Холодная война: кто начал первым? 1 страница

«Весьма вероятно, что через сто лет люди сочтут холодную войну столь же странной и непостижимой, какой мы сегодня считаем Тридцатилетнюю войну – страшную войну, которая опустошила большую часть Европы в не таком уж далеком прошлом. Оглядываясь на ХХ столетие, – мудро замечает Артур Шлезингер-младший, – наши потомки, скорее всего, поразятся несоответствию между причинами холодной войны (их можно счесть совершенно тривиальными) и последствиями, способными привести к концу всю историю человечества»1. Неужели холодную войну нельзя было вести иначе – без того, чтобы США и СССР грозили друг другу ядерным оружием, способным уничтожить обе страны, а заодно стереть с лица земли все остальное человечество? Можно ли было вообще избежать холодной войны? Были ли тогда государственные деятели, предлагавшие кардинально иное видение послевоенного мира, основанного на мирном и дружеском соревновании, которое способствовало бы прогрессу человечества?

В начале холодной войны столкнулись между собой два в корне различных представления о роли США в мире: представление Генри Люса, который видел ХХ век «Американским веком», и утопия Генри Уоллеса – «Век простого человека». Разница в ценностях колоссальна.

2 сентября 1945 года официально закончилась Вторая мировая война. В разных уголках Земли американцы ликовали, однако над их страной повисла гнетущая атмосфера: в руинах Хиросимы и Нагасаки, спаленных атомным пламенем, жителям США виделось собственное будущее. 12 августа тележурналист компании CBS Эдвард Р. Мэрроу заметил: «Редко (если вообще такое бывало) окончание войны вызывало у победителей такое чувство неуверенности и страха, а также понимания того, что будущее неясно, а выживание не гарантировано». Обсуждения в широких слоях населения изобиловали апокалиптическими предчувствиями: на американцев напал страх, который историк Пол Бойер назвал «первобытным страхом вымирания»2. Газета St. Louis Post-Dispatch сокрушалась, что наука, возможно, «подписала свидетельство о смерти мира млекопитающих». Джон Кемпбелл, редактор журнала фантастики Astounding Science Fiction, отметив, что он вот уже 15 лет наблюдает за развитием науки, признался: «Честно говоря, я боюсь». И добавил: новое оружие – не просто очередная бомба, а «сила, способная уничтожить род людской»3. New York Times сожалела, что люди теперь могут «взорвать самих себя и, возможно, превратить всю планету в облако дрейфующей в космосе пыли»4. Washington Post с грустью замечала, что ожидаемая продолжительность существования человека как биологического вида «за каких-то две недели неслыханно сократилась»5.

Руины Лондона, Варшавы и Киева. Закончившаяся война оставила большую часть Европы и Азии в развалинах. В ней погибло ни много ни мало 70 миллионов человек. Количество жертв среди мирного населения превысило военные потери более чем в 1,5 раза.

Закончившаяся война оставила большую часть Европы и Азии в развалинах. В ней погибло ни много ни мало 70 миллионов человек. Количество погибших среди мирного населения превысило военные потери более чем в 1,5 раза. Потери СССР были беспрецедентными, поскольку отступающие немецкие войска уничтожали все на своем пути. Президент Джон Ф. Кеннеди позже отмечал: «Никакое другое государство в истории войн не несло таких потерь, какие понес Советский Союз в ходе Второй мировой войны. В СССР война унесла по меньшей мере 20 миллионов жизней. Были сожжены или разграблены бесчисленные миллионы домов и крестьянских хозяйств. В пустыню превратилась треть всей территории СССР, включая почти две трети его промышленной базы, – ущерб, соизмеримый с разрушением территории нашей страны к востоку от Чикаго»6.

Избежать колоссальных разрушений удалось только США. Американская экономика переживала бурный подъем. ВНП и объем экспорта более чем вдвое превысили довоенный уровень. Промышленное производство взлетело, каждый год увеличиваясь на рекордные 15 %. Соединенным Штатам принадлежало две трети мирового запаса золота и три четверти инвестиций во всем мире. США производили 50 % мирового объема товаров и услуг – неслыханные цифры! Однако бизнесмены и специалисты по планированию опасались, что прекращение ассигнований на войну предвещает возврат к довоенной депрессии в экономике. Особенно их тревожили последствия возможного решения стран Европы закрыть свои рынки для американской торговли и инвестиций.

