Без противоречий 26 страница

За окном гостиной в темном небе, словно небольшой ярлык, висел светящийся прямоугольник календаря: второе сентября. Дэгни дерзко улыбнулась, вспомнив о гонке, которую вела с календарем: больше нет никаких крайних сроков, подумала она, нет преград, нет угроз, нет предела.

Дэгни услышала звук поворачивающегося в замке ключа; она ждала этого звука, и ей очень хотелось услышать его сегодня вечером.

Реардэн вошел, как входил уже много раз, известив о своем приходе лишь скрипом ключа, который дала ему она сама. Он бросил на стул шляпу и пальто – этот жест уже стал для нее привычным. На нем был черный вечерний костюм.

– Привет, – сказала Дэгни.

– Я все еще жду вечера, когда, войдя в квартиру, не застану тебя дома, – ответил он.

– В таком случае тебе придется позвонить в «Таггарт трансконтинентал».

– В любой вечер? И ты не можешь быть в другом месте?

– Ревнуешь, Хэнк?

– Нет. Просто любопытно, что это за чувство – ревность.

Он смотрел на нее, не позволяя себе приблизиться, намеренно продлевая удовольствие от осознания того, что может сделать это, когда захочет. На Дэгни была узкая юбка от делового костюма и блузка из прозрачной белой ткани, сшитая как мужская рубашка. Просторная блузка, заправленная в юбку, поднималась к груди пышным колоколом, подчеркивая изящество бедер. В свете лампы, стоявшей за спиной Дэгни, Реардэн видел изящные очертания ее стройной фигуры сквозь прозрачную ткань блузки.

– Как прошел банкет? – спросила Дэгни.

– Отлично. Я сбежал, как только представилась возможность. А ты почему не пришла? Тебя ведь приглашали.

– Мне не хотелось видеть тебя в обществе.

Он посмотрел на нее, давая понять, что понял смысл ее ответа. На его лице появилась едва уловимая веселая улыбка.

– Ты много потеряла. Национальный совет по вопросам металлургической промышленности никогда больше не пойдет на такое испытание и не пригласит меня в качестве почетного гостя. Никогда, если это будет зависеть от них.

– Что случилось?

– Ничего. Просто море громких речей.

– А для тебя это было тяжким испытанием?

– Нет… Хотя да – в некотором роде. Мне действительно хотелось получить удовольствие от этого банкета.

– Хочешь выпить?

– Да, не откажусь.

Дэгни повернулась к бару, но он остановил ее, схватив сзади за плечи. Он запрокинул ей голову и поцеловал ее. Когда он отнял губы, она вновь требовательным жестом наклонила его голову, словно подчеркивая свое право на это. Затем Дэгни отошла от него.

– Не надо, не наливай, – сказал Реардэн. – Мне не хочется пить, просто хотелось посмотреть, как ты меня обслужишь.

– Что ж, тогда позволь мне обслужить тебя.

– Нет уж.

Он улыбался, растянувшись на кушетке и заложив руки за голову. Он чувствовал себя как дома; это был первый дом, который он обрел в своей жизни.

– Знаешь, хуже всего на этом банкете было то, что все хотели, чтобы он скорее закончился. Не понимаю, зачем они вообще его устроили. Они не обязаны были этого делать. И тем более не в мою честь.

Дэгни взяла пачку сигарет, протянула ее ему, затем, щелкнув зажигалкой, поднесла язычок пламени к кончику его сигареты, давая понять, что ждет. Она улыбнулась в ответ на его усмешку и села на подлокотник кресла в другом конце комнаты.

– Почему ты принял приглашение, Хэнк? Ты ведь всегда отказывался присоединиться к ним, – спросила она.

– Мне не хотелось отвергать предложение о перемирии – ведь я их победил, и они это знают. Я никогда не стану одним из них, но просьба быть почетным гостем… Я подумал, что они умеют проигрывать, что это великодушно с их стороны.

– С их стороны?

– Ты хочешь сказать – с моей?

– Хэнк! После всего, что они сделали, чтобы остановить тебя?

