Часть третья деяния апостолов 1 страница

-

§ 9. Фанни Боудич Кац: "Анализ — это религия"

§ 10. Эдит Рокфеллер-Маккормик Рокфеллер-психоаналитик

§ 11. Страсть Констанции Лонг

9. Фанни Боудич Кац: "Анализ — это религия"

Было много таких, кому сердце сказало, что им пора начать рассказывать о тайных рунах, Слове Божьем, славных подвигах, которые могущественный Христос, находясь среди людей, подтверждал словом и делом.
Было много мудрых, захотевших воздать хвалу учениям Христа, священному Слову Божьему, а также собственноручно написать блистательные книги, рассказывающие о том, как сыны человеческие собираются выполнять Его повеления.
Heliand, песнь 1, около 830 г. н.э.

Поначалу участниками юнговских мистерий, точно так же как и в случае с древними культами Диониса, становились в основном женщины. Мучимые духовным томлением, лишенные в рамках иудео-христиаской веры какого-либо влияния и власти, доведенные до экстаза десятилетиями, проведенными на спиритических сеансах и за теософскими текстами, многие иностранки покидали свои дома и поселялись в Швейцарии во имя того, чтобы быть неподалеку от Карла Густава Юнга. Юнг был их "новым светом", их духовным советчиком и пророком, швейцарским врачом и ученым, который к тому же еще и являлся учителем оккультной мудрости и волшебства. Они пришли к Юнгу затем, чтобы исцелиться самим и научиться исцелять других с помощью воображаемого контакта с трансцендентным царством богов и богинь. Две из них (обе — американки из богатых семей) жили неподалеку от Юнга по много лет, а затем, вернувшись домой, столкнулись с ужасными проблемами в отношениях со своими супругами. Эти супружеские проблемы были усугублены самим Юнгом. Третья — незамужняя англичанка, врач, достигшая успеха своими собственными силами — осталась в своей родной стране и со временем избавилась от юнговскрго притягательного воздействия, но лишь благодаря тому, что стала последовательницей найденного ею нового экзотического мудреца.
Все три женщины — Фанни Боудич Кац, Эдит Рокфеллер-Мак-кормик и Констанция Лонг — в одно и то же время оказались в первой группе апостолов, собравшихся вокруг Юнга. Это был критический период в процессе утверждения юнговской аналитической психологии и формирования его культа, и поэтому эти три женщины оказали долгосрочное воздействие на будущее юнговского международного движения, а также на его место в истории.
Давайте начнем с истории, рассказывающей о женщине, которая оставила нам наиболее полное сообщение (являющееся, на самомделе, самым ранним из дошедших до нас сообщений подобного рода) о том, на что была похожа психотерапия в руках Юнга в годы, последовавшие непосредственно за его разрывом с Фрейдом.

Беспокойная душа Фанни Боудич
Холодной бостонской зимой 1911 г., после неудачной борьбы с болезнью Паркинсона, на семьдесят первом году жизни скончался Генри Пикеринг Боудич. Он имел длительную и выдающуюся карьеру экспериментального психолога в Гарвардской медицинской школе. Его хороший друг — философ и психолог Вильям Джемс — умер годом раньше. Работа в современно оборудованной лаборатории Боудича вдохновила Джемса на создание в середине 1870-х при Гарвардском университете первой в Америке лаборатории по экспериментальной психологии. Даже после того как Джемсу наскучила экспериментальная психология и он возвратился к философии, эти двое мужчин оставались близкими друзьями и продолжали иметь много общих нетрадиционных интересов.
Одним из них был спиритизм и весь тот ряд парапсихологических феноменов, которые ассоциировались с ним. Не одно десятилетие они изучали "экстраординарные психические состояния", как обозначил их Джемс, и связанные с ними феномены, такие как автоматическое письмо и черчение, вызванные трансом множественные личности и происходящие в состоянии бодрствования галлюцинации с живыми и мертвыми.
Главным образом они занимались изучением медиумов во время спиритических сеансов. За двадцать пять лет с момента основания ими Американского общества психических исследований, Боудич и Джемс совместно посетили множество спиритических сеансов. В своих, имевших газовое освещение домах, в Кембридже и на Биконхилл эти два старых приятеля частенько проводили вечера в обществе женщин, которые, как казалось, впадали в глубокие трансы и говорили низкими, порой жуткими, но чаще комическими голосами мертвых. Они оставались скептичными, хотя их и связывало увлечение трансцендентальными и духовными предметами.
Гарвардские профессора философии и медицины, исследователи паранормальных психических явлений и их похожие на привидения медиумы, длящиеся до глубокой ночи обсуждения Великих вопросов о жизни и жизни после смерти, формировали среду, в которой начала свою необычную жизнь дочь Генри — Фанни Пикеринг Боудич.
Фанни всегда была крайне застенчива. Она постоянно казалась сомневающейся, страшащейся жизни, неуверенной в себе. Она была уязвимой, чуткой ко взглядам и словам других людей и не проявляла никакого особого интереса к интеллектуальным предметам. У нее нередко бывали депрессивные эпизоды. Однако, время от времени, она могла быть достаточно своенравным, и даже злобным ребенком. К ней, как к дочери известного профессора и ученого, предъявлялись очень высокие требования, а жизнь в центре социальных событий и ритуальные полуденные чаепития в обществе элиты причиняли ей боль. Она старалась, насколько это было возможно, скрываться в подполье, но ее маска невидимки не срабатывала. Она не была красива и знала это. У нее было мало ухажеров и не было мужа. Жизнь была рутинной и пустой: никаких радостей, лишь бы как-нибудь перетерпеть. К 1905 г. стало ясно, что болезнь Паркинсона подтачивает сердце д-ра Боудича. Способа его вылечить не было, и в течение нескольких последних мучительных лет его жизни Фанни, которая по-прежнему жила дома, изо дня в день ухаживала за отцом. Когда он умер, Фанни впала в столь глубокую депрессию, что ее устраивала лишь мысль о самоубийстве. Ее мать — Сельма — хотя и была убита горем, но все же сумела почувствовать, что жизнь дочери висит на волоске и обратилась за помощью к одному из дальних кузенов Фанни.
"Кузеном Джимом", Как его называла Фанни, был не кто иной, как Джеймс Джексон Патнэм из Гарвардской медицинской школы; его и по сей день считают отцом американской неврологии, а в 1909 г. он был одним из активнейших пропагандистов психоанализа в Америке1. Его престиж в научном и медицинском мире способствовал проявлению у американских врачей доверия к Фрейду. Осенью 1909 г. Фрейд и Юнг чудесно провели время с Патнэмом. После того, как в 1913 г. между Фрейдом и Юнгом началась война, Патнэм до самой своей смерти в 1918 г. оставался более близок к фрейдовскому кругу.
