Торстейн Веблен 12 страница

В повседневной жизни предоставляется много любопытных примеров того, как от слоя к слою видоизменяется кодекс денежной красоты полезных предметов, а также того, каким образом общепринятое чувство прекрасного отходит в своих вердиктах от чувства, не искушенного требованиями денежной репутации. Таким примером является газон перед домом или коротко подстриженные деревья во дворе или в парке, что искренне считается привлекательным у западноевропейских народов. По‑видимому, это соответствует вкусам зажиточных слоев в тех этнических общностях, где в населении преобладают долихоблонды[35]. Бесспорно, газон содержит элемент красоты просто как объект чувственного восприятия, и как таковой он несомненно радует глаз людям почти всех наций и слоев общества; однако, наверно, додихоблонду эта красота представляется еще более бесспорной, чем большинству других этнических разновидностей. Тот факт, что полоска дерна находит у этого этнического элемента более высокую оценку, чем среди прочего населения, сопровождается рядом других черт характера и указывает на то, что этот расовый элемент когда‑то обитал в районах с влажным климатом и в течение продолжительного времени занимался скотоводством. Коротко подстриженный газон считается красивым у народа, который в силу унаследованной склонности всегда находит удовольствие в созерцании заготовленного выгона или пастбищной земли.

По эстетическим соображениям газон – это выгон для коров; и в наши дни бывают случаи, когда воссоздается идиллия долихоблонда и на частный участок выпускается корова – там, где дорогостоимость сопутствующих расходов исключает какие‑либо подозрения в бережливости. Обычно в таких случаях выбирается корова дорогой породы. И все же грубый намек на бережливость, который почти неизбежно при этом присутствует, не позволяет использовать это животное в декоративных целях. Так что во всех случаях, за исключением тех, когда подозрение в бережливости отвергается наличием роскоши во всем, что окружает участок, нужно избегать использования коровы в качестве эстетического объекта. Там же, где не подавить слишком сильного пристрастия к какому‑нибудь пасущемуся животному, призванному пополнить имитацию пастбища, на место коровы находится какая‑нибудь замена, более или менее ей уступающая, как, например, олень, антилопа или другое экзотическое животное. Хотя эти животные и не создают в воображении европейца такой пасторальной идиллии, как корова, тем не менее им отдается предпочтение в силу их высокой цены или бесполезности – и вследствие этого хорошей репутации. Не являясь заурядным образом прибыльными на деле, они не дают и основания для подобных предположений.

Общественные парки, естественно, попадают в ту же категорию явлений, что и газоны, в идеале они тоже представляют собой имитацию пастбища. Лучшим уходом за таким парком будет, конечно, выпас скота, и скот на фоне травы будет неплохим дополнением к красоте самого парка – едва ли это нужно доказывать человеку, который когда‑нибудь видел пастбище в хорошем состоянии. Стоит отметить, однако, как одно из выражений денежного компонента в общественных вкусах, что к такому способу содержания общественных парков прибегают редко. Самое лучшее, что может сделать искусный рабочий под наблюдением опытного смотрителя, – это более или менее близкую имитацию пастбища, но результат неизбежно будет в чем‑то не дотягивать до художественного эффекта, получающегося при выпасе скота. Однако при том понимании, которое бытует в обществе, присутствие стада скота в публичном месте отдыха неотступно наводило бы на мысль о бережливости и полезности и поэтому было бы донельзя неприличным. Поскольку такой способ ухода за парковыми участками сравнительно недорог, он не соответствует внешним приличиям.

