Песнь о Гудрун. Здесь в этой песни рассказывается о смерти Сигурда и говорится, что он был убит вне дома

О смерти Сигурда

Здесь в этой песни рассказывается о смерти Сигурда и говорится, что он был убит вне дома. Но некоторые говорят, что он был убит в постели, спящий.[512]А немецкие мужи говорят, что он был убит в лесу.[513]А в Древней Песни о Гудрун говорится, что Сигурд и сыновья Гьюки ехали на тинг, когда его убили.[514]Однако все говорят единогласно, что убийцы нарушили верность ему и напали на него лежащего и не готового к защите.

Первая песнь о Гудрун [515]

Гудрун сидела над мертвым Сигурдом. Она не плакала, как другие женщины, но грудь ее разрывалась от горя. Жены и мужи подходили утешить ее. Но это было нелегко.

Говорят, что Гудрун отведала сердца Фафнира и поэтому понимала язык птиц.

Вот что еще сложено о Гудрун:

Так было – смерти

желала Гудрун,

над Сигурдом мертвым

горестно сидя;

не голосила,

руки ломая,

не причитала,

как жены другие.

Мудрые ярлы

к ней подходили,

скорбь ее

пытались рассеять.

Не было слез

горючих у Гудрун, –

горе великое

грудь разрывало.

Знатные жены

ярлов сидели,

золотом убраны,

против Гудрун;

каждая горе

свое вспоминала,

речь заводила

о самом горьком.

Молвила Гьявлауг,

Гьюки сестра:

«Счесть невозможно

несчастья мои, –

я пятерых

мужей потеряла,

трех сестер,

трех сыновей,

восемь братьев –

и все ж живу я!»

Не было слез

горючих у Гудрун:

гибель юноши,

конунга смерть,

горе великое

камнем легло.

Молвила Херборг,

владычица гуннов:[516]

«Горе мое

еще тяжелее, –

семь сыновей

на юге погибли,

муж мой тоже

в сече зарублен;

мать и отец

и четверо братьев

морю достались, –

ветер настиг их,

била волна

о борт корабля.

Сама их одела,

сама убрала их,

сама схоронила

тела родимых.

В полгода всех

потерять довелось мне,

не было мне

ни в чем утешенья.

В плен тогда же

сама я попала,

рабство изведала

в те полгода;

жену вождя

одевала и обувь

ей подавала

каждое утро.

Ревновала она,

бранила меня,

жестокими были

ее побои;

хозяина лучше

нигде не видала,

хозяйки хуже

нигде не встречала!»

Не было слез

горючих у Гудрун:

гибель юноши,

конунга смерть,

горе великое

камнем легло.

Гулльранд, дочь Гьюки,

молвила так:

«Мудрой слывешь ты,

приемная мать,

а жену молодую

утешить не в силах, –

пусть она видит

мертвого конунга!»

Сдернула саван

с тела Сигурда,

к ногам жены

подушку метнула:

«Вот он! Прильни

губами к устам, –

ведь так ты его

живого встречала!»

Горестно взор

бросила Гудрун

на голову князя

в сгустках крови,

на очи героя,

померкшие ныне,

на жилье души,[517]

мечом рассеченное.

Вскрикнув, грянулась

оземь Гудрун;

косы рассыпались,

вся покраснела,

хлынули слезы

дождем на колени.

Горько заплакала

Гудрун, дочь Гьюки,

слез поток

оросил покрывало,

а во дворе

закричали громко

гуси, прекрасные

Гудрун птицы.

Молвила Гулльранд,

дочь Гьюки: «Знаю, –

большей любви.

чем ваша, не видели

между людьми,

на земле живущими!

Места себе ты

не находила,

сестра, если Сигурда

нету с тобою!»

Гудрун сказала:

«Сигурд рядом

с сынами Гьюки

как стебель лука,

из трав встающий,

как в ожерелье

камень сверкающий,

самый ценный

среди каменьев!

Чтили меня

воины конунга

больше, чем дев

Одина[518]смелых.

Как ивы листва,

стала я жалкой, –

смерть повелителя

сделала это!

Ни на скамье его нет,

ни на ложе, –

в этом повинны

Гьюки сыны!

Гьюки сыны

повинны в несчастье,

горькие слезы

льет их сестра!