Побеседовав с Фанни и осознав глубину ее расстройства, Патнэм порекомендовал ей отправиться в Швейцарию для прохождения обширного психоаналитического лечения у Юнга. Ее мать была за это всей душой. Эта перспектива вызывала у Фанни ужас, но какой-то частью своей души она осознала, что ей пора попробовать зажить по-новому: ей почти тридцать восемь лет, не замужем, у нее навязчивая идея совершить самоубийство, уйти некуда, кроме как в забвение. Швейцария явно была наилучшей из имевшихся альтернатив. При таких обстоятельствах в начале 1912 г. Фанни Боудич прибыла в Цюрих и практически сразу же начала лечение у д-ра Юнга.

"У вашей дочери... должен произойти процесс созревания ее характера"
В Цюрихе Фанни нашла себе друзей и почувствовала себя вновь ожившей. После трудного периода приспособления она наконец приняла свою новую роль в качестве члена сообщества людей, объединенных общей системой верований и ощущением того, что делаемая ими совместно работа в один прекрасный день приведет к духовному спасению мира.
В феврале того же года Юнг и Франц Риклин создали новую организацию, которая состояла из аналитиков и пациентов и получила название "Общество психоаналитических усилий". Эта новая организация пошла еще дальше, чем венское окружение Фрейда: она выступала спонсором лекций и курсов по приложению психоанализа в качестве интерпретирующего мировоззрения ко всей культуре. Все ее члены были объединены общим опытом психоаналитического лечения, научившего их описывать свою жизнь с помощью нового языка — тайного лексикона, который был одновременно сексуальным, клиническим и раскрепощающим.
Когда Фанни начала ходить на сеансы, у нее были трудности с немецким языком. Для того, чтобы облегчить ее лечение, Юнг сделал то, что он обычно делал со своими пациентами из Америки и Великобритании: поставив первоначальный диагноз, он направил ее для прохождения параллельного лечения к своему ассистенту и коллеге Марии Мольцер. Мольцер была медсестрой из Голландии, вошедшей в юнговское окружение еще в 1910 г. Она была первым переводчиком фордхамовских лекций Юнга и в течении многих лет оставалась единственным аналитиком из его круга, свободно говорящим по-английски. Мольцер была дочерью владельца знаменитого завода по изготовлению спиртных напитков в Нидерландах, а медсестрой стала в знак протеста против злоупотребления алкоголем. Юнг впервые упомянул о ней в своем письме к Фрейду, датированном 8 сентября 1910 г., в котором заявил, что она и другая его последовательница женского пола — Марта Боддингауз — "ревнуют меня друг к другу"2. Она присутствовала на веймарской конференции в сентябре 1911 г., но на известной фотографии участников она сидит в первом ряду, слева от большинства представителей цюрихской школы. Ее изображение весьма расплывчато, но со своими собранными сзади темными волосами она производит впечатление достаточно строгой, а возможно даже суровой женщины.
Занимаясь первоначальным диагностированием Фанни, Юнг раскрыл свой взгляд на психотерапию как на процесс созревания, при котором во время прохождения курса терапии происходит органический "рост" отдельной личности, напоминающий рост растений или кристаллов в природном мире. Ясно, что Юнг рассматривал Фанни как страдающую от слабого развития ее личности. Юнг написал ее матери Сельме, что у Фанни "должен произойти процесс созревания ее характера, покуда ее личность не достигнет полной независимости".*(Это и другие письма находятся среди документов Фанни Боудич Кац, CLM. В данной главе я даю даты всех цитируемых мною писем из этой коллекции непосредственно в тексте. Поэтому я не делаю сносок по каждому отдельному письму. Я цитирую письма Фанни к Юнгу и Джеймсу Джексону Патнэму, Юнга и Патнэма к Фанни, Марии Мольцер к Фанни и Рудольфу Кацу, а также Юнга к Сельме Боудич. Дневник анализа Фанни за 1916 г. состоит из ряда страниц, начатых в июне 1916 г. и выделенных в отдельную папку, а также самого дневника за 1916 г. Имеется также дневник анализа за 1917 г. В этих дневниках отсутствует нумерация страниц, но я определяю дату записи по рассматриваемому материалу. Имеются также дневники за 1912 и 1913 гг. с конспектами семинаров, проводившихся Юнгом и проф. Hausherr. В них также нет нумерации страниц.). Иными словами, он предупреждал, что, возможно, она никогда не восстановит свое здоровье. Хотя этот процесс и мог показаться таинственным, он убеждал Сельму в том, что способен помочь ее дочери.
Но позднее, в 1912 г. с анализом Фанни произошло что-то очень скверное. Появились парадоксальные чувства, вызвавшие у нее ощущение тревоги, амбивалентности, смущения, раздраженности и незащищенности. Отчаянная потребность получить одобрение со стороны Юнга и Мольцер смешивалась с паническим побуждением бежать от них и от их явных нападок в ее адрес, особенно от тех, которые шли со стороны Юнга. Фанни ни с кем не чувствовала себя настолько уязвимой, как с этими странными, но очаровательными людьми, разрушавшими ее прежнее представление о себе. Нуждаясь в совете, она написала письмо к своему кузену Джиму и излила ему свою душу.
В сентябре Юнг был в Нью-Йорке с целью прочитать лекции в Фордхамовском университете, а также познакомиться с коллегами и пациентами в других американских городах; там же он заверил Патнэма, что лечение Фанни протекает благополучно, на нем никак не сказывается раскол, произошедший в психоаналитическом движении. В своем ответном письме к Фанни, датированном 12 октября, Патнэм сказал ей: "Я подозреваю, что чрезвычайно мастерские методы д-ра Юнга на некоторых его пациентов могут оказать куда большее действие, чем ему самому кажется, и ты не должна попадать в сильную зависимость от него или стремиться сформировать о нем критическое суждение. Несколько дней тому назад я съездил в Нью-Йорк для того, чтобы встретиться с ним...и заодно мы поговорили о тебе, после чего я пришел к убеждению, что ты стоишь на верном пути".
Патнэм имел достаточный опыт в психоаналитическом лечении, чтобы осознать психологическую динамику ситуации. Фанни очень характерным образом реагировала на ранние стадии терапии. Уже начинал устанавливаться перенос, но она сопротивлялась. Он знал, что всю свою жизнь Фанни была очень замкнута и сейчас впервые бросает себе вызов. После аналогичного кризиса в июне она хотела уехать, но затем Патнэм убедил ее, что ей следует остаться. Уходить было еще слишком рано. Альтернатива была крайне жестокой, чтобы о ней можно было хотя бы подумать; и они оба знали это. 1 декабря Патнэм послал Фанни следующий совет:
Я считаю, что ты принимаешь слишком близко к сердцу анализ с д-ром Юнгом и Schwester* (Сестра (нем.). — Прим. перев.) M. и напрасно считаешь себя мухой на липкой бумаге. Помимо всего прочего, они ведь просто люди, имеющие, как и мы с тобой, недостатки и слабости, и ты не обязана видеть в анализе что-то сверх того, что ты действительно видишь. Я надеюсь, что мог бы с тобой об этом поговорить и понять, что у тебя на уме.
