потом еще несколько друзей попросили меня прислать им бутылочки с водой. А месяц назад бизнес пошел...

Легковерие, как и глупость, заявляет о себе в деталях. Однако такая очаровательная подробность при кажущейся частности неожиданно оказывается миропониманием. Она стягивает к себе все многообразие смыслов и заставляет мир вибрировать в унисон с ним. Этому учил нас Эразм Роттердамский (1469—1536). И мы теперь знаем, что различие между умом и тупостью, по сути дела, чисто стилистическое... Мудрец говорит: «Не исключено...» Умалишенец откликается: «Однозначно», «Совершенно понятно».

Не будь глупостей, мир стал бы тоскливым и печальным. Ведь это они веселят усталую душу, глубже всяких экзистенциалов обнажают абсурдность человеческого существования и позволяют разуму услышать за бредом морзянку мысли. Вот, скажем, некая преуспевающая дама в порядке рекламы заявляет в газете, что с помощью колдовства способна за двести долларов вернуть брошенной жене ее заблудшего мужа. А уж коли хотите заполучить себе в спутники какого-нибудь красавца, это по прейскуранту много дороже...

И сразу хочется спросить: куда смотрят все защитники прав человека? Разве это не посягательство, коли мне, без предварительного консенсуса, хотят всучить сиволапую и конопатую. А уж наши думцы тут как тут. Они немедленно создали какую-то комиссию по отделению от науки прилипшей к ней лженауки. Может быть, предоставить это занятие научному сообществу? Куда там...

Тупость немедленно надевает на себя мантию и даже начинает рекламировать себя. Уже поговаривают о четко обозначенных критериях, о радикальном искоренении наивной и полоротой рекламы. И тут хочется вместе с бабушкой из фильма «Доживем до понедельника» всплеснуть руками: «Неужели обозначат?» Можно не сомневаться: с подобной ретивостью найдут и продажную девку империализма, и сумбур вместо музыки, и блудливость в облике монашки... Однозначно отряхнем прах с ног науки, которая сама по себе находится у нас в стране в клиническом состоянии.

Мудрость, наставлял нас древнегреческий бог Аполлон, в гармонии мысли, в чувстве меры... Между тем нас поразил вирус одержимости, идол перекошенности. Среди нас в порядке рекламы появляются наследные принцы, потомки царских династий, величайшие мудрецы всех народов и времен.

Допустим, школа изнывает от дебилизации просвещения. Выход? Он прост, как рекламный слоган. Школа объявляет себя лицеем, гимназией, колледжем и параноидально настаивает на этом. Как должен вести себя в этой ситуации педагогический институт, где куются кадры? Он немедленно провозглашает себя университетом. Куда же податься бедному университету? Назваться академией...

Когда меняется вывеска, каждый, как и принц, Гамлет, мечтает о служебном повышении. Доцент автоматически трансформируется в лауреата Нобелевской премии. Генерал оказывается генералиссимусом, а генералиссимус — наполеониумом... Ужасно хочется взглянуть в безумные глаза того пиарщика, который первым начал эти гениальные преобразования. Вы только подумайте: каждый священник становится патриархом. Что касается патриарха, то он без проволочек зачисляется на должность оклада Всевышнего. И вот, сообщают газеты, некий подвыпивший патриарх, тыча пальцем в небо, кричит: «Я-то патриарх, а ты кто?»

Неистощима фантазия неврастеника. Можно выпускника средней школы именовать профессором, студента — Буддой Просветленным, а начинающего литератора назвать Рабиндранатом Тагором.

Чарльз Ренни Макинтош, «Стул», 1900 г.

Оценивая величие Фрейда, Э. Фромм писал о том, что каждый человек живет в напряженном искании истины. Это и учитывал, 3. Фрейд. Фромм же неоднократно повторял, что истина спасает и лечит. Такова древняя мудрость. В самом деле, поиск истины является глубокой, обостренной потребностью человека. Пациент приходит к врачу, и вместе они блуждают по закоулкам памяти, в глубинах бессознательного, чтобы обнаружить спрятанное, погребенное там. При этом, открывая тайное, человек нередко испытывает потрясение, мучительное и болезненное. Еще бы — порою в ярусах бессознательного таятся вытесненные драматические воспоминания, глубоко травмирующие душу человека. Так надо ли пробуждать эти воспоминания? Стоит ли заставлять пациента переживать заново былые жизненные катаклизмы, детские обиды, мучительно болезненные впечатления? Пусть себе лежат на дне души, никем не потревоженные, забытые... Однако из психоанализа известно нечто поразительное. Не лежат, оказывается, былые обиды на дне души — позабытые и безвредные, но тайно управляют делами и судьбой человека. И напротив! Как только луч разума касается этих давних душевных травм, внутренний мир человека преображается. Так начинается исцеление...

Но действительно ли искание истины вполне очевидная потребность человека? Рекламный опыт убеждает Нас: правда вовсе не вожделенна для людей. Напротив, многих устраивает иллюзия, греза, фантом. Вот и А.С. Пушкин: «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!» Вот именно, сам же и тянется к обману.

