Введение 18 страница

Стоя у окна, она потягивала ледяной чай и наслаждалась прохладой своей квартиры, глядя на вспотевшие лбы горожан, снующих по улице. За последние трое суток ей удалось поспать всего три часа. «Я заслужила это мгновение комфорта, — думала она, приложив ледяную стенку стакана к щеке. — Я заслужила ранний отход ко сну и уик-энд полного безделья». Она решила не думать больше о Муре. Хватит с нее боли.

Кэтрин уже допивала чай, когда раздался зуммер пейджера. Срочный вызов из больницы был сейчас как нельзя более некстати. Когда она перезвонила оператору клиники, в ее голосе угадывалось раздражение.

— Это доктор Корделл. Я знаю, вы только что звонили мне на пейджер, но у меня сегодня нет ночного дежурства. Хочу сказать, что я сейчас же отключаю пейджер.

— Извините за беспокойство, доктор Корделл, но был звонок от сына Германа Гвадовски. Он настаивает на встрече с вами сегодня.

— Это невозможно. Я уже дома.

— Да, я сказал ему, что вы уехали на весь уик-энд. Но он говорит, что сегодня его последний день в городе. И он хочет встретиться с вами, прежде чем отправится к адвокату.

«К адвокату?»

Кэтрин устало опустилась на стул. Господи, у нее совершенно не было сил заниматься этим делом. Только не сейчас. Только не в таком состоянии, когда от усталости голова совершенно не соображает.

— Доктор Корделл!

— Господин Гвадовски сказал, в котором часу он хочет встретиться?

— Он сказал, что будет ждать в кафетерии больницы до шести.

— Спасибо. — Кэтрин повесила трубку и тупо уставилась на сверкающий кухонный кафель. Как тщательно следила она за его чистотой! Но, как бы ни усердствовала она в наведении порядка в своей жизни, она не могла предугадать появление в ней таких вот иванов гвадовски.

Она схватила сумочку и ключи от машины и вновь покинула свою тихую гавань.

В лифте Кэтрин посмотрела на часы и заволновалась, увидев, что уже без четверти шесть. Она явно не успевала на встречу, Гвадовски чего доброго решит, что она его игнорирует.

Сев за руль своего «Мерседеса», она в первую очередь схватила трубку автомобильного телефона и связалась с оператором клиники «Пилгрим».

— Это снова доктор Корделл. Мне нужно срочно соединиться с господином Гвадовски, сказать ему, что я опаздываю. Вы не знаете, откуда он звонил?

— Минутку, сейчас проверю… Нет, он звонил не из больницы.

— Тогда, может, с мобильного?

Последовала пауза.

— Странно.

— Что такое?

— Он звонил с того же номера, что и вы сейчас.

Кэтрин оцепенела, страх сковал ее холодом.

«Моя машина. Звонок был сделан из моей машины».

— Доктор Корделл!

И тогда она увидела его, поднимающегося словно кобра, в зеркале заднего вида. Она глотнула воздуха, чтобы закричать, и горло ее перехватило от удушливого запаха хлороформа.

Трубка выпала у нее из рук.

* * *

Джерри Слипер ожидал его на выходе из здания аэропорта. Мур закинул свою ручную кладь на заднее сиденье, сел в машину и громко хлопнул дверцей.

— Вы нашли ее? — первым делом спросил Мур.

— Пока нет, — ответил Слипер, отъезжая от тротуара. — Ее «Мерседес» исчез, в квартире не обнаружено следов беспорядка. Что бы это ни было, все произошло очень быстро, в ее машине или рядом. Питер Фалко был последним, кто видел ее, примерно в пять-пятнадцать в гараже больницы. Примерно через полчаса оператор клиники позвонил Корделл на пейджер, а потом говорил с ней по телефону Корделл перезвонила ему уже из машины. Разговор внезапно оборвался. Оператор заявляет, что звонил сын Германа Гвадовски.