Ты не находишь, что твоя потребность в помощи, которую Цюрих якобы должен тебе предложить, слишком уж сильна и желанна, а ведь, может быть, она в большей степени выдумана для интеллектуальных и социальных целей, нежели для тебя самой. Недостаток д-ра Юнга (entre nous) заключается в том, что он слишком самоуверен и я подозреваю, что он лишен некоторых необходимых способностей к воображению, что он, на самом деле, сильный, но тщеславный человек, который может сделать и действительно делает немало добра, но также и имеет тенденцию подавлять пациента. У него можно поучиться, но не стоит следовать всем его указаниям.
Патнэм подметил тот аспект личности Юнга, который Юнг и сам осознал в последующие годы. Он не раз говорил своим последователям, что оказывал на людей необычайное действие, что у них "мое присутствие либо вызывает инфляцию, либо полностью их подавляет"4. Весьма показателен тот факт, что Патнэм для того, чтобы описать пагубность воздействия юнговской личности на других, использует тот же самый глагол ("подавлять" — перев.), что и сам Юнг.
В конце своего письма к Фанни, Патнэм предложил ей что-то типа собственной философии: "Жизнь является или должна была бы быть делом каждого человека, делом каждого из нас, чем-то, что контактирует с изначальными силами вселенной (которая, вследствие этого, оказывается личной вселенной) [ ] большого достоинства и силы во всех их проявлениях, проявляющими симпатию и оказывающими инсайт, но отказывающихся обманывать посредством младенческой любви к защите*(В этой и трех последующих главах, в тех случаях, когда какой-то фрагмент в письме или дневнике неразборчив, я отмечаю это знаком I ]. Все переводы с немецкого — мои собственные. Р.Н.). Я не уверен, что у тебя достаточно знаний о самой себе, но [тебе] нужно чувствовать себя покрепче (извини за не очень литературное выражение), не в агрессивном, а в высоком смысле слова".
В соответствии с пожеланиями своего кузена, она не прекратила лечение. Под руководством Юнга и Мольцер ей, отбивавшейся от анализа в течение 1912 и 1913 годов, предстояло еще многому научиться.
Приблизительно в это же время, все более отдаляющиеся от Юнга, его бывшие коллеги по психоаналитическому движению разглагольствовали по поводу истинной природы его взаимоотношений с Мольцер. Так 26 декабря Эрнст Джонс в своем письме к Фрейду сказал, что Юнг "сорвался с цепи словно бешеный, утверждая при этом, что он совсем не невротик и что он прошел [психоаналитическое] лечение (у Мольцер? Я думаю, вы можете себе представить, что это было за лечение)"5. За три дня до этого Фрейд написал Ференци: "[Юнг] ведет себя как напыщенный глупец и грубый малый, да, в общем-то, таковым он и является. Специалистом, анализировавшим его, могла быть лишь фройляйн Мольцер, а он настолько глуп, что даже гордится этой работой, проделанной той самой женщиной, с которой у него связь. Вероятно именно она стимулировала его, начиная с того самого времени, как он вернулся в Цюрих"6. Хотя вероятнее всего, что женщиной, возбуждавшей Юнга в конце 1912 г., была не она, а Тони Вольф, тем не менее, слухи о его связи с Мольцер дошли даже до следующих поколений его учеников. В интервью для Проекта биографических архивов К. Г.Юнга Иоланда Якоби сказала: "Я слышала от других, что перед тем как он [Юнг] встретился с Тони Вольф, у него там в Бургхель-цли была любовная связь с девушкой по имени — минутку, сейчас вспомню — Мольцер"7. Однако, поскольку эту сплетню Якоби услышала спустя целых двадцать лет, более вероятно, что этой "девушкой" была Сабина Шпильрейн.
Имел ли Юнг связь с Марией Мольцер? Действительно ли он согласился проходить психоанализ под ее руководством? До тех пор, пока историки не имеют доступа к личным бумагам Юнга, относящимся к этому периоду его жизни, или же пока внезапно ни появятся личные бумаги Мольцер, мы не в состоянии ответить на эти вопросы. По крайней мере, из утверждения Фрейда о том, что анализировать Юнга могла только Мольцер, понятно, что он считал ее наиболее подходящей для этой роли среди всех цюрихских аналитиков.
Одним из самых замечательных аспектов юнговской терапевтической философии тех времен было делаемое им ударение на интеллектуальном образовании пациентов. Это имело особое значение для женщин, которые попадали в орбиту его влияния без какого-либо формального образования по психологии, психоанализу или же истории религии и сравнительной мифологии. Юнг регулярно проводил семинары для широкого круга людей (имевших отношение к Цюрихской школе), их посещали многие пациенты, в том числе и Фанни. По мере того как у Юнга изменялась жизнь, а вместе с ней и интересы, то же самое происходило и с материалом, который он представлял на занятиях. К декабрю 1912 г. он уже знал, что больше не является христианином, и активно пытался найти в политеизме языческой античности новый миф для себя самого и для всего человечества. Семинары, которые посещала Фанни, отражали этот сдвиг в сторону более открытого выражения религиозной ориентации. Например, первый семинар, на котором присутствовала Фанни (в мае 1912 г.), был посвящен "Психоанализу". Ее конспект данного занятия показывает, что на нем достаточно откровенно объяснялись основные принципы психоанализа, которые иллюстрировались многочисленными материалами из его словесно-ассоциативных исследований и из случаев его пациентов. Интерпретация сновидений также объяснялась с помощью материалов из его клинической практики. В изложении его идей присутствовало и несколько откровенных ссылок на религию. Но уже летом 1913 г., когда Юнг стал читать новый курс по введению в психоанализ, психоаналитические понятия излагались вперемешку с замечаниями по истории религии и даже алхимии. Предчувствуя грядущее увлечение Юнга алхимией, Фанни сделала в своем дневнике следующую краткую запись, обобщающую его замечания: "Alchemie — die Geheimnis des Wie-dergeburt zu finden" ("Алхимия — чтобы раскрыть тайну возрождения"). Это самое раннее свидетельство того, что Юнг интерпретировал алхимию с точки зрения духовности и искупления.
