Тропа воспоминаний 2 страница

Леонардо увидел Куана, и тот пригласил его остаться с канонирами, уже размещенными на валах. Леонардо отказался, и тогда Куан велел своим собственным телохранителям сопровождать его в поисках Никколо; Миткаль настоял на том, чтобы остаться с ним. Они отыскали дорогу к башне, и телохранители двинулись вперед, рубя каждую тень, убивая всех, кто попадался навстречу, будь то мужчина или женщина.

Замок сотрясался от грохота пушек, ударивших по турецкому лагерю, и даже здесь, в сырой темноте, освещенной лишь пламенем факелов, Леонардо мог представить, как мчатся по равнине его колесницы… а за ними во тьме движется войско калифа. Мысленным взором он видел, как солдаты зажигают фонари и окружают лагерь Мехмеда, содрогающийся от частых разрывов, как будто сама земля разверзлась, чтобы поглотить турок. Всякий раз, когда стреляла турецкая пушка, Леонардо не только слышал, но и ощущал выстрел – словно сам он взрывался с каждым снарядом.

Они спустились по лестнице в погреба и там нашли в полу люк, ведший в каземат, который освещался через узкие отверстия в толстых стенах под самым потолком. Серые мечи света рассекали темноту впереди них, шедших по безлюдным грязным комнатам и коридорам. Странно, но все двери были распахнуты настежь. Когда они углубились в подземелья – солдаты шли впереди с факелами, и пламя прыгало и трещало, словно злилось, – Леонардо ощутил вонь гниющей плоти. Он задохнулся, когда дошли до последней комнаты – не более чем огромной дыры, куда были сброшены тела на разной стадии разложения. Едкая вонь извести, которой, словно грязью, заваливали мертвецов, жгла и разъедала ноздри.

Солдаты забормотали молитвы и в страхе повернули назад.

– Оставьте нам факелы, – приказал Леонардо.

Он говорил шепотом, ибо почти потерял надежду.

Он был уверен, что именно здесь и оборвалась жизнь Никколо – в куче гниющих человеческих тел.

Солдаты отдали Леонардо и Миткалю факелы и поспешили исчезнуть.

– Ох, и почему это турки не сожгли их? – пробормотал Миткаль, поднимая свой факел повыше и глядя на трупы.

– Подозреваю, что это дары, предназначавшиеся для калифа, – сказал Леонардо. – Ты узнаешь кого‑нибудь из них?

Миткаль покачал головой.

Леонардо, стиснув зубы, принялся разыскивать среди трупов Никколо.

– Господин, ты умрешь, если дотронешься до них, – сказал Миткаль. – Зараза…

– Значит, я умру, маленький солдат, – отозвался Леонардо.

К его великому облегчению, он не нашел Никколо в останках плоти и костей.

Его не было нигде в замке…

Глава 32

Поднимаясь в небеса, человек поистине изменяется.

Лудольф фон Зудхайм

Смотри же, надежда и желание водвориться на свою родину и вернуться в первое свое состояние уподобляется бабочке в отношении света…

Леонардо да Винчи

С высоты укреплений Леонардо смотрел на поле битвы. Отсвет фонарей и факелов странным образом заколдовал его, и казалось, что глухой шум боя – крики, рычание, предсмертные стоны – не что иное, как отдаленное веселье праздничной толпы. Земля и небо смешивались во тьме, исколотые сверху и снизу огоньками звезд и фонарей. Избиение завершилось. Пушки больше не стреляли. Люди сошлись в рукопашной. Поражение Мехмеда было полным. Рассвет обнажит правду: сотни тысяч убитых – добыча, которой не сожрать всем стервятникам Персии; а Никколо здесь не было.

Но если он находился на поле боя с Мехмедом и Мустафой, а так оно, скорее всего, и было, то сейчас он мертв – мертв и погребен, как под слоем опавшей листвы, под телами убитых турок, и скоро тело Никколо сожгут безымянным, словно труп нищего.