Такое же, в общем, значение имеет еще одна особенность, характерная для общественных парков. Наблюдается усиленная демонстрация дороговизны вкупе с притворной простотой и грубой полезностью. Те же черты проявляются в парковых участках при частных домах во всех тех случаях, когда вкусы владельцев или управляющих сформированы в условиях жизни средних слоев или под влиянием традиций высших слоев общества, сложившихся в детские годы того поколения, которое теперь доживает свой век. В парках, сообразующихся с вкусами, привитыми современному высшему слою, такие черты не проявляются в столь заметной степени. Причина такого‑различия вкусов между двумя поколениями благовоспитанных лиц лежит в изменении их экономического положения. Аналогичные отличия можно почувствовать как в общепринятых идеалах в устройстве участков для отдыха и развлечений, так и в других отношениях. В нашей стране, как и во многих других, до второй половины XIX в. таким состоянием, которое освобождало бы от бережливости, обладала лишь очень малая часть населения. Благодаря несовершенным средствам сообщения разбросанные по стране представители этой малой части населения не имели реального контакта друг с другом. Поэтому не было основания для развития вкуса в духе пренебрежения дороговизной. Ничем не обузданным было возмущение благовоспитанного вкуса против плебейской бережливости. В каких бы единичных случаях ни проявлялось естественное чувство красоты, в одобрении недорогостоящего или нерасточительного окружения ему недоставало «социальной согласованности», которую не может дать ничто, кроме значительной группы схожим образом мыслящих людей. Не было, стало быть, никакого действенного мнения высших слоев, которое позволяло бы смотреть сквозь пальцы на свидетельства возможной нерасточительности в содержании парковых участков; и не было, следовательно, никаких существенных расхождений между представлениями об идеальном облике участка для отдыха и развлечений у праздного класса и у более низких, средних слоев. И те и другие слои строили свои идеалы в страхе уронить в глазах представителей данного слоя свою денежную репутацию.

В наши дни расхождение в идеалах становится очевидным. Часть праздного класса, которая последовательно освобождалась от труда и денежных забот на протяжении по крайней мере одного поколения, теперь является достаточно большой, чтобы формировать и поддерживать мнение в отношении вкусов. К факторам, которые облегчают достижение «социальной согласованности» внутри праздного класса, добавились возросшие возможности передвижения. Внутри этого класса избранных необремененность бережливостью стала настолько само собой разумеющейся, что почти утратила свою утилитарность в качестве основы денежной благопристойности. Поэтому сегодняшние каноны вкуса высших слоев общества не так последовательны в требовании неустанной демонстрации больших расходов, начисто исключающей даже видимость бережливости. Итак, на этих высших социальных и интеллектуальных уровнях появляется пристрастие к простому и «естественному» в устройстве парковых участков. Порождаясь в значительной мере инстинктом мастерства, это пристрастие с переменным успехом приносит свои плоды. Оно редко проявляется в чистом виде и временами переходит в нечто не сильно отличающееся от той подделки под безыскусственность, которая была упомянута выше.

Слабость к приспособлениям, обнаруживающим грубую функциональность, неизбежно наводящим на мысль о их прямом и нерасточительном использовании, присутствует даже во вкусах средних слоев, однако там достаточную власть над такой слабостью берет безраздельно господствующий канон почтенной бесполезности. Вследствие этого такая слабость проявляется в разнообразной по способам и средствам притворной полезности – в таких изобретениях, как литые ограды, мосты, беседки, павильоны и тому подобные декоративные детали. Такая притворная полезность в том, что, может быть, является самым сильным отклонением от начальных побуждений, диктуемых чувством экономической красоты, находит свое выражение в чугунных оградах и решетках грубого литья или в окружных подъездных путях, проложенных по ровному участку.

Разборчивый праздный класс перерос в своем развитии использование таких псевдополезных разновидностей денежной красоты, по крайней мере в некоторых вопросах. Однако вкусы индивидов, составляющих более ранние пополнения собственно праздного класса, а также вкусы средних и низших слоев все еще требуют вдобавок к эстетической красоте красоты денежной, даже в тех предметах, которые первоначально вызывали восхищение красотой, присущей им таким же естественным образом, как ветви дереву.

