Часть I. Главные психические функции и анатомо-физиологическое устройство. 9 страница

Мне снилось недавно: жена одного товарища читала лекцию и вдруг замолчала. Она объяснила, что не может сейчас продолжать дальше и не будет в состоянии сделать это и в следующий час.

В основе сновидения лежали следующие переживания: днем раньше я принимал участие в академических похоронах. Посредине города жена именно того товарища встретилась с погребальным шествием. Я почувствовал, что для нее будет тягостно пройти мимо погребальной процессии и таким образом обнаружить свое равнодушное отношение. В мысли о неприятной стороне положения лежала для меня связь с приостановкой чтения лекции в университете.

Но это был подлинно я сам, который подобным образом вдруг остановился во время чтения лекции. Я ощутил явственно в сновидении мучительное чувство недостатка свежего притока мыслей. Перед глазами ясно вставало воспоминание о неудавшейся речи, которую пришлось произнести без подготовки.

И все же это был не я, с кем случилась эта неудача в университете. Тягостное чувство приостановки было у меня, но та жена товарища дала ему выражение своими действиями. Налицо здесь было замечательное разделение личности.

В предыдущий вечер был у нас в гостях один молодой врач, который только что сдал государственный экзамен. Он радовался тому, что теперь снова может приступить к чтению Ибсена и т. д., на что ему не хватало времени при его предшествующей специальной работе, при которой мысль имела не свободный характер. При взгляде на свою собственную напряженную профессиональную работу я подумал о том, как это прискорбно быть вынужденным в такой степени пренебрегать занятиями изящной словесностью. Однако, мысленно я возразил себе: если в духовном отношении отличаешься большей подвижностью, то и при ничтожном времени, имеющемся в распоряжении, можно справиться с подобным недостатком. Этот «недостаток в духовной подвижности» был также пережитым в сновидении основанием для приостановки чтения лекции в университете.

Нельзя сказать, что жене товарища, которая в сновидении читала лекцию, недостает той «подвижности». Напротив, она — чрезвычайно живая, богатая свежими идеями женщина. Она, наверно, не почувствовала бы заминки и при усиленной специальной работе не была бы способна потерять смысл и способность к чтению лекций. Таким образом, в сновидении отрицание и утверждение поменялись местами.

Этот анализ сновидения был совершен непроизвольно в состоянии полусна, непосредственно примыкающем к сновидению. Я ощутил при этом самым приятным образом ту легкость, с которой был в состоянии проследить ассоциативные пути, по сравнению с ретроспективным анализом в бодрствующем состоянии.

Таковы записи товарища, к которым едва ли нужно что-либо прибавлять, так как они вместе с описанием самого сновидения содержат также и объяснительный протокол переходного состояния. Мы просим только читателя еще раз нарисовать самому себе запутанную игру взаимных соотношений между разнородными элементами образов и кататимическими течениями ассоциативной и аффективной связи в этом сновидении. Здесь работают все существенные механизмы сновидений: объемные сгущения, сновидения, покрывающие фигуру в мучительном главном месте, символизирование абстрактных ходов мысли с помощью чувственных образов и сильные актуальные аффективные течения, как движущая сила всего механизма образов. Из подобных сновидений мы получаем понятие о той «необыкновенно искусной ткацкой работе», которая происходит в сфере нашего мышления во время сновидения и, прибавим тотчас же, в сфере нашего мышления вообще в его самых низших элементах и в которой сотни нитей взаимно переплетаются друг с другом таким образом, что каждый отдельный пункт внутри ткани оказывается связанным не только с одной, но со многими сторонами, и что каждая часть целого не только многократно детерминирована, но, как говорит Фрейд, «передетерминирована» (uberdeterminiert)».

