Процесс самопознания (рефлексия, Selbstreflexion)

Мы вправе утверждать, что совокупность поступков, знаний, желаний и творческих проявлений человека указывает на то, как этот человек понимает свое место в мире. Соответственно, так называемая понимающая психология есть не что иное, как понимание этого понимания. К числу фундаментальных признаков человеческой природы относится способность человека как такового понимать собственное понимание и приумножать знание о себе. Самопознание, то есть рефлексия над самим собой, — непременный элемент того аспекта человеческой души, который доступен психологическому (генетическому) пониманию. Следовательно, самопознание нужно рассматривать как составную часть той системы формально и содержательно понятных взаимосвязей, о которой говорилось выше. Самопознание может так и остаться на зачаточном уровне; тогда осуществляемые в контексте окружающего мира действия и процессы познания вещей будут происходить во многом бессознательно, то есть без участия рефлексии. Но только благодаря рефлексивному началу и потенциальной способности к самопознанию психическая деятельность обретает подлинно человеческое измерение.

Понимающая психология должна понимать рефлексию, которую она сама же и осуществляет на практике. В качестве практических специалистов в области понимающей психологии мы должны либо осуществить вместо другого человека то, на что его собственной способности к самопознанию не хватило, либо понять его рефлексию, принять в ней Участие, развить ее.

(а) Рефлексия и бессознательное

Самопознание включено в систему многообразных взаимоотношении сознания и бессознательного. Вначале рассмотрим, какие именно смыслы вкладываются в термин рефлексия. Рефлексия — это процесс прояснения, наступающего вследствие разделения связанного.

Озарение психической жизни начинается с разделения субъекта («Я») и объекта. Все, что мы чувствуем, переживаем, к чему мы стремимся, проясняется для нас в представлениях. Озарение наступает только при наличии предмета, формы, чего-то мыслимого, то есть, короче говоря, при наличии некоторой объективации. Разделение дает начало дальнейшей рефлексии: я вновь обращаюсь к самому себе, рефлексирую над собой. Я рефлексирую над всеми содержательными элементами, над всеми образами и символами, которые, поначалу неосознанно, обратили на себя мое внимание, и задаю себе вопрос: что они собой представляют? Начиная с этого момента осознание объективного мира неуклонно возрастает, вплоть до осознания самого процесса осознания. Наконец, я рефлексирую над расщеплением на субъект и объект в контексте целого: осуществляя философское трансцендирование, я прихожу к осознанию того, что именно значит для меня это расщепление как способ проявления бытия.

Любой акт самопознания проясняет нечто такое, что прежде пребывало вне сознания, и поэтому приводит к освобождению — освобождению от связывающей, темной недифференцированности, от первоначальной, пассивной заданности «. Я», от власти некритически воспринимаемых символов, от абсолютной реальности объектов окружающего мира.

Любое освобождение «от чего-то» неизбежно провоцирует вопрос: «Ради чего?» — Постигая объект, я тем самым обретаю свободу от связывающей темной недифференцированности. Я испытываю облегчение, поскольку теперь, наконец, знаю то, что прежде лишь чувствовал. Я знаю, что со мною происходит; я сделал первый шаг к свободе, к избавлению от состояния слепой подчиненности какой-то внешней силе. — Рефлексируя, я освобождаюсь от изначальной заданности «Я» — то есть от той видимости, которую я мог бы мыслить, рассматривая себя как объект, — и тем самым обретаю возможность стать самим собой. На место предопределенности и неизбежности приходит потенциальность. — Познавая символы, я освобождаюсь от безусловной привязанности к ним и тем самым обретаю возможность трансформировать их. — Освобождаясь из плена представлений об абсолютной реальности объектов, я прихожу к осознанию бытия вещей (наличного бытия, Dasein) как внешней, кажущейся оболочки и тем самым трансцендирую в чистое, лишенное объектов бытие (Sein); но прояснение последнего осуществляется для меня только через совокупность всех предметных возможностей.