– Но победил ведь я? Вот я и подумал… Знаешь, я не виню их в том, что они не смогли сразу понять, насколько ценен мой металл… ведь в конце концов они это поняли. Каждый из нас познает все по-своему и в свое время. Конечно, я понимал, что во всем этом много трусости, зависти и лицемерия, но думал, что это лишь поверхностное. Теперь, когда я доказал свою правоту, доказал во всеуслышание, я подумал, что истинным мотивом, из-за которого они пригласили меня, является то, что они по достоинству оценили металл Реардэна, и…

Он на мгновенье замолчал, и Дэгни улыбнулась, зная слова, которых он не произнес: «И ради этого я простил бы кого угодно и что угодно».

– Но все было не так, и я не понимаю их мотивов. Дэгни, я вообще не думаю, что они чем-то руководствовались, устраивая этот банкет. Они сделали это не для того, чтобы польстить мне, что-то получить от меня или оправдаться в глазах общества. Этот банкет не преследовал никакой цели, не имел никакого смысла. Им было наплевать, когда они обливали мой металл грязью, им наплевать и сейчас. Они не так уж и боятся, что я вышвырну их с рынка, их, в сущности, не волнует даже это. Знаешь, на что это было похоже? Они словно слышали, что существуют определенные ценности, которые следует почитать, и что подобный банкет как раз и является способом выражения почтения, – так они и сделали. Они похожи на призраков, движимых каким-то отдаленным эхом, доносящимся из лучших времен. Это… это выше моих сил.

– И ты еще сомневаешься в своем великодушии! – сказала Дэгни. Ее лицо напряглось.

Реардэн взглянул на нее, и в его глазах блеснули веселые огоньки.

– Почему они приводят тебя в такую ярость?

– Тебе хотелось получить удовольствие от этого банкета… – тихо сказала Дэгни, чтобы скрыть нежность, прозвучавшую в ее голосе.

– Пожалуй, так мне и надо. Не стоило ожидать чего-то необыкновенного. Я и сам не знаю, чего хотел.

– Я знаю.

– Мне никогда не нравились подобные мероприятия. Не понимаю, почему мне показалось, что все будет иначе. Понимаешь, я шел туда с таким чувством, словно мой металл изменил все на свете, даже людей.

– Да, Хэнк. Я понимаю.

– Похоже, это не то место, где следует чего-то искать… Помнишь, ты как-то сказала, что праздники должны быть у тех, кому есть что праздновать?

Огонек сигареты остановился и завис в воздухе. Дэгни сидела неподвижно. Она никогда не говорила с ним о том приеме или о чем-нибудь, связанном с его семейной жизнью.

– Да, помню, – тихо сказала она через мгновение.

– Я понял тогда, что ты хотела этим сказать. Я понимаю это и сейчас.

Реардэн смотрел прямо на нее. Дэгни опустила глаза. Некоторое время Реардэн сидел молча. Когда он вновь заговорил, его голос звучал очень весело.

– Самое худшее – не оскорбления, которыми тебя осыпают, а комплименты. Сегодня меня просто тошнило от них, особенно когда все время повторяли, как я всем нужен – им, городу, стране, просто всему миру. Судя по всему, в их понимании вершина славы – это когда человек имеет дело с людьми, которым он нужен. Терпеть не могу тех, кто во мне нуждается. – Реардэн посмотрел на нее: – А ты нуждаешься во мне?

– Отчаянно, – серьезно ответила Дэгни. Реардэн рассмеялся:

– Нет. Не в этом смысле. Ты сказала это не так, как они.

– Как я это сказала?

– Как делец, который платит за то, что ему нужно. Они же говорят как нищие, которые в качестве платежного требования протягивают жестяную кружку.

– Я плачу за это, Хэнк?

– Не надо корчить из себя невинность. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

– Понимаю, – улыбаясь, прошептала Дэгни.

– А, ну их к черту! – весело сказал Реардэн, растянувшись на кушетке. – Общественный деятель из меня ни к черту. Да и не все ли равно? Нам плевать, что они понимают, а что нет. Главное, что они оставят нас в покое. Путь свободен. Каким будет ваше следующее предприятие, госпожа вице-президент?

– Трансконтинентальная железная дорога из металла Реардэна.

– Когда желаете получить?

– Желаю завтра утром. Реально – через три года.

– Думаешь, сможешь сделать это всего за три года?

– Смогу, если Джон Галт… если Рио-Норт будет приносить такой же доход, как сейчас.

– Твои доходы возрастут. Это только начало.

– Я уже разработала план капиталовложений. По мере поступления денег я постепенно, отделение за отделением, начну замену старого главного пути на новый, из металла Реардэна.