— Есть подтверждение?

— Иван Гвадовски уже в полдень был на борту самолета, летевшего в Калифорнию. Он не звонил.

Они и без слов знали, кто звонил оператору. Мур в волнении смотрел на габаритные фонари ехавших впереди машин, и ему казалось, будто это красные костры полыхают в ночи.

«Он держит ее с шести вечера. Что он успел натворить за эти четыре часа?»

— Я хочу видеть, где живет Уоррен Хойт, — сказал Мур.

— Мы как раз туда и едем. Нам известно, что он закончил свою смену в лаборатории «Интерпат» в семь утра. В десять утра он позвонил своему начальнику сказать, что у него семейные проблемы и он не выйдет на работу как минимум в течение недели. С тех пор его никто не видел. Ни дома, ни на работе.

— А что за семейные проблемы?

— У него нет семьи. Его единственная тетка умерла в феврале.

Габаритные огни слились в сплошное красное пятно. Мур заморгал и отвернулся, чтобы Слипер не заметил его слез.

Уоррен Хойт жил в Норт-энд, лабиринте узких улочек и домиков из красного кирпича, составлявших колорит старого Бостона. Этот район считался безопасным во многом благодаря неусыпному контролю со стороны итальянского населения, владевшего в этом округе бизнесом. И вот здесь, на улице, по которой прогуливались ничего не подозревавшие туристы и горожане, проживал настоящий монстр.

Квартира Хойта находилась на третьем этаже кирпичного дома. Несколько часов назад бригада криминалистов уже обшарила это место в поисках улик, и, когда Мур, войдя внутрь, увидел распахнутые шкафы и почти пустые полки, у него возникло ощущение, будто жилище уже покинула душа его хозяина. Он понял, что не найдет ничего, что подскажет ему, где искать Уоррена Хойта.

Из спальни вышел доктор Цукер.

— Здесь что-то не так, — сказал он, обращаясь к Муру.

— Хойт — тот, кого мы ищем? — перебил его Мур.

— Не знаю.

— Так что мы все-таки имеем? — Он перевел взгляд на Кроу, который стоял в дверях.

— Мы сделали слепок с подошвы обуви. Восемь с половиной, соответствует отпечаткам, найденным на месте убийства Ортис. Собрали несколько волосков с подушки — короткие, светло-русые. Тоже похожи. Кроме того, обнаружен длинный черный волос на полу ванной. Длиной до плеч.

Мур нахмурился.

— Здесь была женщина?

— Может, подружка.

— Или очередная жертва, — заметил Цукер. — О которой мы пока не знаем.

— Я беседовал с хозяйкой, она живет этажом ниже, — продолжил Кроу. — В последний раз она видела Хойта сегодня утром, когда он вернулся с работы. Она не знает, где он сейчас может находиться. Думаю, вы и сами догадываетесь, в каких красках она его расписала: «Прекрасный квартирант. Тихий мужчина, никогда не доставлял хлопот».

Мур взглянул на Цукера.

— Что вы имели в виду, когда говорили, что здесь что-то не так?

— Нет инструмента. Его машина припаркована возле дома, но там тоже ничего нет. — Цукер жестом указал на почти пустую гостиную. — Вид у этой квартиры какой-то нежилой. В холодильнике почти нет продуктов. В ванной — кусок мыла, зубная щетка и бритва. Как в отеле. Это место для ночлега, не более того. Непохоже, чтобы в этой квартире он заново переживал свои фантазии.

— И все-таки он живет здесь, — не согласился Кроу. — Его почта приходит на этот адрес. В шкафу висит его одежда.

— Но в этой квартире отсутствует самое главное, — многозначительно сказал Цукер. — Его трофеи. Их нигде нет.

Ощущение ужаса охватило Мура. Цукер был прав. Хирург вырезал у каждой жертвы анатомический трофей; он должен был их где-то хранить, чтобы любоваться своим мастерством. Возбуждаться в перерыве между охотами.