Любое освобождение предполагает определенный риск. Всякое достигаемое через рефлексию освобождение выбивает почву из-под наших ног, приводит к утрате живого ощущения материи, тверди, мира — если только мы не сохраняем с ними связь, которая усиливается, расширяется и трансформируется с каждым новым нашим шагом по пути к свободе. Любой процесс объективации должен сопровождаться постоянным ощущением той всеобъемлющей тьмы, которая является его источником; стремясь к обретению собственного «Я», к самоосуществлению, к приятию и инкорпорации всего окружающего, мы не должны выходить за рамки своего наличного бытия. Как бы далеко мы ни зашли в преодолении косности символов, наша жизнь в целом должна быть носителем символического; и в самом акте трансцендирования мы должны со всей решительностью погрузиться в мир, данный нам в его истинной сущности. Предаваясь свободному парению, мы неизбежно оторвемся от земли, если не найдем для своего полета каких-либо ограничивающих факторов. В вакууме крылья бесполезны; им требуется сопротивление воздуха.

В психологических терминах эта утрата связи с твердой почвой может быть обозначена как угасание бессознательного — того бессознательного, на котором основывается вся моя жизнь со всеми уровнями развития сознания. Совокупность жизненных влечений, материал жизни, ее содержание — все это беспрерывно поставляется мне сферой бессознательного. Я постоянно сталкиваюсь с элементами бессознательного во всем, что касается осуществления заложенных во мне способностей — начиная с моих повседневных автоматических действий и кончая моим творческим, оригинальным мышлением и решениями, составляющими самую суть моей свободы. Даже высшие озарения основываются на темном фундаменте бессознательного. Любое прояснение предполагает существование проясняемого.

Наша жизнь не сводится к простой оппозиции осознанной интенции (разума, воли) и бессознательного. Следует говорить скорее о сложной иерархии изменчивых взаимосвязей между сознанием и бессознательным, пропитывающей все наше душевное, духовное, интеллектуальное бытие. Отрыв одного от другого неизбежно приводит к катастрофическим, разрушительным для психической жизни последствиям. Ясное могущество воли, действующей в свете знания, в своих последних истоках все равно принадлежит сфере бессознательного. Каждый осознанный волевой акт — это очередной шаг вперед на бесконечном пути прояснения психической субстанции. Но при этом царство бессознательного не упраздняется; скорее наоборот, используя собственное сознание, человек расширяет это царство до масштабов бесконечности.

(б) Самопознание как стимул для развития психической диалектики

«Событием» мы называем то, что происходит с нами, но не осознается как нечто значимое, а «переживанием» — событие, которое имеет для нас некий существенно важный смысл. Самопознание неотделимо от любого переживания, ибо никакое осознание смысла без рефлексии невозможно.

Но самопознание принципиально отличается от знания. «Знание знания» («Wissen des Wissens») — это нечто иное, нежели просто «знание». Всякое знание предполагает наличие объекта, наделенного собственным существованием и доступного для познающего. Что касается самопознания, то это такое знание, которое делает своим объектом себя и в то же время изменяет себя. Следовательно, самопознание никогда не Достигает того состояния спокойной устойчивости, которое характеризует знание об объекте, продолжающем существовать в своем имманентном качестве, — о том объекте, который есть «я как таковой», — но остается постоянно движущим стимулом.

Метафорически выражаясь, самопознание — это фермент, под действием которого то, что было нам просто дано, переходит в наше полноправное владение, простое событие преобразуется в историю, а течение Жизни — в историю жизни. Если мы хотим понять, что представляет собой самопознание, мы должны попытаться постичь его природу через его структуру.

(в) Структура самопознания

По своей структуре самопознание иерархично. Изолированное, однозначное и одноуровневое самопознание — это фикция, которой в природе не существует.

1. Самонаблюдение. В самом себе я замечаю события, которые представляют собой свойственные мне модусы восприятия, памяти, чувства и т. п. Я останавливаю внимание на разного рода мимолетных, почти незаметных явлениях. Между мной и тем, что я наблюдаю в себе как некий внешний объект, устанавливается определенная дистанция, и я отдаю себе в этом полный отчет. Моя установка нейтральна — как во всех тех случаях, когда мне приходится иметь дело с данностями.