Пока у руля страны стоял Франклин Рузвельт, США ловко лавировали между Англией и СССР. Большинство американцев недобро косились на британский империализм и не поддерживали репрессивную политику англичан в Греции, Индии и других странах. Многие не доверяли и социализму советского типа и осуждали деспотичное обращение Советского Союза с Восточной Европой. После войны США использовали кредит в размере 3,75 миллиарда долларов как отмычку для взлома Британской империи, и американский капитал и товары получили равный доступ на ее территории. США простили Англии долги по ленд-лизу, но разочаровали Советский Союз, не предложив подобную помощь ему, хотя и поманили его перспективой крупного кредита еще в период войны. Гарри Трумэн, к сожалению, не проявил ловкости Рузвельта в проведении независимого курса, а постепенно все больше прибивался к британскому берегу, игнорируя тревоги СССР в связи с достигшей максимума мощью США и относительной слабостью Советов.

В середине сентября госсекретарь США Джеймс Бирнс отправился в Лондон на переговоры с Молотовым и министрами иностранных дел ряда других великих держав. Перед отъездом он четко выразил свое намерение использовать американскую атомную монополию, чтобы принудить СССР согласиться на требования Америки. Но всякий раз, когда Бирнс начинал настаивать на том, чтобы Советы открыли американцам Восточную Европу, Молотов указывал на политику исключительных привилегий США в Италии, Греции и Японии. Устав от агрессивного напора Бирнса, Молотов наконец спросил его, не прячет ли он атомную бомбу в кармане пальто, на что госсекретарь ответил: «Вы не знаете южан. Мы всю свою артиллерию носим в кармане. Если вы не прекратите ставить нам палки в колеса… то я достану из заднего кармана атомную бомбу и брошу на вас»7.

Американская атомная дипломатия при первой же попытке пустить ее в ход оказалась совершенно не способной привести к желаемым результатам. Военный министр Генри Стимсон порекомендовал не прибегать к слишком откровенному запугиванию. В сентябрьской записке Стимсон объяснил Трумэну, что запугивание Советов атомным оружием приведет к неприятным последствиям и только подстегнет усилия СССР обзавестись собственным атомным арсеналом:

«Удовлетворительные отношения с Россией не просто связаны, но и… фактически зависят от проблемы атомной бомбы… и если мы… начнем размахивать этим оружием или просто выставлять его напоказ, их подозрения и недоверие к нашим целям и побуждениям возрастут… Главный урок, который я извлек из своей долгой жизни: сделать человека заслуживающим доверия можно, лишь начав ему доверять; а сделать его ненадежным проще всего, если не доверять ему и демонстрировать свое недоверие»8.

Стимсон смело призвал приостановить дальнейшие работы над атомными бомбами в США, если Англия и СССР поступят аналогичным образом, и законсервировать те, которые США уже произвели. Трумэн посвятил заседание кабинета 21 сентября настоятельной просьбе Стимсона укрепить дружбу между Америкой и Советским Союзом, пока последний не создал собственную атомную бомбу. Заседание, происходившее в 78-й день рождения Стимсона, оказалось для уходящего на пенсию политика последним. Мнения министров о предложении Стимсона резко разошлись: министр торговли Генри Уоллес возглавил его сторонников, а министр ВМС Джеймс Форрестол – противников. Форрестол сыграет важную роль в ужесточении американской политики по отношению к СССР. Прежде чем войти в число служащих Белого дома (это произошло в 1939 году), он заработал благосостояние на Уолл-стрит и женился на бывшей актрисе, игравшей в труппе «Безумства Зигфелда» на Бродвее. Как и большинство других бизнесменов с Уолл-стрит, он совершенно не доверял Советскому Союзу. Он «допустил утечку» в прессу ложной информации о дискуссии в кабинете. На следующий день New York Times сообщила, что Уоллес предложил поделиться с СССР «секретом атомной бомбы»9. И хотя Трумэн немедленно опроверг эту скандальную ложь и объяснил, как все происходило на самом деле, Уоллес прекрасно понял зловещее предзнаменование.