— У нас пока нет полной картины, — заявил Цукер и повернулся к Муру. — Мне нужно осмотреть место работы Уоррена Хойта. Его лабораторию.

Барри Фрост сел за компьютер и набрал на клавиатуре имя пациентки: «Нина Пейтон». На экране появились данные.

— Этот компьютер и есть его рабочее место, — сказал Фрост. — Здесь он находит своих жертв.

Мур уставился на экран монитора, не веря своим глазам. Вокруг гудели аппараты, звонили телефоны, сновали лаборанты с пробирками. И в этом стерильном мире нержавеющей стали и белых халатов, в мире, предназначенном для исцеления, Хирург тихонько охотился за добычей. С этого компьютера он мог вызвать имя любой женщины, чья кровь или биологическая жидкость подвергалась анализу в лаборатории «Интерпат».

— Это лучшая диагностическая лаборатория в городе, — пояснил Фрост. — Сдайте кровь в любой клинике Бостона или в частном кабинете врача, и с большой долей вероятности она окажется на исследовании именно здесь.

«Именно здесь, у Уоррена Хойта».

— У него был ее домашний адрес, — произнес Мур, бегло просматривая информацию по Нине Пейтон. — Место работы. Возраст, семейное положение…

— И диагноз, — подсказал Цукер, ткнув пальцем в два слова на экране: «сексуальное нападение». — Именно за этим Хирург и охотится. Это его заводит. Эмоционально травмированные женщины. Женщины с клеймом изнасилования.

Мур уловил нотки возбуждения в голосе Цукера. Эта игра явно занимала профессора, для него она была своеобразным состязанием умов. Наконец он получил возможность проследить тактику оппонента, оценить степень его гениальности.

— Вот здесь он все и планировал, — продолжал Цукер. — Держа в руках их кровь. Узнавая их самые постыдные тайны. — Он выпрямился и оглядел лабораторию, как будто видел ее впервые. — Вам никогда не приходило в голову, что лаборанту все про вас известно? — задал он вопрос. — Подставляя ему свою руку и позволяя всадить иголку в вену, вы открываетесь ему со всеми своими секретами. Ваша кровь все про вас расскажет. Умираете ли вы от лейкемии или СПИДа. Выкурили вы сигарету или выпили стакан вина в последние несколько часов. Принимаете ли вы прозак от депрессии или виагру от импотенции. Он держал в своих руках самую суть женщины. Он мог изучить ее кровь, прикоснуться к ней, почувствовать ее запах. А она об этом даже не догадывалась. Она и не знала, что часть ее тела находится в руках незнакомца.

— Жертвы не знали его, — подвел итог Мур. — Никогда не видели.

— Но Хирург знал их. Причем знал очень близко. — Взгляд Цукера светился лихорадочным блеском. — Хирург совершенно не похож ни на одного серийного убийцу, с которым мне приходилось сталкиваться. Он уникален. Он остается невидимым, поскольку выбирает добычу, не видя ее. — Он уставился на ряды пробирок на прилавке. — Эта лаборатория — поистине территория охоты. Вот как он находит их. По крови. По их душевной боли.

Когда Мур вышел из здания медицинского центра, ночной воздух впервые за последнее время показался ему прохладным. Значит, в Бостоне уже не так много женщин откроют на ночь окна, и добычи для охотника станет меньше.

«Но сегодня Хирург не выйдет на охоту. Сегодня он будет занят своей последней жертвой».

Мур резко остановился возле своей машины и какое-то время стоял, парализованный отчаянием. Может, в эту минуту Уоррен Хойт тянется к скальпелю. Вот сейчас…

Он расслышал приближающиеся шаги. Усилием воли Мур заставил себя обернуться, чтобы взглянуть на человека, остановившегося рядом в тени.

— Он забрал ее, да? — произнес Питер Фалко.

Мур кивнул.