Леонардо спустится вниз, он встретится со всем этим лицом к лицу, как бывало и прежде. Он уже был со всех сторон окружен смертью, когда рылся в трупах мужчин, женщин и детей в каземате. Вспомнив об этом, он подумал, что надо бы сжечь их, чтобы их души смешались с огнем и джинн унес бы их через трубу, там же есть труба… но он не мог заставить себя сделать это, как не мог сейчас сдвинуться с места. Конечно, он мог бы прыгнуть вниз и тогда мгновение, вечность парил бы во тьме, в пустоте, словно у него выросли крылья, словно он обернулся собственной летающей машиной; а потом начал бы падать, падать, и ветер свистел бы в ушах голосами детей, голосами…

А потом Леонардо бежал, мчался сломя голову по валам и бастионам, вниз по ступеням, в арочный проем ворот, под одной, другой решеткой, по бревнам подъемного моста – на пандус, сливавшийся со скалой, по ступенчатой тропе, что круто и опасно спускалась во тьму, к подножию утеса в форме конской подковы, где ждет его Сандро…

– Подожди! – кричал Миткаль.

Голос его казался Леонардо повторением его собственных мыслей, сонным бормотанием, бессвязным эхом: «Ждиждиждиждижди», только это звучало по‑арабски: «Ваккаф… афафафафаф», мелодия без слов, мысль без смысла; и когда наконец Миткаль дернул Леонардо за руку, тот встрепенулся, словно его выдернули из сна, и лишь тогда заметил мальчика.

– Куда ты, маэстро? – спросил Миткаль. – Я везде искал тебя, а когда наконец нашел, ты бросился бежать прочь.

– Куан позаботится о тебе, – сказал Леонардо. – Найди его, он тебя защитит.

– Я не нуждаюсь в его защите, – сказал Миткаль. – Леонардо, ты болен, я же просил тебя не трогать эти трупы.

– Найди Куана, – мягко сказал Леонардо и ощупью двинулся вниз по высеченным в скале ступенькам, ступая осторожно и тем не менее оскальзываясь. – Он должен быть при калифе.

– Я хочу остаться с тобой.

– Твой друг хотел лететь на своей машине, и его сбросили со скалы. Ты этого хочешь?

– Да, если ты пожелаешь так поступить со мной.

– Я не могу взять тебя с собой.

– Ты уходишь отсюда?

– Да… то есть нет.

– Ты ищешь Никколо?

– Нет, – сказал Леонардо, и собственные слова поразили его. Конечно же он искал Никколо.

– Тогда почему я не могу пойти с тобой?

– И ты покинешь этот край? Покинешь своего калифа?

– Хилал, мой господин, мертв, – сказал мальчик. – Дела обернутся к худшему для таких, как я, – это я знаю наверняка. Да, маэстро, я покину этот край… навсегда.

– Что ж, – сказал Леонардо, – я остаюсь.

– Тогда останусь и я.

«Какое это имеет сейчас значение?» – размышлял Леонардо, спускаясь вниз, к подножию утеса, где ждал его Сандро, где он…

Простится со своим другом или вместе с ним улетит отсюда?

Но Боттичелли возле утеса не было.

Леонардо издалека увидел отсвет огня. Это место воистину было укромно, потому что лишь добравшись до прогалины, со всех сторон прикрытой деревьями – естественный шатер, сотворенный из почвы, стволов и остролиста, – он разглядел беснующийся костер. Подле него лежало снаряжение для шара и сам шар – пятно раскрашенного полотна внутри зеленого пятна диких олив и лавра. Рабы медлили, ожидая приказа надувать шар. А поодаль от рабов тесной группкой стояли Сандро и еще трое.

Одним из них был Америго. Другим – человек постарше, незнакомый Леонардо, однако в одежде и шляпе итальянского купца.

А рядом с ними стоял Никколо Макиавелли.

Блики огня прыгали на их лицах, отчего черты лиц тоже как будто плясали, словно эти люди были не из плоти, а из дыма, как джинны.

– Леонардо! – воскликнул Америго, бросаясь ему навстречу. – Ты погляди только, кого мы нашли!

И Леонардо обнял Никколо, который выглядел выше, старшей, несомненно, намного сдержанней… каким был год назад, когда Леонардо только‑только взял на себя его опеку. Наконец Леонардо разжал объятия, и тогда Никколо поклонился и сказал:

– Маэстро, я хочу представить тебе мессера Джована Марию Анджолелло, посла Венеции в империи турок.

Леонардо вежливо поклонился и вновь обернулся к Никколо:

– А как ты оказался здесь, Никко?

– Никколо, – поправил тот.

– Твой сын спас мне жизнь, – сказал посол. Венецианец был смуглым красивым мужчиной. – Великий Турок бежал, бросив нас пешими, оставив на произвол мамлюкам, которые убивали без пощады всех, кто встречался им на пути.