Поскольку Уоллес только что вернулся с конференции по атомной энергии в Чикагском университете, он гораздо лучше Трумэна и других членов правительства понимал, что теперь поставлено на карту. Специалисты были согласны в том, что, какой бы секретностью ни окружали атомную бомбу прежде, эта секретность улетучилась, как только США нанесли первый удар по Хиросиме. Они также понимали (а Комитет Франка предвидел это еще в июне), что СССР скоро будет обладать собственным атомным арсеналом. Присутствовавшие на конференции ученые не сомневались, что нынешнее поколение атомного оружия бледнеет в сравнении с тем, которое скоро будет разработано. Поэтому, заключили они, необходимо срочно принять ряд мер по обузданию гонки вооружений. Уоллес тогда заявил: «Любая страна, которая нарушает международные нравственные законы, рано или поздно попадет в неприятную ситуацию – как уже получилось у англичан с народами колоний и как может получиться у США с атомной бомбой». То же самое он пытался втолковать и коллегам-министрам10.

Несколько дней спустя Уоллес получил письмо от физика Артура Холли Комптона. Комптон предупредил Уоллеса о зловещих разработках в военных лабораториях. «Существует большая вероятность того, – писал он, – что в случае объединения усилий ученых и производственников, как было при создании нынешней атомной бомбы, можно будет создать супербомбу», обладающую ошеломляющей разрушительной силой. Этой фразой он выразил глубокую убежденность членов Научной коллегии Временного комитета. «Мы считаем, что этого… предпринимать не следует … ибо мы… предпочитаем понести поражение в войне, нежели одержать победу ценой невероятной общечеловеческой катастрофы, которую неизбежно повлечет… применение бомбы». Комптон привел примерные расчеты, показавшие, о какой мощности бомбы идет речь: «Площадь территории, полностью разрушенной одной атомной бомбой: 10 кв. км. Площадь территории, которую полностью разрушит 1000 атомных бомб в будущей войне: 10 000 кв. км. Площадь территории, которую полностью разрушит тысяча супербомб в будущей войне: приблизительно 2,5 млн кв. км. Площадь континентальной части США: около 7,5 млн кв. км». Больше всего беспокоило Комптона то, что «теоретическая основа для супербомбы спонтанно возникла по крайней мере у четырех человек, работавших над нашим проектом, и все они поделились со мной своими мыслями, независимо друг от друга. Это означает, что такие идеи придут в голову и ученым в других странах, занятых подобными разработками. Если бомбу создадут у нас, за нами должны последовать и другие державы». И Уоллес, и Комптон чувствовали: с такой угрозой могло бы справиться только мировое правительство в той или иной форме11.

Уоллес вступил в арьергардный бой с могучими силами, подталкивающими страну к войне с СССР. Постепенное изгнание Трумэном немногих остающихся в правительстве сторонников «Нового курса» оставляло Уоллеса во все большей изоляции. Теперь еще и Стимсон ушел. Как отмечала советская разведка, сдвиг вправо среди советников Трумэна по вопросам внешней политики и экономики стало трудно не заметить.

Уоллеса это не смутило, и 15 октября он встретился с Трумэном, пытаясь убедить того смягчить тон в отношении Советского Союза, и вручил ему свой доклад, озаглавленный «Значение Атомного века». Трумэн прочитал отчет от корки до корки в присутствии автора. Там говорилось: «Когда атомной бомбой обладают многие страны, достаточно малейшей искры, чтобы вызвать взрыв вселенских масштабов, который уничтожит человечество. Необходимо незамедлительно предпринять шаги к созданию международной организации, основанной на устранении всего наступательного оружия, сотрудничестве ради использования положительных свойств атомной энергии и принятии принципа международной опеки над определенными районами мира. Создание такой организации – вопрос жизни и смерти». Трумэн полностью согласился с Уоллесом и признался: «Именно это я давно уже пытаюсь сказать». Он также с нарочитым великодушием заметил: «Сталин – прекрасный человек, который стремится к хорошему». Трумэн даже согласился с утверждением Уоллеса, что «цель англичан – положить непреодолимую пропасть между нами и русскими»12. Усилия Уоллеса не пропали даром. На пресс-конференции осенью 1945 года Трумэн заявил: «Наши интересы не противоречат интересам России и никогда не противоречили. Мы всегда были друзьями, и, я надеюсь, такими и останемся»13.