— Боже, о Боже! — Фалко с тоской посмотрел в ночное небо. — Я проводил ее до машины. Она была рядом со мной, и я отпустил ее домой. Я позволил ей уехать…

— Мы делаем все возможное, чтобы найти ее. — Это была дежурная фраза. Даже произнося ее, Мур чувствовал пустоту своих слов. Так говорили полицейские, когда дело было плохо, когда почти не оставалось надежды на успех.

— Что именно вы делаете?

— Нам известна личность преступника.

— Но вы не знаете, куда он ее увез, — заметил Питер Фалко.

— Со временем мы это установим.

— Скажите, чем я могу помочь. Я все сделаю.

Мур старался говорить спокойно, чтобы скрыть собственный страх, предчувствие ужасного.

— Я знаю, вам тяжело стоять в стороне. Но предоставьте нам делать нашу работу.

— О да, вы же профессионалы! Так почему же вы допустили такое?

Муру нечего было ответить.

В волнении, Фалко подошел к нему и встал под фонарным столбом. Свет упал на его усталое, измученное беспокойством лицо.

— Я не знаю, что произошло между вами и Кэтрин, — сказал он. — Но я точно знаю, что она доверяла вам. Надеюсь, для вас это что-то да значит. Надеюсь, она для вас больше, чем просто очередная жертва, еще одно имя в списке пострадавших.

— Да, — подтвердил Мур.

Мужчины пристально смотрели друг на друга, и это было молчаливым признанием того, что они оба знали. И чувствовали.

— Вы даже не подозреваете, насколько она мне дорога, — сказал Мур.

И Фалко тихо произнес:

— Мне тоже.

Глава 23

— Какое-то время он подержит ее живой, — сказал доктор Цукер. — Так же, как когда-то целый день продержал Нину Пейтон. Сейчас он полностью контролирует ситуацию. И может полностью распоряжаться своим временем.

Риццоли содрогнулась, вдумавшись в его слова: «полностью распоряжаться своим временем». Она подумала и о том, сколько нервных окончаний имеется в человеческом теле и сколько боли оно может вытерпеть, прежде чем над ним сжалится Смерть. Она оглядела комнату для совещаний и обратила внимание на Мура, который сидел, обхватив голову руками. Он выглядел совершенно измученным. Время было за полночь, и лица всех собравшихся не отличались свежестью и оптимизмом. Риццоли выделялась из этого круга: она стояла, прислонившись к стене. Женщина-невидимка, которую никто не замечал, поскольку ей было позволено только слушать, но не участвовать в обсуждении. Обреченная на должность административного дежурного, лишенная личного оружия, она теперь была лишь сторонним наблюдателем в деле, которое знала гораздо лучше любого из присутствующих.

Взгляд Мура скользнул в ее сторону, но он смотрел, скорее, сквозь нее. Как будто не хотел видеть.

Доктор Цукер суммировал информацию, собранную по Уоррену Хойту — Хирургу.

— Он долго шел к этой главной цели, — говорил Цукер. — Теперь, когда он ее достиг, ему захочется максимально продлить удовольствие.

— Выходит, Корделл всегда была его мишенью? — спросил Фрост. — А на других жертвах он только практиковался?

— Нет, они тоже доставляли ему удовольствие. Они помогали снять сексуальное напряжение на пути к заветному призу. В любой охоте хищнику интереснее выслеживать самую трудную добычу. Корделл была женщиной, подобраться к которой не так-то просто. Она всегда была начеку, соблюдала все меры предосторожности. Ее дом был забаррикадирован сложными замками и сигнализацией. Она избегала близких отношений с кем-либо. Редко выходила из дома по вечерам, разве только на ночные дежурства в больнице. Она была для него самой трудной, но и самой соблазнительной добычей. Он сознательно усложнил себе задачу, поставив ее в известность о том, что на нее идет охота. Устрашение было составной частью его игры. Ему хотелось, чтобы она чувствовала, как все плотнее сжимается вокруг нее кольцо. Другие женщины были лишь отвлекающим маневром. Главной мишенью была Корделл.