– Никколо уговорил одного из офицеров доставить их к самому калифу, – прибавил Америго. – Куан перехватил их и привел ко мне. А я доставил сюда – обоих, потому что Никколо не хотел оставить своего друга.

– Мы хотели воззвать к великодушию калифа, – сказал Никколо. – Быть может, он даровал бы нам жизнь, а быть может, и нет. Быть может, он подверг бы пыткам мессера Джована, а быть может, и нет. Но когда мы встретились с Америго, я уже не мог оставить мессера Джована, а Куан оказался весьма великодушен.

Леонардо мог лишь стоять и слушать, потрясенный тем, что отыскал наконец того, к кому так долго стремился, – и повстречал незнакомца. И словно сама земля оказалась лишь продолжением тела Леонардо, почва под ногами слабо, но отвратительно содрогалась и слышался отдаленный рокот.

И вот они подымались вверх, из темноты к рассвету – Леонардо, Сандро, Никколо со своим венецианским другом и Миткаль; они стояли в плетеной корзине, держась на расстоянии друг от друга, чтобы сохранять равновесие корзины. Леонардо подбрасывал топлива в жаровню, и шар подымался все выше в неподвижном влажном воздухе, в сером предутреннем свете – над утесами, над замком; и Леонардо смотрел на поле битвы, на горы трупов, на все еще дымившиеся укрепления… и на Никколо, который был вежлив, отстранен и пуст. О да, Никколо многому научился от владык и послов, но более всего – от Леонардо; и в ужаснувшем его озарении Леонардо представил, что он и Никколо теперь одно, что они могут говорить друг с другом, но не общаться. Да, он многому научил Никколо, научил… и потерял его. Мальчик стал мужчиной, а мужчина был мертв.

Мертв, как те, что остались внизу.

Леонардо нашарил записную книжку, привычно висевшую у него на бедре. Ему бы швырнуть ее за борт корзины, в пустоту, в сумятицу гор… но он лишь крепче сжал книжку, потому что еще не готов был расстаться с ней.

Даже если оставшееся внизу побоище – исключительно его вина.

Нет, не Миткаль был ангелом смерти, а он сам, ибо разве не умерли все, кто окружал его? Разве не сотворил он горы трупов своими пушками и снарядами, мортирами и косами так же верно, как пером?

И не он ли сотворил Никколо, который смотрел на мир изучающе, без детской страстности?

Миткаль сжал его руку, как когда‑то Никколо, – Миткаль, который понимал смерть, и убийство, и пустоту.

Смерть тянулась к смерти, к Леонардо, который смотрел внутрь себя, внутрь своей памяти, на великий собор, что парил перед ним невесомо и прозрачно, словно гаснущие созвездия. И Леонардо вспомнил… вспомнил, что святой Августин называл три вида времени: настоящее прошлого, настоящее настоящего и настоящее будущего – все это были комнаты и галереи, лабиринт часовен и апсид, средоточие памяти.

И, как бывало множество раз прежде, Леонардо вошел в собор.

Вновь стоял он перед трехглавым демиургом, бронзовой статуей с лицами его отца, Тосканелли и Джиневры; но голова Джиневры отвернулась от него, дабы не обременять слишком тяжкой печалью. Ее глаза с тяжелыми веками были закрыты, как в смерти; но головы отца и Тосканелли смотрели на Леонардо, и Тосканелли приветственно улыбнулся ему. Затем демиург отступил и жестом указал Леонардо на далекие, погруженные во мрак чертоги, галереи и коридоры будущего – сейчас их озаряло свечение, точно проникавшее сквозь цветное стекло. Тосканелли кивнул, давая ему дозволение удалиться, и Леонардо, не останавливаясь, прошел через залитые ярким светом комнаты своего недавнего прошлого, чертоги калифов и правителей, любви и страха, предсмертной муки тысяч убиенных; и на сей раз он не замедлил шага во Флоренции, где в его памяти нетронутой существовала Джиневра. Он последовал ее примеру и отвел глаза, иначе заглянул бы в спальню, где она была убита, и остался бы там, – Тосканелли предостерегал его об опасностях прошлого. Он миновал убийства и заговоры, картины, фрески и размышления, изобретения и вспышки восторга; и ощутил боль потери и одиночества, когда проходил мимо Симонетты, которая вновь приняла его за ангела: она смотрела сквозь его лицо в совершенную розу небес.