2. Понимание самого себя («самопонимание», Selbstverstдndnis). Происходящее во мне я приписываю определенным мотивам и связям; я пытаюсь разъяснить их. Пока это внутреннее созерцание не выходит за рамки простого наблюдения, оно может указывать на бесчисленное количество разнообразных возможностей. Но понимающее истолкование также бесконечно и всегда относительно. В конечном счете я никогда не знаю, что же именно я есть, что движет мною, какие мотивы имеют по-настоящему решающее значение. В себе я могу распознать широчайший спектр разнообразных возможностей — подчас и скрытых. Понимание самого себя — это не просто желание узнать; иначе оно было бы беспочвенно.

3. Самопрояснение (Sichoffenbarwerden). Пассивное понимание самого себя обеспечивает ту среду, которая необходима для действительного самопрояснения. Последнее наступает благодаря всецелому участию в деятельности, которая в философских терминах обозначается как форма внутреннего поведения, как безусловность решения; в психологии подобная деятельность не поддается точной фиксации — между тем как кризисы самопонимания со всеми их темными сторонами и инверсиями достаточно хорошо исследованы психологически. Что касается демонстрации процессов самопрояснения с помощью концептуальных построений из области психологического понимания, то здесь Кьеркегор все еще остается непревзойденным мастером. Укажем на несколько моментов, представляющих интерес с психопатологической точки зрения.

Для того чтобы наступило самопрояснение, мы должны перестать быть простыми зрителями. Я становлюсь ясен самому себе только в итоге внутренней деятельности, которая изменяет также и меня самого. Чисто внешние признаки откровенности, бесстыдное выворачивание наизнанку глубин собственного существа, многословные исповеди, самоанализы и описания внутреннего состояния, упоенность наблюдениями за событиями своей внутренней жизни — все это, как правило, используется для вуалирования всяческих попыток скрыть собственное «Я», не дать ему проявиться вовне. Самопрояснение — это не объективное событие, подобное научному открытию; это скорее форма внутреннего, скрытого от постороннего взгляда поведения, это постижение, выбор, ассимиляция собственного «Я». Ничем не сковываемое выражение того, что будто бы представляет собой жестокую правду, есть лишь имитация настоящей искренности; фиксированный, не подверженный изменчивости характер такого выражения свидетельствует о его несоответствии внутренней правде индивида. Истинное самопрояснение сочетает в себе смирение и глубину, простоту и действенность.

Самопрояснение возникает только тогда, когда человек полностью соответствует самому себе. «Быть самим собой» и «быть объектом» — это совершенно разные вещи. То, что я представляю собой в действительности, никогда не может быть однозначно распознано и определено как некий объект. Фундаментальное отношение в мире объектов — это отношение причинности. Фундаментальное отношение в мире человеческого «Я» — это отношение «Я» к самому же себе (Sich-zu-sich-Verhalten), то есть процессы преобразования, внутренней деятельности и самоопределения.

Если, познавая себя, мы стремимся достичь некоего незыблемого и непререкаемого результата — значит, мы подошли к делу не с того конца. Безусловность экзистенциального решения проявляет себя лишь внутри беспредельного потока возможных истолкований. То, что в экзистенциальном аспекте можно признать упорядоченностью, с точки зрения знания представляет собой лишь зыбкое, неустойчивое равновесие. В масштабах отдельно взятого момента наш поступок может иметь вполне определенную, безусловную значимость; но в дальнейшем он непременно откроется для других истолкований. Объединяющий источник, благодаря которому развитие явления приобретает такую, и именно такую направленность, нам не известен и, более того, не может быть нами познан — ведь именно он, этот направляющий источник, мобилизует всю нашу способность к познанию и движет ею. Он проявляет себя в нашем знании — но не ради нашего знания.