— Не была, а есть, — резко поправил его Мур. — Она еще не умерла.

В комнате воцарилась гробовая тишина, все потупились, отвернувшись от Мура.

Цукер невозмутимо кивнул. Его ледяное спокойствие ничто не могло поколебать.

— Спасибо за поправку.

В разговор вмешался Маркетт.

— Вы читали его анкету? — спросил он.

— Да, — ответил Цукер. — Уоррен был единственным ребенком в семье. Судя по всему, обожаемым ребенком. Родился он в Хьюстоне. Отец был ученым-ракетостроителем, а это вам не шутки. Мать происходила из старинного рода нефтепромышленников. Оба они уже скончались. Так что Уоррен получил в наследство и ум, и деньги. В детстве за ним не числилось криминальных подвигов. Ни арестов, ни штрафов — ничего, что могло бы вызвать подозрения. Разве что единственный инцидент в мединституте, в анатомической лаборатории. Помимо этого я не нашел никаких тревожных симптомов, которые выдавали бы в нем хищника. В общем, нормальный парень. Вежливый и надежный.

— Среднестатистический, — тихо произнес Мур. — Обыкновенный.

Цукер кивнул.

— Да, мальчик, который ничем не выделялся, никому не доставлял хлопот. Это самый опасный вариант преступника, потому что здесь не просматриваются ни патология, ни психиатрический диагноз. Он очень похож на Теда Банди. Интеллигентный, организованный я внешне очень исполнительный. Но у него есть один психический сдвиг: он обожает истязать женщин. И, сталкиваясь с ним каждый день, вы никогда не подумаете, что за его улыбкой и добрым взглядом притаились мысли о том, с каким удовольствием он бы выпустил из вас кишки.

Содрогаясь от зловещего голоса Цукера, похожего на шипение, Риццоли оглядывала своих коллег.

«А ведь он прав. Я каждый день вижу Барри Фроста. Он кажется мне отличным парнем. Счастлив в браке. Всегда жизнерадостный. Но я не знаю, что у него на уме».

Фрост поймал на себе ее взгляд и покраснел.

— После инцидента в медицинском институте, — продолжил Цукер, — Хойт был вынужден бросить учебу. Он получил специальность лаборанта-медика и последовал за Эндрю Капрой в Саванну. Похоже, их дружба длилась несколько лет. Справки об авиаперелетах и выписки с кредитных карточек подтверждают, что они часто путешествовали вместе. В Грецию и Италию. В Мехико, где оба устроились волонтерами в сельскую клинику. Это был альянс двух охотников. Братья по крови, объединенные общими жестокими фантазиями.

— Кетгутная нить, — вставила Риццоли.

Цукер озадаченно взглянул на нее.

— Что?

— В странах «третьего мира» до сих пор пользуются кетгутом как шовным материалом. Вот откуда у него эти нити.

Маркетт одобрительно кивнул:

— Возможно, она права.

«Я абсолютно права», — ощетинившись, подумала Риццоли.

Цукер между тем продолжал говорить:

— Корделл убила Эндрю Капру и тем самым разрушила идеальную пару убийц. Она уничтожила самого близкого для Хойта человека. И поэтому стала его главной мишенью. Главной жертвой.

— Если Хойт находился в доме в ту ночь, когда был застрелен Капра, почему он не убил ее тогда? — спросил Маркетт.

— Я не знаю. Есть много неясностей в событиях той ночи в Саванне, пролить свет на которые может только сам Уоррен Хойт. Нам известно лишь, что он переехал в Бостон вскоре после того, как сюда приехала Кэтрин Корделл. И через год была убита Диана Стерлинг.

Наконец заговорил Мур. Не глядя на собравшихся, он вымученным голосом произнес:

— Как нам найти его?