Он прошел нефами, разделенными на сводчатые квадраты… прошел через бронзовые двери, что вели к купели Винчи, и увидел свою мать Катерину и приемного отца Ачаттабригу. Ощутил прикосновение огрубевших трудовых рук Ачаттабриги, вдохнул запахи чеснока и похлебки, пропитавшие одежду его матери, увидел, осязал, обонял гроты и леса, что открывал ребенком. Но сейчас он быстро прошел темнеющими квадратами, коридорами, часовнями и хорами и вошел в витражное сияние того, что святой Августин называл настоящим будущего. Здесь в мягком рассеянном свете созерцания он заглянул в комнату с белеными стенами, испещренными копотью; тусклый свет сочился сквозь высокие узкие окна, дробясь в концентрических розетках, как в плохо шлифованных призмах. Книги, бумаги и свитки были сложены вдоль стен и на длинных полках, рассыпаны по столам и полу вперемешку с картами и чертежами, инструментами и линзами.

Старик сидел перед небольшим огнем, бросая в его рыжеватые сполохи страницы самого ценного из своих рукописных кодексов. Пламя шипело, когда из свежего зеленого дерева рождались капли и, пощелкивая, умирали от жара; а страницы свертывались, как цветы на закате, и темнели, охваченные огнем.

И когда Леонардо отвел взгляд от тени, которой однажды станет он сам, тьма начала заполнять пустые комнаты, коридоры и галереи его собора памяти.

И покуда калифово знамение поднималось к облакам, окрашенным рассветными бликами, и чудесным образом плыло к западу, покуда отдаленные землетрясения сотрясали отдаленные города, Леонардо понял, что все это – все, что произошло в этих чужих краях, – должно быть перемещено в область снов и кошмаров. Он рад был замкнуть эти двери в мир, так, словно эти приключения никогда не приключались. Хотя он все еще крепко сжимал свою книжку, он знал, что однажды она будет предана пламени. Но сейчас он радовался, ибо узрел величайшее свое творение, созданное из любви, наслаждения и муки, из вины и одиночества, гения и тьмы.

Он узрел свой собор памяти.

Он узрел три времени.

Он мог замкнуть двери в мир.

Послесловие автора

Биография Леонардо да Винчи существует как легенда, миф, головоломка, и различные историки и исторические школы утверждают, что разгадали ту или иную ее часть. Тем не менее до сих пор не создано связного портрета этой личности. История, а в особенности история великих людей, есть разновидность коллективного мифотворчества, экстраполяции известного в повествовательное. Я поместил свой рассказ в зазорах исторических фактов, дабы исследовать характер Леонардо и нравственные стороны его блестящих идей и изобретений.

Я отталкивался от научных идей и изобретений самого Леонардо, создавая вымышленную мечту, в которой он наконец достиг своей цели – овладел тайной полета. Мы знаем, что Леонардо изобрел вполне дееспособные подводные лодки, пулеметы, гранаты, парашюты и даже танки. (О многих этих изобретениях подробно рассказывается в его знаменитом письме к Лодовико Сфорце, правителю Милана.) Мы знаем также, что с детства Леонардо был увлечен идеей полета, что подтверждается его сном о Великой Птице. Леонардо обладал острой наблюдательностью, и он изучал птиц около двадцати пяти лет своей жизни (нам известны его заметки в «Кодексе Б», начатом в 1488 году, и его же рукопись «О полете птиц», написанная около 1505 года). Рассказывали, что Леонардо частенько покупал у уличных торговцев птиц в клетках и выпускал их на свободу. На деле он поступал так, чтобы изучать их. Леонардо писал, что «гений человека способен сотворять различные изобретения, с помощью тех или иных инструментов добиваясь одной и той же цели; но никогда не найти ему более прекрасного, более экономного или более прямого пути, нежели тот, которым пошла сама природа, ибо в ее изобретениях нет ничего недостающего и ничего чрезмерного». Именно следуя этим рассуждениям, а также некоторым ошибочным наблюдениям, он нетерпимо относился к тому, чтобы искать иной способ полета, в частности с неподвижными крыльями. Он в буквальном смысле этого слова хотел летать как птица и до последних лет своей жизни был увлечен идеей орнитоптеров (хотя и в самом деле создал чертежи машины, которая является предшественницей геликоптера). Однако он действительно сделал ряд набросков, которые можно найти в «Атлантическом кодексе» и которые специалисты признают первой европейской концепцией планирующего полета.