(г) Самопознание (рефлексия) в действии: несколько примеров

Самопознание может идти разнообразными путями и наполняться разнообразным содержанием; здесь мы отвлечемся от философских соображений на этот счет и ограничимся только несколькими иллюстрациями, представляющими интерес с точки зрения психопатологии.

1. Связь между произвольными (интенциональными) и непроизвольными событиями психической жизни. Одной из наиболее существенных для всей психической жизни оппозиций является оппозиция произвольного действия и непроизвольного становления, интенции (активности) и простого события (пассивности). Интенция — это целесообразность, проистекающая из рефлексии. Но разнообразие, полнота и содержание психической жизни зависят от предрасположенностей (Anlagen), которые находятся вне сферы интенционального (таковы, в частности, талант, влечение, чувствительность или впечатлительность и т. п.). Интенция может служить только для установления ограничений, отбора, активизации или сдерживания. Без интенции психическая субстанция будет разрастаться, развиваться бесцельно и неосознанно, подобно объектам, у которых нет души. С другой стороны, интенция сама по себе, в отсутствие того содержания, которое следовало бы активизировать или ограничить, бесплодна; подобно работающему вхолостую механизму, она только попусту шумит.

Воздействие интенции распространяется далеко за пределы осознанных событий психической жизни — при том, что у разных людей спектр этого воздействия варьирует в широких пределах. Например, некоторые люди могут произвольно засыпать или просыпаться.

Воля может интенционально воздействовать на тело тремя различными способами. (1) Влияние интенции может быть непосредственным — например, при движениях, осуществляемых ради сдерживания внешних выражений боли, или при симуляции паралича. (2) Влияние интенции может быть косвенным: всячески нагнетая в себе мрачное настроение, человек в конце концов может заплакать, у него может начаться сердцебиение. (3) Влияние интенции может иметь место без осознания того, как именно оно осуществляется — например, через придание определенного эмоционального колорита образам и установкам, живейшим образом вызываемым в воображении. В подобных случаях суггестивное воздействие бывает значительно сильнее, чем при прямой преднамеренности. Но такая суггестивность — это, по существу, самовнушение, которое возникает и развивается только при наличии соответствующей интенции.

Целостность взаимообратимой связи между намерением и происходящим на самом деле событием — это признак здоровой психической жизни. Наблюдая за тем, как непроизвольные события становятся все более и более автономными, а воля все больше и больше утрачивает свою действенность, мы задаемся вопросом о причинах подобного феномена, который часто оценивается как проявление психического нездоровья. В тех случаях, когда интенция оказывает свое воздействие, но те психические предрасположенности, которые она стремится активизировать или ограничить, слишком слабы, мы утверждаем, что человек живет обедненной психической жизнью. Соответственно, о том типе влияния души на тело, который мы обозначаем термином «истерический», не следует говорить как о проявлении нездоровья — по меньшей мере постольку, поскольку он полностью обусловлен определенной интенцией.

В свое время мы имели возможность наблюдать за крестьянской семьей, занимавшейся спиритизмом. Первое зерно спиритического учения заронил один из сыновей; сведения о нем он почерпнул где-то вне родной деревни. Члены его семьи отнеслись к новинке с недоверием, но решили ее опробовать. Вскоре один из них, а потом и другой обнаружили в себе способность к «автоматическому письму». В конце концов все они, за исключением матери семейства, научились производить какие-то спиритические действия. У них появилась мысль, будто они находятся в контакте с умершими друзьями и родственниками. Для сеансов они выделили специальное помещение. Во время одного из таких сеансов мы могли наблюдать танцы, исполняемые в состоянии транса, припадки, во время которых произносились какие-то — часто бессмысленные — слова и фразы, и «автоматическое письмо». Эти люди думали, что все это вызывается мертвыми. Крики кого-то из участников сеанса во время припадка толковались как крики духов. Эти явления, ничем не отличаясь от явлений, наблюдаемых при истерии, происходили только тогда, когда они соответствовали желаниям людей — то есть когда люди эти специально входили в определенное помещение с намерением устроить там сеанс. Члены этой семьи считали себя совершенно здоровыми людьми, поскольку в их обычной, повседневной жизни подобных истерических явлений не случалось. Подобно тому как преднамеренное засыпание удается лучше или хуже в зависимости от предрасположенности конкретного человека, «явления» во время этих спиритических сеансов могли вызываться к жизни с большим или меньшим успехом. Впрочем, впоследствии некоторые члены этой семьи действительно заболели истерией.

