МИХАЙЛОВИЧ 2 страница

Мир петербургских углов и его связь с теорией Раскольникова. Идея Раскольникова органически связана с жизненными условиями, которые окружают студента. «На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу,— все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши». Духота петербургских трущоб — частица общей атмосферы романа, душной и безысходной. Есть связь между исступленными мыслями Раскольникова и «черепашьей скорлупой» его каморки, крошечной клетушки шагов шесть длиной, с Желтыми, пыльными, отставшими от стены обоями и низким давящим потолком. Эта каморка — прообраз более грандиозной, но столько же душной «каморки» большого города. Недаром Катерина Ивановна Мармеладова говорит, что на улицах Петербурга, словно в комнатах без форточек. Картину тесноты, удушливой скученности людей, ютящихся «на аршине пространства», усугубляет чувство духовного одиночества человека в толпе. Люди относятся здесь друг к другу с подозрением и недоверием, их объединяют только злорадство и любопытство к несчастьям ближнего. Под пьяный хохот и язвительные насмешки посетителей распивочной рассказывает Мармеладов потрясающую историю своей жизни. В романе возникает образ Петербурга мертвенного, холодного, равнодушного к судьбе человека: «необъяснимым холодом» веет на Раскольникова «от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта картина».

Достоевский воссоздает глазами Раскольникова особое, преступное состояние мира, в котором право на существование покупается ценой постоянных сделок с совестью. К этому миру, как он представляется Раскольникову, оказываются «неприложимыми правила и предписания общепринятой житейской нравственности» (Д. И. Писарев). Герои попадают в такие ситуации, в которых «точное соблюдение этих правил и предписаний» невозможно. По словам Сонечки, например, Катерина Ивановна «не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается». Жизнь ставит героев в такие тупики, когда, с точки зрения логического ума Раскольникова, «безнравственным» становится само неукоснительное требование нравственности. Любимая сестра Раскольникова Дуня готова выйти замуж не по любви за циничного дельца Лужина, с тем чтобы помочь брату, дать ему возможность закончить университет. Раскольников попадает в положение, аналогичное положению Сонечки. «Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас же и поскорее...» Так жизнь не только не уводит героя от обдуманного решения, а как будто специально, на каждом шагу наталкивает на него.

Но заметим, что в бунте Раскольникова, наряду с отчаянным вызовом бесчеловечным законам «мира сего», есть и пассивное признание их незыблемости, их неизбежности. Если сделки с совестью — обычное и универсальное состояние жизни человечества («вечная Сонечка, пока мир стоит»), то, значит, это не подлость, а внутренняя неизбежность, предустановленная от века самой природой человеческого общежития. Тогда нужно считать вздором все нравственные принципы, отбросить их за ненадобностью, как обветшалый хлам, и взглянуть на жизнь с иной точки зрения, уже исключающей «устаревшее» деление человечески? поступков на злые и добрые. В такой нравственной «арифметике» укрепляет героя его «идея» и жизнь, воспринимаемая им сквозь призму острой, как бритва, теории.

Идея и натура Раскольникова. Однако нравственная «арифметика», логическая «казуистика» героя сталкиваются с его душевной «алгеброй», заставляющей совершать «нелепые» поступки: искренне сострадать несчастьям Мармеладовых, оставляя у них на подоконнике последние деньги, жалеть опозоренную девочку на бульваре, ненавидеть свидригайловых и лужиных, называть подлость подлостью вопреки логической выкладке — «подлец человек, и подлец тот, кто его за это подлецом называет».

