МАЯКОВСКИЙ 6 страница

Роман «Поднятая целина» — самое глубокое по содержанию художественное произведение о коллективизации сельского хозяйства.

Как и «Тихий Дон», «Поднятая целина» — роман о жизни народа. И в этом произведении Шолохов прослеживает процесс изменения народной психологии, преодоления вековых предрассудков, поворота простых тружеников к новым формам жизни. Этот процесс сопровождается тяжелой борьбой.

Наиболее ярко-психология казачества рисуется в таких массовых сценах, как собрание по поводу организации колхоза, «бабий бунт», приезд Давыдова в бригаду, отказавшуюся работать, открытое партийное собрание колхозников и др.

Так же как в «Тихом Доне», в романе «Поднятая целина» героическое тесно переплетается с будничным и даже комическим. Это одна из особенностей художественного мастерства Шолохова. Писатель-реалист, он дает достоверное изображение жизни героев со всеми ее срывами и неудачами, без прикрас и лакировки. Но в то же время Шолохов — аналитик. Он не просто фотографирует лежащее на поверхности, а глубоко исследует действительность, проникает в психологию действующих лиц, выявляет исторические тенденции в развитии главного героя всех его произведений — народа.

В романе много колоритных народных характеров. Особенно интересен дед Щукарь, имя которого стало нарицательным. Его бесконечная болтливость, не знающая никаких пределов, казалось бы, должна была всех выводить из терпения, но в ней столько искренней наивности и добродушной веселости, что даже Нагульнов не мог сердиться на деда Щукаря.

В годы Великой Отечественной войны нравственные идеалы, утверждаемые М.А. Шолоховым, приобрели особое значение. В его военных корреспонденциях, очерках «На Дону», «На юге», «Военнопленные», «В казачьих колхозах», «Казаки», в рассказе «Наука ненависти» разоблачается античеловеческий характер развязанной гитлеровцами войны, раскрывается героизм советского народа, любовь к Родине, всепобеждающий гуманизм.

В самый разгар Великой Отечественной войны писатель начал работу над новым романом — «Они сражались за Родину».

В романе «Они сражались за Родину» глубоко раскрыт русский национальный характер, ярко проявившийся в дни тяжелых испытаний.

Героизм русских людей в романе лишен внешне блестящего проявления и предстает перед нами в скромном одеянии обыденного. Такое изображение войны приводит читателя к выводу; что героическое не в отдельных подвигах советских солдат, а что вся фронтовая жизнь — подвиг.

В канун нового, 1957 года в «Правде» был опубликован рассказ «Судьба человека», поразивший мир своей художественной силой.

В небольшом по объему произведении перед читателем проходит жизнь героя, вобравшая в себя жизнь Родины. Андрей Соколов — русский человек, мирный труженик, ненавидящий войну.

Оставшись один на всем белом свете, этот человек пригрел сиротку Ванюшу и заменил ему отца. Всю сохранившуюся в сердце теплоту отдал он малышу. Рассказ «Наука ненависти» писатель начал с символической картины тяжело израненного войной дуба. «На провесне немецкий снаряд попал в ствол старого дуба, росшего на берегу безымянной речушки. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой». Такой же живительной влагой оказалась для израненного сердца Соколова любовь к бездомному ребенку.

Писатель заканчивает рассказ «Судьба человека» уверенностью в том, что около плеча Андрея Соколова поднимется новый человек, готовый преодолеть любые испытания судьбы, достойный своего отца, своего великого народа.

Михаил Шолохов был видным деятелем всемирного движения сторонников мира, лауреатом Нобелевской премии. Его голос в защиту мира нашел отклик на всей планете. Шведские кинозрители, посмотрев фильм «Судьба человека», говорили, что этот фильм «не только пробуждает ненависть к войне, но и заставляет задуматься над вопросом: а что ты делаешь» чтобы не допустить новой войны?». Выступая летом 1961 года в Стокгольме на сессии Всемирного Совета Мира, Шолохов призвал всех людей Земли объединить свои действия, чтобы преградить дорогу атомной войне.