Ядерная проблема все более грозно маячила на горизонте, и ученые забросали Вашингтон требованиями способствовать установлению международного контроля над атомной энергией и не допустить, чтобы исследованиями в данной области руководили военные. Уоллес поддержал их, выступив на заседании Специальной комиссии сената по атомной энергии, где заявил, что законопроект Мэя–Джонсона, предусматривающий надзор военных за ядерными исследованиями в мирное время, вызовет «самые недемократичные, диктаторские распоряжения, которые когда-либо были… предложены конгрессу в форме важнейших законодательных актов»14. Принятие законопроекта угрожало отдать американский народ в руки «военного фашизма»15. Уоллес также требовал от Трумэна вывести американское атомное оружие из-под контроля Лесли Гровса и ввести в качестве обязательного условия для применения этого оружия согласие президента, госсекретаря, военного министра и министра ВМС. Уоллес боялся, что если ярый антисоветчик Гровс получит полный контроль над ядерным арсеналом, то он, возможно, применит атомную бомбу своей властью.

Эти опасения не были настолько беспочвенными, как может показаться. В конце 1945 года Гровс открыто отстаивал «превентивный» удар по СССР. Он утверждал, что у США есть два пути. Они могут быстро достичь с Советами соглашения, гарантирующего, что никто и ни при каких обстоятельствах не станет применять атомные бомбы. Но такое соглашение, по мнению Гровса, обязательно повлечет за собой «отказ от всех прав частных лиц и установление государственного контроля над жизнью граждан, деятельностью научных лабораторий и промышленных предприятий во всем мире, включая США». Если же достичь такого соглашения не удастся, то атомной бомбой будут обладать США, Англия и СССР. В этом случае, считал Гровс, «Соединенные Штаты должны будут постоянно поддерживать абсолютное превосходство в атомном оружии, включая его количество, величину, мощность, эффективность, а также средства для немедленного наступательного применения и средства обороны от атомного удара. Мы также должны организовать разведслужбу, которая будет действовать по всему миру и постоянно держать нас в курсе любых действий других стран в области атомных исследований и их военных намерений». Это привело бы к гонке атомных вооружений. Но он не верил, что «мир может… долго поддерживать такую гонку». Поэтому, заключил Гровс, США не должны позволить никому из потенциальных конкурентов «создавать атомное оружие и обладать таковым. Если такая страна начнет создавать атомное оружие, мы должны пресечь ее способность к этому прежде, чем она зайдет достаточно далеко, чтобы угрожать нам»16.

Ученые, пытавшиеся добиться международного контроля над ядерной энергией и гарантировать гражданский контроль внутри страны, всегда считали Уоллеса своим союзником в правительстве, больше всех заслуживающим доверия. Оппенгеймер посетил его в октябре и сообщил о том, что ученые обеспокоены растущей напряженностью в отношениях с СССР и тем, что Бирнс использовал «бомбу, словно пистолет, стараясь добиться во внешней политике того, что нам нужно». Он понимал: в ответ русские создадут собственную бомбу, и очень быстро. Оппенгеймер жаловался, что ученые «утратили былое мужество», и теперь все их мысли занимают «социально-экономические последствия создания бомбы». Уоллес был потрясен глубиной обеспокоенности Оппенгеймера: «Я никогда не видел, чтобы человек так сильно нервничал, как Оппенгеймер. Создавалось впечатление, что он чувствует неизбежность гибели рода людского». Уоллес разделил его беспокойство в отношении нестабильности положения в мире и посоветовал ему обратиться лично к Трумэну. Расстроенный беседой с Оппенгеймером, Уоллес заметил: «Угрызения совести ученых, создавших атомную бомбу, – одно из наиболее поразительных явлений, с каким я когда-либо сталкивался»17.