Отношение фанатически настроенного героя к жизни заведомо деспотично: он предрасположен особо остро реагировать лишь на те впечатления, которые подтверждают правоту его теории. Болезненно-раздраженный ум, отточенный на оселке идеи, как бритва, часто не в состоянии улавливать все богатство жизненных связей, всю полноту мира Божьего, в котором рядом с человеческими страданиями существуют великие взлеты человеческой доброты, взаимного тепла, сострадательного участия. Ничего этого ослепленный идеей герой в окружающем мире не видит. Он воспринимает мир «вспышками», «озарениями». Он выхватывает из окружающего лишь те впечатления, которые укрепляют неподвижную идею, прочно засевшую в его душе. Отсюда многозначительные «мелькнуло на миг», «охватило его», «как громом в него ударило», «вскричал он вдруг в исступлении», «ему стукнуло в голову и потемнело в глаза-х», «вдруг он опомнился». Так Достоевский подчеркивает одно качество в1 характере размышлений и восприятия жизни у Раскольникова предвзятость. Обратим внимание, что и роковое письмо матери он читает не просто так, а «с идеею»: «Ухмыля-ясь и злобно торжествуя заранее (!) успех своего решения».

Но мотивировки поведения героя в романе постоянно раздваиваются, ибо сам герой, попавший в плен к бесчеловечной идее, лишается цельности. В нем живут и действуют два человека одновременно: одно раскольниковское «я» контролируется сознанием героя, а другое «я» в то же самое время совершает безотчетные душевные движения и поступки. Не случайно друг Раскольникова Разумихин говорит, что у Родиона «два противоположных характера поочередно сменяются».

Вот герой идет к старухе — процентщице с ясно осознанной целью — совершить «пробу». По сравнению с решением, которое Раскольников осуществит завтра, ничтожны и последняя дорогая вещь, за бесценок покупаемая старухой, и предстоящий денежный разговор. Нужно другое: хорошо запомнить расположение комнат, тщательно подсмотреть, какой ключ от комода, а какой от укладки, куда прячет деньги старуха. Но Раскольников не выдерживает. Старушонка — процентщица втягивает его в сети своих денежных комбинаций, спутывает логику «пробы». На наших глазах! Раскольников, забыв о цели визита, вступает в спор с Аленой' Ивановной и только потом одергивает себя, вспомнив (!), что он еще и за другим пришел».

В душе героя все время сохраняется не поддающийся холодной диалектике его мысли остаток, потому и поступки, и монологи его постоянно раздваиваются. «О Боже! Как все это отвратительно!» — восклицает герой, выходя от старухи после совершения "пробы". Но буквально через несколько минут в распивочной он будет убеждать себя в обратном: «Все это вздор... и нечем тут было смущаться!» Парадоксальная двойственность в поведении героя, когда жалость и сострадание сталкиваются с отчаянным равнодушием, обнаруживает себя и в сцене на бульваре. Жалость к девочке-подростку, желание спасти невинную жертву, а рядом — преврительное: «А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год... куда-то... к черту...» За городом, незадолго до страшного сна-воспоминания, Раскольников вновь бессознательно включается в жизнь, типичную для бедного студента. «Раз он остановился и пересчитал деньги: рказалось около тридцати копеек. «Двадцать городовому, три Настасье за письмо,— значит Мармеладовым дал вчера копеек сорок семь али пятьдесят»,— подумал он, для чего-то рассчитывая, но скоро забыл даже, для чего и деньги вытащил из кармана». Вновь открывается парадокс как следствие «расколотой» души героя: решимость «на такое дело» должна исключать подобные пустяки. Но убежать от «пустяков» не удается, как не удается убежать от самого себя, от сложностей своей собственной души. Нелогичные с точки зрения Раскольникова-теоретика, эти «пустяки» обнажают существо живой, не порабощенной теорией натуры героя. Обыкновенная жизнь, неистребимая в Раскольникове, тянет в прохладу островов, дразнит цветами и сочной зеленью трав. «Особенно (!) занимали его цветы: он на них всего дольше смотрел».

Здесь, на островах, видит герой мучительный сон об избиении лошади сильными, большими мужиками в красных рубахах. Здесь же, очнувшись от этого сна, он в последний раз перед преступлением на миг освободится от «трихина» теории. Вдруг придет к нему мирное и легкое чувство той полнокровной тишины, которое он потом будет жадно ловить в тихих глазах Сонечки Мармеладовой. Раскольникову откроется природа с ее вечным спокойствием, гармонической полнотой. «Проходя через мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца... Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался. Свобода! Свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!»