Михаил Шолохов подлинно народный художник. Проникая в психологию народа, он показывает глубину души простого человека. Как заметил писатель Михаил Алексеев, Шолохов открыл миру, «что полуграмотная казачка Аксинья Астахова способна любить не менее глубоко и страдать не менее сильно, чем Анна Каренина, что мятущаяся душа Григория Мелехова не менее сложна, чем душа Андрея Болконского, а батрак Мишка Кошевой не менее напряженно мыслит, чем Пьер Безухов». Великий мастер-реалист, он на образах отдельных людей прослеживает историю народа, закономерность изменения и развития народного характера.

Для современного поколения писателей творчество Шолохова — школа художественного мастерства» умения создавать гигантские полотна народной жизни, проникать в душевный мир человека. Шолохов учит писателей серьезному, правдивому разговору с читателем «без малейшей утайки, без малейшей фальши».

Роман-эпопея «ТИХИЙ ДОН»

Изображение гражданской войны как трагедии народа. За гражданскую войну наша страна заплатила беспримерную цену. Непосредственная убыль населения за три года (1918-1920) приближается к тридцати миллионам. Голод 1921-1922 годов унес 5 053 000 человек. 14 миллионов переболели в 1918-1922 годах тифом, холерой, оспой. Если во время гражданской войны в Испании в 1936-1939 годах убыль населения составила 1,8 %, то в России в 1918-1922 годах - более 22%.

Нас всех учили, что причина гражданской войны в иностранной интервенции и выступлении внутренней контрреволюции. Между тем это, по мнению многих историков, не единственная и не самая главная ее причина. В последнее время появились работы, в которых главной причиной гражданской войны считается внутренняя сущность политики новой власти по отношению к крестьянству. 11 января 1913 года Ленин сказал на III съезде Советов: «На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, мы открыто провозгласили то, что на одно правительство провозгласить не могло... Да, мы начали и ведем войну против эксплуататоров». 4 июня того же года Троцкий высказал ту же мысль: «Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб... Да здравствует гражданская война».

Потом, обращаясь в прошлое и осмысливая его, Владимир Шульгин скажет: «Белое движение было начато почти что святыми, а кончили его почти что разбойники. Утверждение этого исторгнуто глубокой душевной болью, но оно брошено на алтарь богини правды». Уже не одно десятилетие большую правду о гражданской войне несет «Тихий Дон» Шолохова.

Жестокость революции и гражданской войны, а главное — ее истоки наиболее ярко раскрыта писателем в главах XXVIII, XXIX и XXX пятой части второй книги романа. Обратимся к этим главам. Напомним, о чем идет речь в этих главах.

Григорий Мелехов пытается спасти жизнь попавших в плен казаков во главе с Черенцовым. Тем более что был приказ: «За сохранность пленных вы отвечаете по всем строгостям военно-революционного времени! Чтобы доставили в штаб в целости». Но Подтелков ни в какую: «Не дам!.. Сказано: не дам! Ну, и все! Революционным судом его судить и без промедления наказать. Чтобы и другим неповадно было!.. Ты знаешь,— уже спокойнее проговорил он, остро вглядываясь в приближавшуюся толпу пленных,- знаешь, сколько он крови на белый свет выпустил? Море... Сколько он шахтеров перевел?..- и опять, закипая бешенством, свирепо выкатил глаза.— Не дам!..».

И дальше - страшная сцена: «Руби-и-и их... такую мать!! Всех!.. Нету пленных... в кровину, в сердце!!!!».

Страшна и XX глава, рассказывающая о том, как Бунчук с командой красногвардейцев почти ежедневно расстреливает за городом «врагов революции». «За неделю он высох и почернел, словно землей подернулся». Шолохов показывает, как мучительно тяжело ему самому, но когда Анна пытается уговорить его: «Иди лучше на фронт, он ответил ей: «Я не уйду с этой работы! Тут я вижу, ощутимо чувствую, что приношу пользу! Сгребаю нечисть! Удобряю землю, чтоб тучней была! Плодовитей! Когда-нибудь по ней будут ходить счастливые люди...».

А потом и Бунчук и Подтелков сами попадут в плен к казакам, и перед нами предстанет «жуткое, потрясающее зрелище»: «отвратительнейшая картина уничтожения, крики и хрипы умирающих, рев тех, кто дожидался очереди...».

Жестокость рождала ответную жестокость, а та, в свою очередь, еще больше и больше ожесточала сердца и души.