Очарование Фанни ее цюрихским опытом росло пропорционально тому, как в течении 1913 г. в рамках аналитической психологии все сильнее артикулировались ее религиозные элементы. Все вокруг были заняты расшифровкой своих излюбленных мифологических отрывков из Wandlungen und Symbole der Libido. Могли ли в один прекрасный день эти изумительные, хотя и пугающие, переживания богов и богинь, а также излучающего мощь Бога солнца и либидо стать так же и ее переживаниями? Фанни, как и многие другие, жаждала получить подтверждение трансцендентного царства, но ее не покидало опасение, что она не сможет его пережить. Многие надеялись, что благодаря исходящим от Юнга витальности и блистательному интеллекту, они когда-нибудь смогут стать такими же интересными людьми как и он. Может быть и можно было пройти такое тяжкое испытание...
А еще, несмотря на то, что Юнг постоянно ссылался на Бога и на вещи духовного порядка, его взгляды могли привести в замешательство кого угодно, и Фанни не была исключением. Современная жизнь породила кризис смысла, религиозный кризис, которому можно было противодействовать лишь с помощью религии. Юнг, будучи пасторским сыном и целителем, представлялся именно тем человеком, который сможет углубить их христианскую веру и вдохнуть новую жизнь в их упования на новую жизнь и спасение. В течение многих лет Юнг именно этим и занимался, но с тех пор как он принял политеистическое язычество в качестве своего личного мифа, ему было все труднее скрывать это с помощью христианских метафор, позволявших ему находить общий терапевтический язык при общении с коллегами и пациентами, которым не удалось (еще!) отказаться от своего монотеизма. Понимая, что еще не время раскрывать свое новое языческое мировоззрение, он запутал (или, можно даже сказать, неумышленно ввел в заблуждение) свою паству.

Пророческие сны
В январе 1913 г. Сельма Боудич написала Юнгу письмо, в котором спросила о том, когда Фанни вернется домой. Глубоко проникшись популярной историей о Свенгали и его гипнотической рабыне — целомудренной девушке по имени Трильби, — некоторые близкие американских пациенток начали беспокоиться насчет того, что именно держит их родственниц в Цюрихе. Юнг заверил Сельму, что у Фанни произошел значительный прогресс — настолько значительный, что он вскоре сможет "освободить" ее от лечения. Однако, как подчеркивал Юнг, желание оставаться в Цюрихе принадлежит самой Фанни.
В Цюрихе Фанни, возможно, и не была в полной мере счастлива, но к идее возвратиться домой она была абсолютно амбивалентна. Как бы то ни было, но именно в Бостоне она стала свидетельницей смерти своего отца и захотела покончить жизнь самоубийством. Она последовала совету Юнга и стала искать в своих снах предзнаменования будущего. Предполагалось, что бессознательное функционирует как высший разум, как оракул, который способен увидеть будущее и указать благоприятный момент. Юнг и Альфонс Медер обучали своих пациентов тому, как пользоваться этой "проспективной" функцией сновидений таким образом, чтобы с помощью нее принимать решения в своей повседневной жизни. Юнг зашел еще дальше и утверждал, что некоторые сны являются пророческими. Подобно древним библейским пророкам, он толковал сны своих пациентов как послания, идущие от Бога или из будущего; то же самое могли делать, по его мнению, и остальные. Фанни держала Патнэма в курсе происходящего в Цюрихе; ее информация вызывала у него все большую тревогу. Второго сентября 1913 г. в своем письме к Эрнсту Джонсу он выразил сомнение относительно юнговских "пророческих снов", а также указал на расхождение между профессиональной научной теорией Юнга и той мистической практикой, которую он на самом деле осуществляет со своими пациентами. Фанни получила обозначение "бывшей пациентки":
Они [коллеги Юнга] говорят, что Юнг уделяет значительно большее внимание "реальности"; но хотелось бы знать, так ли это на практике. Он, судя по всему, положительно относится к пророческим снам. В прошлом году он лечил одну мою бывшую пациентку и использовал ее сны как инструмент для принятия решения о том, следует ли ей на некоторое время вернуться в Америку. Это выглядит странно, тем более, что во время его недавнего отсутствия, она анализировала свои сны самостоятельно и пришла к выводу, что им нужно было дать совсем иное толкование!8
Осенью 1913 г., после завершения семинаров, Фанни отправилась в Бостон. Она не была дома почти полтора года, а вернулась туда значительно более зрелой женщиной. Это были тяжелые полтора года. Во время анализа Юнг был агрессивен и враждебен по отношению к ней. Она искала защиты у своего кузена Джима, однако Патнем, несмотря на то, что у него у самого появились серьезные сомнения насчет Юнга, открыто встать на ее сторону не решался. Будучи по-прежнему убежденным в том, что у Фанни имеет место обычное сопротивление переносу, он уклонялся от каких-либо высказываний, которые могли бы помешать терапевтическому процессу. Почувствовав нерешительность Патнема, Фанни так и не рассказала ему полную историю своего лечения.
А не рассказала она о том, что во время сеансов Юнг многократно и без всяких стеснений называл ее трусливой лгуньей. Это вызвало у нее негодование, ибо до сих пор с ней никто так не разговаривал. Тем не менее, она осознала, как высоко ценит Юнга Патнэм, и уже в конце сентября 1913 г. вновь отплыла из Америки, а в середине октября прибыла в Цюрих. Там она сразу же встретилась с Юнгом и передала ему содержание всех своих личных бесед с Патнемом. Юнга, должно быть, шокировало сообщение Фанни о том, что она поделилась с Патнемом всеми связанными с ним (Юнгом) негативными впечатлениями. В те смутные времена мнение всемирно признанного гарвардского невролога имело для Юнга большое значение и он не мог так просто позволить Патнему перейти на сторону Фрейда. Фрейд, Джонс и Ференци тоже добивались расположения со стороны Патнема, и в ноябре-декабре 1912 г. в переписке между собой они многократно говорили о Патнеме, его отношении к Юнгу, а также о том, принадлежит ли он к лагерю фрейдистов или нет. Они даже обсуждали между собой содержание писем Патнема (не ставя его об этом в известность) к Джонсу. Они нуждались в нем и вполне это осознавали.
В ноябре 1913 г. Юнг все еще был номинальным президентом Международной психоаналитической ассоциации, но он и его швейцарские коллеги прекрасно понимали, что раскол не за горами. (Фрейд и Юнг прервали переписку в январе 1913 г.). Лояльность Джемса Джексона Патнема должна была стать определяющим фактором с вопросе о том, какой тип психоанализа — фрейдовский или юнговский — станет господствующем во всем мире, особенно в такой ключевой стране как Америка. Юнг имел преимущество, поскольку у него в руках была (по крайней мере, ему так казалось) родственница Патнэма. Таким образом, Фанни Боудич стала крайне важной пешкой в куда более масштабной политической игре, на кону которой были будущее психоанализа и личная карьера Юнга. Юнг понимал, что именно сейчас, когда у Фанни, судя по всему, зародились столь разрушительные для него взгляды, он никак не может позволить ей уйти. Поэтому он убедил Фанни в том, что ошибалась именно она и что именно она согрешила против него. Благодаря этому она была снова возвращена в лоно Цюрихской школы. А затем — восемнадцатого ноября 1913 г. — она послала Патнэму потрясающее признание:
С тех пор как шесть месяцев назад я покинула Америку, я не раз думала о вас и хотела написать, но не представлялось благоприятного момента, ибо дела шли не так хорошо, как хотелось бы.