Однако торжество Раскольников а преждевременно. Он заблуждается, полагая, что освободился от власти теории над своей душой. Достоевский показывает, что «идеологические трихины», «духи, наделенные умом и волей», раз вселившись в человека, так легко его не покидают. Герой, приведший к разумному пониманию бесчеловечности своей идеи, остается, тем не менее, у нее в плену. Вытесненная из сознания, она сохраняет власть над подсознанием раскольниковской души. Заметим, что герой идет на преступление, потеряв всякий контроль над собой, как «орудие, действующее в руках чужой воли». Он похож на человека, «которому в гипнотическом сне внушено его преступление, и он совершает его как автомат, повинующийся давлению внеш ней силы».

Оказавшись во власти идеи, одержимый ею, Раскольников потерял в ходе преступления всякую ориентировку в хаосе «мелочей» и «случайностей». Он совершил убийство, и под «топор» его теории попала Лизавета, то самое беззащитное существо, ради счастья которого Раскольников допускал кровь по совести и убийство которого не входило в его расчеты. Всем ходом преступления Достоевский отстаивает необходимость ответственного и осторожного обращения человека с общественными теориями, которые при определенных жизненных обстоятельствах способны воспламеняться в душах людей, порабощая их сознание и волю, превращая их в бездушных, стихийных исполнителей.

«Наказание» Раскольникова. Но жизнь оказывается сложнее и мудрее одержимых, исступленных слепцов, рано или поздно она торжествует над ними. «Солгал-то он бесподобно,— говорит Раскольникову следователь Порфирий Петрович,— а на натуру то и не сумел рассчитать». Заметим, что в ходе преступления и наказания нравственное сознание героя остается спокойным. Даже на каторге «совесть его не нашла никакой особенно ужас ной вины в его прошедшем, кроме разве простого промажу, который со всяким может случиться». Теория деления людей -на «властелинов» и «тварей» цепко держится в его уме, контролирует почти безраздельно его сознание. Почему же тогда герой идет предавать себя, почему сознается в своем преступлении?

На явку с повинной Раскольникова толкают не разум, не убеждения, а какие-то другие силы, к которым нужно присмотреться внимательно.

На следующее утро после преступления героя вызывают в полицейскую контору. Его охватывает отчаяние, «цинизм гибели». По дороге он готов признаться в убийстве: «Встану на колена и все расскажу». Но узнав, что его вызвали совсем по другому поводу, Раскольников ощущает прилив радости, которая в глазах окружающих непонятна и подозрительна. Когда порыв радости проходит, Раскольников смущается своей опрометчивостью. Ведь в нормальном состоянии он вел бы себя иначе и нн когда не позволил бы «интимностей» в разговоре с полицией. Радость мгновенно сменяется чувством страха. Герой начинает замечать на себе вопросительные взгляды представителей закона и испытывает внутреннее замешательство. Подозрительность разрастается, превращаясь в мучительное чувство одиночества, отчужденности от людей: «... Теперь, если бы вдруг комната наполнилась не квартальными, а первейшими друзьями его, то и тогда, кажется, не /нашлось бы для них у него ни одного человеческого слова, до того вдруг опустело его сердце».

Совершив убийство, Раскольников поставил себя в противоестественные отношения к окружающим людям. Он вынужден постоянно, на каждом шагу лгать себе и другим, и эта ложь, эта «игра» иссушают, опустошают душу героя. Преступлением Раскольников отрезал себя от людей. Но живая натура героя, не охваченная теорией, увертывающаяся от ее беспощадной власти, не выдерживает отчужденной позиции. Вопреки убеждениям и доводам рассудка его постоянно тянет к людям, он ищет общения с ними, пытается вернуть утраченные душевные связи. Но поведение героя невольно воспринимается со стороны как подозрительное: от него отмахиваются, его принимают за сумасшедшего. В острые минуты душевной депрессии Раскольников пускается в рискованную игру с Заметовым, чтобы на мгновение испытать чувство свободы, вырваться из подполья, из пустоты одиночества. Волей-неволей он плетет вокруг себя сеть неизбежных подозрений. «Язык» фактов, материальные последствия преступления герой легко уничтожил, но он не может спрятать от людей «язык» души. Желание чем-то заполнить душевный вакуум начинает принимать уже извращенные формы. Героя тянет в дом старухи, и он идет туда, еще раз слушает, как отзывается мучительным, но все-таки живым чувством в иссохшей душе звон колокольчика, который в момент преступления потряс его.