Следует также на примере этого сновидения присмотреться еще внимательнее к тому, как осуществляется асинтаксичность ряда образов. Во время сновидения мы видим в мышлении отсутствие аппарата логических отношений между образами, а также некоторых основных категорий, которые наше бодрствующее мышление строго принудительно направляет на определенные пути. Такое значение, к примеру, имеет логическое отношение субъект—объект. В нашем сновидении грезящий является одновременно слушателем и оратором, свидетелем и действующим лицом в тягостной сцене в университете. То, что мы одно и то же событие в одно время переживаем и как действующее лицо, и как страдательное, не осознавая противоречия, является обычным для сновидений.

С этим теснейшим образом связано то обстоятельство, что главные комплексы нашего психологического переживания — «я» и внешний мир — так распадаются и так превращаются друг в друга, что мы уже перестаем отличать их друг от друга. То, что в сновидении в какой-то момент является «я», в следующий момент и даже одновременно с первым может быть «не-я». Также и лицо, сообщившее последний пример сновидения, говорит о разделении личности, выразившемся в том, что тягостный аффект приостановки реализован был в «я», относящиеся к этой сцене жесты и слова — в «не-я», т. е. в жене товарища. Личность распадается, раскалывается, так же как и у того индейца, который приносит жертву большому пальцу на своей ноге, натирая его маслом. Части личности могут проецироваться во внешний мир, как действующие лица. В последнем сновидении жена профессора не что иное, как воплощение одной части личности самого грезящего, а именно его мучительного аффекта по поводу недостаточной его умственной подвижности.

Чаще всего подобные расщепления личности совершаются в форме идентификации, являющейся особым случаем сгущения. Под идентификацией мы понимаем частичное или полное сгущение, связанное со слиянием собственной личности с лицами или вещами внешнего мира. Грезящий может ощущать себя самого как вполне или отчасти тожественным с лицами, состоящими с ним в том или другом отношении или имеющими с ним сходство. Прежде всего это лица, аффективно связанные с ним и обладающие чертами, которые он в себе ненавидит или любит. Это происходит не так, как в бодрствующем состоянии, когда сравниваешь себя с кем-нибудь, причем в сознании ясно удерживается различие между обеими личностями, граница между ними и существование двух лиц. Но при идентификации непосредственно переживается взаимное наложение обоих образов, их единобытие (Einsein). На подобных соединениях по сходству, контрасту и общему аффекту основывается в последнем сновидении частичная идентификация грезящего с женой профессора. Общее аффективное течение обслуживает у Бисмарка частичное сплавление его собственной личности с личностью Моисея. Еще труднее понять дневным мышлением более редкие идентификации с безжизненными предметами или с животными, как в сновидении с угрями и лягушками. Идентификацию при разложении комплекса «я» психологически можно понимать по-разному, в зависимости оттого, проецируются ли части «я» во внешний мир или, наоборот, части внешнего мира помещаются в собственную личность. При сильно колеблющихся процессах сновидений это различие по большей части не может быть точно установлено, тогда как при шизофрении эти обе возможности переживаются с величайшей отчетливостью.

Наряду с разложением комплекса «я» и отношения субъект—объект также величайшую роль для асинтаксичности образов сновидений играет исчезновение категорий «пространство» и «время». Эти категории поддерживают образы нашего бодрствующего мышления в строгом порядке. Во сне, напротив, господствует безвременное мгновенное переживание, без прошлого и будущего. Самые ранние воспоминания детства вместе с вчерашними новыми переживаниями легко входят в один цельный душевный акт. Они появляются точно так, как мгновенное настоящее или желания, относящиеся к будущему, исполнение которых сновидение изображает образно. Аналогично исчезают границы пространственного порядка: разделенные пространством люди и вещи соединяются в одной сцене.

Наконец, почти так же уничтожена и категория причинности. Вместо причинной связи образов возникает чисто кататимическая. В глубоком сне мы не спрашиваем: возможно ли это, свершалось ли нечто подобное уже когда-нибудь? Соединение даже самых разнородных образов становится тотчас же возможным и сопровождается положительным суждением о его реальности, коль скоро эти образы находятся под знаком одного и того же аффекта.