Оппенгеймер последовал совету Уоллеса и через шесть дней встретился с Трумэном. Встреча прошла хуже некуда. Трумэн подчеркивал важность принятия закона об атомной энергии с точки зрения национальных интересов; Оппенгеймер, в свою очередь, настаивал на осуществлении международного контроля. Беседа окончательно зашла в тупик, когда Оппенгеймер признался в чувстве вины за создание бомбы.

Уоллес упорно пытался снизить влияние на президента советников-консерваторов, предпочитавших конфронтацию с СССР продолжению сотрудничества военных лет. В каждом поступке русских им чудились недобрые намерения. Уоллес пытался убедить Трумэна задуматься над тем, как его слова и действия выглядят в глазах советских лидеров. На следующий день после неудачной встречи Оппенгеймера с Трумэном, когда закончилось очередное заседание кабинета, Уоллес задержался, чтобы поговорить с президентом. Он снова призвал Трумэна к равному подходу в отношении Англии и СССР и попросил его предложить Советскому Союзу заем, сопоставимый с обещанным англичанам. Он провел сравнение: если Советы ведут свою линию на Балканах, то ведь и США подтасовали в свою пользу результаты выборов на Кубе и в Мексике. Трумэн, как всегда, полностью согласился с анализом событий Уоллеса.

Однако эффект от частых настойчивых советов Уоллеса, как правило, оказывался недолговечным. Другие советники Трумэна улавливали куда более угрожающий смысл в действиях СССР и находили возможность убедить президента смотреть на мир их глазами. К ноябрю они уже называли Уоллеса и прогрессивных друзей Трумэна «красными» и советовали президенту «не обращать внимания на то, чего добиваются от вас эти “красные”»18.

Тем временем руководители СССР занимались своими делами: закрепляли достигнутое в Восточной Европе и в Азии, восстанавливали разрушенную экономику и старались гарантировать, что Германия и Япония больше никогда не смогут угрожать безопасности СССР. Положение Советского Союза в мире позволяло действовать в соответствии с этими интересами. Поскольку ведущую роль в движениях Сопротивления сыграли коммунисты, находившиеся в оккупации европейцы, как правило, приветствовали советские войска как освободителей. По всей Европе резко выросло число членов компартий. На выборах 1945 года во Франции, Италии и Финляндии коммунисты получили больше 20 % голосов избирателей. Многие европейцы были изгнаны из родных мест, лишились крыши над головой, голодали и не имели работы – такие условия не могли не привести к новым успехам коммунистов. В Италии, где в партию вступили 1 миллион 700 тысяч человек, реальная заработная плата в 1945 году составляла всего лишь четверть от уровня 1913 года, а объем ВНП соответствовал показателям 1911-го. Заместитель госсекретаря Дин Ачесон тревожился, что Европа повернется лицом к социализму, а США окажутся в изоляции: «Люди так долго страдали и так глубоко верят, что правительства могут что-то предпринять для облегчения их страданий, что начнут требовать все большего усиления государственного контроля и государственного вмешательства»19.

Но СССР, выполняя взятые на себя в годы войны обязательства и надеясь сохранить союзнические отношения с Англией и США, делал все возможное, чтобы сдержать своих разочарованных товарищей в Китае, Италии, Франции и Греции. В начале 1946 года в результате опроса, проведенного Институтом Гэллапа, выяснилось: только 26 % американцев считают, что Советы стремятся к мировому господству. 13 % считали, что к мировому господству стремятся англичане20.

В течение первых послевоенных месяцев Трумэн никак не мог окончательно определиться в своем отношении к Сталину и часто сравнивал его с боссом Пендергастом из Канзас-Сити. И в своей нерешительности Трумэн был не одинок. Даже Аверелл Гарриман, яростный критик СССР, посол США в Москве в годы войны, не раз встречавшийся со Сталиным, признавал сложность этой личности:

«Мне тяжело примирить любезность и предупредительность, которые он проявлял ко мне при личных встречах, с отвратительной жестокостью массовых расстрелов. Те, кто не был знаком с ним лично, видят в Сталине только тирана. Я же видел и другую сторону – он обладал глубокими знаниями, фантастической способностью быстро вникать в детали, живостью ума и поразительно тонким пониманием людских характеров… Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, реалистичнее смотрит на вещи, чем Черчилль, – в известном смысле Сталин был самым толковым из руководителей великих держав времен войны… для меня Сталин остается самой непостижимой и противоречивой личностью, которую я когда-либо знал»21.