Массовые психозы

Почти за год до начала Второй мировой войны американский режиссер и актер О. Уэллс (1915—1985) решил подготовить радиоспектакль по роману Г. Уэллса «Война миров». Стремясь к репортажной форме изложения событий, которая, по мнению режиссера, подчеркивала динамизм происшествия, он перенес действие в США и несколько изменил его. Режиссер вовсе не рассчитывал на готовность публики перепутать реальные и вымышленные факты. Инспирация ужаса не входила в его намерения. Однако, когда 1 октября 1938 г. радиопостановка прозвучала в эфире, тысячи слушателей восприняли передачу за сообщение о событиях, якобы имевших место в реальности. Около миллиона человек кинулись вон из Нью-Йорка. Дороги немедленно заполнились беженцами.

Драматург и актеры намеревались развлечь слушателей невероятным рассказом. К великому изумлению участников передачи оказалось, что в их инсценировку о нашествии с Марса поверили тысячи американцев. В течение нескольких часов население страны было убеждено, что ужасные чудовища, вооруженные смертоносными лучами, действительно разрушают оборонительные укрепления США, что от них нет никакого спасения, что близится конец света.

На следующее утро газеты писали о «гигантской волне ужаса», сокрушившей нацию. Стало ясно, что паника охватила, чуть ли не всю страну. Председатель Федерального комитета по радиовещанию назвал эту передачу «достойной сожаления».

Но что же было такого произнесено артистами во время часовой передачи? Что могло вызвать такую бурную реакцию? В начале трансляции диктор сообщил, что перед микрофоном выступает всем известный директор театра «Меркьюри» Орсон Уэллс со своими актерами. Спектакль был построен в форме репортажей с места событий. Через определенные интервалы он прерывался музыкальными вставками — отрывками из концерта известного испанского дирижера, гастролировавшего в то время в США. В конце передачи диктор снова объявил, что компания «Коламбия» вела семнадцатую по счету передачу из серии драматических инсценировок с участием Орсона Уэллса и его театра «Меркьюри».

Спектакль начинался с того, что некий репортер Карл Филлипс берет интервью в Принстонской обсерватории у знаменитого астронома профессора Ричарда Пирсона в связи с участившимися странными вспышками на планете Марс. Во время этой беседы профессору приносят телеграмму: недалеко от его обсерватории с неба упал какой-то странный предмет. Профессор и репортер сообщают, что они отправляются к месту падения, на ферму в районе Кроверз Миллз, и что в дальнейшем будут сообщать об увиденном оттуда.

И действительно, через несколько минут диктор объявил, что Филлипс и Пирсон «снова в эфире» и они сообщили, что издали, рассматривают упавший с неба предмет, похожий на огромный цилиндр, что вокруг него уже собралась толпа любопытных, которую стараются оттеснить от неизвестного объекта несколько полицейских.

Вдруг раздается испуганный крик репортера Филлипса — он увидел, как один конец цилиндра открылся и из него выползают какие-то существа, похожие на серых змей с огненными черными глазами... Что-то похожее на губы выпячено вперед, оно дрожит и пульсирует. Затем репортер с ужасом сообщает, что одно из чудовищ с помощью какого-то луча стало поджигать все вокруг — деревья, постройки на ферме, машины, людей... В микрофоне раздался страшный треск — и наступило полное молчание...

Затем голос диктора сообщил, что по телефону из района Кроверз Миллз на радио пришло сообщение: сорок человек, включая полицейских, погибли, обгорев до неузнаваемости. Погиб и репортер Филлипс. Диктор предоставляет слово генералу Смидту, руководившему полицией, — генерал объявил о введении чрезвычайного положения в штате Нью-Джерси в связи с катастрофой.

Позже передается, что установлена связь со свидетелем трагедии, профессором Пирсоном. Он не может ответить на вопрос, что это за существа и зачем они прибыли на Землю. Но их странное оружие позволяет сделать вывод, что в области научных знаний они намного опередили людей: они умеют каким-то образом генерировать тепло и с помощью особого зеркала посылать луч в нужном направлении.

Подключаются военные, которые «овладели ситуацией», цилиндр с чудовищами окружен восемью батальонами вооруженной пехоты, оснований для паники нет — все чудовища вернулись в цилиндр, и он больше не открывается.

Однако очередной диктор сказал, что батальоны погибли и что из цилиндра на этот раз вылезли огромные металлические монстры совсем другой формы; они растаптывают своими железными лапами все вокруг себя либо все сжигают лучами. Железная дорога между Нью-Джерси и Пенсильванией будто бы разрушена полностью, а толпы бегущих в панике людей заполонили шоссе.

Диктор предоставляет слово госсекретарю США по обороне, который, обращаясь к гражданам страны, убеждает сохранять спокойствие, ибо правительство принимает все необходимые меры, чтобы защитить жизнь и собственность граждан и не допустить продвижения врага. Из следующих радиосообщений следует, что никакая армия не может справиться с чудовищами, самолеты не способны их бомбить, потому что их выводят из строя с помощью лучей. Кроме того, марсиане начали применять ядовитые газы, которые в виде черных клубов дыма поползли по земле. Подключаются другие радиостанции, которые также оповещают население об отравляющем веществе, от которого не спасают даже противогазы. Один из дикторов объявляет уже якобы с крыши радиостанции Нью-Йорка о необходимости срочной эвакуации населения — марсиане приближаются.

Голос диктора: «Вы слушаете радиопостановку пьесы «Война миров» по роману Герберта Уэллса!»