Взаимосвязь между произвольными и непроизвольными событиями психической жизни может быть нарушена двумя способами:

(1) Интенция чувствует себя подавленной или бессильной перед лицом некоторого непроизвольного события. Здоровый человек подчиняется не зависящим от его воли возможностям собственной внутренней жизни по мере того, как они дают о себе знать. Но даже в тех случаях, когда это подчинение приводит его в состояние крайнего экстаза, человек утрачивает самоконтроль лишь на мгновение. С другой стороны, при многочисленных болезненных явлениях, обусловленных либо исходной предрасположенностью личности, либо начавшимся процессом, возникает переживание непреодолимой власти непроизвольного. Непроизвольные события — автоматические инстинктивные силы — ускользают от интенционального контроля и продолжают развиваться своим путем, несмотря на все изменения ситуации и интенции.

(2) Интенция оказывает определенное воздействие на непроизвольные события, но не способна управлять ими в соответствии с осознанными намерениями индивида; вместо этого она вмешивается в их спонтанное, целесообразное и упорядоченное движение, что приводит к нарушению последнего. Например, интенция может вызывать бессонницу вместо того, чтобы способствовать сну. Абсолютная сосредоточенность на выполнении одной-единственной конкретной задачи тормозит достижение результата. Если бы эта задача решалась непроизвольно, автоматически, результат мог бы быть значительно лучшим. В подобных случаях люди страдают от «мучительной апперцепции момента». Где бы они ни находились, что бы они ни делали, стоит им только включить осознанное внимание, как они приходят в полное замешательство и утрачивают способность к произвольным действиям; если бы они позволили событиям развиваться своим чередом, им было бы значительно легче.

Влечения и инстинкты, в отличие от рефлексов, не выказывают постоянной привязанности к одним и тем же моторным реакциям. Инстинктивная уверенность проявляется скорее в бессознательном выборе оптимального пути, ведущего к удовлетворению влечения в соответствии со сложившейся ситуацией. О расстройстве инстинктивного влечения говорят в тех случаях, когда естественный контроль над механизм инстинктивного процесса нарушается или когда искомая цель не обнаруживается с достаточной степенью определенности. В обоих случаях причиной расстройства может быть осознанная рефлексия (то же, в еще более радикальной форме, может происходить вследствие инверсии самих инстинктивных влечений, возникновения определенных ассоциативных связей или фиксации инфантильных установок — см. выше). Ситуация выглядит следующим образом: стоит осознанной рефлексии возжелать лучшего результата, как она добивается только интенсификации расстройства. Когда механизм управления процессом отказывает, на долю интенции выпадает осуществление того, что уже не может быть осуществлено инстинктивно; в итоге возникают произвольные экспрессивные движения, неестественно натянутая речь, вымученные жесты и поведение. Когда едва осознаваемая цель инстинктивного влечения утрачивает определенность, осознанная интенция может в лучшем случае более или менее однозначно установить ее, но не способна добиться контроля над самим инстинктом или над тем механизмом, который управляет инстинктивным процессом.

