Генезис времени: концепция Ж.-М. Гюйо и феномен пространства 3 страница

Вещи также не являются ни массами, ни энергиями, ни комплексами элементарных частиц, ни комплексами ощущений, но значимыми предметами, сопрягаемыми с телесностью, предметами обихода, предметами специального назначения, например видом транспорта, инструментами деятельности или исследования. Все эти типы вещей «живут» в соответствующих мирах, или пространствах, видеть которые мы не можем, но мы можем понимать, в каком мире, в каком пространстве мы находимся.

Мы не можем видеть протяженности, ибо это абстракция, причем абстракция от объема вещи, а точнее, это представленный наглядно объем вещи, расширенный до бесконечности (res extensa). Мы видим всегда часть значимого пространства, но ту часть, посредством которой мы понимаем целое, т.е. значимое пространство «здесь». «Здесь» всегда частично, и это основная черта опыта – частичность. В отличие от «Здесь», «Теперь» абсолютно, ибо выходит за пределы опыта. «Теперь» – это абстракция.

Когда мы открываем глаза, мы видим не просто вещи вокруг нас, но «вещи как», т.е. вещи как функции, или, лучше, вещи как значимости: вещь как стол, вещь как стул, вещь как книгу, вещь как шкаф и т.д. Опять-таки, мы видим не просто стол, но стол письменный или обеденный или журнальный и т.д. И опять-таки, не просто такого рода столы, но столы, которые имеют для нас определенную значимость, это наш письменный стол, на котором лежит книга, открытая на такой-то странице и т.д. В этом и состоит вопрос, что же мы видим, ибо функциональность вещей мы видеть не можем, тем более мы не можем видеть связи их функций и функциональные отсылки, когда одна вещь–функция отсылает к другой вещи-функции или к своей части; например, книга отсылает к другой книге или к определенной странице. Однако остается привычное выражение: «мы видим предмет», которое употребляется и в более общем смысле: мы видим суть, мы усматриваем то-то и то-то. Зрение, видение уже с античных времен становятся синонимом понимания. Знаменитое немецкое Anschauung – кульминация возведения зрения на предельную высоту в иерархии познавательных способностей.

Почему именно зрение, а не слух или осязание? На этот вопрос обычно отвечают так: зрение дает наибольшее количество информации о мире. Но древние греки и немцы XVIII-XIX вв. ничего не знали о «количестве информации», кроме того, генетически у младенца именно осязание, вкус, обоняние играет более важную роль, чем зрение. С возрастом зрение берет свое в нашей всецело пространственной жизни: зрение лежит в основе понимания дистанции, направления, ориентации, хотя слух и осязание может служить тем же целям и, как известно, в определенной степени заменять зрение. Но зрение – это трансцендирующая способность, благодаря которой мы различаем внутреннее и внешнее, принадлежащее и не принадлежащее нашей телесности. Зрение – свидетель многообразия пространств. Благодаря осязанию мы также можем отличить свое тело от тел других людей и от вещей, но не от «мира». Только благодаря зрению мы в полной мере осознаем перспективизм и многообразие внешних и окружающих миров. В этом плане можно говорить о первичных и вторичных органах чувств. Органы чувств телесны, их функции: зрение, осязание и т.д. – суть проекции тела, конститутивные элементы первичного понимания окружающего мира, лучше даже сказать, предпонимания мира.

Зрение, осязание, слух, обоняние и вкус – дополняющие конститутивные элементы пространства (все они несут функцию самосохранения). Они суть формы пространственности, которые дают нам не комплексы зрительных, тактильных и слуховых ощущений, но открывают нам пространство предпонимания: пространство различных форм, цветов, твердого и мягкого, звуков и т.д. Однако мир осуществляется нами не столько в виде форм, цветов, звуков и т.д., и даже не столько в виде восприятия или действий с предметами, сколько в виде значимых ситуаций, иначе говоря, значимых пространств. Предметы в равной степени указывают на ситуацию, как и ситуация выделяет из себя значимые для этой ситуации предметы. Это можно назвать первичным аналитико-герменевтическим кругом. Ни часть (предмет), ни целое (ситуация) не является первичным элементом опыта, первичным элементом является различие предметов как структурных единиц ситуации.

Можно было бы сопоставить этим мирам-пространствам модусы интенциональности; следуя Гуссерлю и используя его терминологию, можно было бы построить иерархию ноэтико-ноэматических корреляций. Однако это дает нам, с одной стороны, не слишком много: в основном, названия соответствующих актов сознания. Видимо, по этой причине Хайдеггер вообще отказался от поиска и исследования таких корреляций. С другой стороны, можно было бы утонуть в бесчисленных названиях бесчисленных направленностей сознания. Можно было бы выделять, например, транспортную, инструментальную, сельскохозяйственную и т.д. интенциональности, причем внутри каждой из них обнаруживался бы целый ряд модусов: «транспортная интенциональность» распадалась бы на троллейбусную, автобусную, самолетную, железнодорожную и т.д. Каждая из последних делилась бы вплоть до «последнего троллейбуса». В таком нисхождении от родовой сущности сознания до конкретной вещи нет ничего логически неверного, однако такого рода перечисление мало способствует исследованию ноэтической стороны корреляции. По существу у Гуссерля здесь воспроизводится кантовская мифология способностей: за каждым предметом и познавательным действием открывается соответствующая «познавательная сила», названная модусом интенциональности. Существенное отличие состоит в том, что Гуссерль перенес обработку чувственности «внутрь» интенциональности.