Вкусы общества в этих вопросах следует усматривать в том, как высоко ценятся общепринятые клумбы на общественных парковых участках и искусство фигурной стрижки садовых деревьев. Быть может, самый что ни на есть удачный пример такого преобладания во вкусах средних слоев денежной красоты над красотой эстетической виден в переоборудовании участка, который до этого был занят под Колумбийскую выставку[36]. Это подходящий пример для иллюстрации того, что весьма сильное требование почтенной дороговизны все еще присутствует даже там, где избегается всякая демонстрация показной расточительности. Художественный эффект, действительно получающийся при такой реконструкции, как‑то сильно расходится с тем видом, который придал бы участку человек, не руководствуйся он денежными канонами вкуса. Среди населения города даже класс «лучших» смотрит на продвижение работ с нескрываемым одобрением, наводящим на мысль, что в данном случае если и существует расхождение между вкусами высших и вкусами низших или средних слоев городского населения, то оно невелико. Чувство прекрасного у населения такого города, который является представительным в отношении развитой денежной культуры, старается не допустить никакого отхода от великого принципа денежной цивилизации – демонстративного расточительства.

Любовь к природе, сама, возможно, заимствованная у великосветского кодекса вкусов, под руководством такого канона денежной красоты иногда выражается самым неожиданным образом, приводя к результатам, которые незадачливому зрителю могут показаться нелепыми. Например, общепринятый обычай сажать деревья в безлесных районах нашей страны был перенесен в качестве статьи почетного расходования в районы, густо поросшие лесом; так что для деревни или отдельного фермера в поросшей лесом сельской местности отнюдь не в диковину очищать землю от растущих на ней деревьев и тут же‑опять сажать во дворе фермы или вдоль улиц саженцы некоего привозного вида. Таким образом, поросли дуба, вяза, бука, ореха, тсуги[37], березы и американской липы вырубаются, чтобы освободить место для молодых саженцев изысканного клена, тополя трехгранного и ивы плакучей. Считается, что оставленные на своем месте лесные деревья, не требующие особых затрат, умалили бы достоинство, которым должен облекаться предназначенный для украшения предмет, отвечающий стремлению к почету.

Подобное распространение влияния денежной репутации на вкусы можно проследить в том, как складываются распространенные представления о красоте животных. О той роли, которую денежный канон вкуса играет в отведении корове определенного места на шкале эстетических оценок общества, уже говорилось. Нечто похожее справедливо в отношении других домашних животных в той мере, в какой они ощутимым образом полезны обществу в производственном отношении – как, например, домашняя птица, свиньи, скот, овцы, козы, тягловые лошади. Они носят производительный характер и служат полезной, нередко прибыльной цели, следовательно, на них не обнаруживается с такой легкостью печать красоты. Иначе обстоит дело с теми домашними животными, которые обычно не служат никакой производственной цели, такими, как голуби, попугаи и другие птицы, содержащиеся в клетках, кошки, собаки и скаковые лошади. Они обыкновенно составляют статью демонстративного потребления, а следовательно, их содержание почетно по своей природе, и их законным образом можно считать красивыми. Этот класс животных вызывает традиционные симпатии у всех высших слоев, в то время как слои, лежащие в денежном отношении ниже, – а также то избранное меньшинство праздного класса, среди которого в известной мере отживает канон категорического отказа от бережливости, – эти слои, находя красивыми тех или иных животных, не придерживаются раз и навсегда установленной денежной границы между прекрасным и уродливым.

Следует сказать о второстепенных основаниях достоинства тех домашних животных, которые приносят почет и слывут красивыми. Помимо птиц, относящихся к разряду приносящих почет домашних животных – своим местом в этом разряде они обязаны исключительно тому, что по своему характеру они неприбыльны, – особого внимания заслуживают кошки, собаки и скаковые лошади. Кошка является наименее почтенным из только что названных животных, ибо составляет наименее расточительную статью потребления, она может даже приносить пользу. В то же время по своему кошачьему темпераменту она не соответствует почтенному назначению. Она живет с человеком на условиях равенства, знать не знает о том отношении статуса, которое является древнейшим основанием всех различий в достоинстве, почете и славе, не годится для беспрепятственного использования в завистном сравнении, проводимом между владельцем и соседями. Исключение из этого последнего правила встречается в случае таких редких и причудливых предметов, как ангорская кошка, имеющая в деле обретения почета некоторую мало‑мальскую ценность на основе дорогостоимости и имеющая поэтому определенные основания считаться красивой по денежным мотивам.