Влечения и инстинкты следуют своим, сложным путем, без всякой помощи со стороны сознания; у людей они находятся под контролем силы, которая может использовать интенцию для их активизации или сдерживания. Далее, благодаря обучению и приобретению практических навыков круг событий психической жизни, происходящих автоматически, беспрерывно расширяется. Любые наши координированные двигательные проявления, — а в относительно зрелом возрасте и такие проявления, как письмо, управление велосипедом и т. п., — осуществляются осознанно только в самом начале, после чего полностью автоматизируются; пика реализации наших возможностей мы достигаем только через овладение обширной совокупностью автоматических навыков. Благодаря автоматизации сложных мыслительных процессов и способов наблюдения за объектами мы получаем в свое распоряжение необходимый инструментарий, способный служить нам в самых разнообразных жизненных ситуациях. То, что прежде требовало длительного действия, теперь, после овладения соответствующей функцией, осуществляется в одно мгновение. Все, что носит инстинктивный, импульсивный или автоматический характер — иными словами, все многообразие бессознательных событий психической жизни, — проникает непосредственно в область осознанных действий. В качестве носителя при этом неизменно выступает бессознательный фактор. Психическое здоровье состоит в беспрерывном сознательно-бессознательном взаимодействии на всех уровнях, вплоть до явных волевых актов. Психически здоровый человек имеет все основания положиться на свои инстинкты. Последние не могут ни овладеть им, ни ускользнуть от него; они всегда находятся под его контролем и сами направляют контролирующий импульс благодаря преодолевающей все преграды уверенности, которую никогда не удается объяснить исходя из простого наличия у человека определенного умысла или идеи. Отсюда — мобильность и пластичность инстинктов; они не механистичны, в них нет ничего фиксированного или предопределенного раз и навсегда.

2. Осознание собственной личности. Осознание «Я» как личности пробуждается в человеке благодаря рефлексии. Рефлексия определенным образом модулирует и окрашивает это осознание человеком самого себя; она выступает также как источник самообманов.

Полноценно развитое осознание собственной личности — когда человек осознает себя как некое целое, во всей совокупности своих постоянных влечений, мотиваций и устоявшихся ценностей, — дает о себе знать только в отдельные моменты жизни и в конечном счете представляет собой не более чем абстрактную идею. Мгновенное осознание своего «Я», которое можно отчасти понять как реакцию на окружающую среду в данный момент времени, представляет собой нечто принципиально иное. В этом случае мы можем говорить о своего рода «впечатляющем «Я»» («Eindrucks-ich») — особом, мгновенном сдвиге «Я»-сознания, происходящем в самом «Я» благодаря впечатлению, произведенному им на окружающих. Говоря более обобщенно, существует «ситуационное „Я»» («Situations-ich»), которое в большей или меньшей степени выходит на передний план в соответствии с конституцией данной личности. Далее, мысля реакцию на окружающее как реакцию на устойчивую, не подвергающуюся изменениям среду, а не просто на ситуацию, сложившуюся в данный момент времени, мы можем противопоставить личностному «Я» так называемое социальное «Я» (soziales Ich). Но во всех этих случаях осознание собственной личности состоит из двух компонентов: чувства самооценки и простого осознания своего неповторимого бытия.

Человеку свойственно не только быть, но и придерживаться определенной установки. Он не просто вступает в общение с другими, он также определенным образом представляет себя окружающим; иначе говоря, он играет роль, причем — в зависимости от конкретной функции, положения и ситуации — не всегда одну и ту же. Роль эта носит далеко не только формальный, чисто внешний характер. Внешняя установка порождает внутреннюю; последняя может быть «пробной» и допускать реализацию. Эта способность играть различные роли — естественный Дар человека; то же можно сказать и о способности принимать определенные установки и по мере необходимости менять их.

Психология не в состоянии ответить на вопрос о том, чем именно является данный, и именно данный человек. Мы понимаем, что любая (или почти любая) роль может быть отделена от самой личности. Личность занимает положение, внешнее по отношению к своим ролям; она не идентична им. Но для нас остается неясным, что представляет собой сама личность. С нашей точки зрения она есть то ли нечто внешнее, то ли нечто психологически непостижимое: глубинная природа, которая никогда не выявляет себя, или внутренняя стихия, никогда не обращающаяся вовне, то есть эмпирически не существующая. По отношению к этой стихии любое осознание личности носит поверхностный характер. Ситуация выглядит иначе, когда человек, совершая определенное Решительное действие или принимая определенную окончательную установку, отождествляет себя с собственной реальностью в окружающем мире. В этом случае человеческое бытие, погруженное в свой исторический контекст, может рассматриваться либо психологически — и тогда оно становится чем-то ограниченным, фиксированным и неподвижным, — либо как подлинное «бытие самости» (Selbstsein), трансцендентное по отношению к любой «наблюдаемости» (Beobachtbarkeit), к любой рефлексии. Это чистое, не рефлексирующее бытие самости на вершине бесконечной рефлексии. Для эмпирического знания его не существует; когда оно есть, оно выявляется не в универсалиях, а лишь в исторически обусловленной коммуникации. Соответственно, любые проявления самоидентификации человека с собственной реальностью в окружающем мире характеризуются двойственностью: они могут обозначать либо момент крайней деградации человека, либо момент высшей полноты его самоосуществления.

