Кризис аутентичности 3 страница

«Перед тобой открыты все просторы» – внушается молодому человеку. «Ты всего можешь добиться, если приложишь усилия» – беззаботно и благодушно обманывают его. И наивный доверчивый человечек набирает скорость и на парусах надежды врезается в рифы жизни и чем быстрее скорость, тем сокрушительнее удар. Как писал Перлз: «Мечты юности становятся подобными ночному кошмару, отравляющему существование».

Не случайно все сказки кончаются на свадьбе и том, что «стали они жить долго и счастливо». Потому что после этого ничего больше и не было. Принц становится королем, принцесса королевой (или не становятся), потом все медленно стареют. Грустная картина. Не для сказок.

У Евгения Шварца есть совершенно замечательная сказка для взрослых «Обыкновенное чудо». Волшебник превратил медвежонка в человека с условием, что если тот когда-нибудь полюбит и поцелует принцессу, то снова превратится в медведя. Юноша влюбляется в прекрасную принцессу, целует ее и... не превращается в медведя – в этом и заключается настоящее чудо. Юноша не превращается в медведя, который сидит у телевизора, пьет пиво, шляется по кабакам, читает газеты, ходит на выборы и не занимается всей той ерундой, которую люди называют жизнью, и от которой так тошнит, что и слов нет.

Но чудеса, к сожалению, случаются редко. Крайне редко личностное развитие человека не останавливается после двадцати лет. В большинстве случаев происходит постепенная остановка развития и незаметно осознаешь, что еще вчера ты только собирался на ярмарку, а сегодня ты уже едешь с ярмарки.

Само по себе в этом процессе нет не только ничего патологического, но и даже болезненного. Более того, я смею заверить, что процесс регресса и инволюции сам по себе, особенно в начальном периоде доставляет массу удовольствия.

В норме к 25 годам зрелая личность достигает уже того или иного социального положения, она достаточно хорошо интегрируется в систему социальных отношений, занимая в оптимальном случае то место, которое максимально соответствует имеющемуся потенциалу. Человек замечает, что если он и не достиг всего того, о чем мечталось, однако то, что имеется, не лишено приятности. Он чувствует свою «нужность», социальную полезность, он становится одним из многих, он становится полноценным членом общества, первоначальное чувство недовольства начинает проходить, с каждым днем он начинает открывать все преимущества спокойной жизни, в которой необходимо прилагать минимальное количество усилий, чтобы не выпасть из общей упряжки. Делай свое дело, не высовывайся, и если ты не совсем дурак, карьера будет идти сама собой. Свои прежние порывы юности воспринимаются со смехом и улыбкой. Возникает чувство самоуважения. И общество предлагает массу готовых вариантов, чтобы повысить это самоуважение: от орденов и медалей до званий и регалий.

Кризис аутентичности благополучно преодолен. Мы имеем перед собой образцовый вариант примитивной, нормальной личности.

В романе Гете «Страдания юного Вертера» такой тип личности замечательно выведен в лице Альбера – мужа Шарлотты. Альбер, по признанию самого героя романа Вертера, человек «милый», «славный», «вполне заслуживающий уважения», он честен, порядочен, но ограничен рамками общих ценностей, его больше беспокоит соответствие своего поведения общепринятым нормам, чем собственным желаниям и побуждениям. Да их и не возникает у него. Вся жизнь его расписана и запланирована на много лет вперед – служба, женитьба на Лотте, и он не понимает совершенно противоположного ему по складу характера Вертера. Он не одобряет индивидуализм Вертера, так как в каждом поступке Альбера интересует именно то, как на это посмотрят окружающие. Альбер идентичен и аутентичен.

Однажды Вертер перед прогулкой верхом в горы зашел к Альберу, и на глаза ему попались висящие на стене пистолеты. Шутки ради он внезапным движением прижимает дуло пистолета ко лбу.

– Фу! К чему это? Даже представить себе не могу, как это человек способен дойти до такого безумия, чтобы застрелиться; сама мысль противна мне, – возмущается Альбер.

– Странный вы народ, – отвечает ему Вертер. – Для всего у вас готовы определения: то безумно, то умно, это хорошо, то плохо! А какой во всем этом смысл? Разве вы вникли во внутренние причины данного поступка? Можете вы с точностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы взяли на себя этот труд, ваши суждения были бы не так опрометчивы.

Но примитивная личность и общество примитивных личностей и раньше, и сейчас редко когда дает себе труд вникнуть во внутренние психологические переживания конкретного человека. Экономически выгоднее и проще мыслить и действовать по раз и навсегда выработанным правилам, не задумываясь, какой в этом смысл. Это не должно звучать как осуждение или упрек – общество не может функционировать иначе.

В одном из самых лучших и самых малоизвестных романов 20–го века «Человек без свойств» Роберт Музиль блестяще описывает острый кризис аутентичности, связанный с остановкой личностного развития, и процесс его преодоления на примере Вальтера – друга главного героя Ульриха.

Кризис аутентичности Вальтера усугубляется не только тем, что он имеет изначально большие задатки, то есть кривая личностного развития изначально круто уходит вверх (чем выше потенциал личности, тем тяжелее переживается кризис аутентичности), но и тем, что рядом с ним находится его жена, которая этот кризис замечает, то есть видит остановку в развитии Вальтера, но не собирается с ней мирится и ведет себя подобно жене моего пациента, случай с которым я описал выше.

Когда–то Ульрих и Вальтер были друзьями юности, вместе мечтали и восхищались красотой и бесконечными возможностями мира, но когда друзья встречаются вместе в начале романа, Ульрих – все еще «человек без свойств», «человек возможностей», идущий рядом с жизнью, а Вальтер испытывает мучительные переживания из–за невозможности осуществить свои творческие замыслы и планы. Причем ситуация такова, что у него нет формальной возможности обвинить кого–либо в препятствии реализовать собственные потенции.