В третьей книге романа Шолохов скажет о Григории Мелехове, что он «черствел, зверел сердцем», скажет о том, как опалила его слепая ненависть. Это очерствение сердца, опаленного ненавистью, становилось всеобщим.

Вот смерть Лихачева: «...в семи верстах от Вешенской, в песчаных бурунах его зверски зарубили конвойные. Живому выкололи ему глаза, отрубили руки, уши, нос, искрестили шашками лицо. Расстегнули штаны и надругались, испоганили большое, мужественное, красивое тело. Надругались над кровоточащим обрубком, а потом один из конвойных наступил на хлипко дрожавшую грудь, на поверженное навзничь тело и одним ударом отсек голову».

Но вот и Штокман с его немудреной философией: «Уличен в действиях против нас? Готово! Разговор короткий — к стенке! И тут нечего слюнявиться жалостью: хороший, мол, человек был». И Мишка Кошевой, который после убийства Штокмана и гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казак Повстанец», Мишка Кошевой, который «с тремя товарищами выжег дворов полтораста станицы Каргинской».

Сколько десятилетий пишущие о Шолохове, читающие Шолохова задаются вопросом: а сам он, писатель, автор книги, с кем, на чьей стороне? Вспомним, как привезли домой мертвого Петра Мелехова. Вспомним сказанное в

романе после гибели безымянного красноармейца: «И где-либо в Московской или Вятской губернии, в каком-нибудь затерянном селе великой Советской России мать красно армейца, получив извещение о том, что сын «погиб в борьбе

с белогвардейщиной за освобождение трудового народа от ига помещиков и капиталистов», запричитает, заплачет. Горючей тоской оденется материнское сердце, слезами изойдут тусклые глаза, и каждодневно, всегда, до смерти будет

вспоминать того, которого некогда носила в утробе, родила в крови и бабьих муках, который пал от вражьей руки где-то в безвестной Донщине...».

На чьей стороне автор, писатель? На стороне своего народа, своей страны, на стороне погубленных, истерзанных, казненных, исстрадавшихся, замученных, будь они белые, будь они красные. И открывается роман эпиграфом, взятым из казацкой песни, эпиграфом, в котором сразу же начинает звучать самое главное:

Не сохами-то славная землюшка ваша распахана... Распахана наша землюшка лошадиными

А засеяна славна землюшка казацкими головами, Украшен-то наш тихий Дои молодыми вдовами, Цветен наш батюшка Дон сиротами, Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.

И в самых горько-правдивых произведениях о Великой Отечественной войне поэтизируется подвиг тех, кто встал на защиту родной стороны. В «Тихом Доне» немало смелых и мужественных людей, но ни героизации, ни поэтизации подвига в нем нет. В «Тихом Доне» невозможен не только Василий Теркин, но и Андрей Соколов самого Шолохова. В нем не найдется места и для героев той же эпохи, о которых знаем по другим книгам: будь то Метелица, Морозка или Чапаев. «Внимая ужасам войны....» — эта первая строка стихотворения Некрасова — ключ к пониманию того, как изображена война в романе «Тихий Дон». И ключ к постижению судьбы Григория Мелехова.

Судьба Григория Мелехова. Через весь роман проходит тема пути, той дороги, которую ищет и не может найти Григорий Мелехов,

«Мне трудно в этом разобраться... Блукаю я, как метель в степи». Метель в степи, буран в степи, бездорожье, историческое бездорожье - тема не новая в русской литературе. Вспомним хотя бы «Бесов» и «Капитанскую дочку» Пушкина. Ветрами, метелями, вьюгами, буранами будет продута и литература о революции, начиная с бло-ковского «Ветер, ветер на всем белом свете». «В этом ветре вся судьба России — Страшная, безумная судьба» (Максимилиан Волошин). И судьба человека.

«Трудно нащупывалась верная тропа; как в топкой гати, забивалась под ногами почва, тропа дробилась, и не было уверенности — по той ли, по которой надо, идет». Завидовал молодому Лесницкому и Кошевому: «Им с самого начала все было ясно, а мне и до се все неясное. У них, у обоих, свои, прямые дороги, свои концы, а я с семнадцатого года хожу по вилюжинам, как пьяный качаюсь...».