На нас производит глубокое психологическое впечатление тот факт, что осознание своего «Я» неотъемлемо от осознания своего тела. Человек — это тело; но, одновременно, рефлексируя над собственным телом, человек занимает внешнее по отношению к нему положение. В силу того что человек обладает телесностью, возникает объективная проблема взаимоотношения тела и души. То, что благодаря рефлексии человек осознает свое тело как нечто, принадлежащее ему и только ему и в то же время внешнее по отношению к нему, выступает в качестве неотъемлемого момента его наличного бытия. Его тело — это реальность, о которой он мог бы сказать: «Я — это оно» и «Оно — мой инструмент». Двойственный характер этого физического аспекта осознания своего «Я» вытекает из двойственной установки человека по отношению к своей телесности: с одной стороны, человек идентифицирует себя со своим телом, поскольку эмпирически оно от него неотделимо; с другой стороны, он рассматривает тело как нечто внешнее, как объект, не принадлежащий ему как личности.

3. Фундаментальное знание. Термин «фундаментальное знание» (Grandwissen) используется для обозначения любых предпосылок, облекающих и обосновывающих все остальное наше знание. Фундаментальное знание заключается не столько в понятиях, сколько в представлениях и образах; это осознание того, что действительно, — в противоположность тому, что просто есть. Каждый человек развивается в соответствии со своим фундаментальным знанием. Знание человека определяет путь формирования его «Я».

Рефлексируя над своим фундаментальным знанием, человек осознанно переводит его на язык понятий. В связи с этим следует указать на две различные возможности. С одной стороны, фундаментальное знание может выиграть в точности, логической последовательности, надежности своего присутствия в каждый данный момент времени, а также в абсолютности: ведь если действенные символы характеризуются зыбкостью, свободой и несомненностью, то понятийное знание отличают такие свойства, как фиксированность и догматичность. С другой стороны, фундаментальное знание может быть размышлением о возможностях, вопросом, задаваемым неизвестности: в этом случае действенные символы становятся своего рода убежищем для «Я», тогда как понятийное знание утрачивает вес и почву.

Если мы хотим понять человека, нам необходимо принять участие в его фундаментальном знании — знании, которое едва различимо со стороны, поскольку скрыто под обманчивой оболочкой слов и всякого рода поверхностных проявлений. Понимание мыслей и процессов мышления другого человека учит нас видеть сильные, не поддающиеся воздействиям извне стороны его природы, его внутренние святыни и абсолюты. Оно также позволяет нам уловить угрозу возникновения пустоты и беспочвенности в тех случаях, когда человек открыто и безоговорочно утверждает свою абсолютную свободу в исторически конкретном, не поддающемся широкому обобщению контексте.

Такова сфера, в пределах которой становятся ясны способы видения человеком себя и своего мира. Человек не способен познать себя до конца; но он, так сказать, набрасывает схемы самого себя — схемы, зависящие от того, каковы его представления в каждый данный момент времени. В идеальном случае схемы эти должны содержать всю совокупность психологического и психопатологического знания. Противоположность этой «схематизирующей» деятельности должна была бы состоять в сохранении полной открытости собственного бытия, в неограниченной подверженности воздействиям со стороны мира значений во всей его широте, глубине, разнообразии возможных истолкований.

Дата добавления: 2014-10-31