Таким образом, возникают соединения, которые вполне соответствуют магическому мышлению первобытного человека. Мы ударяем, подобно Бисмарку, волшебным хлыстом, и тотчас же рушится отвесная скала и открывается вид на наши исполнившиеся желания.

Нужно основательно овладеть психологией процессов сновидения, потому что она дает нам возможность глубоко и с самых различных сторон заглянуть в функционирование наших аппаратов, порождающих образы. Прежде всего она показывает нам обусловленную процессом эволюции структуру нашей современной душевной жизни, потому что почти все основные принципы функционирования примитивной психики повторяются в сновидениях культурного человека, прежде всего асинтаксические ряды образов, спаивание образов и кататимические соединения. Бодрствующее мышление первобытного человека значительно ближе мышлению в сновидении, чем бодрствующее мышление культурного человека. Поэтому-то народы древности внимательно относились к своим сновидениям, которые считали равноценными дневному мышлению и даже выше его по своему значению. Между тем современные профаны склонны рассматривать сновидения как «накипь», как лишенные ценности отбросы нашей умственной работы, потому что ничего путного извлечь из них они не могут. Но для психологически образованного врача сновидения его пациентов составляют необходимый материал, анализируя который он может проникнуть в глубокие душевные связи нервных и психотических нарушений (иной раз и тогда, когда прямой опрос находящихся в бодрствующем состоянии пациентов не приводит ни к какому результату).

Сфера

Понятие сознания означает нечто душевно количественное, именно большую или меньшую ясность переживания. «При полном сознании» — так мы называем очень ясное, отчетливое переживание, «бессознательно» (гораздо лучше «слабо сознательно») — неотчетливое, слабое, расплывчатое переживание. Мы выражаем это положение дела также в оптическом образе, когда мы говорим о «ясно» и «не ясно» осознаваемых вещах. Яснее всего станут различные душевные степени сознания, если воспользоваться образом поля зрения глаза. В середине — «центральный пункт сознания», небольшая зона полной ясности, самого отчетливого сознания, а вокруг гораздо большее «центральное поле сознания», располагающееся в зонах уменьшающейся отчетливости вокруг центрального пункта и по своим краям незаметно, без резкой границы переходящее в ничто, в простое бессознательное, во внесознательное. Периферию поля сознания мы обозначаем как сферу. Под сферическими душевными процессами мы понимаем именно такие, которые совершаются очень темным, расплывающимся образом на краях поля сознания.

Процессы сновидения дают нам возможность догадываться о многом, что совершается также в нашем дневном мышлении в «сфере», на краю нашего сознания, т. е. в тех темных областях, из которых проистекает мышление вообще, прежде всего интуитивное, продуктивное и художественное мышление. Процессы сновидения показывают нам ступень незаконченного мышления, которое предшествует законченному, абстрактному и синтаксически уложенному в твердые логические критерии мышлению и доставляет последнему элементы, без каких оно вообще не могло бы осуществиться.