Но вот в чем дело: а где все-таки лежит эта верная тропа? Та, по которой надо идти? Куда ведет прямая дорога? Человек, сбившийся с пути, или, может быть, сама жизнь, сошедшая с правильной колеи? И однажды Григорий Мелехов скажет себе: «Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый...».

Григорий Мелехов ощущает правду Гаранжи, его «тянуло к большевикам», но «не мог ни простить, ни забыть гибель Черенцова и бессудный расстрел пленных офицеров».

Воевал с белыми, но, сам офицер, всегда чувствовал себя среди офицеров чужим: «Я за себя воевал, а не за генералов. Мне, если направдок гутарить, ни те, ни эти не по совести».

В бешенстве рубит матросов, а потом, сотрясаясь от рыданий, «повернувшись мокрым от слез, изуродованным болью лицом к столпившимся вокруг него казакам, крикнул надорванным, дико прозвучавшим голосом:

- Кого же рубил!..- И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке: выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся на губах: — Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти... предайте!..».

Так, где же эта верная тропа, по которой надо идти? И куда надо идти? Приведу большую цитату, но не просто важную цитату — ключевое место романа: «Но, когда представлял себе, как будет к весне готовить бороны, арбы, плесть из краснотала ясли, а когда разденется и обсохнет земля,— выедет в степь; держась наскучавшимися по работе руками за чапиги, пройдет за плугом, ощущая его живое биение и толчки; представляя себе, как будет вдыхать сладкий дух молодой травы и помятого лемехами чернозема, еще не утратившего пресного аромата снеговой сырости,— теплело на душе. Хотелось убирать скотину, метать сено, дышать увядшим запахом донника, пырея, пряным душком навоза».

И потом, уже в конце романа: «Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался в свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция, и контрреволюция. Нехай бы вся эта... нехай оно идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все».

Сколько было написано, сказано о том, что беда Мелехова, вина его, вина перед народом, в том, что не выбрал он правильный путь, сбился с магистральной дороги новой жизни, не встал под красные знамена революции. Ну, допустим, встал бы, выбрал бы, не сбился...». «Но что ждало с его истовой любовью к земле, мечтой о работе в поле, со скотиной в коллективизации? Сколько было написано и сказано о его раздвоенности, отсутствии цельности. Но ведь главное в человеческом характере Мелехова — верность идеалу, а, следовательно, цельность. Прочно бытовавшие (и сохраняющие и сегодня определенный вес в критике) представления о раздвоенности Григория как психологической доминанте - недоразумение. Герой этот ничуть не менее целен, чем персонажи — большевики или их противники, но по-своему. Трагический герой, как правило,— вообще образец человеческой цельности, а не раздвоенности. Представитель объединяющей Правды, Мелехов не вмещается в рамки реальной политики времени, что и может создавать иллюзию расщепленности и неоднородности его установки. Конечно, сам он мучается своей обособленностью и безуспешно стремится к партийной определенности, но это не следует принимать за дезо-риентированность. Григорий не может примкнуть окончательно ни к кому, ибо не принимает частичной правды. Это над кризисами эпохи встающая бескомпромиссность личности, ничего общего не имеющая с политическими шатаниями. Григорий Мелехов — целостный человек в трагически разорванном времени.

Андрей Платонович Платонов

1899-1951

Творчество Андрея Платонова уникально. Едва ли можно найти в русской литературе писателя, который бы так не любил громких фраз, напыщенного пафоса и ложно-высокого, рекламного образа, как он. Платонов писал «тихо», стыдясь гулких, цветистых и бездуховных слов. В своих повествованиях этот автор всегда собеседник, он не над человеком, а «у человеческого сердца — именно так хотелось ему назвать свою лучшую книгу. Скромен, тих, лишен театральности и пышного света славы человек и писатель Андрей Платонов. Он способен сострадать чужому горю, чужой боли...

Андрей Платонович Климентов (Платонов — псевдоним) родился 20 августа (1 сентября) 1899 года в Воронеже Ямская слобода). С 1906 по 1914 год Андрей учится в церковноприходской и городской школах. С 1914 года, как старший в многодетной семье (11 детей), начинает работать: помощником машиниста, литейщиком на трубном заводе, в паровозоремонтных мастерских.

