Часть I. Главные психические функции и анатомо-физиологическое устройство. 11 страница

1. Мои родители, мои сестры и я ехали на дрожках через Шарлоттенбург. Это было на Пасху, мы с сестрой получили ловушку для кроликов порядочной величины. Мы оба радовались не столько подарку, сколько тому, что проходящие

мимо люди думают, будто у нас в руках живые кролики (чего они, естественно, не думали).

2. Равным образом в Берлине у одного дяди, который меня заставляет бросать в его куртку десятипфенниговые монеты, а за это он приказывает, чтобы шоколад выпал из его рукава.

3. В то время, как у меня был дифтерит. Это было на Рождество. Моя мать вынимает меня из постели и заставляет один раз ночью привести в качательное движение висячие качели.

На постели у меня маленькая торговая лавка, из которой я продаю серой сестре сделанный из камня хлеб.

4. Нахожусь на уроке у умершего учителя Ш., который хочет рассказать мне предание о кресте и крыше одного монастыря, но его прерывает звон.

5. В Берлине. Отец идет со мной, без ведома матери, к Наву, где мне обстригут мои локоны, из-за чего позднее моя мать очень сердится, и т. д.

Данный отрывок от приведенного в начале этого отдела протокола отличается только по степени ассоциирования. В том, первом, протоколе еще пробиваются более абстрактные умственные элементы и как бы зачатки руководящих представлений, хотя течение мыслей в целом и начинает уже становиться в значительной степени конкретно-образным и свободноассоциативным. В. нашем втором протоколе еще только нанизываются образ за образом, проходит ряд пластически-наглядных воспоминаний детства, ассоциативно очень слабо связанных между собой. Сами образы не диссоциированы фантастически, но каждый из них дает упорядоченную маленькую сцену реального порядка. Рассказ, за исключением немногих мест, имеет характер настоящего времени.

К нашей группе принадлежит, наконец, ход мыслей во время скачков мыслей при мании. Больной манией на вопрос: «Как поживаете?— Wie gehts?» — отвечает, например, следующим образом:

«Дела идут так, как они стоят (Es gent, wies steht). В каком полку вы состояли? Господин полковник дома. В моем доме (Hause), в моей келье (Klause)! Вы видели д-ра Клауса? Знаете ли вы Коха, знаете ли вы Вирхова? У вас чума или холера? Ах, прекрасная часовая цепочка (Uhrkette), как поздно (spat?..)»

Почти нигде мы не можем найти таких классически чистых примеров свободного ассоциирования, как у больного манией при скачках мыслей. Нет даже следа какого-нибудь руководящего представления, напротив, каждая мысль связывается с последующей по принципу простых законов ассоциации. В нашем примере имеется также и прекрасный образчик отклоняемости внимания внешними впечатлениями (часовая цепочка).

Маниакальные скачки мыслей отличаются от ослабленного мышления здорового человека, при полном согласии в других отношениях, главным образом двумя моментами: прежде всего у маниакального субъекта за одно и то же время через светлый центральный пункт сознания проходит больше образов, чем это имеет место в состоянии полусна, при котором всегда отдельные светлые образы сменяются многими едва сферически намеченными; в результате у маниакального субъекта возникает чувство напора мыслей. В связи с этим и двигательным возбуждением в области речи в мышлении маниакального больного возникает гораздо меньше законченных наглядных внутренних сцен. Хотя и его мышление чувственно-конкретно и бедно абстракциями, но при своей быстроте оно пользуется обычно ближайшим самым банальным и самым заученным чувственным материалом, звуковым образом слова. Потому-то мы и находим в маниакальном мышлении такое сильное преобладание чистых звуковых ассоциаций (Hause — Klause — Klaus). Но ясно, что при этом слова имеют совершенно другое значение, чем для апперцептивного мышления. Они появляются здесь при звуковой ассоциации не как абстрактные символы для чего-либо содержательного, но чисто как непосредственные акустически реальные образы.