Вскоре после отплытия я почувствовала слабость и ко мне со всей прежней силой вернулись и ощущения нереальности, и депрессия, и навязчивые мысли; я просто была не в том состоянии, чтобы писать. Я хотела дождаться того момента, когда я встречусь с д-ром Юнгом и смогу поговорить об Америке и о возникших у меня с ним проблемах.
Теперь я уже месяц с ним и успела рассказать ему очень многое о моем с вами общении и о различных моих переживаниях.
Он помог мне понять, как все обстоит на самом деле, что я, пускай отчасти и ненамеренно, выставила его перед вами в ложном свете, а также насколько вероломной я была по отношению к нему — настолько, что теперь с моей стороны единственно честным поступком по отношению к вам и по отношению к нему будет написать вам и признаться в моей нечестности.
Кузен Джим, я знаю, что вы поверите мне, если я скажу вам, что просто не ведала, что творила — но мое неведение было совершенно непростительным после полутора лет анализа.
Я должна была бы понять, как я понимаю это сейчас, что я рассказывала вам о кризисе, имевшем место в июне сего года вовсе не для того, чтобы — как казалось мне тогда — показать вам, что я в ужасном состоянии и что анализируя меня, д-р Юнг на самом деле борется со мной, а лишь для того — как мне стало ясно теперь — чтобы завоевать в ваших глазах симпатию и вызвать сопереживание по отношению к моим израненным чувствам — т.е. вместо того, чтобы искренне признать свою ошибку, сознаться в содеянном и взглянуть правде в глаза, я возложила всю вину на самом деле, что я набралась смелости рассказать вам ужасную правду (что может быть в последствии принесет пользу) и готова идти дальше, чего бы это мне ни стоило, ибо окончание анализа для меня важнее, чем моя жизнь. Я готова пожертвовать ради этого всем, чем угодно. Поймите, я еще никогда не встречалась с правдой и абсолютной честностью. Д-р Юнг говорит — а я-то знаю, насколько он прав — что мне придется потратить всю жизнь на их поиски; за несколько последних дней я спустилась так глубоко, как никогда прежде, и вскоре, безусловно, должен произойти подъем; чудесное ощущение "Wiedergeburt" ["возрождения"], ведущее к ужасному страданию и борьбе за более достойную жизнь.
В настоящий момент (и так будет всегда) я исполнена благодарности перед д-ром Юнгом за то, что он руководит мною с такой искренностью и серьезностью — в своей новой жизни я, наверное, еще лучше пойму, какое огромное значение имели для меня его усилия.
Я пока не могу ничего сказать по тому вопросу, который мы в свое время так свободно обсуждали, ибо я еще не успела его в достаточной степени обсудить с д-ром Юнгом, но могу сказать, что и в этом случае я сообщила вам неподлинные впечатления и дала им превратное истолкование. Как только смогу, я напишу об этом и все объясню — но, кузен Джим, меня переполняет глубочайшее раскаяние в связи с моим пребыванием в Америке: я допустила множество ошибок, а в настоящий момент моя душа в смятении, а нередко — даже на грани отчаяния.
Я не могу себе простить того, что породила недопонимание в отношениях между вами и д-ром Юнгом и не успокоюсь, пока не смогу их наладить; но я только могу себе представить, какое впечатление я, должно быть, произвела на вас. Теперь, когда я думаю о своих разговорах, они кажутся мне немыслимыми и невыносимыми — вы представляете, как это было, не так ли? Единственное, чего я хотела, так это не быть трусливой, потому, что слово "Feigling" ["трусливый"], которое я так часто слышала в ходе анализа, очень сильно запало мне в душу, и единственное, чего я хотела, это причинить себе вред и приобрести храбрость (тогда я думала, что знаю себя), но теперь я понимаю, как глубоко я заблуждалась.
Все это делает меня безумно несчастной. Во избежание каких-либо недопониманий в будущем, я прочитаю это письмо д-ру Юнгу перед тем, как пошлю его вам.
Премного вам благодарна за все, что вы сделали для меня, за вашу заботу и сочувствие. Это письмо рассказывает очень многое о том, как в 1913 г. юнговская разновидность терапии встала на путь спиритуализации. Анализ ведет к возрождению (Wiedergeburt) — тому самому, которое было обещано пиетизмом восемнадцатого века и древними мистериальными культами. Говоря "я спустилась так глубоко, как никогда прежде", Фанни пользуется метафорой спуска или ката-базиса. Также в согласии с античными мистериальными культами, обещающими посвящаемым лучшую жизнь после смерти, Фанни рассматривает свое лечение у д-ра Юнга как подготовку к новой жизни. Он соглашается продолжать анализ не во имя нее, а во имя его "долга перед человечеством".
Через несколько дней после того как Фанни показала это письмо Юнгу, он дал ей указание написать новое письмо Патнэму и изложить в нем самые последние изменения в ее анализе, а именно: появление у нее всепоглощающего, почти океанического, чувства любви по отношению к нему. Спустя всего лишь месяц после своего возвращения из Америки, она качнулась от чувства подавленности Юнгом в сторону чувства приподнятости, возбужденности и даже переполненности божественной любовью к своему учителю. 23 ноября Фанни написала следующее добавление и послала его в одном конверте с первым письмом:
Д-р Юнг прослушал это письмо и сказал, что, по его мнению, оно полностью правдиво, но ему хочется, чтобы я добавила к нему рассказ о своих новейших переживаниях, поэтому мне придется еще раз испытать ваше терпение — вы уж меня простите.
Вы понимаете, что это письмо было написано во время [ ] я по собственной воле отказывалась от прохождения анализа, ибо мне нужно было разобраться с самой собой. Лишь после дней борьбы и конфликтов я смогла заставить себя осознать, сколь е бесчестная на самом дел: я постоянно выдумывала себе оправдание и пыталась стереть из памяти болезненную правду.