В 1918 году будущий писатель поступает в железнодорожный политехникум (электротехническое отделение); с этого времени он участвует в литературной жизни Воронежа: часто бывает в Коммунистическом союзе журналистов на дискуссиях о пролетарской и буржуазной культуре; в коммунистических журналах и газетах («Воронежская коммуна», «Красная деревня». «Железный путь», «Призыв» и др.) печатаются статьи, стихи, рассказы «рабочего-философа» (так его звали в Воронеже).

В 1920 году Платонов — участник первого Всероссийского съезда пролеткультов, проходившего в Москве.

На следующий год в Воронеже вышла небольшая книга Платонова «Электрификация»; в 1922-м в Краснодаре — книга стихов «Голубая глубина». Ее отметил В. Брюсов, выразив надежду, что «прекрасные обещания молодого пролетарского поэта дадут в будущем достойное осуществление».

Однако в это время Платонов отходит от бурной литературной и политической деятельности. В 1921 году он выходит из рядов РКП (б) и занимается практической работой. В 1921—1922 годах возглавляет Чрезвычайную комиссию по борьбе с засухой в Воронежской губернии. С мая 1923 года состоит на службе в Воронежском губземуправлении в должности губернского мелиоратора, заведующего работами по электрификации сельского хозяйства.

В 1926 году Платонов вместе с женой и сыном переезжает в Москву, но вскоре получает назначение в Тамбов. Перед отъездом на новое место работы ему удается заключить договор на издание книги избранных произведений с издательством «Молодая гвардия». 192.7 год можно считать годом появления в русской литературе нового мастера. В январе Платонов заканчивает фантастическую повесть, «Эфирный тракт» - она идет мучительно и трудно.

У прозы Андрея Платонова вообще была трудная судьба. После яркого дебюта (первая книга рассказов «Епифанские шлюзы») к нему пришла известность в литературных кругах. Одна за другой выходят книги «Сокровенный человек», «Происхождение мастера», «Эфирный тракт», «Город Градов» и другие. Однако, после появления в печати его сатирических рассказов «Государственный житель» и «Усомнившийся Макар», раскрывающих силу, подоплеку и перспективу бюрократий в нашем обществе, Платонова подвергли резкой, несправедливой критике. Его обвиняли в идейных грехах, называли «кулаком» и «правоуклонистом». Повесть «Впрок. Бедняцкая хроника» объявили вражеской.

Произведения Платонова перестали печатать. Долгое время он бедствовал. Единственное, что ему удавалось публиковать, - критические статьи.

Однако наступившая после публикации повести «Впрок» изоляция Платонова в литературной жизни обозначила новый этап в творчестве писателя. По продуктивности он может быть сравним только с 1927 годом, когда из грибницы блистательных повестей выросло монументальное здание романа «Чевенгур». В начале 30-х годов Платонов вышел к постижению реальности постчевенгурской эпохи. «Котлован» закладывал фундамент этого постижения. В 1932 году он создает повести «Ювенильное море» и «Хлеб и чтение», в 1933-м приступает к работе над новым романом «Счастливая Москва» (впервые опубликован журналом «Новый мир», 1991, № 9).

В 1937 году в издательстве «Советский писатель» выходит книга рассказов «Река Потудань» (первая после 1929 года). Публикация совпала с кульминацией политических процессов 30-х годов. В мае следующего года был арестован единственный сын Платонова, пятнадцатилетний школьник.

Почти явью обернулось его предвидение о гибели ребенка в мире чевенгурской коммуны. Литературная критика вновь взяла под прицел творчество политически неблагонадежного писателя.

Проработке подвергаются и литературно-критические статьи писателя, рассыпается набор книги «Размышления читателя». Платонов готовит к изданию новую книгу

с символическим названием — «Течение времени», но ее выход остановит война.

В начале 1942 года Платонова утверждают военным корреспондентом в Действующую армию, и он уезжает на фронт. За время войны вышло 4 книги рассказов Платонова: «Одухотворенные люди» (1942); «Рассказы о Родине» (1943); «Броня» (1943); «В сторону заката солнца» (1945). На страницах «Красной звезды», «Красноармейца» постоянно печатаются его очерки и рассказы, под которыми стоит неизменная запись — «Действующая Армия». Тайна «одушевленной родины», «вечной родины», «Божьего дерева (Дерева Родины)» — это и главная тема, и основной пафос рассказов писателя о «тружениках войны», о трагедии и бессмертии уходящих на смерть русских солдат.