Собака обладает известными достоинствами как в плане бесполезности, так и по особенностям природного темперамента. В возвышенном смысле ее часто называют другом человека и высоко ценят за ум и преданность. Все это значит, что собака – слуга человека и обладает даром безоговорочного подчинения, с расторопностью раба угадывая настроение хозяина. Вкупе с этими чертами, позволяющими собаке прекрасно вписываться в систему статуса – и которые в этом отношении нужно записать в число полезных, – собака обладает некоторыми свойствами, имеющими более сомнительную эстетическую ценность. Из домашних животных она является самым грязным и самым несносным по повадкам. Но это компенсируется ее раболепным, ласковым отношением к хозяину и готовностью причинить ущерб и неудобство всем остальным. Значит, собака способна снискать наше расположение тем, что предоставляет возможность свободно проявляться нашей склонности к господству, а составляя при этом большую статью расходов и не служа обычно никакой производственной цели, она занимает во взглядах человека прочное место как что‑то добропочтенное. В то же время собака в нашем воображении ассоциируется с охотой – похвальным занятием, являющимся проявлением почтенного хищнического побуждения.

При таком выгодном положении традиционно признаются и возвеличиваются малейшая красота формы и движения и хоть сколь‑нибудь похвальные особенности в поведении собаки. И даже те породы собак, которые превращаются любителями в нелепые уродства, многими людьми искренне рассматриваются как красивые. Эти породы собак – подобное справедливо и в отношении других разводимых любителями декоративных животных – оцениваются и подразделяются по их эстетической ценности в некоторой прямой зависимости от степени нелепости и непостоянства конкретной формы, которую в каждом отдельном случае принимает уродство. В рассматриваемом плане это различие в степени полезности, основанное на нелепости и непостоянстве строения, можно выразить в терминах большего дефицита и в результате – больших расходов. Рыночная стоимость уродств из отряда собачьих, таких, как модные типы собачек преимущественно для женщин и типы комнатных собак преимущественно для мужчин, основывается на высокой цене их производства, а их ценность для владельцев заключается главным образом в их полезности в качестве статей демонстративного потребления. Косвенным образом, отражаясь в престижной дороговизне, им приписывается ценность для общества; и таким образом, путем несложной подмены слов и понятий, получается, что они вызывают восхищение и славятся за красоту. Так как всякое внимание, расточаемое на этих животных, не является прибыльным или полезным, оно почетно; а так как вследствие этого не осуждается привычка оказывать им внимание, то она может развиться в очень прочную привязанность самого великодушного свойства. Так что в любви к домашним животным канон расточительных расходов присутствует более менее косвенно, как норма, формирующая чувство и направляющая выбор его объекта. Подобное справедливо, как вскоре будет отмечено, и в отношении привязанности к людям, хотя в этом случае характер действия нормы несколько иной.

С верховыми лошадьми дело обстоит почти так же, как с собаками. Они в целом дороги, расточительны и бесполезны для производственных целей. Использование лошади, которое способствовало бы, будь оно производительным, увеличению благосостояния общества или облегчало бы людям жизнь, выливается в демонстрацию силы и легкости движений, удовлетворяя эстетическим вкусам общества. Это, конечно, реальная полезность. Лошадь не наделена в такой же мере, как собака, возвышенной способностью к раболепной зависимости, однако она действенным образом обслуживает хозяйское побуждение, заключающееся в том, чтобы по своему усмотрению обращать себе на пользу «живые» силы окружения, тем самым выражая через них свою властвующую личность. По крайней мере потенциально, верховая лошадь – это скаковая лошадь, высокого или низкого класса; и именно как таковая она особенно полезна владельцу. Экономическая выгодность верховой лошади заключается в значительной мере в ее эффективности как средства соперничества: когда владелец лошади заставляет свою лошадь обгонять соседскую, это приносит ему ощущение нападения и преобладания. Такое использование лошади не является прибыльным, однако, будучи в целом довольно последовательным образом расточительным и вполне демонстративно расточительным, оно является почетным, а следовательно, есть серьезные основания считать, что скаковая лошадь создает хорошую репутацию. Помимо того, настоящая скаковая лошадь также находит подобным образом не производственное, но почтенное употребление как инструмент азартной игры.