— Вы можете держать под наблюдением его квартиру, но я не думаю, что он скоро там объявится. Это не его берлога. Не там он предается своим фантазиям. — Цукер откинулся на спинку кресла, уставившись в пустоту. Он как будто погрузился в мир Уоррена Хойта и его мысли. — Его настоящее убежище не связано с повседневной жизнью. Вполне возможно, оно находится довольно далеко от его квартиры, и туда он наведывается тайно. Не исключено, что он снимает это помещение под вымышленным именем.

— Снимая помещение, вы должны платить за него, — сказал Фрост. — Можно проследить за движением средств на его банковском счете.

Цукер кивнул.

— Вы узнаете, что это его берлога, потому что найдете там трофеи. Сувениры, которые он забирал у своих жертв. Возможно, он подготовил это помещение к тому, чтобы впоследствии притаскивать туда добычу. Своего рода камера пыток. Это место, где его никто не потревожит, не помешает завершить процедуру. Может быть, отдельно стоящее здание. Или квартира, оборудованная звуконепроницаемой защитой.

«Чтобы никто не услышал криков Корделл», — подумала Риццоли.

— В этом помещении он может быть самим собой, расслабиться. Он никогда не оставляет свою сперму на месте преступления, и это дает мне основание думать, что он способен задерживать эякуляцию до тех пор, пока не окажется в безопасном месте. В своей же берлоге он испытывает максимальное удовлетворение. Вероятно, он периодически наведывается туда, чтобы заново пережить наслаждение пытки. Это поддерживает его в промежутках между убийствами. — Цукер оглядел собравшихся. — Туда он и отвез Кэтрин Корделл.

* * *

Греки называли это dere, обозначая фронтальную часть шеи или горло, и это самая красивая, самая уязвимая часть женской анатомии. В горле пульсируют жизнь и дыхание, и под молочно-белой кожей Ифигении трепетали голубые вены, на которые был нацелен отцовский кинжал. Пока Ифигения лежала, распростертая на алтаре, успел ли Агамемнон полюбоваться изящным изгибом ее шеи? Или же он высматривал уязвимые точки, куда следовало нанести удар? Пусть и снедаемый тоской, неужели он не почувствовал в то мгновение, когда нож впился в кожу, сладостную негу, разлившуюся в паху, прилив сексуального наслаждения?

Даже древние греки со своими жуткими сказками об отцах, приносящих в жертву своих дочерей, о сыновьях, совокупляющихся со своими матерями, умалчивают о таких извращениях. Да, собственно, и не нужно говорить об этом; это одна из наших общих постыдных тайн, и мы понимаем ее без слов. Из тех воинов, что с каменными лицами слушали девичьи крики, наблюдали за тем, как срывают одежды с Ифигении, как подставляют под нож ее лебединую шею, кто из них не испытал неожиданный прилив блаженства? У кого не затвердел член?

И кто из них впредь при виде женского горла не испытает непреодолимое желание вонзить в него нож?

* * *

У нее горло такое же бледное, как, наверное, было и у Ифигении. Она берегла его от солнца, как и все рыжие, и лишь редкие веснушки портят ее алебастровую кожу. Все эти два года она берегла свою шею для меня. Я ценю это.

Я терпеливо ждал, пока она очнется. Я не сомневаюсь, что она уже проснулась и знает, что я рядом. Это видно по тому, как участился ее пульс. Я касаюсь ее горла — ложбинки, что повыше грудной клетки, и она судорожно вздыхает. Она задерживает дыхание, пока я глажу ее шею, прочерчивая пальцем сонную артерию. Пульс бьется сильно, и кожа ритмично вздымается. Я чувствую, как у меня под пальцем зарождается первая капелька пота. Пот словно дымка обволакивает ее кожу, и лицо начинает светиться. Когда я подбираюсь к ее челюсти, она наконец делает выдох; он похож на стон, потому что мешает клейкая лента на губах. Нет, моя Кэтрин не должна так скулить. Другие были глупыми газелями, но Кэтрин — тигрица, единственная, кто осмелился вступить в схватку и пролить кровь.