И снова раздается голос профессора Пирсона, описывающего картину жуткой разрухи вокруг, обгоревшие тела людей, животных, перевернутые машины, брошенные повсюду вещи — полный хаос, все растерзано марсианами... Но безжизненные тела и самих марсиан тоже валяются повсюду! Исследования показали, сообщает профессор, что марсиане... погибли от болезнетворных бактерий! Они уничтожали мощные системы обороны страны, перед ними не смогли устоять бронированные машины, но сами они не устояли против крохотных, невидимых глазом существ, которых «Господь своей мудростью поселил на этой земле».

Как же реагировали на это радиослушатели? Многие, слушая передачу, молились, плакали, метались как безумные, стараясь спастись от марсиан, как утверждают свидетели. Одни побежали спасать своих близких, другие кинулись звонить по телефону, чтобы проститься, предупредить родных, друзей, знакомых, узнать подробности от редакций газет или радиоредакций, вызывали «скорую помощь», полицию.

Через несколько недель после радиопередачи в газетах появились различные публикации, где описывались шок и ужас, потрясшие жителей страны. Многие могли бы рассказать о своих переживаниях и действиях в этот вечер. Делались и попытки объяснения странного поведения людей. Но, как правило, пишут исследователи, эти объяснения исходили от тех, кто сам не испугался и кто считал, что вправе делать выводы о психических и психологических особенностях людей, поддавшихся панике. Так, журналистка Дороти Томпсон в своей нашумевшей статье обвинила жертвы паники в «несусветной глупости», или, например, один известный психолог (из уважения к заслугам не называем его имени) высказал убеждение в том, что «интеллектуально развитой» человек не может впасть в панику.

Подобные скороспелые выводы не только неверны, но даже опасны как в теоретическом, так и в социальном отношении, поскольку сложнейшие процессы человеческой психики в них сводятся к простейшей модели «стимул—реакция», затушевывая серьезные подспудные причины, гораздо более важные для понимания ситуации, чем то, что было лишь их внешним проявлением. С помощью многочисленных интервьюеров и корреспондентов исследователи Центра Лазарсфельда собрали тысячи ответов, на основе которых проводились глубокие и разносторонние анализы феномена паники.

Паника, вызванная радиопостановкой «Вторжение с Марса», едва ли не первый пример коллективного психоза под влиянием рекламы. Он наглядно показал, что настала пора манипулятивных психозов. Действительно, уже после войны еще одна постановка по роману закончилась трагически. В начале 50-х годов радиостанция Кито (Эквадор) вознамерилась повторить опыт О. Уэллса. На этот раз передача носила характер откровенной провокации. В городе немедленно началась паника. К месту, которое называли в постановке как пункт высадки марсиан, отправили войска. Но солдаты взбунтовались, убили командира и панически отступили, усилив атмосферу всеобщего ужаса. Убедившись в подверженности аудитории массовым страхам, радиостанция передала сообщение о том, что в эфире звучала инсценировка. Тогда разъяренная толпа ворвалась в студию, убила несколько человек, в том числе режиссера и диктора, а затем сожгла здание радиостанции.

Конформное поведение

Конформизм (от позднелат. conformis — подобный, сходный) — социально-психологическая ориентация личности, которая проявляется не в самостоятельном, глубоко продуманном выборе жизненных и социальных ценностей, а лишь в пассивном, приспособительном отношении к существующему порядку вещей. Конформное поведение — это поведение согласное, некритическое. Конформистом называют того, кто без критического разбора присоединяется к суждениям, господствующим в определенных кругах. Между тем просвещенное человечество так и не выработало окончательного мнения относительно конформизма. В новейшей истории едва ли не первым ополчился против безропотного послушания А. Шопенгауэр. Слова «конформист» тогда еще не было, его успешно заменяло «филистер». Толкуя про такой социальный персонаж, немецкий философ констатировал: «устрицы и шампанское — вот апогей его бытия». Цель жизни филистера — добыть все, что способствует его телесному благоденствию. Вот почему такой человек питает, по мнению Шопенгауэра, тягу к чину, богатству, власти и влиятельности. Оттого-то он и сговорчив во всем, что касается привычных общественных установлений.

Не жаловали филистеров ни К. Маркс (1818—1883), ни Ф. Энгельс (1820—1895). Оба с сарказмом критиковали тех, кто, как они выражались, был прикован к своей жизненной среде и не был способен на энтузиазм во имя свободы. Получил свое даже И. Гёте, который, по мнению классиков, был то колоссально велик, то безмерно мелок. В силу своего таланта он мог быть непокорным, а Гёте вел себя как довольный и узкий мещанин. Заодно получали на орехи все, кто испытывал мещанский трепет перед «великим ледоходом». Что таила в себе эта метафора, мы сегодня хорошо представляем.

В большевистской идеологии «филистера» заменили «обыватель» и «мещанин». Люди, которые выращивали хлеб, добывали уголь, торговали, воспитывали детей, приумножали собственный достаток, немедленно изобличались, поскольку не обнаруживали в себе революционного энтузиазма. Большевики звали людей на баррикады, а безропотные мещане тупо цеплялись за собственную жизненную колею. Их вразумляли, словом и пулей...