Глава 8. Гипобулические механизмы

В области процессов выражения мы отчетливо распознаем филогенетические ступени, однако мы еще не можем отдельные наслоения дифференцировать друг от друга столь же ясно, как это имело место в отношении синтеза образов. К тому же анатомическое исследование находится в состоянии быстрого роста; недавно в стриэрнах (striaren), симптомных комплексах, открыты определенные соответственно упорядоченные формы движения, с помощью которых, может быть, удастся перекинуть мост к кататоническим и истерическим способам выражения.

Если мы снова обратим внимание на истерию и шизофрению, то найдем в тех же симптомных комплексах, которые нам представляли атавистические процессы возникновения образов, например кататимические агглютинации, также и своеобразные способы функционирования психомоторной области, между которыми и филогенетически более древними ступенями выражения может быть установлена параллель.

Ритмические движения

Так в кататоническом комплексе симптомов шизофрении ритмические формы движения в изобилии выступают на поверхность, как стереотипия, вербигерация и т. д. Кататоник может часами через правильные промежутки времени повторять один и тот же звук, одно и то же предложение, скакать на одной ноге, тереть ее или совершать круговые движения; он может до крови растереть свою кожу подобными автоматическими движениями. При этом субъективное психическое положение вещей находится на границе желания, осуществления желания и душевного безразличия (пассивного наблюдения за движениями, которые непроизвольно совершаются собственным телом).

Намек на стереотипии и сильно выраженные вербигерации (ритмическое повторение слова) обнаруживается также в некоторых истерических сумеречных состояниях и острых переживаниях страха (Schrecksyndromen). Ослабленное бодрствующее мышление в состоянии утомления и скуки дает иногда прекрасные примеры двигательных стереотипии, как качание на стуле, барабанное движение, верчение большого пальца, однообразно повторяемые на клочке бумаги рисунки, причем в последних кроме примитивных оптических тенденций к стилизации обнаруживается тенденция к геометрическому, к симметрии и к повторению формы. При этом субъективное переживание преимущественно пассивное, рука непроизвольно выполняет подобные движения, разве что со слабым оттенком желания. Так часто применительно к танцу пользуются пассивной формулировкой: «Нога поднимается».

Двигательное неистовство (bewegunssturm). Паника и истерический припадок.

Если мы рассматриваем большое число ритмических форм движения как симптом того, что весь психический аппарат работает в более низкой в эволюционном смысле плоскости, то то же самое можем сказать и о некоторых дальнейших признаках. Мы видели, что характерной чертой у низших животных являлось то, что приспособление к новым внешним раздражениям происходило с помощью перепроизводства движений и что только на более высоких ступенях развития «пробование» переносится извне вовнутрь, из зоны движений в зону зародышей движения, так что сразу после невидимого психического отбора обнаруживается и самый целесообразный ответ на раздражение на двигательной поверхности.

Но коль скоро на взрослого культурного человека обрушиваются внезапно чрезмерно сильные раздражения, то и у него также филогенетическое верхнее наслоение тотчас же оказывается ослабленным и утомленным, и руководство всем двигательным аппаратом переходит к ближайшему низшему слою. Целый бушующий поток перепроизведенных стремительных пробных движений снова возникает вместо спокойного, т. е. неподвижного, обдумывания. Таким образом прежде всего проявляются ужас и страх при панике, наблюдающиеся в массово-психологическом отношении при внезапных катастрофах, во время землетрясения, на войне, при катастрофах в рудниках и пожарах в театре. В такой панически возбужденной толпе возникают, подобно тому как в каком-нибудь скоплении инфузорий при нагревании воды, целые бури лишенных плана движений, слепое метание из стороны в сторону, визг, крик, давка и сшибание с ног; если между этими перепроизведенными движениями оказывается какое-нибудь одно, которое удаляет индивидуума от источника раздражения, например от рушащихся домов, то движение в этом направлении, при постепенном успокоении и возвращении руководимого целями обдумывания, будет продолжено. Но при таком остром чувстве страха пускаются в ход не только двигательные акты, служащие продолжению движения, пригодные для реакции бегства, но также весь аппарат рефлексов и функций растительной жизни, все, что вообще является подвижным в теле. Обнаруживаются такие ритмические движения, как дрожание, клонические судороги и подергивания, имеющие форму тика, во всех органах секреции дело доходит до сильных неурегулируемых явлений раздражения.