Достоевский показывает трагедию актерства Раскольникова, тщетность его попыток рационально проконтролировать свое поведение, «рассчитать» самого себя. «Этому тоже надо Лазаря петь... и натуральнее петь! — думает Раскольников по дороге к Порфирию Петровичу.— Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь. Нет, усиленно было бы опять ненатурально... Ну, да там как обернется... посмотрим... сейчас... хорошо или не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!»

Порфирий понимает, что поймать Раскольникова с помощью допроса по форме — нельзя, по части логической казуистики он силен. Героя подводит другое — внутреннее ощущение своей преступности. Поэтому Порфирий смело открывает перед ним психологические расчеты: «Что такое: убежит! Это форменное; а главное-то не то;...он у меня психологически не убежит, хе-хе! Каково выраженьице-то! Он по закону природы у меня не убежит, хотя бы даже и было куда убежать. Видали бабочку перед свечкой? Ну, так вот он все будет, все будет около меня, как около свечки, кружиться; свобода не мила станет, станет задумываться, запутываться, сам себя кругом запутает, как в сетях, затревожит себя насмерть!.. И все будет, все будет около меня же круги давать, все суживая да суживая радиус, и — хлоп! Прямо мне в рот и влетит, я его и проглочу-с, а это уж очень приятно-с, хе-хе-хе! Вы не верите?»

Тем не менее Порфирий уходит от читателей романа и его героя, «согнувшись и как бы избегая глядеть на Раскольникова». Не Порфирию суждено стать спасителем и исцелителем Раскольникова, который не признает себя виновным перед юридическими постановлениями «мира сего» и их исполнителями: «В чем я виноват перед ними?.. Они сами миллионами людей изводят». В ходе допросов следователь действительно менее всего «глядел на Раскольникова». Душа героя его интересовала лишь с юридической точки зрения, как средство, используя которое можно ловко «подловить» преступника. И менее всего интересовал Порфирия живой, страдающий, потерявший себя, ищущий защиты и покровительства человек, с которым нужно обращаться береж но. Порфирий же, напротив, испытывает какое-то садистское наслаждение муками жертвы. Есть в его психологии что-то от бу дущего Иудушки Головлева, героя романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Та же «паутина» липких, лживых слов, та же паучья хлопотливость. Не исключено, что Салтыков-Щедрин, работая над романом, помнил о Порфирий Достоевского и дал Головлеву его имя.

Раскольников и Сонечка. Глубину душевных мук Раскольникова суждено разделить другой героине — Сонечке Мармеладовой. Именно ей, а не Порфирию решает поведать Раскольников свою страшную, мучительную тайну. Заметим, что герой испытывает при этом уже знакомые нам противоречия между своими мыслями и поступками, между головой и сердцем. Само желание открыться перед Сонечкой у Раскольникова получает двойственную мотивировку. Сознательно он так определяет цель своего визита к Сонечке: «Он должен был объявить ей, кто убил Лизавету». Объявить! Этот вариант признания Раскольников рассматривает как вызов «безропотной» героине, «дрожащей твари», как попытку пробудить и в ней гордый протест и найти союзницу по преступлению. Но одновременно что-то сопротивляется в душе героя такой «вызывающей» форме признания, он тут же отталкивается от принятого решения, «точно отмахиваясь от него руками: «Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?» И тут подхватывает героя другое, странное, необъяснимое чувство, «что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту... невозможно. Он еще не знал, почему невозможно». Но мы-то уже знаем почему. В его душе нарастает желание признаться по иным, не совсем ясным, подсознательным мотивам: Раскольников больше не может держать в себе мучительное чувство преступности. В первый момент встречи он еще искушает Сонечку, пытается пробудить и в ней индивидуалистический бунт. Но Достоевский подмечает «выделанно-нахальный» и «бессильно-вызывающий»тон искушения. Герой уже не может осуществить задуманный им «вызывающий» вариант признания: «Он хотел улыбнуться, но что-то бессильное и недоконченное сказалось в его бледной улыбке».