Таким образом Леонардо вполне мог дойти до идеи неподвижного крыла и создать планер, как намного позднее сделали Лоуренс Харгрейв и другие. Следует, однако, заметить, что совершить этот воображаемый прыжок к идее неподвижного крыла для Лоуренса Харгрейва в 1890 году было не менее трудно, чем для Леонардо да Винчи в придуманном мной мире Флоренции пятнадцатого столетия.

Чтобы претворить мое видение в жизнь, я слегка подправил историю. Экстраполируя, используя то, что было известно Леонардо и его современникам, я естественным образом подвел его к идее летательного аппарата с неподвижными крыльями.

Я также слегка исправил историю, прибавив возраста Никколо Макиавелли и сделав его учеником Леонардо (позднее они действительно были знакомы). Не сомневаюсь, что читатели обнаружат и другие мои «поправки».

Я не мог не присоединиться к меньшинству в точке зрения на сексуальную ориентацию Леонардо. Распространенное мнение, что Леонардо был гомосексуалистом, в высшей степени сформировано трудами Зигмунда Фрейда по его половой психологии, особенно работой «Леонардо да Винчи и его детские воспоминания»[61]. В этой работе Фрейд спроектировал на Леонардо собственный склад ума. Книга начинается описанием знаменитого сна Леонардо о великой птице, в котором коршун слетает с неба и бьет его по лицу хвостом. (Существует, конечно, неоспоримая связь между этим первым оставшимся в его памяти сном и тягой к полету, которая была присуща ему всю его жизнь.) Однако Фрейд прочел записки Леонардо в переводе, и не слишком хорошем переводе, где слово «коршун» было перепутано со словом «стервятник». Фрейд подробно рассуждает о том, что стервятник – это символ Мут, египетской богини, символизировавшей женское начало, а хвост символизирует сосок груди. Коршун, наоборот, был символом мужества, точно так же, как ястреб или орел. Более того, Фрейд не был знаком с «Тривульцианским кодексом» Леонардо, чьи страницы подробно освещают многие стороны темной вселенной подсознания да Винчи.

Рэймонд С. Стайтс, автор психоаналитического этюда «Сублимации Леонардо да Винчи», пишет, что «Леонардо с успехом применил к себе метод, который создал сам Фрейд для раскрытия нездоровых комплексов, и его (Фрейда) диагноз, не учитывающий этой важной детали, вопиюще ошибочен». Тщательно изучив «Тривульцианский кодекс», Стайтс пришел к выводу, что «Леонардо, судя по всем фактам, был полноценным мужчиной с нормальным гетеросексуальным влечением».

Стайтс подсказал мне идею, что Леонардо мог быть влюблен в красавицу Джиневру де Бенчи, дочь Америго де Бенчи, состоятельного флорентийского купца. Такое весьма вероятно, потому что Леонардо долгое время был другом семейства Бенчи; когда в 1481 году он уехал из Флоренции в Милан, он оставил им на сохранение незаконченное панно «Поклонение волхвов». Джиневра действительно вышла замуж за человека много ее старше, вдовца Луиджи ди Бернардо Николини, и в Вашингтоне хранится ее великолепный портрет работы Леонардо. По технике он считается равным его знаменитой «Моне Лизе», хотя это, конечно, не столь зрелая работа.

Однако примерно в то время, в 1476 году, семнадцатилетний натурщик Якопо Сальтарелли обвинил четверых молодых флорентийцев в содомии, бросив свой пасквиль в ящик, стоявший перед палаццо Веккио. Леонардо был одним из обвиненных, и суд и пережитое унижение изменили всю его жизнь. Хоть его признали невиновным, он был опозорен и потерял все. Даже его отец, испуганный скандалом, разорвал с ним отношения. Один сокрушительный удар – и Леонардо оказался изгнанным из рая. Его носили на руках отпрыски высшего флорентийского общества, его работы всячески восхвалялись – до тех пор, покуда обвинения мальчишки‑крестьянина не низвергли его в преисподнюю. Только его дядя Франческо и Мастер Андреа Верроккьо не отвернулись от него.