Как ваши клятвы

ложными были,

пусть ваши земли

так опустеют!

Гуннар, не впрок

пойдет тебе золото;

эти запястья –

гибель твоя,

ты ведь Сигурду

клятвы давал!

Двор наш видал

дни веселее,

чем день, когда был

оседлан Грани

и Сигурд к Брюнхильд

свататься ехал, –

к женщине злой,

в час зловещий!»

Молвила Брюнхильд,

Будли дочь:

«Пусть потеряет

детей и мужа

та, что нынче

слезы пролить

тебе помогла

и речь вернула!»

Молвила Гулльранд,

Гьюки дочь:

«Лучше молчи!

Ненавистна ты всем!

Ты виновна

в смерти героев!

Злой судьбы

волнами гонимая,

ты семерых

конунгов горе,[519]

ты мужьям

гибель несешь!»

Молвила Брюнхильд,

Будли дочь:

«Атли тогда

зло совершил,[520]

от Будли рожденный

брат мой родной,

когда мы увидели

в доме гуннов

на князе огонь

ложа дракона.[521]

Дорого стоило

то сватовство,

вечно о нем

я сокрушаюсь!»

Став у столба,

собирала силы;

взор Брюнхильд,

дочери Будли,

ярко пылал,

ядом дышала,

глядя на раны

мертвого Сигурда.

Гудрун ушла оттуда в лес, в пустыню, поехала в Данию и жила там у Торы, дочери Хакона, семь полугодий.

Брюнхильд не хотела жить после смерти Сигурда. Она велела убить восьмерых своих рабов и пять рабынь. Затем она пронзила себя мечом насмерть, как об этом рассказывается в Краткой Песни о Сигурде.

Краткая песнь о Сигурде [522]

Давно это было, –

Сигурд‑воитель,

юный Вёльсунг,

у Гьюки гостил;

клятвы он принял

от братьев обоих,[523]

верности клятвы

от воинов смелых.

Сигурду дали

казну и невесту –

юную Гудрун,

Гьюки дочь;

пиры и беседы

долгими были

у Гьюки сынов

и юного Сигурда,

пока не уехали

свататься к Брюнхильд,

и Сигурд с ними

вместе поехал,

юный Вёльсунг,

в битвах искусный.

Женой назвал бы

ее, если б мог!

Юноша с юга

меч положил

обнаженный на ложе

меж ней и собой;

женщину он

не целовал,

не обнимал

гуннский конунг,

деву сберег он

для сына Гьюки.[524]

Она в своей жизни

позора не знала,

обид от судьбы

еще не изведала,

не знала тревог

ни мнимых, ни истинных,

но путь преградила

злая судьба!

Сидя под вечер

около дома,

так, не таясь,

дева сказала:

«Будет Сигурд

в объятьях моих,

юный герой,

или умрет!

Так я сказала,

а после раскаюсь:

Гудрун – жена его,

я – жена Гуннара,

норны сулили нам

долгое горе!»

Часто выходит,

полная злобы,

на льды и снега

в вечернюю пору,

когда он и Гудрун

в постель ложатся

и Сигурд жену

обвивает покровом

и в объятья берет ее

гуннский конунг.

«Нет у меня

ни мужа, ни радости, –

радость из гнева

себе изготовлю!»

Ненавидя, она

убийство задумала:

«Гуннар, ты скоро

навек потеряешь

землю мою

и меня вместе с нею –

с конунгом мне

счастья не видеть!

Поеду туда,

откуда приехала,

там я жила

у родичей близких:

там я останусь

для жизни сонной,

коль не убьешь ты

конунга Сигурда,

если над ним

ты не возвысишься!

Сын пусть отправится

вслед за отцом!

Волка кормить[525]

больше не будет!

Легче вравкда

идет к примиреньго,

если в живых

нет больше сына».

Гуннар печально

повесил голову,

день целый сидел он

в смятенье горестном;

не ведал совсем,

как поступать

ему подобало,

не видел он вовсе,

как поступить

ему в этом деле, –

ибо он знал,

что Вёльсунг погибнет

и будет ужасной

эта потеря.

Долгое время

томился в, раздумье:

прежде такого

еще не бывало,

чтоб конунгов жены

царство бросали.