Советская историография изо всех сил прославляла бунтовщиков, повстанцев, мятежников, головорезов и ниспровергателей. В героях числились те, кто умел проливать кровь, „а в злодеях — кто подчинялся власти, обычаям и жизненным обстоятельствам. И тем не менее большевистская идеология впала в неразрешимое противоречие, когда наряду с фанатизмом надо было распространять верноподданничество, идейное послушание, вождизм. Поразительные строчки М. Исаковского (1900—1973) призывали не верить собственным очевидностям:

Мы так вам верили, товарищ Сталин,

Как, может быть, не верили себе...

Понятие «конформизм» в литературе претерпело конкретное переосмысление. Вплоть до 90-х годов оно имело безусловно критический и даже иронический оттенок. Этот механизм Э. Фромм сравнивал с защитной окраской некоторых животных: они настолько похожи на свое окружение, что практически неотличимы от него. Многие современные аналитики усматривают в поведении избирателей, готовых согласно проголосовать за «единство», за В.В. Путина, предвестие авторитарности.

Опираясь на психологические опыты, проведенные в 40—50-х гг. по разным методикам, многие психоаналитики и социологи утвердились в мысли о том, что конформность (уступчивость внешнему влиянию) является имманентным свойством индивидуального сознания. Успехи пропаганды все чаще объясняли податливостью сознания, а в самой пропагандистской технике усматривали искусство использования скрытых пружин конформизма.

Психоаналитики подчеркивали такие характеристики конформистски ориентированного человека, как стертость индивидуальности, стандартность, манипулируемость, консерватизм. Конформизм рассматривался как один из механизмов «бегства от свободы». Индивид перестает быть самим собой. Он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему в качестве общепринятого образца, и становится таким же, как все остальные, таким, каким его хотят видеть. Исчезает различие между собственным Я и окружающим миром, а вместе с тем пропадает и осознанный страх перед одиночеством и бессилием. Отказавшись от собственного Я и превратившись в робота, подобного миллионам других таких же роботов, человек уже не ощущает одиночества и тревоги. Однако за это приходится платить утратой своей личности.

Э. Фромм анализировал также псевдомышление, которое известно лучше, чем аналогичные явления в сфере желаний и чувств.

Спросите рядового читателя газеты, развивал свою концепцию психоаналитик, что тот думает о такой-то политической проблеме, и он вам выдаст как «собственное мнение» более или менее точный пересказ прочитанного. Но при этом он верит, будто все сказанное им является результатом его собственных размышлений. Если он живет в небольшой общине, где политические взгляды передаются от отца к сыну, он может не отдавать себе отчета в том, до какой степени «его собственное мнение» определяется авторитетом строгого родителя, сложившимся в детские годы. У другого читателя мнение может быть продуктом минутного замешательства, страха показаться неосведомленным — так что «мысль» его оказывается лишь видимостью, а не результатом естественного сочетания опыта, знаний и политических убеждений. То же явление обнаруживается и в эстетических суждениях.

Подавление критического мышления, как правило, начинается в раннем возрасте. Например, пятилетняя девочка может заметить неискренность матери: та всегда говорит о любви, а на самом деле холодна и эгоистична или, скажем, постоянно подчеркивает свои высокие моральные устои, но связана с посторонним мужчиной. Девочка ощущает этот разрыв, оскорбляющий ее чувства правды и справедливости, но она зависит от матери, которая не допустит никакой критики, и, предположим, не может опереться на слабохарактерного отца, поэтому ей приходится подавить свою критическую проницательность. Очень скоро она перестанет замечать неискренность или неверность матери. Она утратит, как считал Э. Фромм, способность мыслить критически, поскольку выяснит, что это безнадежно и опасно. Вместе с тем девочка усвоит шаблон мышления, позволяющий ей поверить, что ее мать искренний и достойный человек, что брак ее родителей — счастливый брак. Она. примет эту мысль как свою собственную.

Утрата собственной личности и замещение ее псевдоличностью, подчеркивал Э. Фромм, ставят индивида в крайне неустойчивое положение. Превратившись в отражение чужих ожиданий, он в значительной степени теряет самого себя, а вместе с тем и уверенность в себе. Для того чтобы преодолеть панику, к которой приводит эта потеря собственного Я, он вынужден приспосабливаться дальше, добывать себе Я из непрерывного признания и одобрения других людей. Пусть он сам не знает, кто он, но хотя бы другие будут это знать, если он не будет вести себя так, как им нужно; а если будут знать они, узнает и он, стоит только поверить им.

Описывая проявление потребности человека в общении, Э. Фромм критикует сложившееся в литературоведении представление о том, что всякое изображение героя-одиночки или бунтаря, а также описание поведения человека как нонконформистского есть фактически отражение асоциального индивида. На самом деле, отмечает Фромм, там, где обычно фиксируют асоциальность личности, можно обнаружить неутоленную потребность в общении, негативную форму внутренней социабильности человека, возникшую как следствие разочарования в реальности и осознания неприемлемости сложившихся связей с другими людьми. Важно понять далее, что само конформное поведение может быть лишь стадией, преходящей иллюзией индивида, в действительности стремящегося к каким-то совершенно иным формам общности с другими людьми и лишь временно принимающего «идола» за «бога».

Вообще говоря, стремление представить конформизм и социальность (соответственно нонконформизм и асоциальность) как нечто тождественное не находит единодушного признания и в самой западной социологии.