Когда спала напряженность вокруг Польши, прекрасным «пробным камнем» для послевоенного сотрудничества стала Германия. После капитуляции союзники разделили ее на зоны: советскую, американскую, английскую и французскую. Рузвельт сначала поддержал план Моргентау, где предлагалось превратить Германию в аграрную страну, гарантируя тем самым, что она больше никогда не сможет угрожать безопасности соседей. «С Германией нужно быть пожестче, – сказал он Моргентау в августе 1944-го. – Немцев нужно или кастрировать, или относиться к ним так, чтобы они не смогли и дальше производить на свет тех, кто захочет продолжить дело своих предков»22. Но США развернулись на 180 градусов, как только поняли, что восстановление немецкой экономики – ключ к полному восстановлению Европы. Эта смена политического курса вбила клин между западными державами и СССР, который опасался восстановления мощи Германии и скрупулезно демонтировал предприятия в восточной части страны, переправляя оборудование в Советский Союз. Эти противоречия препятствовали созданию объединенной Германии, сеяли семена дальнейших конфликтов, в то время как рядовые немцы изо всех сил пытались свести концы с концами, независимо от того, в какой зоне они жили.

Первый серьезный конфликт между великими державами вспыхнул не в Европе, а на Среднем Востоке, когда Сталин начал расширять советское влияние в Иране и Турции, пользуясь ослаблением английского влияния. Ближний и Средний Восток приобрел важное стратегическое значение после завершения строительства Суэцкого канала в 1869 году и организации международных авиалиний в начале ХХ века. Английский историк Арнольд Тойнби назвал канал «кратчайшим маршрутом между двумя главными средоточиями населения и власти в мире ХХ столетия»: Индией, Восточной Азией и Тихим океаном с одной стороны, Европой, Америкой и Атлантикой – с другой. Он пояснил: «Господство на Ближнем Востоке дает возможность держать открытыми прямые коммуникации между этими двумя полюсами, или же закрыть их, или заставить снова открыться»23. СССР долго стремился получить свободный доступ в черноморские проливы, контролируемые Турцией, – это открыло бы СССР доступ в Средиземное море, и Сталин считал, что договоренности с Рузвельтом и Черчиллем были достигнуты во время войны. Теперь он давил на Турцию, требуя организовать у проливов совместные военные базы. Следующий конфликт, как и все остальные конфликты на Ближнем Востоке, был связан с нефтью. В начале войны на долю США приходился 61 % общего мирового производства нефти. Но Англия контролировала 72 % ближневосточной нефти, а США – только 10. Теперь США хотели получить бо́льшую долю нефти на Ближнем Востоке. Ключ к исполнению их чаяний находился в руках у Саудовской Аравии. В 1943 году США предоставили богатому нефтью королевству помощь в рамках ленд-лиза. В следующем году король Ибн-Сауд выдал США разрешение на строительство авиабазы в Дахране24.

В 1944 году на встрече с английским послом лордом Галифаксом Рузвельт набросал карту ближневосточных нефтяных залежей и сообщил собеседнику, что иранская нефть принадлежит англичанам, саудовская – США, а иракская и кувейтская – обеим державам. В следующем году Рузвельт заключил договор с Ибн-Саудом, пообещав тому американскую поддержку в обмен на исключительное право доступа к саудовской нефти. Трумэн понимал необходимость удержания американского контроля над этим жизненно важным ресурсом. В августе 1945 года Гордон Мерриам, глава ближневосточного отдела Госдепартамента, пояснил Трумэну, что нефтяные ресурсы Саудовской Аравии – «чрезвычайно важный источник стратегической власти и одно из величайших сокровищ в истории человечества»25.

Трумэн и Черчилль приветствуют народ с платформы поезда по пути в Фултон (штат Миссури), где в начале марта 1946 года Черчилль произнесет свою воинственную речь о «железном занавесе».

Другим сокровищем был Иран. В сентябре 1941 года, недовольные непредсказуемым поведением шаха Реза Пехлеви и сомневаясь в его лояльности, Англия и СССР оккупировали Иран[54], отправив Реза Пехлеви в ссылку и посадив на престол его сына, которому исполнился 21 год26.