С Хёгни он стал

совещаться тайно,

тот ему верным

во всем был другом.

Гуннар сказал:

«Всех мне дороже

Брюнхильд, дочь Будли,

всех женщин она

лучше и краше;

скорее готов я

с жизнью расстаться,

чем этой жены

потеряю сокровища!

Не хочешь ли князя

убить и богатства

княжьи присвоить?

Отлично владеть

сокровищем Рейна[526]

и жить в довольстве,

правя страною

И радуясь счастью!»

Одно лишь в ответ

вымолвил Хёгни:

«Не подобает нам

так поступать –

мечом рассечь

памп данные клятвы,

клятвы, что дали мы,

наши обеты!

Не знаем людей

счастливее нас,

пока вчетвером[527]

дружиной мы правим,

пока невредим

гуннский Бальдр[528]войска;

родства на земле

не найти достойнее,

если бы впятером

за долгую жизнь

взрастить сынов

знатного рода!

Знаю, откуда

дороги ведут:

Брюнхильд страсть

слишком сильна!»

Гуннар сказал:

«Готторма мы

толкнем на убийство,

младшего брата,

еще неразумного!

Не произнес он

клятвы, что дали мы,

клятв, что давали мы,

наших обетов».

Легко согласился

поспешный в поступках:

Сигурду меч

в сердце вонзил.

Отмстить захотел

воинственный конунг,

меч свой метнул

в юнца неразумного:

с силою Грам

брошен был в Готторма,

светлый клинок,

рукою смелого.

Надвое был

рассечен убийца,

прочь голова

отлетела с плечами,

рухнули ноги,

назад завалились.

Гудрун заснула,

горя не зная,

на ложе своем

с Сигурдом рядом –

но пробудилась

в печали и страхе,

увидев на ложе

кровь друга Фрейра.[529]

Так сильно она

всплеснула руками,

что духом могучий

поднялся на ложе:

«Гудрун, не плачь,

жена моя юная, –

братья твои

живы еще![530]

Есть у меня

юный наследник,

как его вызволить

из вражьего дома?

Братья твои

задумали новое,

замыслы их

злобны и пагубны.

Сына сестры их

такого но будет,

хотя б семерых

ты породила!

Твердо я знаю

причину беды:

Брюнхильд одна

во всем виновата!

Дева любила

меня одного,

но Гуннару я

не нанес ущерба;

узы родства

соблюдал и клятвы.

чтоб другом жены его

не был я прозван».

Жена застонала, –

конунг скончался:

так сильно она

всплеснула руками,

что зазвенели

кубки в углу,

а во дворе

откликнулись гуси.

Тогда рассмеялась

Брюнхильд, дочь Будли,

единственный раз

от души рассмеялась,

когда на ложе

своем услыхала

рыданья громкие

дочери Гьюки.

Сказал тогда Гуннар,

вождь дружины:

«Не от веселья

и не от радости

ты рассмеялась,

злобная женщина!

Отчего покраснела,

чудовищ родившая?

Скоро умрешь ты! –

так мне сдается.

Тебе подобало б

своими глазами

увидеть, как Атли

мы изрубили бы,

брата увидеть

раны кровавые,

могла бы ты их

ему перевязывать!»

Брюнхильд сказала:

«Тебя не виню:

ты храбро бился!

Злобы твоей

не страшится Атли.

Из вас двоих

проживет он дольше,

и силой тебя

он превзойдет.

Скажу я, Гуннар, –

ты сам это знаешь, –

поспешно вы

преступленье свершили!

Свободна во всем,

запретов не зная,

в богатстве жила

я в братнином доме.

И замуж я

идти не хотела,

покуда вы, Гьюкунги,

к нам не приехали, –

трое[531]верхом,

великие конунги, –

лучше бы не было

этой встречи!

Тому обещалась,

кто, в золоте весь.

правил Грани;

ничем на вас

он не был похожим,

ни взором своим,

ни своим обличьем –

хоть вы и казались

князьями великими!

Тогда мне Атли

тайно поведал,

что он делить

достоянье нe станет,

ни земли, ни золота,

мне не отдаст

моей половины,

коль замуж не выйду, –

те земли, что мне,

молодой, обещал,

казну ту, что мне,

молодой, отсчитал он.