Значит, верховой лошади в эстетическом смысле повезло в том, что такие свойства лошади, как красота или полезность, в какой бы мере и сколь бы произвольно они ей ни приписывались, узакониваются каноном денежной достопочтенности. Притязания на ее высокую эстетическую оценку пользуются моральной поддержкой со стороны принципа демонстративного расточительства, подкрепляясь хищнической наклонностью к соперничеству и господству. Лошадь, кроме того, красивое животное, хотя скакун не представляется в сколь‑нибудь особой степени красивой лошадью тем лицам с неподготовленным вкусом, которые не попадают ни в разряд знатоков скаковых лошадей, ни в разряд тех, у кого сдерживающий моральный фактор вознаграждения, получаемого от почитателей лошадей, подчиняет себе чувство прекрасного. Таким людям с неподготовленным вкусом самой прекрасной лошадью представляется та, что в процессе отбора, производимого среди этих животных, претерпела менее коренные внешние изменения, чем скаковая лошадь. И все‑таки, когда автор или докладчик – особенно из тех, чье красноречие самым последовательным образом банально, – хочет привести пример животной грации и полезности, риторики ради он обыкновенно обращается к лошади, и уже сразу становится ясным, что у него в мыслях именно скаковая лошадь.

Следует заметить, что в различных степенях признания тех или иных пород собак и лошадей, как в тех оценках, с которыми встречаешься даже среди людей с умеренно развитыми в этих вещах вкусами, содержится также еще одно заметное и более прямое влияние канонов почтенности праздного класса. В нашей стране, например, вкусы праздного класса до какой‑то степени складываются на основе привычек и обычаев, которые преобладают или которые считаются преобладающими среди праздного класса Великобритании. Это справедливо не столько в отношении собак, сколько в отношении лошадей. В отношении лошадей – особенно верховых, которые в своем наилучшем виде отвечают намерению просто выставить напоказ расточительность, – в общем виде будет справедливо сказать, что лошадь тем красивее, чем она «более английская», при том что английский праздный класс в отношении практики почтенности является высшим праздным классом для нашей страны и поэтому представляет собой пример для подражания более низшим слоям. Подражание в способах восприятия прекрасного и в формировании суждений о том, что красиво и хорошо, не обязательно приводит к фальшивому предпочтению, или, во всяком случае, такое предпочтение не является ни притворным, ни надуманным. Предпочтение диктуется вкусом, и оно столь же серьезно и столь реально, когда основывается на подражании, как и тогда, когда оно покоится на любом другом основании; различие заключается в том, что такой вкус является не склоностыо к истинному в эстетическом плане, а склонностью к приличествующему в плане почтенности.

Подражание, следует сказать, распространяется не только на представление о красоте самой лошади. Оно охватывает также и конскую сбрую, и искусство верховой езды, так что правильная или почтенно красивая посадка или осанка, как и аллюр, тоже определяются английским обычаем. Чтобы показать, какими случайными могут оказываться те обстоятельства, которые решают, что в условиях денежного канона красоты будет приличествующим, а что нет, можно заметить, что английская посадка и этот особенно утомительный аллюр, сделавший такую неловкую посадку необходимой, сохранились от тех времен, когда дороги в Англии были в таком плохом состоянии от грязи и слякоти, что по ним практически невозможно было проехать на лошади более удобном шагом, так что в наши дни человек, воспитанный соблюдать в искусстве верховой езды внешние приличия, ездит на тяжеловозе с обрубленным хвостом, в неудобной позе и причиняющим страдания аллюром по той причине, что по дорогам Англии на протяжении большей части прошлого века нельзя было проехать верхом более естественным для лошади шагом или на лошади, сложенной для передвижения с прирожденной легкостью по твердой открытой местности.