В двадцать шесть лет Леонардо вынужден был начинать жизнь сначала – измученным, потерявшим веру в людей, умудренным горьким опытом. Он с головой погрузился в работу, изучая нравы улицы и уличной толпы, рисуя свои знаменитые карикатуры, писал, рисовал, занимался живописью, ставил опыты, изобретал модели орнитоптеров, которые должны были летать – и летали! Как говорил он сам, «несчетно существует способов и средств разделять и измерять дни ничтожной жизни нашей, которые не должны мы прожить в тщете и расточении, не оставив после себя ни славы, ни памяти в душах смертных. И так наш жалкий жизненный путь не будет пройден напрасно».

Биография Леонардо была бы неполной, если бы в ней не нашлось места для величайшего его приключения – путешествия на Восток, которое переменило его жизнь, но о котором тем не менее ни слова не упомянуто ни в одной из бесчисленного множества написанных о да Винчи книг.

Большая часть моего повествования основана на письмах, которые Леонардо, будучи на Востоке, писал Деватдару Сирийскому. Большинство историков не принимает эти письма всерьез и считает их баснями и небылицами.

В своем биографическом труде под названием «Леонардо Флорентиец» – настоящем славословии мифам и легендам о Леонардо – Рэчел Эннанд Тэйлор пишет: «Невозможно поверить, чтобы Леонардо побывал на службе у калифа и скитался по Востоку без того, чтобы в легенде о нем не появился хотя бы один восточный эпизод».

И тем не менее это возможно. Жан Поль, который составил полное двухтомное собрание «Записных книжек Леонардо да Винчи», писал: «Мы не располагаем никакими сведениями о жизни Леонардо между 1482 и 1486 годами; невозможно установить, был он тогда в Милане или во Флоренции. С другой стороны, смысл этого письма (одного из писем к Деватдару) не позволяет нам предположить отсутствие дольше чем на год‑два. Ибо даже если должность инженера в Сирии была у Леонардо постоянной, он вполне мог оказаться не у дел – вероятно, либо из‑за смерти Деватдара, его покровителя, либо из‑за его же смещения – и по возвращении домой предпочитал хранить молчание об эпизоде его жизни, который, по всей видимости, закончился разочарованием».

В моей версии мифа Леонардо, будучи на службе у калифа Кайит‑бея, использует свои изобретения против войск правителя турок Мехмеда. Действительно, у Леонардо есть чертежи и заметки, посвященные бронированным повозкам, переносным осадным мостам, устройствам для сбрасывания осадных лестниц, аналогу современного огнемета, сферическим снарядам, начиненным порохом и измельченным металлом; есть планы изменения русла ручьев для лишения противника преимуществ (первый в истории случай применения силы воды для уничтожения); есть разработки бомб из гашиша и рыбьего клея, которые, разрываясь, выбрасывают огонь, снарядов, наполненных серным газом – для «ввергания врага в оцепенение», и еще многого другого. За исключением летающей машины Леонардо и воздушного шара Куана, все прочие изобретения, описанные в моем романе, взяты напрямую из записных книжек Леонардо.

В письме Лодовико Сфорце Леонардо сделал множество зарисовок своих смертоносных машин, изображая при этом жертвы, разорванные на куски и корчащиеся в агонии. Однако, как комментирует Антонина Валлентин в своем труде «Леонардо да Винчи: трагическая погоня за совершенством», «в этих рисунках царит такая атмосфера мира и гармонии, как будто художник ни на миг не осознает, что представляет собой в реальности изображаемая им сцена».

Очевидно, что Леонардо был человеком нейтральным или, точнее сказать, аморальным, когда дело касалось его смертоносных машин. Казалось, они не существуют в реальном мире: манера рисунка настолько мирна и прекрасна, что сцены насилия и жестокости становятся почти платоническими по своей природе.

Я хотел подвергнуть Леонардо нравственному испытанию. Он мечтал занять должность военного инженера, но ни Лоренцо Великолепный, ни герцог Сфорца не принимали всерьез его военные машины.

В моем романе я дал Леонардо шанс осуществить свою мечту, и, быть может, именно за этим он на самом деле и отправился в Сирию.