В лице Сони Раскольников встречает человека, который пробуждается в нем самом и которого он еще преследует как слабую и беспомощную «дрожащую тварь»; «Он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть его исчезла, как призрак». «Натура» требует от героя, чтобы он поделился с Сонечкой страданиями от преступности своей, а не вызывающей манифестацией ее. К такому варианту признания зовет Раскольников а христиански-сострадательная Сонечкина любовь. И вот вместо того чтобы сыграть роль демона-искусителя, он обернул к Соне «мертвенно-бледное лицо» несчастного страдальца. Дьявольское уступило место христианскому, человеческому. «Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете? — воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд, как в истерике. Давно уже незнакомое чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах».

В письме М. Н. Каткову, в журнале которого «Русский вестник» печатался роман, Достоевский писал, что Раскольников, вопреки убеждениям, предпочел «хоть погибнуть на каторге, но примкнуть опять к людям: чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством... замучило его». Именно желание примкнуть к людям, глотнуть живой воды из чистого духовного источника заставило Раскольникова послушать Сонечку: «Нет,— мне не слез ее надобно было... Надо было хоть обо что нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть!» Тоска по человеку заставляет Раскольникова принять от Сонечки «простонародный крестик». Простонародность тут не случайно подчеркнута Достоевским. Путь обновления героя — это путь признания народной веры, христианского взгляда на жизнь, который исповедует Сонечка. В своем бунте герой преступен перед законами человечности, которые живы в народе в виде краеугольных основ христианской нравственности. Судить Раскольникова по совести может только Сонечка Мармеладова, и суд ее будет глубоко отличаться от суда Порфирия. Это суд любовью, состраданием и человеческой чуткостью — тем высшим светом, который удерживает человечность даже во тьме бытия униженных и оскорбленных людей. Сила Сонечки заключается не только в сострадательной любви к Раскольникову. Любовь сама по себе слишком слаба, чтобы исцелить героя от поразившей его болезни. Кроме любви к Раскольникову, в душе Сони есть держава, которая спасает ее от соскальзывания в пучину раскольниковского искушения и бунта. Эта держава, этот спасительный якорь — христианская вера героини. Только любовь, одухотворяемая такой верою, помогает ей устоять и увлечь Раскольникова к спасению, к воскрешению того доброго и вечного, что томилось и страдало в нем самом под властью «духа, наделенного злым умом и злою волей». С образом Сонечки связана вера Достоевского в то, что мир спасет братское единение между людьми во имя Христово и что основу этого единения нужно искать не в обществе «сильных мира сего», а в глубинах народной России.

Судьба Сонечки полностью опровергает близорукий взгляд Раскольникова-теоретика на окружающую жизнь. Перед ним отнюдь не «дрожащая тварь» и далеко не смиренная жертва обстоятельств. Вспомним, как отвечает она на богохульство Раскол ьникова: «Молчите! Не спрашивайте! Вы не стоите!..» — вскрикнула она вдруг, строго и гневно смотря на него... «Тут сам станешь юродивым! Заразительно!» — подумал он». Именно по тому и не липнет к Сонечке Мармеладовой «грязь обстановки убогой». В условиях, казалось бы, совершенно исключающих добро и человечность, героиня находит свет и выход, достойный нравственного существа человека и не имеющий ничего общего с индивидуалистическим бунтом Раскольникова. Герой глубоко заблуждается, пытаясь отождествить свое преступление с подвижническим самоотречением Сонечки: «Ты тоже переступила, ты загубила жизнь свою». Есть качественное различие между стремлением к добру через допущение зла по отношению к другим и самопожертвованием, добровольным, естественным, во имя сострадательной любви к ближним. «Ведь справедливее,— восклицает Раскольников,— тысячу раз справедливее и разум нее было бы прямо головой в воду и разом покончить!» — «А с ними-то что будет? — слабо спросила Соня, страдальчески взглянув на него, но вместе с тем как бы вовсе и не удивившись его предположению... И тут только понял он вполне, что значили для нее эти бедные, маленькие дети-сироты и эта жалкая, полусумасшедшая Катерина Ивановна, с своею чахоткой и со стуканьем об стену головою». Самоотверженность Сони далека от смирения, она имеет социально активный характер, она вся направлена на спасение погибающих. Достоевский в лице Сони изображает народный, демократический вариант религиозного мироощущения, близко к сердцу принимающий христианский афоризм: «Вера без дела мертва есть». Роман о «положительно-прекрасном» человеке. Следующий роман — «Идиот» Достоевский задумал как продолжение «Преступления и наказания». Главным героем его является «обновленный Раскольников», «исцелившийся» от гордыни человек, князь Мышкин, носитель «положительно-прекрасного» идеала. Не случайно в рукописи он называется иногда «князем-Христом». Роман «Идиот» — драматический эксперимент писателя над дорогой для него идеей. Разумеется, Мышкин — не Христос, а смертный человек, но из числа тех, избранных, кто напряженным духовным усилием сумел приблизиться к этому сияющему идеалу, кто глубоко носит его в сердце своем. Писатель осознавал степень риска, на который он решался в своем романе: создать «положительно-прекрасного» человека в момент, когда его еще нет в действительности, когда такой идеал ни у нас, ни в Западной Европе еще не выработался.

