IX Шевченко в великой семье

Когда Пантелеймон Кулиш в эпилоге к своей «Черной Раде» (не называя даже имени Шевченко) сказал несколько восторженных слов о его поэтиче­ском творчестве, Шевченко не без смущения записал у себя в дневнике: «Кулиш, говоря о Гоголе, Квитке и обо мне, грешном, указывает на меня, как на вели­кого самобытного народного поэта. Не из дружбы ли это?»

В письме к Кулишу он написал укоризненно: «Очень много, слишком даже много подпустил ты мне пахучего курева. Так много, что я чуть не угорел».

Когда же поэт Желиговский, поляк, писавший под псевдонимом Антоний Сова, перевел в 1854 году не­сколько его стихотворений и задумал перевести «Ка­терину», Шевченко написал из ссылки Брониславу Залесскому: «Катерина» моя не так хороша, чтобы ее переводить и, главное, переводить Сове» (письмо от 9 октября 1854 года).

Поэтому можно представить себе, как изумился бы этот скромнейший из великих поэтов, если бы узнал, что его «Катерина» переведена не только на польский язык, но и на башкирский, кабардинский, азербайджанский, каракалпакский, узбекский, еврей­ский, адыгейский, осетинский, армянский, белорус­ский, грузинский, чувашский — так что если бы поэты национальных республик и областей вздумали про­читать свои переводы одной только «Катерины», мы слушали бы их целые сутки и все же не могли бы дослушать.

Именно об этих национальностях Шевченко писал:

Од молдованина до фша На Bcix язиках все мовчить.

Трудно даже перечислить имена всех переводчи­ков, из которых каждый мог бы сказать о вкладе сво­его народа в шевченковский праздник, и тогда мы по­няли бы, какое это чудо, что вся Украина Тараса Шев­ченко, все ее чумаки, гайдамаки, наймички, и Катерина,

и Ярина, и Оксана («така малёнька, кучерява»), и ме­стечко Берестечко, и Днепр, и Чигирин, и Умань, и Киев, и вербы, и тополя, и самое небо украинское — все это стало родным для всех народов советской земли.

Таков был мой доклад на юбилейном шевченков­ском пленуме в Киеве в 1939 году.

Из него следовало, что в смысле художественной близости к подлиннику новые переводы Шевченко явились колоссальным сдвигом по отношению ко всем предыдущим изданиям.

С тех пор прошло больше четверти века.

В течение этого долгого времени наши перевод­чики еще более усовершенствовали свое мастерство.

Тенденции советского стиля, отмеченные мною на предыдущих страницах, определились еще более яв­ственно в позднейших переводах Шекспира, Бернса, Байрона, Данте, Петефи, Гюго, Тувима, Фирдоуси, Расула Гамзатова, Важа Пшавелы, Межелайтиса и многих других.

За это время гослитское издание стихотворений Шевченко переиздавалось много раз. Переводчики из года в год улучшали свои переводы. Вот, например, те изменения, которые внес переводчик Вл. Держа­вин в свою версию шевченковского «Сна»:

Издание Издание

1939 года 1954 года

А тот тихий да тверезый А тот тихонький да трезвый,

Богобоязливый Богобоязливый,

Злую для тебя минуту Как кошечка

Выждет терпеливо. подкрадется,

(стр. 72) Выждет несчастливый

День для вас.

(стр. 250)

Нет у меня детей, жена Нет у меня детей, жена

Не лает, встречая. Не бранит, встречая.

(стр. 73) (стр. 251)

То же можно сказать и о «Тополе» в переводе А. Безыменского:

1939 1955

Очи карие, дивчата, Ведь недолго ваши брови,

Щек румяных зори, Дивчата, чернеют,

Брови черные густые, — И недолго ваши лица

Все завянет вскоре — Нежно розовеют.

Очи быстро потускнеют, Лишь до полдня, —
Брови полиняют... и завянут,

Брови полиняют...

Эти улучшения отмечены в интересной книге «Го­лос Шевченка над cbjtom», изданной Киевским уни­верситетом в 1961 году'.

Тут же авторы книги с горьким чувством приво­дят примеры странных ухудшений, введенных пере­водчиками в последующие издания Шевченко.

На эти ухудшения указывает в своих статьях и Владимир Россельс, талантливый переводчик украин­ской художественной прозы, теоретик «высокого искус­ства» ².