То, что я писала вам и сестре, а также ходила к д-ру Риклину и рассказывала ему о том, что анализируемая им фройляйн Герцель является моей приятельницей (я боялась, что это может принести ей вред), конечно же, помогло мне достичь более глубокого понимания, но независимо от всего этого, меня одолевало чувство, что я не способна любить себя саму так, как, согласно моему разумению, я должна была бы это делать. Я не могла этого понять и была в бедственнейшем состоянии; у меня все время присутст- вовали сильнейшие сопротивления и ненависть по отношению к д-ру Юнгу, что выражалось в фантазиях о том, что я стреляю или бью его ножом, и были моменты, когда я всерьез подумывала о том, чтобы прекратить анализ у него и перейти к д-ру Риклину. Было бы ужасно, если бы я на самом деле так и поступила, но я ведь была в отчаянно^ душевном состоянии и это представлялось мне единственной возможностью. Кузен Джим, это было кошмарно, и лишь благодаря огромнейшему усилию я смогла заставить себя подумать об этом и написать вам. У меня были мрачнейшие мысли и подозрения насчет д-ра Юнга, а как-то раз он меня ни с того, ни с сего жутко испугал, что было для меня чем-то совершенно новым, а еще меня часто одолевали мысли о моих переживаниях в Америке. Я плохо спала, и дважды за этот период я так пронзительно вопила во время сна, что даже будила мисс Бейкер [Сара Б.], находившуюся в соседней комнате и за закрытой дверью.
Затем наступил вечер последней среды, а в пятницу я должна была вновь увидеться с д-ром Юнгом. Я отчаянно пыталась создать порядок из хаоса и смутно чувствовала, что помимо признания в своей бесчестности мне следует принести и иную жертву, куда большую, чем те, которые мне доводилось приносить прежде, и что только после этого я смогу себя полюбить. Но я никак не могла разобраться, чем именно я должна пожертвовать, и насчет этого у меня были самые разнообразные экстремистские идеи, причем некоторые из них были совершенно фанатическими.
И вот, кузен Джим, когда я в тот вечер ложилась в постель, ко мне внезапно явилась истина. Я поняла, что мне нужно отказаться от своей гордыни, ибо невзирая на то, что в начале анализа я уже сделала уступку д-ру Юнгу, я так и не отказалась от своей гордыни — именно это я и должна была принести в жертву. После этого мне стало ясно, что я вовсе не ненавидела д-ра Юнга, а испытывала по отношению к нему глубокую и всеохватывающую любовь; что мой страх перед ним был, на самом деле, искаженной любовью, и что впервые в своей жизни я оказалась способной к бескорыстной любви, ибо я могла его любить, даже не надеясь на дружбу или расположение с его стороны, а мое жертвоприношение заключалось в том, чтобы рассказать ему об этом.
Мне ничто не давалось с таким трудом, как это письмо к вам, но д-р Юнг сказал, что вы должны об этом знать, поэтому я пытаюсь писать об этом, невзирая на свои чувства.
Это внезапное раскрытие истины было чудеснейшим переживанием, столь всеобъемлющим и неописуемым, что мне захотелось молиться (а подобное со мной за всю мою жизнь случалось очень редко), и я поняла, что достигла того, чего я жаждала и за что боролась всю свою жизнь.
В ту ночь я снова звала во сне, но на этот раз не от боли: мисс Бейкер проснулась от того, что услышала, как я выкрикиваю: "О, я так рада, я действительно существую", после чего я издала два вздоха, выражающих утешение — она услышала это через закрытую дверь, но я ничего об этом не знала.
Д-р Юнг показал мне, что, во-первых, моя гордыня мешала мне получить то, чего я желала всю свою жизнь, а, во-вторых, что обретение способности к бескорыстной любви является первым шагом на пути к пониманию религии. О, кузен Джим, теперь-то я понимаю, сколь сильно я заблуждалась относительно д-ра Юнга, насколько он значительнее и прекраснее, чем я со своей узостью могла только вообразить.
Все это очень всеобъемлюще, и я не могу с уверенностью сказать, что в настоящий момент полна надежд на то, что все будет хорошо, ведь и сейчас мои страдания и смешение мыслей слишком велики, но я уже сделала шаг для того, чтобы оказаться в состоянии показать д-ру Юнгу мою душу такой, какой она является на самом деле, и я твердо верю в то, что со временем преодолею свои ошибки, даже если они столь ужасны. О, я надеюсь, что в это поверите и вы\
Я все это прочитала д-ру Юнгу и он говорит, что все правильно.... Я шлю это письмо с радостью, кузен Джим, и я готова отвечать за последствия, каковы бы они ни были. Обязательно напишите мне: это ужасно тяжело — быть вынужденной ждать слишком долго.
Мне пришлось заново переписать это письмо, поскольку оригинал не годился для отправки.
Прочитав эти письма, Патнэм ужаснулся действиями Юнга и задумался о психологической независимости и безопасности Фанни. За несколько недель Юнг совершил с ней религиозно-эротическое обращение и сделал ее еще менее уверенной в себе, чем когда-либо прежде. Патнэм осознал культовую природу ее новоявленного поклонения перед Юнгом. Он также почувствовал опасность, таящуюся в юнговском контроле над их с Фанни общением. Некоторые из его американских коллег-психоаналитиков утверждали, хотя Патнэм не мог сказать ей об этом в своем ответном письме (поскольку это все равно прочел бы и Юнг), что Юнг вследствие своего разрыва с Фрейдом сошел с ума.
10 декабря Патнэм написал Фанни пространный ответ.
На левом краю своего эмоционального письма Патнэм сделал трудно читаемую надпись: "Я не смогу писать без стеснения, пока не уверюсь в том, что это для тебя одной". Показала ли Фанни это письмо Юнгу или нет — неизвестно, но в нем Партнэм явно выражает свои сомнения и даже оскорбления в его адрес.
Я только что прочитал твое письмо и оно, естественно, ко многому меня подтолкнуло....
Я бы не хотел, чтобы ты показывала это мое письмо д-ру Юнгу или даже говорила ему о нем (просто из опасения по поводу возможных недоразумений), поэтому, если ты все же действительно хочешь это сделать, пожалуйста, оставь его непрочтенным. Но только не бойся, что что-либо, сказанное тобой, вызовет у меня ложное впечатление о д-ре Юнге. Я все прекрасно понимаю.
Я хочу тебе сказать в первую очередь вот что: я убежден, что твоя нынешняя реакция, выражающаяся в самоотречении и самобичевании, является излишней и потому — неразумной и вредоносной. Пусть даже десять раз будет истиной то, что тобою руководило чувство мести по отношению к д-ру Юнгу и что за этой мстительностью скрывалась любовь.