Так, описание конформности как идеала социализации индивида (И. Джанис) противоречит взглядам Э. Фромма на «здоровую» психику: у него подлинно социален только нонконформист. Фромм подчеркивает, что современное общество препятствует реализации заложенных в каждом индивиде глубинных личностных потребностей¹.

Стремление человека обрести себя и установить подлинно личностные отношения с другими людьми либо вырождается в духовную пассивность, вызывающую стандартность поведения, либо замещается тяготением к «идолам», к ложным ориентирам, используемым индивидом для выработки иллюзорного представления о себе самом. Но и в том, и в другом случае, утверждает Фромм, равно выявляет себя тирания конформизма. Фромм ставит, правда, вопрос о личности, которая в своем стремлении к неотчуждаемым социальным связям противостоит давлению конформизма, но логика этого противостояния остается нераскрытой, ибо мыслится вне какой-нибудь определенной социальной программы.

Трактовка социальности и асоциальности в терминах конформизма и нонконформизма вообще характерна для современной западной социологии, причем, как мы видели, конформизм рассматривается, как абстрактная способность поддаваться внешнему влиянию. В таком контексте, когда во внимание не принимается конкретная идеологическая направленность испытываемого индивидом влияния, понятие асоциальности оказывается полярным по отношению к конформизму и часто выражает нежелание следовать тем или иным социальным нормам и стандартам.

Между тем вполне возможно указать на такие виды асоциальности, которые, по существу, оказываются тождественными конформизму, хотя и обнаруживаемому на ином уровне сознания. И, наоборот, — социальность индивида структурно вовсе не обязательно совпадает с конформностью. Красноречивое описание подобной ситуации дает американский социолог Э. Тоффлер в своей книге «Шок будущего».

«Перемены также порождают эксцентричных людей, которые в свои двенадцать лет на детей уже не похожи; взрослых, которые в пятьдесят лет, словно двенадцатилетние дети. Есть богатые люди, играющие в бед­ность, программисты, балдеющие от ЛСД. Есть анархисты, под грязными дешевыми рубашками которых скрываются ярые конформисты, и кон­формисты с наглухо застегнутыми воротничками, которые в душе — ярые анархисты. Есть женатые священники, и священники-атеисты, и еврейские дзэн-буддисты... Есть клубы для плейбоев и кинотеатры для гомосексуалистов... амфетамины и транквилизаторы... гнев, изобилие — и забвение. Много забвения»².

По существу, здесь речь идет не столько о странностях людей, сколько о типах поведения, по-разному просматриваемых под углом зрения социальной значимости. Так, анархист, неуклонно следующий заповедям своей группы, — это типичный конформист, а конформист, стремящийся поспеть за всеми изгибами социальной конъюнктуры, оказывается анархистом поневоле.

По существу, здесь речь идет не столько о странностях людей, сколько о типах поведения, по-разному просматриваемых под углом зрения социальной значимости. Так, анархист, неуклонно следующий заповедям своей группы, — это типичный конформист, а конформист, стремящийся поспеть за всеми изгибами социальной конъюнктуры, оказывается анархистом поневоле.

¹ См., к примеру: Фромм Э. Революция надежды // Фромм Э. Психоанализ и этика. — М., 1998.

² Тоффлер Э. Шок будущего. — М., 2004. — С. 21—22.

По существу, здесь речь идет не столько о странностях людей, сколько о типах поведения, по-разному просматриваемых под углом зрения социальной значимости. Так, анархист, неуклонно следующий заповедям своей группы, — это типичный конформист, а конформист, стремящийся поспеть за всеми изгибами социальной конъюнктуры, оказывается анархистом поневоле.

Конформизм по отношению к групповым ценностям, к ориентирам рекламы и общепринятым социальным нормам — это, по сути дела, разные явления. Не случайно многие зарубежные исследователи фиксируют жесткие групповые стандарты, например, внутри движения «новых левых», которое по отношению к господствующей культуре является проявлением нонконформизма.

Многие социологи и специалисты по рекламе прошли мимо того обстоятельства, что один и тот же аспект поведения может быть описан в терминах, как конформизма, так и нонконформизма в зависимости от конкретного уровня социальности, от угла зрения, продиктованного позицией, занимаемой по отношению к различным общественным структурам. Даже сам факт противостояния массированной рекламе «сверху» может быть расценен с разных точек зрения и как проявление нонконформизма и как чистейший конформизм (общая унифицированная реакция определенных слоев населения).

Исследование пружин противостояния рекламе могло бы, следовательно, помочь обозначить действительные границы социального конформизма, раскрыть механизмы перехода от реалистических представлений, практического опыта в сферу иллюзорной социальной игры, престижной мистификации. Человек легковерен, но вряд ли можно оценивать конформизм как некую всеобщую формулу социальной реальности.

Таким образом, в действительности, по Фромму, наиболее «социальным» типом сплошь и рядом оказывается как раз личность, психически обособленная, тоскующая по социальному признанию и неудовлетворенная теми суррогатами «социальности», которые предлагает ей существующее общество. Поэтому фундаментальной личностной установкой оказывается не приспособление к предустановленным нормам, а постоянный поиск подлинной социальности, предполагающей проверку, корректировку и девальвацию однажды усвоенных общественных стандартов. То, что при первом взгляде выглядит как неизлечимый и даже «врожденный» конформизм, на поверку нередко оказывается лишь временной остановкой, «паузой усталости» в ряду напряженных попыток найти подкрепление собственным внутренним убеждениям в безграничном социальном окружении.