Творческие, гениальные люди (в особенности художники и поэты) столь неутомимо проводили аналогию между способом возникновения их произведений и сновидениями, что мы можем рассматривать это как твердо установленный факт. Их произведения легче всего возникают в состоянии душевной полутемноты, при пониженном сознании, притупленном внешнем внимании, в состоянии «рассеянности» с гипнозоподобным чрезмерным сосредоточением на одном ограниченном пункте, пассивном переживании, часто чувственно-образного характера, сопровождаемом забвением пространства и времени и отрешением от логики и воли. В этой близкой к сновидению фазе художественного творчества пробуждаются ранние филогенетические тенденции к ритму и стилизации; уже при самом возникновении всплывающие образы получают правильные симметричные формы, такт размера или музыки. Настроение стихотворению дают не столько высказанные слова, их порядок в логически построенных предложениях, потому что эти слова и предложения те же, что употребляются в прозе. Настроение дает скорее то невысказанное, что скрывается за словами, что темно и неясно ощущаемое в проносящихся мимо, сцепляющихся друг с другом образах звучало в самом поэте прежде слова или что снова звучит в слушателе, когда произносится слово. «Полны настроения» те стихи, которые имеют большую сферу, т. е. в которых твердое ядро высказанного слова обведено как бы кругом испарений от спаявшихся вместе образов и сильных аффектов, обусловливающих эти спаивания. Подобное слово, как какая-нибудь одна клавиша, должно вызвать целый аккорд отзвучавших образов и наполовину оформленных темных чувствований в сфере, т. е. на периферии сознания. Поэтому часто полуоформленные, похожие на лепет, с трудом понятые обороты какого-нибудь стихотворения принадлежат к тем, которые имеют чаще всего сферу. В старых народных песнях можно иной раз видеть, как вообще обрывается логическая нить, так что даже словесное содержание самого стихотворения состоит еще только из соединения образов, которые все вместе не имеют никакого логического смысла, которые отчасти представляют собранные вместе отрывки из различных песен и которые, несмотря на отсутствие всякой логической связи или, скорее, благодаря именно этому, иной раз по своему действию на наше сознание оказываются столь насыщены чувством и имеют особое символическое значение. Старая народная песня в значительной степени предпочитает вообще символическое, не прямое использование абстракций, таких, как любовь, смерть и т. п., а их сферические образные элементы. Так что некоторые образные обороты вроде «пылающего огня», «сада, усаженного розами», «белых лилий», «срывания цветов» приобрели вполне прочный характер символов и стали своего рода формулами. Больные шизофренией иногда употребляют в переносном смысле совершенно такие же образы, имеющие характер формул.

Особенно легко может быть распознано «сферическое» в юмористических остротах, так как они большей частью основываются на действии контраста. Таково, например, стихотворение Вильгельма Буше:

Im Hochgebirg vor einer Hohle Sass der Asket,

Nur noch ein Rest von Leib und Seele Infolge ausserster Diet.

(На высокой горе перед пещерою сидел аскет, представлявший только остаток от тела и души благодаря самой строгой диете.)

Здесь поверхностный буквальный смысл текста вполне внутренне согласован, поскольку то, что врачи называют строгой диетой, на самом деле точно соответствует тому, что практикует отшельник. То же, что не образует созвучия между собою, есть то невысказанное, тот «сферический» задний фон, скрывающийся за словами, который в первых трех строках средневеково-теологический, в заключительной же строке внезапно становится современно-медицинским. Это расположение друг за другом контрастирующих сфер слов мы ощущаем тотчас же, и опять-таки сферически, на заднем плане нашего сознания, большей частью ясно не сознавая причину юмористического эффекта.

Или попробуйте уяснить себе, какое множество темных символических, переплетающихся между собою образных намеков, красок и неоформленных, сбитых в одну кучу чувств теснится в начале песни Эйхендорфа:

Aus der Heimat hinter den Blitzen rot, Da kommen die Wolken her…

(С родины за красными сверкающими молниями, оттуда приходят облака…)

Переезд и странствия, сверкающая страсть, непреодолимая разделяющая преграда, зной, угроза, боязнь смерти, проникновение взором в светлый, далекий ландшафт — все это и многое другое в этих образах и аффектах дают свой отзвук, не в словах, но позади слов, и разрушаются, если пытаться высказать их словесно. Сфера этого стихотворения состоит из очень сложных соединений образов с кататимическим сплавлением и символическим характером. То же самое мы находим и в следующем стихе:

Am schwarzen Kamin Da sitzet mein Lieber, Und geh ich voruber, Die Balge dann sausen, Die Flammen aufbrausen Und lodern urn ihn.