В статье «Шоры на глазах» критик объясняет ухудшения, внесенные переводчиками в позднейшие издания Шевченко, ошибочными требованиями, кото­рые в последнее время стали предъявлять к ним ре­дакторы.

«От издания к изданию, — говорит он, — переводы лирики подвергались операции все большего прибли­жения к букве подлинника». Из-за этого «шевченков­ская мелодичность заменялась какофонией, компо­зиционная стройность — вялой невнятицей». Таковы, к сожалению, переводы многих классических стихотво­рений, таких, как «Чого мен! тяжко, чого мен! нуд­но...» (Е. Благинина), «Якби зустршися ми знову...» (Н. Браун), «Один у другого питаем...» (В. Лугов-ской), «I дос! сниться: шд горою...» (Т. Волгина), «Я не нездужаю, швроку...» (Н. Ушаков).

Все эти стихотворения, по словам критика, в пер­вых изданиях Гослита переведены лучше, чем в по­следующих.

¹ См. «Голос Шевченка над св!том». Студентськ! науков!
npaui. Киев, 1961, стр. 14, 21 и 38.

² В я. Россельс. Подспорья и преграды. Сб. «Мастерство
перевода». М., 1963, стр. 161—178; «Шоры на глазах» (рукопись).

Между специалистами нынче возникли серьезные разногласия по вопросу о том, можно ли в русском стихе найти размеры, вполне соответствующие рит­мам многих произведений Шевченко. Поэт Н. Н. Уша­ков утверждает, что можно, так как украинская сил-лабика будто бы вполне соответствует русской силла-бике', а критики Вл. Россельс и В. Ковалевский, возражая ему, указывают, что, во-первых, эти шев­ченковские ритмы совсем не силлабика, а во-вторых, по-русски силлабические строки в окружении силлабо-тонических не звучат стихом. «Точнее, звучат просто плохим стихом»², ибо «в русском языке нет условий для развития силлабики». Силлабика вообще не свой­ственна тонической структуре русского стиха. «Рус­ское ухо такие стихи не воспринимает, — пишет Вл. Россельс.—Мы, знающие Шевченко в подлин­нике, просто не читаем их, а наши дети недоуменно спрашивают у нас, где в этих исковерканных стихах музыка и за что их надо любить? К счастью, несколько наиболее крупных произведений поэта переведено нормальным силлабо-тоническим стихом. И все же русский «Кобзарь» производит удручающее впечатле­ние,— утверждает Вл. Россельс. — По заслугам воз­величив Шевченко, сделав его имя известным бук­вально каждому русскому, мы умудрились зашифро­вать значительную часть его наследства» — таков пессимистический итог наблюдений критика над изда­ниями пятидесятых -— шестидесятых годов XX века ³.

Думаю, этот пессимизм объясняется не столько низ­ким качеством переводов Шевченко, сколько новым уровнем требований, которые предъявляет современ­ный читатель ко всем вообще стиховым переводам. Требования эти, как мы знаем, чрезвычайно измен­чивы, и то, что казалось вполне удовлетворительным

¹ Н. Н. Ушаков. О переводе шевченковского стиха раз­
мером подлинника. В его книге «Узнаю тебя, жизнь!». Киев, 1958,
стр. 162.

² В. Ковалевский. Размером подлинника. Сб. «Мастер­
ство перевода». М., 1963, стр. 189.

³Вл. Россельс. Подспорья и преграды. Сб. «Мастерство перевода». М., 1963, стр. 166.

в тридцатых годах, кажется плохим в шестидесятых. Таков закономерный процесс.

Но не станем углубляться в эту тему. Пятидесятые и шестидесятые годы выходят за пределы настоящей главы. Ее тема — становление советских методов пе­реводческой практики, а эти методы вполне опреде­лились к той эпохе, которой и заканчивается этот краткий обзор. Тогда — в 1938 и 1939 годах — я при­нимал в новых переводах Шевченко живое участие, редактируя детгизовское собрание его стихотворений. К работе над этим изданием мною были привлечены Александр Твардовский, Михаил Исаковский, Борис Пастернак, Елена Благинина, Петр Семынин, и мне было радостно видеть, с каким искусством (и с каким вдохновением!) они воссоздавали подлинный облик украинского гения, тем самым в значительной мере отменяя всю столетнюю работу своих безнадежно устарелых предшественников.

Дата добавления: 2014-10-31