Подобные двигательные неистовства, как при панике, мы наблюдаем, впрочем, в области психологии масс и при других сильных аффективных воздействиях — гневе, одушевлении под влиянием внушения политически-фантазирующих ораторов и в религиозном экстазе; они могут также и здесь дойти до судорог, танцев и «речи на разных языках» (Zungenreden). Как учит история, у первобытных народов их можно было легче и чаще вызывать, чем в настоящее время. Так же и к реакциям панического и истерического свойства дети, женщины и слабоумные гораздо более предрасположены, чем зрелые, взрослые мужчины.

С кругом явлений, охватываемых паникой и экстазом, находятся в самом тесном родстве и связаны широкими переходами и истерические формы выражения. Те же психомоторные феномены, которые проявляются у сильных, здоровых культурных людей под влиянием самых сильных аффективных толчков, у некоторых натур, предрасположенных к нервной слабости, возникают при гораздо меньших раздражениях, так что в самых крайних случаях истерического вырождения бывает достаточно малейших повседневных аффектов, обмена словами с сестрами, обиды, желания сделать сцену, которая произвела бы сильное впечатление, чтобы начали действовать самые интенсивные гипобулические механизмы. В подобных случаях возникшее в процессе развития верхнее наслоение созревшей целепоставляющей воли только слабо намечено, достаточно самой ничтожной искры аффекта, чтобы его сломать или ослабить и тем самым привести в действие сильно развитый гипобулический (нижний) слой.

Прекраснейший пример атавистического двигательного неистовства представляет истерический припадок, который, наряду с изобильными ритмическими элементами (дрожательные и судорожные движения), заключает в себе прежде всего избыток сильнейших защитных или конвульсивных движений при одновременной сильной созвучной деятельности рефлекторного аппарата и аппаратов растительной жизни. Истерический припадок точно так же, как и другие порождения истерии, заключает в себе нечто объективно телеологическое. Как двигательное неистовство инфузории, так и истерический припадок представляет инстинктивную реакцию целевого и защитного характера. Истерический субъект находится в каком-либо неприятном положении, из которого он со своими желаниями и опасениями стремится выбраться в более благоприятное положение. Женщина несчастливо вышла замуж, совместное пребывание с мужем становится для нее невыносимым. Если эта женщина полноценно развита в нервном отношении, то она спокойно скажет себе: мы можем развестись, или же должны примириться друг с другом, или будем продолжать холодно жить друг около друга, более не раздражаясь. Из этих трех возможностей она выберет ту, которая ей покажется самой целесообразной, и в дальнейшем абсолютно осознанно будет проводить ее в жизнь. Это и есть тип волевого действия, сопровождаемого ясным осознанием цели, с взвешиванием мотивов и выбором, конечным результатом которых внешне является только один двигательный ряд речей и поступков, при котором расходуется не больше силы и движения, чем это необходимо для достижения цели, если идти к ней самым прямым путем.

Но если та же женщина окажется нервно слабой и душевно не вполне созревшей, то она не додумается до ясного взвешивания своего положения и поиска выхода из него, в ней все более будет расти недифференцированное тупое, но очень сильное внутреннее чувство невыносимости, стремление, имеющее характер слепого желания любой ценой выйти из положения. И это напряженное состояние чувства, без взвешивания мотивов, будет преобразовываться у нее в целое неистовство двигательных разряжений, совершенно так же, как у инфузории, мыши или птицы, посаженной в клетку. Она действует подобно тому, как перепуганная курица за узкой оградой, которая начинает кудахтать, распускать крылья, барахтаться и противиться, пока, наконец, благодаря этому перепроизводству движений не очутится около щели в загородке, через которую она может убежать. Припадки нужны, чтобы испугать мужа, избежать отношений с ним, нагнать на него страх и вызвать сострадание, пока он не поместит ее в санаторий, щель в загородке тем самым найдена. В санатории она имеет то, в чем нуждалась: она освободилась от своего мужа, окружена уходом и вниманием, которых была так долго лишена, она находит там симпатичных людей, которые так же несчастны и в общении с которыми она может получить утешение; к тому же ее муж в наказание должен нести расходы по ее содержанию в санатории.