Его возвращение в Россию, в кипящий эгоистическими страстями Петербург напоминает отдаленно «второе пришествие» Христа к людям в их запутанную, «греховную» жизнь. У князя Мышкина в романе особая миссия. По замыслу автора он призван исцелять пораженные эгоизмом души людей. Как христианство пустило корни в мире через проповедь двенадцати апостолов, так и Мышкин должен возродить в мире утраченную веру в высшее добро. Своим приходом и деятельным участием в судьбах людей он должен вызвать цепную реакцию добра, продемонстрировать исцеляющую силу великой христианской идеи. Замысел романа скрыто полемичен: Достоевский хочет доказать, что учение социалистов о бессилии единичного добра, о неисполнимости идеи «нравственного самоусовершенствования» есть нелепость.

В общении с окружающими людьми он не признает никаких сословных разграничений и прочих барьеров, рожденных цивилизацией. Уже в приемной генерала Епанчина он ведет себя как равный с его лакеем и наводит последнего на мысль, что «князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить...». И тем не менее «князь почему-то ему нравился», и «как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор». Мышкин совершенно свободен от ложного самолюбия, которое сковывает в людях свободные и живые движения души. В Петербурге все «блюдут себя», все слишком озабочены тем впечатлением, которое производят на окружающих. Все, подобно Макару Девушкину, очень боятся прослыть смешными, раскрыть себя.

Князь начисто лишен эгоизма и оставлен Достоевским при открытых источниках сердца и души. В его «детскости» есть ред-чайшая душевная чуткость и проницательность. Он глубоко чувствует чужое «я», чужую индивидуальность и легко отделяет в человеке подлинное от наносного, искреннее от лжи. Он видит, что эгоизм — лишь внешняя скорлупа, под которой скрывается чистое ядро человеческой индивидуальности. Своей доверчивостью он легко пробивает в людях кору тщеславия и высвобождает из плена лучшие, сокровенные качества их душ.

В отличие от многих Мышкин не боится быть смешным, не опасается унижения и обиды. Получив пощечину от самолюбивого Ганечки Иволгина, он тяжело переживает, но не за себя, а за Ганечку: «О, как вы будете стыдиться своего поступка!» Его нельзя обидеть, потому что он занят не собой, а душой обижающего человека. Пушкинская Бесчеловечность, талант воплощать в себе гении других народов со всей «затаенной глубиной» их духа проявляется у Мышкина и в его необыкновенных каллиграфических способностях, в умении передать через каллиграфию особенности разных культур и даже разных человеческих характеров.

Своим влиянием князь и пробуждает сердечность, и обостряет противоречия больной, тщеславной души современного человека. Спасая мир, он провоцирует катастрофу. Эта центральная, трагическая линия романа раскрывается в истории любви князя к Настасье Филипповне. Встреча с нею — своего рода экзамен, испытание способностей князя исцелять болезненно гордые сердца людей. Прикосновение Мышкина к ее израненной жизнью душе не только не смягчает, но и обостряет свойственные ей противоречия. Роман заканчивается гибелью героини.