(У черного камина там сидит мой милый, и, когда я прохожу мимо, его одежды тогда шумят, огни начинают вспыхивать и пылать вокруг него.)

Темная, глубоко гнездящаяся сила, внезапно воспламеняющаяся, дико-эротическая страсть в кузнеце-подмастерье, а в девушке идеализирующее просветление его образа — эти две контрастирующие группы образов и аффектов, слитые воедино, дают песне ее глубокий сферический задний фон и вместе с тем ее интенсивную завораживающую силу настроения; из ясно осознаваемого переднего плана, т. е. из точного смысла самих слов, воздействие этого стиха в смысле настроения не может быть объяснено, потому что оно не содержит ничего, кроме описания маленькой, банальной ежедневной сцены.

То, что мы здесь разъясняли на паре стихотворений, естественно, имеет отношение к любому слову или мысли, которые мы высказываем в течение дня. Существенное в их воздействии на нас и на других людей часто обусловлено в гораздо меньшей степени их логическим сознательным словесным формулированием, чем их сферой, тем неуловимым кругом из образного и аффективного материала, который окружает их, вызывая только смутный отзвук на периферии сознания. Слова и мысли, которые имеют небольшую сферу, оказываются мертвыми, даже если они прекрасно сформулированы. Способна давать всходы только кататимическая агглютинация, неоформленный и полуоформленный материал; логически готовый, законченный продукт тверд и ясен, но сам по себе уже не отличается более такой жизненностью. Поэтому-то чрезмерно большая психологическая ясность, слишком сильная логическая сознательность чаще оказываются смертельными для продуктивной духовной работы, которая удается лучше всего в сферической полутемноте. Как мы увидим позднее, эти наблюдения имеют особенную важность для понимания неврозов и психозов.

Гипноз и истерическое сумеречное состояние

Оба психических феномена, как исключительные состояния, имеют то общее со сном, что они, как и описанные душевные фазы, образуют резко ограниченные островки, перерывающие течение обыкновенной душевной жизни. Гипноз обозначают также как «частичный сон». Если во сне душевная жизнь полностью отгорожена от внешнего мира, то при гипнозе она отделена только отчасти: маленькое окно остается открытым, окно, обращенное к гипнотизеру, который один имеет «сношение» с психикой загипнотизированного, может давать ему приказания и получать ответы. К рассмотрению феноменов внушения при гипнозе мы перейдем позднее, когда будем говорить о гипобулических механизмах, сейчас же нас интересуют только гипнотические процессы возникновения образов, которые по своим основным законам существенно не отличаются от процессов возникновения образов в сновидении. Если мы, к примеру, направим внимание загипнотизированного при закрытых глазах на явления, которые совершаются в поле его зрения5, следовательно в оптической чувственной сфере, то чаще всего при прогрессивно углубляющемся гипнозе ему являются сначала бесформенные материалы цветного, светлого и темного, пятна, покровы (Schleier), линии, полутени, решетки, круги, подобные известным вторичным оптическим образам. За этой короткой, относительно аморфной стадией следует затем стадия «мышления, принявшего зрительный характер» (visualisierten Denkens), о которой мы уже говорили подробно при обсуждении вопроса о сновидениях. Эта стадия заключается в обратном переводе абстрактного упорядоченного течения мыслей в наглядные ряды образов: душевный аппарат и здесь также работает низшими своими наслоениями, при помощи которых могут создаваться группы чувственных образов, но не могут более возникать абстрактные величайшие синтезы. То, о чем загипнотизированный еще думает, он переживает теперь образно, эпизоды из его прошлого переживаются им действительно в упорядоченных, понятных, соответствующих воспоминанию сценах. Душевное переживание развертывается перед ним подобно ряду картин в кинематографическом фильме. Переживание, как и в сновидении, является пассивным, и сам переживающий испытывает чувство зрителя. Образы по большей части переносятся в поле зрения, но при этом ощущаются как продукт «я», следовательно, проецирование образов с распределением их между «я» и внешним миром здесь также ненадежно.