Псевдоличность

Утрата своего Я вызывает глубокие сомнения в собственной личности и тем самым усиливает потребность в приспособлении. Если я представляю собой лишь то, чего, по моему мнению, от меня ожидают, то кто же я? С крушением средневекового строя, в котором каждый индивид имел свое бесспорное место, начались сомнения относительно собственной сущности. Начиная с Декарта, подлинная сущность индивида стала одной из основных проблем современной философии.

Сегодня мы считаем бесспорным, что мы это мы. Однако сомнение — что же это такое? — не только не исчезло, но, может быть, даже увеличилось. Это ощущение современного человека выражено в пьесах итальянского писателя и драматурга Л. Пиранделло (1867—1936). Он ставил вопросы: «Кто я? Есть ли у меня доказательства собственной идентичности, кроме моего физического тела?» Его ответы не были похожи на ответы Р. Декарта (1596—1650). Тот утверждал индивидуальную личность. А Пиранделло ее отрицал. У Я нет собственной сущности, личность является лишь отражением того, чего ожидают от нее остальные, личность — это «что вам будет угодно».

«Такая потеря собственной сущности, — писал Э. Фромм, — превра­щает конформиста в императив: человек может быть уверен в себе лишь в том случае, если живет в соответствии с ожиданиями других. Если мы жи­вем не по общему сценарию, то рискуем вызвать не только неодобрение и возросшую изоляцию, но и потерять уверенность в своей сущности, что угрожает психическому здоровью»¹.

По мнению многих исследователей, социальный конформизм служит фундаментальной основой авторитаризма и тоталитаризма. 3. Фрейд рассматривал такие механизмы формирования конформизма, как насилие, устрашение, национальный и социальный нарциссизм, отождествление с вождем и правящими группами, сексуальное подавление. Немецкий психоаналитик В. Райх (1897— 1957) усматривал причину универсального конформизма в консервативной структуре характеров, которые формируются путем сексуального подавления существующей формой семьи, а через нее — репрессивными социальными системами.

Общая точка зрения исследователей сводилась к тому, что социально и психологически обусловленный конформизм не имеет предела (коль скоро это признавалось, тоталитаризм выступал в качестве неизбежного итога слепого исторического движения). Складывалось убеждение, что в сложном искусстве идеологического воздействия сознание индивида, точнее, лабильность (податливость) его психики служит единственным доминирующим фактором.

Изучая поведение человека, многие исследователи стремятся отыскать в психике человека конформность как извечное психологическое свойство. Не случайно сам термин, заимствованный у психологов, был перенесен затем в социологию и стал там ключевым понятием. При этом, однако, психоаналитические наблюдения не были преобразованы и переосмыслены в другой системе анализа — социальной.

Коренится ли конформизм в сознании индивида?    

Вопрос поставлен авторами, по существу, так: коренится конформизм в сознании индивида или нет? Нельзя не видеть, что такая постановка вопроса крайне искусственна и неконкретна, она лишена реально-исторической определенности. Если конформность — неотъемлемое свойство человеческой природы, то исследователю остается выявить «меру присутствия» этого свойства у того или иного индивида, иначе говоря, выделить психологические группы, характеризующиеся «слабо» или «ярко» выраженной конформностью.

Но что может дать такая фиксация? Если конформность присуща всем, то логично считать ее проявлением «здоровой психики». Отсюда весьма характерный и не лишенный здравого смысла ход рассуждений, согласно которому конформное поведение нередко расценивается в психологической литературе как естественное, нормальное. Ведь именно она служит основой для закрепления в обществе принятых идей, ценностей и норм. Без него невозможны общественный порядок и стабильное развитие. При этом нонконформистские проявления индивидуального сознания оцениваются как патология, как пример «отклоняющегося поведения».

Показательна в этом отношении классификация американского исследователя И. Джаниса, который изучил связь между лабильностью психики и типологическими характеристиками личности.

¹ Фромм Э. Бегство от свободы. — М., 2004. — С. 212.

По его мнению, самые убедительные примеры сильного сопротивления воздействию массовой коммуникации можно найти среди людей с ярко выраженными параноидальными тенденциями или среди тех, кто обнаруживает склонность к откровенно асоциальному поведению и сознательно избегает общения.

По его мнению, самые убедительные примеры сильного сопротивления воздействию массовой коммуникации можно найти среди людей с ярко выраженными параноидальными тенденциями или среди тех, кто обнаруживает склонность к откровенно асоциальному поведению и сознательно избегает общения.

Логика рассуждений И. Джаниса примерно такова. Нормальный человек должен обладать стремлением и способностью к приспособлению. Невротик плохо подготовлен к тому, чтобы выполнять свои социальные роли: его психика неподатлива. В работе И. Джаниса он выступает как нонконформист поневоле. У нормальных людей, подчеркивает И. Джанис, сознание легко поддается внешнему воздействию. Поэтому всякое сопротивление влиянию пропаганды — это психическая аномалия. Ее осложненными формами являются агрессивность, стремление продемонстрировать свою власть над другими людьми.

Согласно классификации И. Джаниса, неподатливость к внешнему воздействию наблюдается также среди людей, безразличных к социальным вопросам. Ярче всего это безразличие проявляется у тех, кто страдает параноидными расстройствами или обладает нарциссическим характером.