Каноны денежной почтенности наложили свой отпечаток на каноны вкуса отнюдь не только в отношении потребляемых товаров, включая сюда домашних животных. Надо сказать, что почти такое же действие они оказали на представление о красоте человеческой внешности. С тем чтобы избежать каких бы то ни было споров по этому поводу, мы оставим без внимания такое, быть может, существенное предпочтение полной достоинства (праздной) манеры держать себя и представительной наружности, которые в зрелых мужах по заурядному обычаю связываются с богатством. Такие черты в какой‑то мере признаются в качестве элементов красоты в человеке. Однако, с другой стороны, существуют определенные элементы женской красоты, попадающие под эту рубрику, которые носят столь конкретный и специфический характер, что допускают оценку каждого из них в отдельности. Почти как правило в обществах, находящихся на той ступени экономического развития, когда женщины ценятся высшими классами за работу, идеалом красоты является крепкая женщина с крупными руками и ногами. Основанием оценки является сложение, а конфигурации лица придается лишь второстепенное значение. Общеизвестным примером такого идеала культуры раннего хищничества являются девы поэм Гомера.

В последующем развитии этот идеал претерпевает изменение, когда в общепринятом представлении назначением богатой жены оказывается только подставная праздность. Тогда идеал включает в себя характерные признаки праздного образа жизни, которые, как считается, являются результатом последовательной праздности или сообразуются с ней. Об идеале, принятом при таких обстоятельствах, можно заключить из описания красивых женщин поэтами и писателями времен рыцарства. В традиционной системе тех времен высокопоставленные дамы, как мыслилось, находились под пожизненной опекой и освобождались от всякого полезного труда. В сложившихся рыцарских пли романтических идеалах красоты основное внимание обращается на лицо, останавливаясь на утонченности его черт, и на изысканность рук и ног, статность фигуры и особенно на стройную талию. В изображении женщин на картинах того времени, а также у современных подражателей рыцарским чувствам и образу мысли талия истончается до такой степени, что подразумевает крайнюю слабость здоровья. Тот же идеал все еще существует в настоящее время среди значительной части населения современных промышленных обществ, однако нужно сказать, что наиболее крепко он удерживается в тех современных общностях, которые наименее продвинуты в вопросе экономического развития и цивилизованности и в которых обнаруживаются наиболее значительные пережитки статуса и хищнических институтов. То есть рыцарский идеал лучше всего сохраняется в тех общностях, которые существенным образом являются наименее современными. Пережитки этого томного или романтического идеала широко встречаются во вкусах состоятельных слоев в странах Европы.

В современных обществах, достигших более высокого уровня промышленного развития, высший, праздный класс накопил такую массу богатства, которая снимает с женщин этого класса всякое подозрение в занятии грубым, производительным трудом. Здесь в представлениях масс женщины начинают терять свой статус подставных потребителей, и как следствие этого идеал женской красоты начинает изменяться: от немощного, полупрозрачного и опасно утонченного образа назад, к женщине архаичного образца, не лишенной рук и ног и вообще всей своей персональной телесности. В ходе экономического развития идеал красоты среди народов западноевропейской культуры сместился от женщины, обладающей физическими данными, к леди, а теперь он начинает опять возвращаться к женщине; и все в подчинении изменяющимся условиям денежного соперничества. Одно время необходимые условия соперничества требовали крепких рабынь; в другое время они требовали демонстративного представления (подставной) праздности и, следовательно, явной нетрудоспособности; однако теперь это последнее требование перестает подходить к сложившейся обстановке, так как в условиях более высокой эффективности современного производства праздность становится доступной для женщин, занимающих столь низкое положение на шкале почтенности, что она уже больше не может служить отличительным признаком наивысшего денежного положения.