Кроме истерического припадка у истерических субъектов мы находим также и другие защитные и оборонительные механизмы, как, например, хромание, притворство мертвым, которые часто встречаются у животных как инстинктивные меры. Ступор, двигательное оцепенение, с потерей чувствительности или без нее, принадлежит к прочным составным частям, характеризующим образ кататонических и истерических больных.

Негативизм и внушение

Следует отметить, что в гипобулических проявлениях истерического и кататонического субъекта мы находим функцию воли, сведенной к самой элементарной паре контрастов, которая так часто придает свой отпечаток волевому выражению у детей и высших животных. Не спокойное обсуждение, взвешивание, выравнивание мотивов, но совершенно несдержанные, резкие выпады грубо альтернативного рода: или рабское «да», или слепое «нет». Эти гипобулические проявления воли чрезмерно сильны и своенравны в своем двигательном выражении. Они управляются не ясными мотивами, а сильными, тупыми, общими эмоциональными тенденциями, и поэтому гораздо труднее влиять на них путем разумных уговоров, чем при помощи элементарных физиологических раздражающих воздействий (боль, свист, команды и т. п.). Наконец, при них, как мы это видели на более низких филогенетических ступенях вообще, выражение воли и выражение аффекта еще не дифференцированы друг от друга, так что для подобных гипобулических форм выражения снова в полном объеме привлекаются рефлекторные аппараты и аппараты растительной жизни, что при более высоко дифференцированных функциях воли, как известно, уже не имеет места. Таким образом, при альтернативном расщеплении воли легко могут быть вызваны те двигательные неистовства, которые были описаны выше.

Гипобулическая альтернативная воля распадается на две группы: слепого сопротивления — негативистские феномены и слепого послушания — феномены внушения. Альтернативное колебание проявления воли между «да» и «нет» обозначают у детей, у истерических и кататонических субъектов как капризы.

Каждому известно, дети в определенном возрасте часто из-за мелочей впадают в состояние волевого противодействия. Они вдруг начинают сильнейшим образом сопротивляться, пуская в ход все свои мускулы и весь голосовой аппарат, своенравно отказываются от исполнения какой-либо просьбы и подобным образом ведут себя с большим упрямством еще долгое время после того, как причина исчезла и реакция тем самым стала бессмысленной. Это мы называем негативизмом. Доброжелательное мотивированное уговаривание при этом большей частью не действует. Реакция или исчезает с течением времени сама собой, или же внезапно и без всякого мотивированного перехода оборачивается в противоположное направление воли. Мы показываем ребенку, который только что топал ногами и кричал, прекрасное кушанье: в один момент он забывает все и, смеясь, подходит к нам. Резкий свист, внезапная пощечина заставляют его моментально замолчать. Отсутствие реакции на мотивы и отзывчивость на элементарные сильные чувственные раздражения характерны для гипобулических реакций. Негативизм истерического субъекта на профана производит также впечатление чего-то «детского», и, действительно в главном он аналогичен детскому поведению. При кататонии негативистские феномены обнаруживаются иной раз в таком чистом виде, что больной с точностью автомата делает противоположное тому, что от него требуют, и на каждое прикосновение к своему телу отвечает сильными мускульными противонапряжениями (Muskelgegenspannungen).

На практике более важными, чем негативистские, оказываются феномены внушения. Но важно иметь в виду, что оба круга явлений вырастают, так сказать, на одном и том же дереве, принадлежат к одному и тому же психологическому слою, соответствуют друг другу, как обратное отражение в зеркале. Так, нередко приходится слышать о молодых истерических особах, которые при терапевтическом эксперименте отличаются безграничной способностью поддаваться внушению, что они, согласно описанию их домашних, необыкновенно своенравны, «упрямы, как козлы», постоянно противоречат в обыденной жизни. И мы видим, опять-таки на терапевтических сеансах, как слепое автоматическое повиновение приказаниям и слепой негативизм постоянно переходят друг в друга.