В некоторых случаях целые картины составляются сначала из отрывков: здесь голова, там часть стола, там еще оконное стекло, все беспорядочно распределено в пространстве, пока не найдет друг друга и не соединится в ясный образ. Но большей частью случается так, что вторая стадия еще довольно упорядоченного мышления, составляющегося из обрывков образов (Bildstreifen denkens), с дальнейшим углублением гипноза распадается еще асинтаксически и сплавляется часто в совершенно странные, фантастические переживания форм и цветов, которые уже не имеют более никакого прямо логически понятного характера. Мы без труда узнаем в них чаще всего кататимические агглютинации образов психологии первобытного человека и психологии сновидений, как, например, в следующем описании, сделанном самим загипнотизированным: «Я лежу в воде, но могу выглядывать из нее… надо мной лежит отвратительное, худощавое тело… я знаю, как я лежу, но мое тело перевернулось на 90 градусов… в моей груди глубокая дыра… из дыры выходит длинная шея, вроде гусиной шеи, с маленькой головой величиной с кулак… туловище с головой, которая вышла из дыры, вывертывается из моего тела… мне страшно». Эти образы затем проецируются во внешний мир, подобно галлюцинациям с «характером телесности».

В нашу задачу здесь не входит описание всех разнородных видов состояния (Zustandsbilder), которое обозначают как истерическое сумеречное состояние. Важнейшие формы, в которых оно выражается, по своим механизмам возникновения образов дают самые широкие аналогии с феноменами сновидений и гипноза и даже психологически многократно тожественны им. Они также представляют ограниченные (вроде островов) фазы с пониженным сознанием. В них также отчасти затруднено или приостановлено восприятие новых чувственных впечатлений, взаимодействие с окружающей реальной средой, преобладает воспроизведение следов (Engrammen) прежних переживаний. Самое обычное течение истерического сумеречного состояния таково: слабый в нервном отношении человек испытывает переживание, которое сильно нарушает его душевное равновесие (расторжение помолвки, половая неверность, изнасилование, бурная семейная сцена, положение, полное острого ужаса, опасность для жизни и т. п.). Сразу же после такой сцены или по истечении определенного времени человек впадает в сумеречное состояние, которое длится минуты, часы или дни, внезапно начинается и внезапно снова уступает место нормальному сознанию, процесс, который затем может повторяться сколь угодно часто. Истерическое сумеречное состояние, в отличие от сновидения здорового человека, возникает в результате особо сильных и острых аффектов, психические процессы при сумеречном состоянии носят более сильный аффективный характер. Самый тяжелый страх, отчаяние, гнев, эротическая страсть изживаются с трагическим пафосом. Психомоторные процессы в этих аффектах не только не приостановлены, как в обычном сновидении, но свободно проявляются, и на них обнаруживается повышенный спрос. Механизмы выражения в области истерии играют важную, отчасти господствующую роль. Таким образом, сумеречное состояние часто представляет собой не что иное, как живую картину, драматическую сцену, в которой каждый раз снова, как в кинематографе, разыгрываются исходные переживания с преувеличенным в высшей степени выражением аффекта.

Один солдат в истерическом сумеречном состоянии пантомимически прикладывает ружье к щеке, целится, стреляет, показывает вдаль, ударяет штыком, бьет в ладоши обеими руками; на его лице отражается постоянно меняющееся выражение сильного аффекта; к концу игра сопровождается еще отдельными восклицаниями: «Старый друг! Это он позади дуба! Боже мой! Теперь он прыгает! Попал!» и т. д.