В смятенье тогда

душа моя стала:

убивать ли бойцов мне?

Кольчугу надев,

разить ли дружинников

брату в подмогу?

Все бы тогда

это проведали,

и многим тогда

беды грозили бы.

Мы наш уговор

блюсти согласились:

очень хотела я

золото взять –

красные кольца

сына Сигмунда, –

сокровищ иных

я не желала.

Один, а не многие,

был мне дорог,

женщины дух

не был изменчивым!

Атли в этом

сам убедится, –

когда он услышит

о смерти моей, –

что не слабой была

жена, если заживо

в могилу идет

за мужем чужим, –

то будет месть

за обиду мою!»

Поднялся Гуннар,

конунг великий,

на плечи женщине

руки вскинул;

начали все,

один за другим,

ее отговаривать,

силой удерживать.

Всех оттолкнула

она от себя,

всех, кто мешал

долгой поездке.

Хёгни он стал

звать на совет:

«Хочу, чтобы воины

были в палате

твои и мои!

Эту жену

не должно пускать

в поездку смертельную,

пока не возникнет

помеха другая:

тогда пусть вершится,

что предназначено!»

Одно лишь в ответ

вымолвил Хёгни:

«Пусть не мешают

долгой поездке,

не вернется она

никогда оттуда!

Злобной она

родилась у матери,

рожденной была,

чтобы горе чинить,

многих людей

в беду повергая!»

Беседу окончив,

печальный ушел он.

А земля ожерелий[532]

делила сокровища.

Добро свое все

она оглядела,

мертвых рабынь

и служанок убитых,[533]

надела кольчугу, –

горестно было ей, –

прежде чем меч

в себя вонзила.

Упала она

сбоку на ложе

и, сталью пронзенная,

так промолвила:

«Пусть подойдут

те, кто золото хочет

и серебро

мое получить!

Каждой я дам

золотые запястья,

покрывала в узорах,

пестрые ткани!»

Все были безмолвны,

все размышляли,

и вместе ей

так все ответили:

«Довольно убитых!

Жизнь дорога нам!

Не надо служанкам

оказывать чести».

Тогда, подумав,

жена молодая,

в одежде льняной,

слово промолвила:

«Я не хочу,

чтобы жизни лишались,

из‑за меня

смерть принимая!

Пусть на ваших костях

но будут обильны

уборы богатые,

Меньи сокровища,[534]

когда доведется

встретиться нам.

Гуннар, послушай,

вот что скажу я:

жить для меня

не стало надежды.

Но и ваша ладья

на пути опасном,

пусть даже я

с жизнью расстанусь!

54 [535]

Скорей, чем думаешь,

с Гудрун помиритесь,

хоть славной жене,

живущей у конунга,

горестно помнить

о муже погибшем.

Деву она

там родила, –

будет Сванхильд

как солнечный луч,

будет светлее

ясного дня.

Гудрун, что многим

гибель несла,

замуж ты выдашь

за славного мужа,

но брак тот не будет

очень счастливым;

Атли ее

в жены возьмет,

Будли рожденный,

брат мой родной.

Много могу я

припомнить недоброго

о том, как жестоко

была я обманута,

как я жила,

лишенная радости!

Ты, Гуннар, на Оддрун

захочешь жениться,

но Атли тебе

не даст согласья;

томиться вы станете

тайным желаньем:

полюбит тебя,

как я бы любила,

если б судьбой

то было назначено!

Атли тебя

будет преследовать,

будешь ты в яму

змеиную брошен.

Вскоре за этим

другое последует:

с жизнью простится

Атли, теряя

земли свои

и своих сыновей,

ибо в отчаянье

Гудрун его

на ложе пронзит

лезвием острым.

Лучше бы Гудрун,

вашей сестре,

за первым мужем,

за мертвым последовать,

если б ей дали

добрый совет

иль смелостью мне

была б она равной!

С трудом говорю,

но совет мой она

слушать не станет –

себя не убьет:

ее понесут

высокие волны

в иные края,

в Йонакра земли.

...

Йонакра дети;

а Сванхильд ушлет

в другую страну,

дочь, от Сигурда

ею рожденную.