Под внушением мы понимаем перенос ощущений, представлений и в особенности волевых побуждений, совершающийся не в соответствии с основаниями и мотивами, а непосредственно путем внешнего возбуждения. Как мышление, имеющее характер внезапности, всегда сотрудничает с апперцептивным мышлением, функционируя под последним, как сильный компонент, так и в том влиянии, которое один человек оказывает на другого, наряду с убеждением с помощью оснований и мотивов, определенную роль обыкновенно играют и моменты внушения. Мы видим ежедневно, как один человек при наилучшем знании дела и сильной логике достигает своими выступлениями незначительных результатов, тогда как другой с самыми сомнительными основаниями добивается необыкновенно важных последствий. Во врачебной практике, так же как и в политике, это вполне очевидно. Не существует никакой большой области человеческой жизни, в которой внушение не принадлежало бы к важнейшим факторам практической психологии. В больших скоплениях людей возникают особенно сильные внушающие воздействия, так что отдельный человек из-за всестороннего притока к нему внушающих моментов в конце концов оказывается совершенно лишенным собственного критического мышления. Он только капля в потоке общего настроения или воли, которое создается неожиданно страшным видом, несколькими громкими восклицаниями или лозунгами какого-нибудь оратора. Это явление называют массовым внушением. У первобытных народов как единичные, так и массовые внушающие воздействия в среднем сильнее и распространеннее, чем у дифференцированных культурных людей. В крестовых походах детей, в эпидемиях танца и бичевания в средние века наблюдались феномены массового внушения такой силы и в таких масштабах, что в настоящее время они воспринимаются как душевные болезни народа. Намеки на это еще обнаруживаются во времена войн и революций в бессмысленных созданиях легенд, в основаниях сект, в резко отвратительных, гнусных делах.

Несмотря на это общее значение внушения, как постоянно действующей в сплетении с целеполагающей волей составной части нашей нормальной душевной жизни, мы видим также, как феномены внушения проявляются и совершенно изолированно от целеполагающей, руководимой мотивами воли после ее исключения, как самостоятельная действующая составная часть нашей душевной машины, и происходит это именно в тех «исключительных состояниях», в которых гипобулические и гипоноические механизмы также достигают исключительного господства, следовательно, прежде всего в гипнозе и в истерических состояниях, затем в своеобразном выражении при кататонических формах шизофрении. У кататоников внушаемость обнаруживается в преувеличенном до карикатурности виде в явлениях каталепсии и автоматического подчинения приказаниям. Каталепсия представляет,. конечно, самую низшую ступень феноменов внушения. Она состоит в том, что кататоник сохраняет любое положение, которое придают его телу, так что его тело можно формировать, как воск (Flexibilitas cerea). На элементарное чувственное раздражение (например, сгибание руки) автоматически и без малейшего размышления получается ответ в форме моторной установки мускулатуры. Тот же автоматический характер мы находим, впрочем, и в сокращениях мускулов-антагонистов при некоторых кататонических негативизмах. Автоматическое исполнение приказаний, напротив, представляет более высокую форму внушаемости. Хотя реакция происходит здесь также автоматически, но уже в ответ не на элементарные телесные раздражения, а на дифференцированные психические комплексы, на слова и требования, причем здесь она имеет положительный характер, тогда как при негативизме отрицательный.

Также и при глубоком гипнозе наблюдаются обе формы внушаемости. Мы находим прекрасные каталептические состояния мускулов, но также особенно выраженные действия словесного внушения, причем простые приказания исполняются слепо, без размышления и критики, и простые наглядные представления точно так же слепо принимаются как нечто реальное. Загипнотизированному можно внушить, что картофель, который дают ему в руки, — это яблоко, и можно побудить его укусить это воображаемое яблоко. Внушения, полученные во время гипноза, отчасти действуют и в бодрствующем состоянии (послегипнотическое внушение). Этот факт мы используем в своей врачебной практике.