В чем же дело? Почему обладающий талантом исцелять людей князь провоцирует катастрофу? О чем эта катастрофа говорит; о неполноценности идеала, который утверждает князь, или о несовершенстве людей, которые недостойны его идеала?

Попробуем добраться до ответа на эти непростые вопросы. Настасья Филипповна — человек, в юношеском возрасте преданный поруганию и затаивший обиду на людей и мир. Богатый господин Тоцкий еще девочкой пригрел ее, круглую сироту, взял на воспитание, дал прекрасное образование, а потом обольстил, превратил в наложницу и бросил. Эта душевная рана постоянно болит у Настасьи Филипповны и порождает противоречивый комплекс чувств. С одной стороны, в ней есть доверчивость и простодушие, тайный стыд за незаслуженное, но совершившееся нравственное падение, а с другой — сознание оскорбленной гордости. Это невыносимое сочетание противоположных чувств — уязвленной гордости и скрытой доверчивости — замечает проницательный Мышкин еще до непосредственного знакомства с героиней, при одном взгляде на ее портрет: «Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное».

При людях на поверхности души героини бушуют гордые чувства презрения к людям, доводящие ее порой до циничных поступков. Но в этом цинизме она лишь пытается всем доказать, что пренебрегает их низким мнением о себе. А в глубине той же души просыпается чуткое, сердечное существо, жаждущее любви и прощения. В тайных мыслях Настасья Филипповна ждет человека, который придет к ней и скажет: «Вы не виноваты»,— и поймет, и простит...

И вот давно ожидаемое чудо свершается, такой человек приходит и даже предлагает ей руку и сердце. Но вместо ожидаемого мира он приносит Настасье Филипповне обострение страданий. Появление князя не только не успокаивает, но доводит до парадокса, до трагического разрыва противоречивые полюсы ее души. На протяжении всего романа Настасья Филипповна и тянется к Мышкину, и отталкивается от него. Чем сильнее притяжение — тем решительнее отталкивание: колебания нарастают и завершаются катастрофой. Внимательно вчитываясь в роман, убеждаешься, что героиня притягивается к Мышкину и отталкивается от него по двум полностью противоположным психологическим мотивам. Во-первых, князь в ее представлении окружен ореолом святости. Он настолько чист и прекрасен, что к нему страшно прикоснуться. Смеет ли она после всего, что было с нею, осквернить его своим прикосновением. Это чувство благоговения к святыне и влечет героиню к князю, и останавливает на полпути: «Возможность уважения к себе со стороны этого человека она считает немыслимой: «Я, говорит, известно какая. Я Тоцкого наложницей была». Из любви к Мышкину, к его чистоте она уступает его другой, более достойной и отходит в сторону.

Во-вторых, рядом с психологическими мотивами, идущими из глубины ее сердца, возникают и другие, уже знакомые нам, гордые, самолюбивые чувства. Отдать руку князю, это значит забыть обиду, простить людям ту бездну унижения, в которую они ее бросили. Легко ли человеку, в душе которого так долго вытаптывали все святое, заново поверить в чистую любовь, добро и красоту? И не будет ли для униженной личности такое добро оскорбительным, порождающим вспышку гордости? «В своей гордости,— говорит князь,— она никогда не простит мне любви моей». Рядом с преклонением пред святыней рождается злоба. Настасья Филипповна обвиняет князя в том, что он слишком высоко себя ставит, что его сострадание унизительно. Таким образом, героиня влечется к князю из жажды идеала, любви, прощения и одновременно отталкивается от него то по мотивам собственной недостойности, то из побуждений уязвленной гордости, не позволяющей забыть обиды и принять любовь и прощение. «Замирения» в ее душе не происходит, напротив, нарастает «бунт», завершающийся тем, что она фактически сама «набегает» на нож ревниво любящего ее купца Рогожина.

Дата добавления: 2014-11-25