США, внимательно следившие за богатым нефтью Ираном еще с 1920-х годов, стали плести интриги, надеясь расширить свое влияние, и предложили ему помощь в рамках ленд-лиза, а также гражданских и военных советников. В 1943 году госсекретарь Корделл Хэлл объяснил Рузвельту, почему необходимо ограничить влияние Англии и СССР: «В наших интересах не допустить, чтобы какая-нибудь великая держава обосновалась в Персидском заливе, напротив ключевых американских районов нефтедобычи в Саудовской Аравии»27.

Как и у Англии с Соединенными Штатами, у СССР были свои планы в отношении иранской нефти. Сталин хотел разрабатывать нефтяные месторождения на севере Ирана. Его также беспокоила безопасность нефтепромыслов в Баку, расположенных всего лишь в 1,5 километра к северу от советско-иранской границы. Сталин добивался у Ирана нефтяных концессий, сопоставимых с предоставленными англичанам и американцам, и, поскольку после Второй мировой войны здесь еще оставались советские войска, поддержал сепаратистское восстание в северных областях Ирана[55], стремясь форсировать события.

Черчиллю не терпелось столкнуться с Советским Союзом. Оголтелый антикоммунист и бесстыдный империалист, он еще в 1918 году пытался втянуть США в военное противоборство с Советской республикой. И хотя на время войны ему пришлось сдержать свои давние мечты о столкновении с Советами, он нанес удар, как только представилась такая возможность. Советские пробные бурения в Иране и Турции угрожали британскому влиянию на Ближнем Востоке и Средиземном море, да и о контроле над Индией Англия тревожилась всегда. Разоблачение группы советских шпионов в области атомных исследований в Канаде в начале февраля добавило достоверности предупреждениям Форрестола, Лихи и других противников компромисса. Речь, произнесенная Сталиным в том же месяце, вызвала очередную волну возмущения, хотя на самом деле она была далеко не такой подстрекательской, как пытался утверждать эксперт по СССР Джордж Кеннан и некоторые другие.

Антисоветские чувства явно находились на подъеме в начале марта 1946 года, когда Черчилль выступал в Фултоне (штат Миссури) в присутствии сидевшего в президиуме Трумэна. Агрессивная речь бывшего (и будущего) премьер-министра Великобритании нанесла мощный, а возможно, и смертельный удар по любым перспективам взаимопонимания после войны:

«От Щецина на Балтике до Триеста на Адриатике на весь континент опустился “железный занавес”… Почти все эти страны управляются полицейскими правительствами… Коммунистические партии, или пятые колонны, представляют собой все возрастающий вызов и опасность для христианской цивилизации… Я не верю, что Россия хочет войны. Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин»28.

Сталин возмутился и обвинил Черчилля в том, что тот «стоит на позиции разжигателей войны», которые придерживаются «расовой теории», считая, что «только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира»[56]29.

Речь Черчилля повсюду вызвала нешуточные страсти. Реакцию руководителей освещали крупнейшие газеты. Так, New York Times одобряла резкость Черчилля, заявляя, что тот выступал «с жаром пророка, чьи предсказания уже сбывались»30. Washington Post также восхваляла кое-какие моменты выступления, но критиковала «нелогичный» призыв Черчилля к организации «международной полиции», считая, что политик «переусердствовал с акцентом на применении силы»31.

Chicago Tribune согласилась с анализом событий в Восточной Европе, но выступила категорически против предложенного пути исправления ситуации и раскритиковала его аргументацию в пользу британского империализма: «Он предлагает союз наполовину рабский и лишь наполовину свободный, причем рабство в нем представлено Британской империей. На самом деле он выступает как проситель, умоляя помочь старой порочной империи и искренне ожидая получить желаемое на своих условиях». Такой союз потребовал бы от Америки смириться с «порабощением и эксплуатацией миллионов британских подданных». Tribune сурово предостерегала США от использования своей мощи для того, «чтобы поддержать британскую тиранию по всему миру. Мы не можем стать партнерами по рабовладению»32.

Дата добавления: 2014-11-25