Платонов вернулся с фронта тяжело контуженным, но продолжал работать. В 1946 году на страницах журнала «Новый мир» публикуется один из шедевров малого жанра русской прозы о войне — рассказ «Семья Иванова» («Возвращение»). И новая атака критики обрушивается на писателя.

Из издательств возвращаются книги, из редакций газет журналов — рассказы с краткой резолюцией: «Рассказ не пойдет». Неудачей завершится и попытка поставить пьесу о Пушкине «Ученик Лицея».

Единственной нитью связи писателя с литературной жизнью остаются детские издания. При поддержке М. Шолохова выходят две книги сказок Платонова: «Башкирские народные сказки» (1947) и «Волшебное кольцо» (1949, под общей редакцией М. Шолохова). Последним большим произведением, над которым работал Платонов, была пьеса-мистерия «Ноев ковчег (Каиново отродье). Пьеса осталась незавершенной.

А. Платонов умер 5 января 1951 года — на пятьдесят втором году жизни.

Лишь через семь лет после смерти писателя появилась книжечка его рассказов, вызвавшая огромный интерес читателей. С этого момента многие его произведения были переизданы. Однако крупные работы писателя — «Ювенильное море», «Котлован», «Чевенгур» — дошли до нас только в 1986-1988 годах.

Остановимся на двух произведениях А. Платонова, наиболее известных.

«Сокровенный человек» — это летопись пробуждения и распрямления традиционного «маленького человека», сумевшего и в революции (казалось бы, совершенной по воле народа) найти те обстоятельства, события, поступки людей, которые его, мягко говоря, удивили. Он сомневается, ищет, находит, теряет, но, всегда философически мудро рассуждая, сам себе задает тревожный вопрос; «Зачем?» Заметьте: не «Что делать?» и «Кто виноват?», а «Зачем?».

В центре повестей Платонова мастеровые, деревенские правдоискатели, машинисты, «сироты» по своему душевному состоянию, жизненной неустроенности. Все они пребывают в своеобразном странствии, скитальчестве. Это специфические платовские скитальцы или «душевные бедняки», боящиеся после революции «остаться без смысла жизни в сердце». Россия платоновских героев — уездная, полудеревенская, здесь проходят не магистрали, а «проселки» революции, сюда простираются сплошь «опушки» городов... Именно тут собираются самые пытливые, не

боящиеся странствий за истиной люди. Здесь и завязываются главные конфликты платоновских повестей. И решается извечный гуманистический вопрос: «Маленький человек. Что с ним будет?»

Главный герой повести «Сокровенный человек» — машинист Фома Егорович Пухов, мечтающий «очутиться среди множества людей и заговорить о всем мире». Это стихийный философ, порой озорник, то лениво созерцающий жизнь, то лихорадочно пытающийся понять, что же такое происходит во времени и в нем самом. Этот странный, ни на кого не похожий характер породил массу вопросов, целую бурю критики, волну непонимания, неприятия. Одним он представлялся «ушибленным революцией», другим — «одиночкой-правдоискателем», не обладающим классовым сознанием; третьи спешили его назвать средним рабочим, который после сложных переживаний войдет «в семью пролетарского актива...».

А все гораздо проще. В повести есть слова, которые проливают свет на мировосприятие героя: «Когда умерла его жена — преждевременно, от голода, запущенных болезней и в безвестности, — Пухова сразу прожгла эта мрачная неправда и противозаконность события. Он тогда же почуял — куда и на какой конец света идут все революции и всякое людское беспокойство...».

На первых порах этот философ попросту отмахивается от всех сложных вопросов. Им владеют озорство, епосредственность, даже бездушие. Курит он «для ликвидации жажды». На работу идет даже браво, не успев погоревать о жене, о своей бесприютности, вынашивая «научный лозунг»: «Все совершается по закону природы! — удостоверил он самому себе и немного успокоился»,

Многие события - даже такие значительные, как движение красноармейского Десанта в Крым через штормовую ночь, — просто заполняют память героя, подавляют

его. Но Пухов и напряженно осмысливает события, делает интересные наблюдения.