Феномены внушения у истерического субъекта существенно не отличаются от таковых при гипнозе. Лучше всего их изучать на терапевтических сеансах при лечении внушением в бодрствующем состоянии. Мы находим при этом скачкообразное чередование феноменов внушения и своенравных негативизмов, смешанных в разных пропорциях. В то время как при лечении более легких форм детской истерии мы встречаемся практически только с одной восковой внушаемостью, терапевтические сеансы по поводу старых рентовых и военных невротиков часто отличаются преобладанием самых сильных негативизмов с дикими гипобулическими двигательными неистовствами, которые можно прекратить иногда только с помощью прямого насилия. Это связано, во-первых, с возрастом и полом, причем у взрослых мужчин истерические состояния в среднем наступают гораздо труднее, но часто и труднее устраняются, чем у женщин и детей. Во-вторых, это связано с тем, обусловлен ли невроз сильными мотивами целевого характера или же дело заключается в более случайном, полупритворном ответе на недоброжелательное отношение окружения.

Если мы сведем воедино наши наблюдения относительно негативизмов и феноменов внушения, то мы можем различить два, путем промежуточных ступеней переходящих друг в друга, типа последних: более примитивную элементарную форму, где, как при процессе дрессировки высших животных, за элементарными чувственными раздражениями (боль, свист, восклицание команды) следуют элементарные мускульные разряжения в положительном (каталепсия) или в отрицательном (кататоническое напряжение мускулов-антагонистов) смысле, и более высокую форму, где представления и приказы передаются при помощи языка, причем может также существовать и негативистская реакция или автоматическое исполнение приказаний в более сложных действиях. Но и эти более сложные импульсы воспринимаются также в готовом виде, слепо, т. е. в виде размышлений, критики или продуманного мотива, и так же слепо выполняются. Что действует при последнем типе внушающим образом, т. е. обходя верхний душевный слой апперцептивного и целевого мышления? Это прежде всего сильные элементарные чувственные качества, которые связаны с произносимым словом. Типичным примером этого является громко поданная команда, стоящая на границе между словесным требованием и резким элементарным чувственным раздражением. Так, терапевт, применяющий внушение, охотно использует резкие, отрывистые, ясные восклицания, произносимые с усилением голоса, даже с криком, и при случае подкрепляемые оптическими и осязательными ощущениями, жестами, схватыванием, сотрясением, причинением боли при помощи электрического тока, или, наоборот, тихие, бормочущие или шепчущие звуки голоса в полузатемненной комнате, чтобы привести пациента в пассивное, безвольное, восприимчивое состояние полусна. Наряду с элементарными чувственными качествами произносимого слова величайшее значение для внушения имеют его сферические связи. Об этом мы уже упоминали раньше.

Также и в обыденной жизни чувственное качество и сферический отзвук вместе обусловливают, в сущности, реальность или нереальность высказанного слова. Поэтому во всех профессиях для достижения внушающих воздействий простейшим необходимым условием является управление своими органами движения и собственным голосом, более сложным выступает инстинктивное чувство речи по отношению к сферическому заднему фону избранного слова.

Обособление (schaltung)

Мы должны здесь постараться уяснить один факт, который имеет особое значение для понимания здоровой и больной душевной жизни: это факт обособления. Он важен как для процессов возникновения образов, так и для процессов выражения. Мы видим, что обе стороны нашей душевной жизни делятся на филогенетические слои. Отношение между единичными душевными слоями осуществляется в двух различных формах.

В обыкновенной душевной жизни взрослого культурного человека работа отдельных слоев сверху донизу идет в тесном, неразрывном союзе; работа каждого из них до такой степени переплетается с работой остальных, что едва можно выделить составные части общей работы. Так, мы уже подметили, что апперцептивное мышление всегда вынашивается широким потоком сменяющихся свободных ассоциаций душевных элементов, что имеющие характер сновидения процессы агглютинации образуют в сфере сознания широкий туманный круг, из которого только возникает светлое бодрствующее мышление в центральном пункте душевной жизни. Точно так же мы видели, как в мотивированное, определяемое целями желание постоянно вторгаются гипобулические факторы выражения, прежде всего внушающего рода.