Если, конечно, его кодексы говорят правду.

~~~

Автор хотел бы поблагодарить за оказанную помощь и поддержку: Ричарда Алверсона, Гарри Барнеса, капитана и команду парусника «Баунти» порта Сидней (Австралия), Сюзан Каспер, Эдит Данн, Лорни Данн, Патрика Дэлаханта, Гарднера Дозоиса, Грега Филея, Джима и Луизу Финей, Кейт Феррелл, Луи и Лиз Гринзо, Дэвида Харриса, Меррили Хайфец, Джона Кессела, Роба Килхефера, Тэппана Кинга, Трину Кинг, Берни и Бет Леви, Марка и Лилиан Леви, Джозефа Линдслея, Рот Ло Брутто, Барри Н. Малсберга, Бет Мичем, Ховарда Мителлмарка, Кима Мохана, Памелу Сарджент (чья помощь неоценима!), моего сына Джоди Скоби, Джин Ван Бурен Данн, Лусиуса Шепарда, Джонне Сильверстен, Джона Спенсера из книжного магазина «Ривароу», коллектив «Букбридж», сотрудников Вестальской публичной библиотеки и библиотеки Бингэмтонского университета, Нормана Стиллмана, Майкла Свэнвика, Боба и Карен Ван Клик, Фреда Вейсса, Шейлу Уильямс, Джорджа Зебровского… и, конечно, Жанин.

Особая благодарность моему редактору, Дженнифер Херши, и издателю, Луи Ароника, за их веру и терпение..

[1]От лат. codex – книга.

[2]Так в средневековой Италии называли Каир.

[3]На свадьбе было разыграно представление по поэме Б. Беллинчони «Рай», постановщиком и автором декораций к которому являлся Леонардо да Винчи. Декорация – вращающиеся диски с восседающими на них ангелами и богами – представляла собой чудо механики.

[4]Чистая дощечка (лат.).

[5]Что и требовалось доказать (лат.).

[6]Нартекс – помещение с западной стороны христианских храмов для лиц, не имеющих права присутствовать на богослужении. Неф – вытянутое помещение в христианском храме, ограниченное с продольных сторон рядом колонн.

[7]Баллады, танцевальные песни, карнавальные песни (ит.).

[8]Инквизитор (ит.).

[9]«Времена возвращаются» (фр.).

[10]Престидижитатор (от фр. preste – быстрый и лат. digitus – палец) – фокусник, чьи номера основываются на ловкости пальцев рук.

[11]«Чудо… во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь» (лат.).

[12]«Отче наш».

[13]«Агнец Божий, взявший грехи мира, смилуйся над нами».

[14]«Благодарение Богу!» (лат.)

[15]Neri (ит.) – черный.

[16]Факт, не слово (лат.).

[17]Первичное движение (лат.).

[18]Напротив (фр.).

[19]Жребий брошен (лат.).

[20]По ветхозаветному преданию, это превращение произошло не с Лотом, а с его женой (Бытие, 19:26).

[21]Гермес Трисмегист – вымышленный автор книг, содержащих тайное учение и секрет философского камня.

[22]Душа, дух (лат.).

[23]Камиза – туника с длинными рукавами, прототип современной рубашки.

[24]Лови мгновение (лат.).

[25]Безнравственность (лат.).

[26]«Похлопайте и уходите!» (лат.) – фраза, с которой римский актер обращался к зрителям после спектакля.

[27]Первый любовник (театр.; ит.).

[28]Подобное к подобному (лат.).

[29]Практика – лучший учитель (лат.).

[30]Имеется в виду Аякс Теламонид, участник Троянской войны. Когда погиб Ахилл, Аякс хотел унаследовать его доспехи. Не получив желаемого, Аякс решил перебить ахейских вождей, но богиня Афина, спасая ахейцев, наслала на Аякса безумие, и жертвой его меча стали стада скота. Когда рассудок вернулся к Аяксу, он не смог пережить позора и кончил жизнь самоубийством.

[31]Богомилы – религиозное движение на Балканах в X–XIV веках. Официальной церковью признано еретическим.

[32]Первичный орган (греч.).

[33]Дыхание (греч.).

[34]«Свет Божий – свет свыше» (лат.).

[35]«Умножай семя, умножай страсть, умножай любовь, умножай связь» (лат.).

[36]Символы кровопускания (греч.).

[37]Лахезис – одна из мойр, греческих богинь судьбы. Лахезис определяла участь человека.

[38]Смелым помогает фортуна (лат.).

[39]О времена, о нравы! (лат.)

[40]Цитата из «Декамерона» Дж. Боккаччо. Имеется в виду эпизод, в котором семь девушек и трое юношей решают удалиться из охвачённой чумой Флоренции.

[41]Существо, выступающее в библейских сказаниях в виде то морского чудовища, то небесного дракона.

[42]Беатриче – возлюбленная Данте, вдохновившая его на создание «Божественной комедии».

Дата добавления: 2014-11-25