Она открывает глаза и смотрит на меня, и я вижу, что она все понимает. Я наконец победитель. А она, самая достойная из всех, — побежденная.

Я выкладываю свои инструменты. Они приятно клацают о металлический лоток, который я поставил возле кровати. Я чувствую что она наблюдает за мной, и знаю, что ее взгляд прикован к сверкающей стали. Она знает предназначение каждого инструмента, она и сама ими не раз пользовалась. Ретрактор нужен, чтобы расширить края раны. Гемостат перекроет кровеносные сосуды. А скальпель — о, мы оба знаем, для чего он используется.

Я ставлю лоток в изголовье, чтобы она могла видеть дальнейшее действие. Мне не нужно ничего говорить; обо всем скажет мерцание инструментов.

Я касаюсь ее живота, и брюшные мышцы напрягаются. Это нерожавший живот, его ровную поверхность не портят никакие рубцы. Лезвие пройдет по нему как по маслу.

Я беру скальпель и прижимаю его кончик к животу. Она судорожно вздыхает, и глаза ее расширяются.

Однажды я видел фотографию зебры, сделанную в тот момент, когда в ее шею впиваются клыки льва и глаза ее закатываются в смертельном ужасе. Я никогда не забуду этот образ. Его я вижу и сейчас, в глазах Кэтрин.

* * *

«О Боже. О Боже. О Боже».

Кэтрин с трудом дышала, чувствуя, как впивается в кожу острие скальпеля. Обливаясь потом, она закрыла глаза, с ужасом ожидая предстоящей боли. Судорожный всхлип застрял в горле, в нем была мольба к Всевышнему о смерти быстрой, но только не такой. Только не мучительное кромсание плоти.

Скальпель убрали.

Она открыла глаза и посмотрела в его лицо. Такое неприметное, незапоминающееся. Человек, которого она могла встречать десятки раз и не обращать на него внимания. И тем не менее он знал ее. Он блуждал по орбите ее мира, поместив ее в центр своей вселенной, а сам все время оставался в тени.

«И я даже не догадывалась о том, что он где-то поблизости».

Он отложил скальпель в лоток. И, улыбаясь, произнес:

— Еще не время.

Только когда он вышел из комнаты, она догадалась, что пытка отложена, и испустила вздох облегчения.

Так вот в чем заключалась игра. Продлить муку, продлить удовольствие. Он хотел, чтобы она пока жила и думала о том, что последует дальше.

«Каждая минута жизни — это шанс на спасение».

Действие хлороформа закончилось, и она, находясь в полном сознании, судорожно пыталась найти выход. Она была распластана на кровати со стальным каркасом. Одежды на ней не было, запястья и щиколотки привязаны клейкой лентой к ножкам кровати. Хотя она изо всех сил старалась высвободиться, ей это не удавалось. Тогда, в Саванне, Капра воспользовался нейлоновым шнуром, и она смогла высвободить одну руку. Хирург явно не собирался повторять такую ошибку.

Обессилевшая, взмокшая от пота, она оставила попытки освободиться и сосредоточилась на окружающей обстановке.

Над кроватью висела одинокая электрическая лампочка. Сырой воздух и запах земли подсказали ей, что она находится в подвале. Повернув голову, она смогла различить каменную кладку фундамента. Над головой заскрипели шаги, и она расслышала, как отодвинули стул. Деревянный пол. Старый дом. Наверху заработал телевизор. Она не помнила, как оказалась в этом помещении и как долго ее сюда везли. Они могли быть далеко от Бостона — в таком месте, где никто и искать не станет.