Мы видим, таким образом, что соотношение между конформизмом и нонконформизмом изображается И. Джанисом как противоречие между «нормальной» и «смещенной», аномальной психикой. Его эмпирическая классификация узаконивает жесткую предустановленность социальных ориентации, а ее плохо замаскированной общей тенденцией оказывается призыв к лояльности.

Может быть, такой подход к проблеме характерен для стабильных, благоустроенных обществ и совершенно неуместен в нашей стране? Однако пора обратить внимание на уже открывшуюся параноидальность нонконформизма. Мы видим, что многие социальные мыслители, которые в качестве нонконформистов активно изобличали коммунистическую идеологию, теперь проявляют несговорчивость по отношению к другой реальности. Не является ли нонконформизм постоянной психологической установкой, которая не различает самой действительности?

Свобода или анархия?

Судьба всех существовавших в истории деспотических режимов показала, что деспотизм как модель социального устройства исторически обречен, он бесперспективен. Разумеется, попытки создать тираническое общество еще возможны. Но исторически более стабильным и продуктивным оказывается такое общество, в котором есть свобода.

Никакая самая изощренная тирания, на какой бы разветвленный аппарат она ни опиралась, не способна загнать человека в тупик, парализовать его полностью. Когда же это частично удается, само общество погружается в кризисное состояние.

В XX в. в форме фашизма, нацизма деспотия окончательно показала всю свою ущербность. Но это вовсе не значит, что исторический урок воспринят повсюду и всеми адекватно. Рецидивы прошлого исключать, никогда не следует. В рождающемся информационном обществе (так современные прогнозисты называют цивилизацию XXI в.) могут снова возродиться тиранические сюжеты, иллюзии возможности тотальной власти над человеком. Можно ли этого избежать? Можно ли надеяться, что человечество, взрослея, одновременно и умнеет?

Как долго мы грезили о свободе... Казалось, когда «оковы тяжкие падут» и рухнут темницы, все стороны нашего бытия обретут состояние гармонии и блаженства. Теперь мы пьем ее, вожделенную, большими глотками. Но с каждым новым глотком чувствуем горечь. Распад Союза. Ничем не ограниченные политические противостояния. Свобода предпринимательства с ее мафиозными кошмарами. Агрессивные неформалы. Необузданные национальные чувства... Что это — свобода или ведущая к анархии вседозволенность под личиной свободы?

Новая психосфера

Формируется новая цивилизация. Но как мы в нее вписываемся? Не означают ли сегодняшние технологические изменения и социальные перевороты конец дружбе, любви, привязанности, общности и участия? Не сделают ли завтрашние электронные чудеса человеческие отношения еще более бессодержательными и потребительскими, чем сегодня?

Это правомерные вопросы. Они возникают из вполне понятных опасений, и только наивный технократ с легкостью отметет их в сторону. Ибо, если посмотреть вокруг, мы повсюду обнаружим свидетельства психологического истощения. Как будто взорвалась бомба в нашей общей «психосфере». Мы фактически переживаем не просто разрушение техносферы, инфосферы или социосферы Второй волны, но также распад ее психосферы.

Во всех богатых странах увеличивается процент подростковых самоубийств, ошеломляюще высок уровень алкоголизма, широко распространены психологические депрессии, вандализм и преступность. В США пункты первой помощи переполнены наркоманами, употребляющими марихуану, амфетамин, кокаин, героин, не говоря уже о людях с «нервными расстройствами».

Службы социальной и психической помощи создаются повсеместно. В Вашингтоне президентская Комиссия по психическому здоровью объявляет, что не меньше четверти всех граждан США страдает от той или иной формы сильного эмоционального стресса. А психолог из Национального института психического здоровья, утверждающий, что практически не осталось семьи, в которой не страдали бы от той или иной формы нарушения психического здоровья, заявляет, что психическое возбуждение достигло угрожающих размеров в американском обществе, находящемся в замешательстве, разделенном и обеспокоенном своим будущим.

Более того, на них постоянно наступает все увеличивающаяся армия взвинченных, странных личностей, «чудиков» и «психов», чье антисоциальное поведение средства массовой информации часто окружают романтическим ореолом. По крайней мере, на Западе мы видим романтизацию безумства, прославленных обитателей «гнезда кукушки». В бестселлерах объявляется, что сумасшествие — это миф, а в Беркли начинает выходить литературный журнал, посвященный идее о том, что «сумасшествие, гений и святость лежат в одной плоскости, и у них должно быть одно название и одинаковый престиж».

Менуэт с пивом

Примитивное представление о человеческой психике наиболее рельефно обозначилось недавно в связи с ограничением рекламы пива. Многие политики сочли, что люди пьют пиво только из-за рекламы. Устрани рекламу, и влечение к напитку исчезнет. Да, человек легковерен, легко поддается внушению. Но это вовсе не означает, что то или иное социальное явление продуцируется рекламой. У нас решили: пора с помощью запрета начать движение за здоровый образ жизни. Сошлемся на недавние газетные публикации.