Помимо такого общего контроля, осуществляемого нормой демонстративного расточительства в отношении идеала женской красоты, есть кое‑какие моменты, заслуживающие особого упоминания, так как в них хорошо впдно, как эта норма может оказывать господствующее влияние на представления мужчин о женской красоте. Уже отмечалось, что на тех ступенях экономического развития, на которых в качестве средства к достижению доброго имени широко почитается демонстративная праздность, идеал требует изысканных и миниатюрных рук и ног и тонкой талии. Эти черты вместе с другими связанными с этим недостатками сложения призваны показать, что наделенная ими личность не способна к полезной работе и поэтому, следуя праздному образу жизни, должна находиться на содержании у своего владельца. Такая личность не приносит пользы, требует больших расходов и, следовательно, представляет собою ценность как свидетельство денежной силы. Это приводит к тому, что на данной культурной стадии женщины стараются привнести изменения в свою внешность, с тем чтобы выглядеть сообразно с современными требованиями воспитанного вкуса, а мужчины, руководствуясь каноном денежной благопристойности, находят привлекательными те патологические черты, которые создаются таким искусственным способом. Так, например, считают красивой стянутую талию, получившую столь широкую популярность среди всех слоев общества в странах западноевропейской культуры, а у китайцев также считается красивой деформированная стопа. В обоих случаях увечья совершаются в силу безоговорочного неприятия вкусов, не получивших должного воспитания. Чтобы примириться с такими увечьями, требуется привыкание. И тем не менее там, где они вписываются в образ жизни людей как почетные, санкционированные требованиями денежной благопристойности, не возникает никаких сомнений в их привлекательности. Они являются носителями денежной и искусственно создаваемой красоты, которые и стали служить составными элементами идеала женственности.

Указанная здесь связь между эстетической ценностью вещей и той оценкой, которую они получают в соперничестве за денежную репутацию, естественно, отсутствует в сознании оценивающих. Если человек при формировании своего эстетического суждения начинает задумываться и размышлять над тем, что рассматриваемый предмет расточителен, престижен, а поэтому его можно по праву считать красивым, то такое суждение не может в полной мере считаться bona fide (добросовестным) эстетическим суждением и в связи с этим не включается в рассмотрение. Связь, наличие которой здесь утверждается, между почтенностью и воспринимаемой красотой предметов заключается в действии, оказываемом обстоятельством почтенности на образ мышления оценивающего. Он привык складывать разного рода оценочные суждения – экономические, моральные, эстетические или суждения о почтенности – в отношении предметов, с которыми ему приходится иметь дело, и, когда ему случается оценивать предмет эстетически, его расположенность к данному предмету в силу каких‑либо других мотивов будет влиять на степень его оценки. Это особенно справедливо, когда оценка производится в одинаково тесной связи как с эстетическими мотивами, так и с престижем. Не так легко отличить оценку в эстетических целях от намерения обозначить степень почтенности. Возникновение путаницы между этими двумя видами оценок особенно вероятно, потому что ценность, которую представляют собой предметы для создания репутаций, обычно не выделяется в речи каким‑либо специальным описательным термином. В результате для обозначения такого безымянного компонента денежного достоинства применяются обиходные слова, соответствующие категориям или элементам красоты, и вследствие этого легко происходит смешение соответствующих понятий. Таким образом, в общем восприятии требования почтенности срастаются с требованиями чувства прекрасного, и красота, которая не сопровождается общепризнанными знаками добропочтенности, не признается. Однако ни в какой сколь‑нибудь ощутимой мере необходимые условия денежной почтенности и необходимые условия красоты в наивном ее понимании не совпадают. Устранение из нашего окружения того, что не может служить целям денежного соперничества, приводит, следовательно, к более или менее тщательному исключению целого ряда элементов красоты, которые оказываются несогласующимися с такими требованиями.

Дата добавления: 2014-11-20