Ее взгляд упал на металлический лоток. Она уставилась на аккуратно разложенные инструменты, подготовленные к предстоящей процедуре. Сколько раз она сама выкладывала такие же инструменты, но лишь с целью спасения жизни. С помощью скальпелей и гемостатов она оперировала раковые опухоли и извлекала пули, останавливала кровотечение из поврежденных артерий и осушала полости, заполненные кровью. Теперь она видела в этих инструментах приближение собственной смерти. Он намеренно поставил их возле кровати, чтобы она могла видеть и острое лезвие скальпеля, и стальные зубы гемостатов.

«Не паникуй. Думай. Думай».

Она закрыла глаза. Страх словно живое существо стискивал ее горло своими щупальцами.

«Ты победила их однажды. И сможешь победить снова». Она почувствовала, как побежала по груди струйка пота. Выход должен быть. Просто обязан. Думать об альтернативе было слишком страшно.

Открыв глаза, она уставилась на лампочку над головой и сосредоточилась на том, что делать дальше. Она вспомнила, что говорил ей Мур: Хирург питается страхом. Он атакует женщин слабых, ощущающих себя жертвами. Женщин, с которыми он чувствует себя властелином.

«Он не убьет меня, пока не завоюет».

Она глубоко вдохнула, понимая теперь, какую партию должна сыграть.

«Победи страх. Вызови в себе ярость. Покажи ему, что тебя не сломить никакими пытками. Даже смертью».

Глава 24

Риццоли внезапно проснулась, и шею пронзило острой болью. Господи, только не еще одна растянутая мышца, подумала она, медленно поднимая голову и щурясь от яркого солнца, заглядывавшего в окно. Остальные столы в офисе пустовали, она была одна. Где-то около шести утра она, обессилев от усталости, уронила голову на стол, пообещав себе вздремнуть минутку. Сейчас было уже половина десятого. Пачка компьютерных распечаток, которую она использовала как подушку, была влажной от слюны.

Она посмотрела на рабочий стол Фроста и увидела висевший на спинке стула пиджак. На столе Кроу стоял пакет с булками. Выходит, коллеги заходили в офис, пока она спала, и видели ее такую неприбранную, с отвисшей во сне челюстью, да еще слюнявую. Риццоли представила себе, какое это было захватывающее зрелище.

Она встала и потянулась, пытаясь размять затекшую шею, но знала, что все это бесполезно. Ей предстояло весь день ходить скособоченной.

— Привет, Риццоли. Проснулась, спящая красавица?

Обернувшись, она увидела детектива из другой команды, который пялился на нее из-за стеклянной перегородки.

— А что, разве не похожа? — огрызнулась она. — Где все?

— Ваши с восьми утра на совещании.

— Что?

— Думаю, оно уже закончилось.

— А мне даже не сказали. — Она бросилась к двери, и от злости сон как рукой сняло. О, она знала, что происходит. Вот так и вышвыривают за борт — не говоря прямо в лицо, а унижая по капельке. Сначала не зовут на совещания, потом вообще отстраняют от дела. Низводят до никчемной канцелярской крысы.

Она влетела в зал заседаний. Там был только Барри Фрост, который уже собирал со стола бумаги. Он поднял голову, и щеки его слегка вспыхнули, когда он увидел ее.

— Спасибо, что сообщил мне о совещании, — сказала она.

— Ты выглядела такой усталой. Я решил, что потом тебе все расскажу.

— Когда, через неделю?

Фрост опустил голову, избегая ее взгляда. Они достаточно долго работали в паре, и она без труда определила, что он чувствует себя виноватым.

— Итак, я за бортом, — сказала она. — Так решил Маркетт?

Фрост печально кивнул.

— Я выступал против. Пробовал убедить его, что ты нам нужна. Но он сказал, что с этой стрельбой и все такое…

— Что еще он сказал?

Фрост неохотно проговорил:

— Что ты не допущена к работе.

«Не допущена к работе». Иначе говоря, ее карьера окончена.

Дата добавления: 2014-11-25