Согласно новому закону, впредь рекламу пива нельзя размещать на первых и последних страницах газет и обложках журналов, а в специализированных экологических и медицинских изданиях — нельзя вообще. В школах, больницах, санаторно-курортных учреждениях, в спортзалах и кинотеатрах тоже нельзя. И в радиусе ста метров от них тоже. Правительство даже хочет, чтобы и в радиусе ста метров от культовых учреждений пиво не рекламировали — «чтобы не оскорблять чувства верующих».

«Правильные» мужики, квасящие на плоту и с усмешкой наблюдающие, как какие-то странные люди проносятся мимо на байдарке, исчезнут с экрана. То же относится и к мультикам про помещика Козявкина и славного пивовара. «Оформляться в виде мультипликационных (анимационных) фильмов» реклама пива не должна.

Во многих странах пиво можно рекламировать без особых ограничений. Но есть и другие примеры. Во Франции, например, реклама пива на телевидении запрещена. Временные ограничения на показ по ТВ рекламы алкоголя есть в Италии, Испании, Португалии. В США реклама пива по ТВ сталкивается с целым рядом ограничений. Пропагандировать этот напиток можно лишь в определенное время. В рекламных роликах не могут сниматься юные особы. А осенью прошлого года американские производители пива и алкогольных напитков объявили, что отныне будут размещать рекламу только в тех СМИ, чья аудитория как минимум на 70% состоит из взрослых (до этого был 51%).

В 1999 г. в Польше запретили показ рекламы пива по телевидению в утреннее и дневное время. Однако в прошлом году реклама хмельного напитка вернулась на ТВ, после того как депутаты Сейма пересмотрели запрет на рекламу алкоголя и внесли изменения в Закон о пропаганде трезвости и противодействии алкоголизму. В соответствии с новыми правилами телерадиореклама пива разрешается с 20 часов. Правда, наряду с этим для «субъектов, осуществляющих рекламную деятельность», был введен специальный налог. Пивное послабление связано с тем, что ввиду вступления Польши в Евросоюз настал конец таможенным пошлинам на продукцию из других европейских стран — пришло время выручать отечественного пивовара.

Россия — не единственная страна на постсоциалистическом пространстве, где алкогольной рекламе ставят рогатки. В конце 2001 г. эстонский парламент отклонил попытку полностью запретить рекламу алкоголя. Было лишь перенесено время, когда можно рекламировать горячительные напитки в электронных СМИ. Крепкий алкоголь разрешалось рекламировать не с 21 часа, а с 23 часов. Что же касается легкого алкоголя, то начало его рекламы было перенесено с 20 на 22 часа. С 2004 г. запрещена реклама пива в Казахстане.

Отечественные производители пива, разумеется, найдут выход из создавшегося положения. Реклама исчезла, однако ничто не мешает от имени пивной компании поздравить известного музыканта, когда тот отмечает свой юбилей.

Между тем в Великобритании на общественных каналах всякое спонсорство запрещено вообще. Во Франции оно разрешено только в тех случаях, когда отвечает образовательным и культурным целям В Германии рекламные деньги не затрагивают информационные и политические передачи. В соответствии с Европейской конвенцией о трансграничном вещании объем рекламных объявлений не может превышать 15% эфирного времени. В Германии после 20 часов, а также по выходным дням и по праздникам не разрешается демонстрировать рекламные ролики. В Голландии Ассоциация рекламы получает не более 6% эфирного времени. Российский закон о средствах массовой информации допускает продолжительность телерекламы до 25%. Это превышает все допустимые нормы европейского телевидения.

Рекламный ролик вездесущ. Возьмем данные США. Дети в возрасте от двух до пяти лет просматривают телевизионные программы около четырех часов в день. Суммарно это выражает усвоение ими около 20 тыс. рекламных роликов в год. Когда они заканчивают среднюю школу, можно отметить, что они провели от 15 до 18 тыс. часов перед экраном телевизора и просмотрели более 350 тыс. часов рекламных клипов. Для сравнения: в школьном классе ими к этому моменту было проведено в среднем 12 тыс. часов.

Пиво рекламируется не только как напиток. Реклама использует многие житейские сюжеты. Вот, допустим, пиво и дружба («Надо чаще встречаться»), или любовь (бесчисленные вариации), и отдых, и спорт, и жизненный успех. Если пьешь такое-то пиво, будут у тебя и вечеринка, и «две блондинки в руках, три брюнетки в ногах». Жизненный успех осмысливается в контексте рекламы как обретение дорогой машины, дорогого костюма, «дорогой женщины». Бесконечный отдых с пивом в руках. Рекламируются и новации в области секса. Реклама одной из жевательных резинок содержит и ненавязчивую проповедь интенсивной смены партнеров, и возможный вариант постельного бурлеска, однополые отношения.

Вот рекламный ролик пива. Он связывает особо крепкий пенный напиток с безудержностью быка-производителя. В другом — красавица «дружит» с волосатым и рогатым чертом— «И все-таки мы вместе». Крути не крути, а получается сатанизм. Вместе с пороком? Или как? Что рассуждать? Все сгодится...

Благодаря доверчивости и легковерию человека реклама действенна...

Литература

Блэк С. Паблик рилейшенз. Что это такое? — М., 1990.

Власов А.И. В конфликте с реальностью. — М., 1972.

Гуревич П. С. Клиническая психология. — М., 2001.

«Массовая культура»: Иллюзии и действительность. — М., 1975.

Почепцов Г.Г. Информационно-политические технологии. — М., 2003.

Дата добавления: 2014-10-23