Вальтеру тридцать пять лет. В молодости он увлекался живописью, музыкой и поэзией. Находились специалисты, которые прочили Вальтеру великое будущее и он, как это часто бывает, сам привык мыслить себя в перспективе своего великого будущего. Преодолев сомнения родственников жены, которые здраво полагали, что у молодого человека нет воли, если он не может заниматься определенной профессией, которая приносит деньги, Вальтер в конце концов обосновался в своем доме вместе с женой и тихой должностью, не требующей много времени и усилий, но и не приносящей существенного дохода.

Казалось бы, он создал себе все условия для творчества. «Но когда не осталось ничего, что нужно было преодолевать, случилось неожиданное: произведений, которые так долго сулило величие его помыслов, не последовало». Вальтер в ужасе осознает, что он не может больше работать, каждое утро с надеждой на вдохновение он запирается на несколько часов дома, совершает многочасовые прогулки с закрытым мольбертом, но то немногое, что он создает в эти часы, он никому не показывает и уничтожает. Достаточно было установить холст на мольберте или положить чистый лист бумаги на стол и уже возникало ощущение ужасной пропажи в душе. Замученный безнадежностью во всех своих решениях и побуждениях, он страдал от горькой грусти, и его неспособность превратилась в боль, которая часто, как носовое кровотечение, возникала у него где–то во лбу, едва он решался за что–то взяться.

Это типичный кризис аутентичности.

Во время своего прихода Ульрих беседует с Клариссой (женой Вальтера), а сам Вальтер играет в доме Вагнера, за что Кларисса (в наказание) неделями отказывала ему в близости.

– Ты, значит, не веришь, – говорит она Ульриху, – что он еще чего–то достигнет.

– Нет второго такого примера неизбежности, как тот, что являет собой способный молодой человек, когда он суживается в обыкновенного старого человека – не от какого–то удара судьбы, а только от усыхания, заранее ему предназначенного! – отвечает ей Ульрих.

Музиль не только блестяще показывает сущность кризиса аутентичности (настоящий писатель для психолога – все равно, что микроскоп для гистолога), но и показывает как личность защищает себя от, казалось бы, неминуемого в этой ситуации осознания.

Взгляды Вальтера на глазах начинают меняться. Он начинает «подводить черту, в музыке, например, после Баха, в литературе – после Штифнера, в живописи – после Энгра, и объявляет все последующее вычурным, упадочническим, утрированным и вырождающимся; мало того, он с каждым разом все запальчивей утверждает, что в такое отравленное в своих духовных корнях время, как нынешнее, чистый талант (к которому он продолжает относить себя) должен вообще воздерживаться от творчества». И все чаще из его комнаты раздаются звуки Вагнера – музыки, которую он в прежние годы учил свою жену презирать как образец мещанства, но перед которой теперь сам не мог устоять.

Кларисса, его жена, молода и всеми силами сопротивляется личностному регрессу Вальтера. Она, считающая гениальность вопросом воли, с пятнадцати лет мечтала выйти замуж за гения, и она не разрешает Вальтеру не быть гением, и, «увидев его несостоятельность, она стала бешено сопротивляться. Как раз когда Вальтеру необходимо было человеческое тепло, когда Вальтера мучило его бессилие, она не поддавалась ему..."

Мудрый Ульрих, как подозревает Кларисса, все понимает, но она не хочет признать для себя его жестокую правоту и предпочитает продолжать мучить Вальтера. «Причину таинственных изменений, которые, пожирая гений, составляют болезнь, Ульрих считал самой обыкновенной глупостью. Совсем не в обидном смысле. В глупости, – размышляет он, – есть что–то необыкновенно располагающее и естественное и чистейшая банальность всегда человечнее, чем новое открытие, чем Ван Гог, Шекспир или Гете."

Тем временем состояние Вальтера (не без помощи Клариссы) все ухудшалось, пока он не нашел великолепной защиты в мысли, которой он никогда прежде не ценил. Мысль эта заключалась в том, что Европа, где он был вынужден жить, безнадежно выродилась.

«Многим людям, – пишет Музиль, – явно проще верить в какую–то тайну, отчего они и провозглашают неудержимый упадок чего–то, что не поддается точному определению и обладает торжественной расплывчатостью. Да и совершенно, в сущности, безразлично, что это – раса, сырая растительная пища или душа: как при всяком здоровом пессимизме, тут важно найти что–то неизбежное, за что можно ухватиться. И хотя Вальтер в лучшие годы способен был смеяться над такими теориями, он тоже, начав прибегать к ним, быстро увидел великие их преимущества. Если дотоле был неспособен к работе и плохо чувствовал себя он, то теперь неспособно к ней было время, а он был здоров. Его ни к чему ни приведшая жизнь нашла вдруг потрясающее объяснение, оправдание в эпохальном масштабе, его достойное».

Одна только Кларисса мучила его. Как только Вальтер начинал патетическим тоном сетовать, что «нынче все развалилось», Кларисса «тоном заботливой мамочки» с издевкой спрашивала:

– Хочешь пива?

– Пива? Почему бы нет? Я ведь не прочь... Немножко погулять, перекинуться словом с соседями и спокойно закончить день. Это и есть человеческая жизнь...

Да, это и есть нормальная человеческая жизнь примитивной личности. Ах, как хорошо это знала советская власть, которая только в театре свободно продавала пиво...

ГЛАВА 6

Дата добавления: 2014-10-31