Жена крестьянина подверглась побоям и насилию со стороны своего пьяного мужа и во время ссоры была вышвырнута своим любимым братом из дому. В сумеречном состоянии она видит мужчину, влезающего через окно, который бросается на нее и душит, она кричит и дрожит от страха; слышатся грубые голоса брата и его жены: «Ее подденут!», «Она не смеет никогда быть чистой», «Если вернешься домой, прогоним тебя в лес!» Когда врач отворяет дверь, ей чудится, что и они оба просовывают головы. Она видит их отчетливо и телесно: на брате темно-коричневая одежда, на его жене голубая юбка. Она слышит, как врач им говорит: «Теперь вы знаете, где она спит, теперь вы сможете прийти». Ей кажется, что ее хотят жестоко избить. Часто она видит перед собой, как живое, гневное лицо брата, с тем выражением, с каким он смотрел на нее во время последнего разговора. По ее мнению, под ее кроватью должен кто-то лежать, она не осмеливается заглянуть под нее, от своих туфель с ужасом отскакивает, как от живых существ, заползает под одеяло или стремительно убегает к людям.

Впрочем, переживаться подобным образом могут не только ситуации, наполненные ужасом и страхом, но также и ситуации, связанные с исполнением желаний, эротические сцены, осчастливление бездетной матери рождением собственного ребенка. Некоторые истерические припадки по наблюдаемым при этом двигательным симптомам стоят очень близко, по крайней мере по внешним проявлениям к движениям при coitus (рис. 10—11).

Рис. 10-12. Галлюцинации при истерии вырождения (Entartungshysterie) (зарисованные пациенткой в гипноидном состоянии). Сгущение и образование символов

Рис. 10. Объяснение пациентки: «Животное серого цвета, баран, зверь, сатир; обозначает настроение человека, часть которого оно составляет. Оно имеет две головы: одну — голову пастора и одну — голову непастора» (двое возлюбленных, увиденных пациенткой в молодости, слились между собой и с вырастающим из живота бараном, как символом мужественности, образовав один сгущенный образ. Змея в руке, возможно, — символ фаллоса)

Рис. 11. Объяснение пациентки: «Человек, который хочет укротить свинью (половое вожделение), но сам еще является наполовину животным».

Рис. 12. Объяснение пациентки: «Дьявол как летающий дракон. Составлен из частей тела семи различных животных: язык представляет змею, глаза от лошади или осла, голова от быка, уши от козла, рога от барана, хвост от рыбы, туловище

от самого дракона».

Процессы возникновения образов при этом совершенно соответствуют типу сновидения и гипноза. Воспоминания и мысли переводятся в чувственные образы и переживаются как действительно настоящие. Эти образы развертываются в упорядоченных рядах картин, сценично, в их естественных пространственно-временных связях или, при возрастающей регрессии, расщепляются на кататимические агглютинации образов, затем появляются символизирования, сгущения, вытеснения, покрывающие фигуры, все как в сновидении. Этим путем мы получаем то же самое фантастическое содержание: на окрашенных стенах видятся фигуры, кошки, которые гоняются за птицами. Может привидеться лицо без тела над ящиком, женщина, которая наизнанку носит на голове багровый передник, возлюбленный, в виде косматого, черного чудовища идущий через дверь, омерзительная рожа в воздухе, искривленное лицо, принявшее форму солнца, из лучей которого вырастают худощавые щупальца (Fangarme) с маленькими руками. Короче, здесь может показаться все то, что совершенно в такой же форме бывает в глубоких страшных снах, только оно гораздо чаще проецируется во внешний мир и, подобно галлюцинациям, воспринимается как обладающее характером телесности. Существуют все переходные ступени, начиная с нормального сновидения и вплоть до страшного сновидения нервозного человека, с защитными движениями, стенаниями и полусонным переворачиванием во все стороны, минуя вырастающее из ночного сновидения сумеречное состояние и кончая истерическим припадком при свете дня. Часто психические переживания во время сновидения и в дневном сумеречном состоянии до стереотипности похожи. Но существуют и все переходы от очерченного здесь типа истерического сумеречного состояния вплоть до поверхностных, совершающихся почти без изменения сознания, как бы симулируемых преднамеренных форм выражения ганзеровского типа (Ganser Typus).