Тем не менее, даже если это так (что вполне может быть), даже если ты это поняла, тебе следовало бы реагировать на это с невозмутимостью и разумной сдержанностью, а вовсе не посредством самоуничижения. Заниматься самоуничижением "слишком легко", и на поверку выходит, что это своего рода самооправдание (то же самое происходит, когда занимаются аскетизмом). К чести твоей, у тебя прекрасный ум и спокойный характер, что со всей очевидностью проявилось прошлым летом, и твоим долгом перед самой собой было бы сохранить самоуважение, которое должно было бы выжить даже в том случае, если бы ты открыла в себе неискренность, сколь бы велика последняя ни была.
Кто из нас абсолютно искренен? Никто, включая даже д-ра Юнга. Несомненно, мы можем содействовать друг другу, но это как с тем слепым, который помогает другому слепому, давая ему слабую, но зато новую крупицу прозрения. Я совершенно уверен в том, что д-р Юнг вполне сознательно пытается тебе помочь, но ты не в состоянии понять его собственные слова о том, что твой случай его больше не интересует, потому что ты внушила себе, что в отношениях с ним тобою руководило чувство мести. Ему положено знать (и я действительно немало слышал об этом от него самого) то, что известно каждому, кто занимается подобной работой, а именно, что подобные чувства имеют всеобщее распространение. Нет сомнений, от них нужно избавляться, но ведь не ценой же потери самоуважения.
Мы должны жить своим лучшим, а обнаружив, что мы поступаем иначе, нам следует критически, но сохраняя спокойствие, взглянуть на себя со стороны и без лишнего шума скорректировать свою линию поведения.
Я помню, как во время самой первой нашей конференции в Цюрихе д-р Фрейд дал мне понять, что я являюсь убийцей! Подумай над этим. Но неужели он думал, (или мне казалось, что он думал), что я должен уйти, прыгнуть за борт или отдать себя в руки бандита? Ни в коем случае. Я должен был с того самого момента стать более внимательным к вопросам здоровья, более счастливым и суметь перестать быть убийцей. Ты, конечно же, понимаешь, что твои суицидальные тенденции или мысли являются (по крайней мере, отчасти, т.е. настолько, насколько мы вообще в состоянии до такого дойти) своего рода самооправданием, и — снова таки — излишней попыткой найти легкий путь к определенной стабильности и удовлетворенности.
Но нет никаких легких путей и никаких излишних реакций подобного рода (во многом — за исключением твоей нынешней реакции, характеризующейся уничижением, религиозным неистовством или же любовью, которую ты называешь бескорыстной), которые были бы в согласии со здравым смыслом и могли бы изменить чье-то сердце. Ты не можешь и не сможешь изменить нашу дорогую Фанни Боудич, которую мы все любим, не сможешь превратить ее ни в какое другое создание никак иначе, кроме как посредством медленного, разумного и спокойного роста (впрочем, я говорю это без особой надежды на то, что мои слова кто-то примет к сердцу), и, хоть и не имею на это права, но все же подозреваю, что ты отчасти страдаешь от влияния личности д-ра Юнга и от его склонности воспринимать все слишком личностно. Возможно, я не прав, но вреда особого не будет от осознания того, что он тоже не бог, а всего лишь слепой, пытающийся вести слепых, и что ты столь же вольна критиковать его, как и он волен критиковать тебя....
Напоминание Патнэма о том, что Юнг не является богом, примет вид жестокой иронии, если мы вспомним о том, что именно на той неделе Юнг начал переживать серию религиозных видений, кульминацией которых стало его посвящение в мистерии Митры и его собственное самообожествление. К тому времени, когда Фанни получила это письмо, ее аналитик уже стал Арийским Христом.
Что она могла об этом узнать в последующие месяцы? Как могли эти явившиеся Юнгу мистические откровения повлиять на стиль ее лечения в течении тех месяцев, которые последовали за данным кризисом?
Один ключ к пониманию того, как Юнг обращался с сильнейшим эротическим переносом Фанни и с ее религиозным рвением, можно обнаружить в письме Эрнста Джонса к Зигмунду Фрейду от 27 июля 1914 г.: "Вы, вероятно, хотели бы узнать о новейшем методе обращения с Ubertragung [переносом]. Пациентка преодолевает его посредством осознания того факта, что она на самом деле не влюблена в аналитика, а просто впервые в жизни борется за постижение Универсальной Идеи (с заглавных букв) в платоновском смысле; но, оказывается, что после того, как это сделано, Ubertragung может сохраниться"9. Ференци узнал об этом несколькими днями позднее и сказал Фрейду (в письме от 31 июля 1914 г.): "Платоновская идея в качестве переноса — это любопытно. Юнг, кажется, пользуется и словом imago для обозначения чего-то столь же бесплотного"10.
Тина Келлер, проходившая анализ у Юнга в 1915 г., описывает то, как Юнг поступил с ее "любовью" к нему, примерно в той же манере, что и Джонс:
Д-р Юнг никогда не говорил о "переносе" и запрещал мне признавать тот факт, что я была "влюблена". Было бы легче, если бы для этих целей использовался технический термин. Теория д-ра Юнга состояла в том, что я была "влюблена" в определенное свойство (или архетип), которое соприкасается с моей психе и выразителем которого являлся он сам. По мере того, как я буду осознавать наличие в себе этого качества или неизвестного элемента, я буду освобождаться и от него как личности. Он имел твердое представление о значении подобного проявления, и говорил, что я привнесла такого рода открытость, которая обязывает его приписать мне особую духовную значимость, способную оплодотворить мою психе и превратить мою "индивидуацию" в рождение "духовного младенца"11.
Тина Келлер, испытывавшая в связи с анализом определенные затруднения в отношениях со своим мужем Адольфом, не купилась на это соблазнительное обещание духовного оплодотворения. "Это звучало убедительно, — сказала она. — Он искренне так думал, но это не подтвердилось". Юнговская еретическая терапия была не в силах отобрать Тину у христианства или у ее мужа. "В тот ужасный период, когда мой супруг находился то в гневе, то в печали, а я все время была несчастна, я по-прежнему знала, что вышла замуж за "настоящего" человека"!2. (Семья Келлеров и Альфонс Медер в конце концов порвали с Юнгом и Психологическим клубом и пережили обновление своей христианской веры в рамках Оксфордского движения.) За постижение чего могла бороться Фанни? Ее ужасно интересовало, каким именно образом она оказалась захваченной или одержимой "богом" (пользуясь приватной языческой метафорой Юнга), каким образом ею овладел Urbild (предвечный образ) из филогенетического бессознательного. Для всякой "проекции" требуется "зацепка" и проекции Фанни на Юнга действительно имели основание в реальности — по крайней мере, в личной реальности Юнга. На самом деле она была влюблена вовсе не в Юнга-человека. Она была влюблена в Юнга-бога. По крайней мере, таким должен был быть ход ее мыслей. Ввиду того, что каждый имел возможность соединиться с "богом внутри", в юнговском методе психотерапии основное внимание стало уделяться таким техникам, которые позволяли бы этому внутреннему божественному существу разговаривать с собой.