Но наряду с этим глубоким взаимодействием душевных аппаратов существует второй функциональный тип — психические обособления. Мы видим, что функциональный тип того или иного единичного душевного слоя проявляется в работе довольно изолированно, как самостоятельная часть, причем другие слои выключаются, или же мы наблюдаем факт расщепления, когда, например, два слоя одновременно обособляются и функционируют не вместе, но каждый сам по себе, изолированно, иногда даже друг против друга. Мы можем, следовательно, различать последовательное обособление (Wechelschaltung) и одновременное (Nebenschaltung). Так, при переходе ко сну психическая функция может почти моментально переместиться с апперцептивной ступени на ступень сновидения; при истерическом сумеречном состоянии течение образов вдруг может смениться изолированной работой слоя, носящего название «кататимическая агглютинация», и точно так же внезапно вернуться к нормальному бодрствующему мышлению. Таким образом возникают резко отделенные друг от друга фазы, органически связанные внутри самих себя, но разделенные точно пропастью. Это последовательное обособление мы находим как в здоровой, так и в больной душевной жизни.

Напротив, одновременное обособление в своих выраженных формах — всегда болезненный симптом. Мы часто наблюдаем его в шизофрении и некоторых родственных состояниях нервно слабых людей. В самых крайних своих степенях оно принимает форму явлений, которые обозначают как «двойное сознание» (double conscience). Люди и предметы окружающей обстановки могут тогда являться одновременно в двух порядках, действительном и фантастическом, как в сновидении. Старый врач представляется подобному больному как друг отца, в своей реальной роли, и одновременно как темный предводитель разбойничьей шайки нигилистов, который причиняет ему неслыханные мучения; и то и другое не вступает в противоречие в его сознании. Намеки на подобные двойственные обособления мы находим, впрочем, также в сновидении в те мгновения, когда глубина сна колеблется.

Особенно важное значение для нашей терапевтической деятельности имеют отношения обособления в области аппарата выражения, конкретно при истерии. Отдельные слои могут быть иногда очень сильно диссоциированы и обособлены друг от друга. Как часто мы наблюдаем, что пациент одновременно хочет и не хочет, что он своей разумной мотивированной волей стремится к излечению, между тем как из темной глубины сознания высвобождаются упорные гипобулические негативизмы и бурные, имеющие характер влечения, самозащитные движения, когда мы желаем приблизить его к этому излечению. Мы видим так часто, как поначалу намеренный обман, например притворное хромание или дрожь из-за все большей легкости этих движений при частом их повторении, сначала становится привычкой, а затем почти чистым рефлексом и вследствие этого все более и более освобождается от целеполагающей воли истерического субъекта и оказывается в конце концов под властью имеющих характер влечений гипобулических течений, которые хотя и глухи и слепы, но очень сильны. Подобное расстройство в способах совершения движений самым тесным образом с течением времени связывается с гипобулической стороной душевной жизни, между тем как сам гипобулический слой все более и более диссоциируется от целенаправляющей воли. Случается так, что мы относимся доброжелательно к целеполагающей воле пациента, пробуем его освободить от расстройства с помощью разумного убеждения и упражнений и вдруг, когда мы полагали, что уже достигли своего, он с плоскости «цели» перескакивает на плоскость «гипобулики»; нам кажется, что вместо разумного человека перед нами маленький раздраженный зверь, сердито выпускающий свои когти: сознание сужается до точки, взгляд становится неподвижным и отсутствующим, целая буря с градом в форме неистовых защитных движений, диких негативизмов, судорожных и дрожательных реакций, криков, потения, тяжелого дыхания проносится перед нами. И это гипобулическое сопротивление мы уже не можем предупредить убеждением и постепенным упражнением, но только сломить при помощи внушений и сильных чувственных раздражений, боли и команд таким способом, какой применяется при дрессировке.

Дата добавления: 2014-11-25