Погубит Сванхильд

Бикки совет,

ибо Ёрмунрекк

гибель приносит, –

так исчезнет

Сигурда род,

чтоб Гудрун больше

слез проливала.

Просьбу одну

тебе я выскажу, –

просьба моя

будет последняя, –

сложить прикажи

костер погребальный,

пусть будет для нас

для всех просторен,

для тех, кто умер

с Сигурдом вместе.

Украсьте костер

коврами, щитами,

рабов положите

и яркие ткани;

пусть рядом со мной

сожжен будет конунг.

Будет конунг сожжен

рядом с моими

рабами в уборах

богатых и ярких;

двух ястребов

в головах положите,

тогда будет все

как должно исполнено.

И пусть лежит

меч между нами

острый клинок,

как в ночи былые,

когда мы с Сигурдом

вместе лежали

и назывались

женой и мужем.

И пусть ему

пяту не отрежет

дверь,[536]на которой

кольцо с украшеньем,

если за ним

вслед я поеду –

наш свадебный поезд

бедным не будет!

Пять рабынь мы возьмем

и слуг восьмерых

высокого рода

с собой на костер,

рабынь, что выросли

в доме отцовом,

и то наследье,

что Будли мне отдал.

Много сказала я,

больше смогла бы,

когда б мне судьба

на то дала время!

Голос мой глух,

раны горят,

правду одну

говорю, умирая!»

Поездка Брюнхильд в Хель [537]

После смерти Брюнхильд было сложено два костра; один – для Сигурда, и этот костер сгорел первым, а Брюнхильд была сожжена на другом костре. Она была в повозке, увешанной драгоценными тканями. Говорят, что Брюнхильд поехала в этой повозке в Хель мимо двора, в котором жила некая великанша. Великанша сказала:

«Ты не дерзнешь

через двор мой ехать,

из камня ограда

его окружает;

ткать бы тебе

больше пристало,

чем ехать следом

за мужем чужим!

Зачем из Валланда[538]

ты явилась?

Зачем, неверная,

в дом мой проникла?

Золота Вар,[539] –

если знать ты хочешь,

руки твои

в крови человечьей!»

Брюнхильд сказала:

«Меня не кори,

в камне живущая,

за то, что бывала я

в бранных походах!

Из нас двоих лучшей

я бы казалась,

если бы люди

меня постигли».

Великанша сказала:

«Брюнхильд, дочь Будли,

для бед великих

тебе довелось

на свет родиться

ты погубила

Гьюки сынов,

ты разорила

дома их и земли».

Брюнхильд сказала:

«Мудро тебе

из повозки отвечу,

если захочешь

ты, глупая, знать,

как Гьюки сыны

меня заставляли

жить без любви

и обеты нарушить!

Конунг смелый

наши одежды,

восьми сестер,

под дубом схватил;[540]

двенадцать зим

мне было в ту пору,

когда обещала я

конунгу помощь.

Там в Хлюмдалире

Хильд[541]шлемоносной

меня называли

все мудрые люди.

В готском краю[542]

я тогда отправила

в сторону Хель

Хьяльм‑Гуннара старого,

победу отдав

Ауды брату:

очень был этим

Один разгневан.

Воздвиг для меня

из щитов ограду

белых и красных.

края их смыкались;

судил он тому

сон мой нарушить,

кто ничего

не страшится в жизни.

Вокруг ограды

велел он еще

ярко гореть

губителю дерева;[543]

судил лишь тому

сквозь пламя проехать,

кто золото взял

из логова Фафнира.

Приехал герой

на Грани своем

туда, где пестун мой[544]

правил владеньем;

лучшим он был,

бойцом храбрейшим,

викинг датский,[545]

во всей дружине.

Ложились мы с ним

на ложе одно,

как если б он был

братом моим;

восемь ночей

вместе мы были –

хотя бы рукой

друг друга коснулись!

Гудрун, дочь Гьюки,

меня упрекала

за то, что спала я

в объятьях Сигурда;

тут я узнала –

лучше б не знать мне!

горький обман

брачного выбора.

Долго придется

в горькой печали

рождаться на свет

мужам и женам!

С Сигурдом я

теперь не расстанусь!

Сгинь, пропади.

великанши отродье!»

Вторая песнь о Гудрун [546]

Дата добавления: 2014-11-25