Например, Фома заметил, что его былой друг, матрос в годы гражданской войны, простецкий человек, «братишка», вдруг получил какую-то должность, стал ездить на автомобиле и с видимым удовольствием «решать судьбы людей», ставя подписи на каких-то бумагах, ордерах и тому подобное. И при этом старался «так знаменито и фигурно расписаться, чтобы потом читатель его фамилии сказал: товарищ Шариков — это интеллигентный человек!»

«Читатель его фамилии»... Сколько иронии в этих словах о скрытой гордости кабинетных чинуш, для которых людская масса, поток нуждающихся в их «разрешении» просто «читатели их фамилии». Вот оно, комчванство, самодовольство, психоз бюрократического умиления перед силой бумажки!

Иногда Пухов прямо-таки провидец, так точно распознает он вред явлений, которые со временем переросли в настоящую бюрократию.

«— Ты зачем приехал? — спросил Шариков, ворочая большие бумаги на дорогом столе и разыскивая в них толк. Укреплять революцию! — сразу заявил Пухов.

— А я, брат, Каспийское пароходство налаживаю, — только

ни хрена не выходит! — спроста объяснил Шариков.

–А ты чего писцом стал: бери молоток и латай корабли

лично!..».

Писатель показал, как бюрократизм, прожектерство чиновников подменяют действительное творчество жизни, разрушают систему духовных, сердечных связей между людьми. Он одним из первых почувствовал не просто численный рост бюрократической касты, но возникновение страшного психологического состояния*, типа сознания, как бы «разливающегося» из учреждений по всей жизни. «Революция затихла... Революция сменилась порядком и парадом... Парад... устанавливает порядок», - писал Платонов ранее в фельетоне «Душа человека — неприличное животное». «Мастеровой воевал, а чиновник победил», — заметил он при создании сатирической повести «Город

Градов». Так и Шариков (не случайно ему дана фамилия булгаковского героя!), потеряв в себе сокровенность», выродился, претерпел метаморфозу, превратился в чванливого чиновника.

А что же «сокровенный человек» Пухов? Ведь он не посторонний революции, не созерцатель ее! Он наделен поразительной пытливостью именно революцией. Но отношения героя и событий, героя и необходимого ему множества людей очень сложны, зыбки, изменчивы... Однажды Фома восхитился тем, что «красноармейцы... жили общей жизнью с природой и историей, - и история бежала в те годы, как паровоз, таща за собой на подъем всемирный груз нищеты, отчаяния и смиренной косности».

Потом вдруг романтическое представление о революции сменяется ироническим, даже саркастическим замечанием, когда он видит гримасы эпохи:

«- Пухов! Война кончается! - сказал однажды комиссар.

— Давно пора, - одними идеями одеваемся, а порток нету!

—Врангель ликвидируется! Красная Армия Симферополь

взяла! — говорил комиссар.

—Чего не брать? — не удивлялся Пухов. — Там воздух хороший, солнцепек крутой, а советскую власть в спину вошь жжет, она и прет на белых!

— При чем тут вошь? - сердито обижался комиссар. -

Там сознательное геройство! Ты, Пухов, полный контр!..».

Примерно ту же оценку давали ему и товарищи по работе в мастерских: «...он для рабочих смутный человек. Не враг, но какой-то ветер, дующий мимо паруса революции».

Однако чудаковатый, непосредственный Пухов имел в себе больше хитринки, чем наивного поведения. Называя себя «природным дураком», он в то же время прекрасно разбирался в людях, ясно видел суть явлений, «знал особые ненарочные способы очаровывать и привлекать к себе людей и всегда производил ответ без всякого размышления». Не правда ли, тот же «маленький человек» с большой душой, образ которого приковывал к себе внимание лучших русских писателей - Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Куприна?

...Скитальцы и странники, герои с вечным душевным непокоем, бесконечными открытиями возможностей человеческой души... Их часто называют «коренным платоновским типом». Коренное в них — незавершенность развития, движения чувств. «Завершены», то есть нравственно уснули, лишь бюрократы, уверенные в том, что в мире все, что «течет», «потечет — потечет и — остановится».

Дата добавления: 2014-11-25