Учитывая тот факт, что в ноябре-декабре 1913 г. у Фанни был травматический кризис в отношениях с Юнгом, и то, что ее кузен Джим посоветовал ей смотреть на Юнга более критично, вполне возможно, что в 1914 г. ее основным аналитиком стала Мария Моль-цер. К февралю 1915 г. относятся первые свидетельства того, что Юнг и его окружение настоятельно рекомендовали своим пациентам делать зарисовки собственных снов и фантазий. Хотя Фанни оставила после себя очень небольшую коллекцию рисунков, некоторые из них датированы именно 1915 г. (хотя, по их виду этого не скажешь). 15 февраля 1915 г. Фанни напечатала на машинке свою собственную психологическую интерпретацию той серии рисунков, которую она представила Мольцер. Пускай сами рисунки не сохранились, но благодаря ее собственному анализу мы можем увидеть, что в юнгианском лечении окончательно возобладала тенденция к спиритуализации и что основным подспорьем для интерпретации были ссылки на вагнеровского "Парсифаля" и масонскую тайную оперу Моцарта Die Zauberflote ("Волшебная флейта").
"Содержание моих рисунков очень архаично и очень возвышенно, — так Фанни выразила те ассоциации, которые вызывали у нее собственные художества. — Я должна научиться понимать их — понимать, как следует переживать каждый из этих рисунков. Некоторые архаические тенденции и духовные устремления не могут быть пережиты по причине их чрезмерной низости или высоты (как в "Волшебной флейте"). Осознать элемент Кундри. Возможность перехода от очень низкого к очень высокому. О ценности и значении осознания своих архаических тенденций в качестве собственной составной части — их нужно любить как часть своей собственной души". Фанни упоминает о св. Франциске Ассизском, который "любовно разговаривал с волком" и вел беседы с птицами. "Новая бессознательная идея на первых порах кажется сознанию общим местом, банальностью, а затем подвергается спиритуализации".
По сути дела, в этих нескольких предложениях содержится резюме юнговской ревизии личных воспоминаний и "инфантильных комплексов": ни одно внутреннее переживание, ни одно воспоминание или психический образ не может быть чисто личным ("банальным"), в самой своей сути оно на самом деле является коллективным и трансцендентным. Заметки Фанни по поводу ее ассоциаций дают нам возможность ввести их в исторический контекст развития юнговской мысли. Они являются самым ранним свидетельством того, что Юнг вновь обратился к своей прежней психофизиологической теории разума, основанной на личных комплексах (наличие которых он установил экспериментальным путем — с помощью словесно-ассоциативных исследований), и перевел ее в трансцендентальный план, вследствие чего вместо некогда досаждавших нам комплексов (которые заставляли нас забывать вещи или слова, делать скверные вещи, которые мы, находясь в нормальном состоянии, никогда бы не сделали) нашим поведением стали руководить "предвечные образы" или "доминанты" или "боги" или "архетипы". Еще раз в своей жизни Юнг обнаружил универсальное в частном, священное в мирском.
В 1915 г. его теория предполагала наличие лишь двух психологических типов — экстраверсии и интроверсии. Но в них содержались и смутные прообразы того, что Юнг впоследствии назвал соответственно чувственным и мыслительным типами. Эти понятия были связаны с тем, в каком направлении у индивида движется либидо (экстраверты проецируют себя вовне, а интроверты — во внутренний, субъективный мир). К 1916 г. при поддержке Тони Вольф сюда было добавлено понятие интуиции. В ходе продолжительных и тяжелых обсуждений проблемы типов в переписке с Гансом Шмидом, Юнг пришел к выводу, что имеются две "функции", которые у каждого человека могут быть развиты в большей или меньшей степени, а также четыре типа, распадающихся на две биполярные пары: мышление-чувство, ощущение-интуиция.
В течении этих первых лет развития аналитической психологии основным пунктом, отличавшим Венскую школу от Цюрихской, был акцент, делаемый последней, на типах личности. Фанни Боудич была, можно сказать, классическим примером интроверсии, буквально таки взятым из учебника. Вторым таким случаем была Мария Мольцер. И ей, и Фанни еще не раз предстояло убедиться, что их жизни во многих аспектах шли параллельными путями.
Начиная с последних месяцев 1914 г. Юнга регулярно (каждый год) призывали на несколько месяцев в армейский медицинский корпус для выполнения воинского долга. Независимо от того, что случилось между ними в связи с продолжением анализа, но теперь Фанни виделась с Юнгом реже. В его анализе с Фанни возник застой и по другой причине. Вероятно, ввиду того, что Юнг плохо справлялся с лечением Фанни Боудич, он лишился поддержки Пат-нэма, которым он, тем не менее, продолжал очень сильно восхищаться. К 1915 г. Патнэм вступил в прочный союз с Фрейдом и его движением. Начиная с письма от 22 февраля 1915 г., на котором он нарисовал две руки в дружеском рукопожатии, Патнэм стал начинать свои послания к Фрейду словами "Дорогой Фрейд". Фрейд же, наслаждавшийся новой близостью, отвечал ему аналогичными приветствиями. С этого момента Фанни, которая и так уже постепенно переходила под опеку Мольцер, была Юнгу больше не нужна.
Фанни Боудич продолжала проходить анализ у Мольцер и просто таки расцвела на глазах (ни о чем подобном она прежде и мечтать не могла). В 1915 г. из Нидерландов прибыл очаровательный молодой психиатр, поступивший на лечение к Юнгу и Альфонсу Медеру. Его звали Иоганн Рудольф Кац, и Фанни влюбилась в него. К концу 1917 г. они обосновались в Амстердаме, где Кац имел психиатрическую и аналитическую практику.
Их роман начался весной 1916 г. В мае Кац подарил Фанни девять красных роз, перевязанных золотой тесьмой. Она уже достаточно долго пробыла среди юнгианцев, чтобы понять, что окраска этих цветов имела сексуальное значение. Этот букет был соблазном, вызовом, а также подтверждением того, что она находится на пороге перемен. В случае с Фанни — девушкой сорока двух лет — выход из состояния девственности и за пределы защитной оболочки того психологического мира, в котором правят законы матери-дочери, происходил с огромным опозданием. На языке окружавших ее юнгианцев это означало: индивидуацию тормозит перенос на принцип Велико» Богини-Матери, а поэтому, будучи якобы взрослой, она по-прежнему остается ребенком. И вот нашелся мужчина, предоставивший ей возможность стать полноценной женщиной. Но сперва должно было произойти жертвоприношение: роль девственницы, за которой она так долго скрывалась, должна была умереть.

Дата добавления: 2014-11-25