В этом плане английская школа эмпиризма, на которую опирается Гюйо и которая считает discrimination основным свойством сознания, ближе к истине, чем послекантовская немецкая философия, берущая свое начало в кантовском учении о категориях как слепых синтезах души. Если же считать первичной структурой сознания не различение, но различение различений, то коррелятивной стороной выделяемых ситуативных пространств будет каждый раз особая иерархия различений, которая, собственно говоря, и устанавливается различением различений.

Время – это результат воспроизведения представлений, – утверждает Гюйо, однако пространство, вопреки Гюйо, тоже нельзя воспринять непосредственно. Мы создаем образы пространства с помощью определенных геометрических форм. При этом восприятие геометрической формы не есть восприятие пространства; геометрическая форма есть изображение пространства, его заменитель, эрзац, хотя и не случайный. Дело при этом не только в землемерии или разделе земельных участков. Так же как любое представление о времени так или иначе связано с объективным временем, так и любое пространство (и здесь речь идет не о представлении пространства, но о различных значимых пространствах), связано с физическим пространством нашей планеты. Сила тяготения обусловливает форму возводимых сооружений. Какой бы формы ни были стены и потолок, пол остается всегда горизонтальной плоской поверхностью (если это не специальный случай, например на театральной сцене), да и стены, как правило, возводятся вертикальные. Это связано не в последнюю очередь со строением человеческого тела и прямой походкой. Народы, живущие в горах, создают для жилища и сельского хозяйства горизонтальные поверхности. Физическое пространство (не пространство математической физики, а реально действующие на тело силы тяготения, вращения, столкновения, торможения, ускорения и т.д.) является первоосновой любого значимого пространства жизненного мира. Само собой разумеется, что первичное жизненное пространство не состоит только из поля тяготения и человеческих тел как физиологических организмов, в него включается вся жизненно-важная среда обитания, как естественная, так и искусственная. Однако сила тяготения и строение человеческого тела, заключающее в себе все пространственные различия-направления: верх-низ (голова-ноги), впереди-сзади (грудь–спина), левое-правое (левая и правая руки) – способствуют в ходе создания искусственной среды формированию геометрических образов пространства. Трудно сказать, какие образы пространства возникали бы у животных, особенно у тех, которые живут на деревьях, если бы они вообще могли возникать.

Пространство как иерархия значимости конституируется вполне зримой человеческой телесностью и деятельностью. Тем не менее, пространство значимости нельзя увидеть или ощутить с помощью каких-либо органов чувств, также как нельзя увидеть значение слова. В обоих случаях существует материальный субстрат: в случае слова – это его физическая сторона – слышимый звук голоса, видимый шрифт и т.д., в случае смыслового пространства жизненного мира – это конкретное физическое (включая сюда и искусственное) пространство местонахождения, телесная активность (как наблюдаемая со стороны, так и конститутивная) и вещеобразная среда. Наглядно можно представить только элементы материального субстрата пространства значимости, и при этом с помощью другого пространства – геометрического.

Гюйо говорит о телесном и волевом источнике представлений о пространстве и времени – в этом актуальность и значимость его концепции, но Гюйо все же ставит вопрос о генезисе пространства и времени только как вопрос о генезисе наглядных представлений. У Гюйо источник является реальным, а результат – наглядным и не более. Открытие феноменологии состоит как раз в том, что любой вопрос о генезисе – это вопрос о генезисе смысла. Это касается в первую очередь вопроса о происхождении пространства и времени, а также о происхождении времени из пространства, намерений, желаний и т.д.

Примечания

Бергсон 2010 – Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь. М: РОССПЭН, 2010

Гуссерль 1994 – Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. М.: Гнозис, 1994

Guyau 1890 – Guyau J.-M. La Genèse de l’idée de temps. Paris, 1890.

Гюйо 1899 – Гюйо Ж.-М. Происхождение идеи времени. Перев. И.К Брусиловского. СПБ: Народная польза, 1899.

Гюйо 1900 – Гюйо Ж.-М. Собр. соч. т.5. Искусство с социологической точки зрения. СПб.: Народная польза, 1900

Пруст 1936, 389 – Пруст М. В поисках утраченного времени. Т.3. Германт. Л., 1936.

Дата добавления: 2014-11-25