Умственные процессы при шизофрении и экспрессионизм

Мы находим в некоторых случаях шизофренического мышления столь регрессивно разложившиеся процессы возникновения образов, что перед нами снова могут ожить не только единичные механизмы, но и широкие связи примитивного образа мира, причем, без сомнения, между этими механизмами находятся и большие комплексы законченного культурного мышления, которые обнаруживают сложные совпадения с примитивными механизмами. Нет ни одного из главных механизмов, имеющих отношение к образам или аффектам (как мы описали их у первобытного человека), которых мы не могли бы найти у шизофреников. Многие из употреблявшихся нами там терминов — сгущение, вытеснение, кататимия, двусторонняя значимость (Ambivalenz) — берут свое начало не в психологии народов, а в учении о шизофрении и неврозах. Мышление в подобных случаях шизофрении вновь становится почти совершенно кататимическим, вплоть до исчезновения способности какого-либо приспособления к действительности и причинного связывания образов по частоте их следования друг за другом. Подобно аутистичным (autistischer), больной выпадает из проносящегося мимо него потока причинно мыслящих, приспособленных к действительности людей и погружается в самого себя совершенно так же, как какой-нибудь грезящий, рассматривая в самом себе ту фантастическую постройку, которую созидают в нем все его аффективные течения из распадающихся элементов образов. Место причинного мышления занимает магическое. Как в сказке, все тотчас же делается возможным, все, что согласуется с аффектом и желанием, тотчас же реализуется. Больной представляет себя Сократом, профессор9м, принцем, миллионером, любым, кем когда-либо в жизни он желал стать. «Я» снова распадается, как у первобытного человека, на самостоятельные части, пограничные зоны между «я» и внешним миром делаются очень широкими и колеблющимися, почти до полного разложения обоих комплексов; проецирование образов и связанное с этим суждение о реальности становятся из-за этого совершенно ненадежными. Шизофреник может расколоть себя на две личности: одну часть своих переживаний он припишет действительному И. Губеру, другую — своей новой личности, которая родилась в Шарентоне и зовется Мидхат-пашой. Можно наблюдать также и персонификацию отдельных частей тела, как у первобытного человека. Проецирование частей собственной личности в окружающий мир и включение в самого себя составных частей внешнего мира — все это происходит, как в сновидении, но только при дневном сознании. И здесь и там можно наблюдать отголоски анимистического одушевления всего с проецированием аффекта, которые у шизофреника порождают магический образ мира. Характерно также и придание субстанционального характера отношениям между образами, благодаря чему чисто духовное влияние какой-либо личности ощущается как электрический ток, как «прививка» мыслей, даже как механические манипуляции на собственном теле. Обычными явлениями оказываются сгущения различных личностей в один образ и идентификации. Пациентка рассматривает врача как врача, но одновременно видит в нем своего прежнего возлюбленного, а может быть, и еще какую-нибудь третью личность, своего отца или дружески расположенного старого соседа. Она переживает самое себя в действиях других и чувствует в себе действия и чувства других. Сгущения, вытеснения и символизирования принадлежат к самым частым явлениям шизофренического мышления, что получает, например, прекрасное выражение в образовании некоторых новых слов, вроде «Dampfsegel» (паровой парус), представляющего концентрированное понятие из «Dampfschiff» (паровое судно) и «Segelschiff» (парусное судно), или «Trauram», составленного из «traurig» (печальный) и «grausam» (жестокий). Во сне мы переживаем иногда процесс подобных словообразований. Одна пациентка во время войны в отсутствие своего мужа имела с другими мужчинами непозволительные связи, которые стали содержанием ее шизофренического психоза.

Дата добавления: 2014-11-25