– Ладно. Как только дашь знать, я приступлю к работе.

– Старые рельсы я переброшу на боковые ветки. Если этого не сделать, они долго не протянут. Через три года ты сможешь доехать по своим рельсам до самого Сан-Франциско, если кому-то вздумается устроить там банкет в твою честь.

– Через три года мои заводы будут производить металл Реардэна в Колорадо, Мичигане и Айдахо. Это уже мой план капиталовложений.

– Твои заводы? Филиалы?

– Ага.

– А как же Закон о равных возможностях?

– Неужели ты думаешь, что он продержится три года? Мы показали им такой наглядный пример, что всю эту гниль как ветром сдует. С нами вся страна. Кто осмелится остановить все это? Кто будет прислушиваться к этой пустой болтовне? Сейчас в Вашингтоне работает мощное лобби толковых людей. На следующем же заседании от этого закона и мокрого места не останется.

– Будем надеяться.

– В последние несколько недель я положил много сил, чтобы начать строительство новых печей. Но сейчас дело пошло. Я могу расслабиться, спокойно сидеть за своим столом, купаться в деньгах, заниматься пустяками, наблюдать, как нескончаемым потоком поступают заказы на мой металл, и выбирать среди заказчиков тех, кто мне нравится… Послушай, в котором часу завтра утром отходит первый поезд в Филадельфию?

– Не знаю.

– Не знаешь? Какой прок от такого вице-президента? Завтра в семь утра я должен быть у себя на заводе. Есть что-нибудь около шести?

– По-моему, первый поезд отходит в пять тридцать.

– Ты разбудишь меня, чтобы я успел на него, или прикажешь задержать поезд?

– Разбужу.

Реардэн молчал. Дэгни сидела и смотрела на него. Он выглядел усталым, когда вошел, но сейчас все признаки утомления исчезли с его лица.

– Дэгни, – сказал он вдруг изменившимся тоном, в котором слышалась озабоченность, – почему ты не захотела видеть меня в обществе?

– Я не хочу быть частью твоей… официальной жизни. Реардэн ничего не ответил, но через некоторое время спросил, словно между прочим:

– Когда ты последний раз была в отпуске?

– По-моему, два… нет, три года назад.

– И что ты делала?

– Поехала на месяц в горы Адирондак. Вернулась через неделю. На большее меня не хватило.

– Я брал отпуск пять лет назад. Только проводил его в Орегоне. – Он лежал на спине и смотрел в потолок. – Дэгни, давай возьмем отпуск и проведем его вместе. Сядем в мою машину и махнем куда-нибудь на несколько недель, поедем куда глаза глядят, но проселочными дорогами, туда, где нас никто не знает. Не оставим адреса, не будем читать газет, забудем о том, что существуют телефоны, – полностью отрешимся от официальной жизни.

Дэгни встала, подошла к кушетке и, заслонив собой свет лампы, посмотрела на него. Ей не хотелось, чтобы он видел ее лицо; она с трудом сдерживала улыбку.

– Ты же сможешь взять пару недель отпуска? – спросил Реардэн. – Все наладилось и идет своим чередом. Можно не волноваться. Другой такой возможности в ближайшие три года у нас не будет.

– Хорошо, Хэнк, – сказала Дэгни, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойней.

– Ты согласна?

– Когда ты хочешь выехать?

– В понедельник утром,

– Хорошо.

Дэгни повернулась, собираясь отойти от него. Реардэн схватил ее за запястье и притянул к себе. Она упала на него сверху. Он целовал ее, запустив одну руку ей в волосы, а другую под блузку, лаская ее, опускаясь от плеч к талии, к ногам.

– И ты еще спрашиваешь, нуждаюсь ли я в тебе!.. – прошептала Дэгни.

Она отстранилась от него и поднялась с кушетки, отбросив назад упавшие на лицо волосы. Реардэн лежал неподвижно и, прищурившись, смотрел на нее. В его глазах блестели яркие огоньки необыкновенного интереса – пристального и слегка насмешливого. Дэгни взглянула вниз: бретельки бюстгальтера разорвались, и он свисал от плеча к талии. Реардэн лежал и смотрел на ее грудь, видневшуюся под прозрачной тканью блузки. Она подняла руку, чтобы поправить бюстгальтер, но Реардэн легонько шлепнул ее по ладони. Дэгни понимающе и насмешливо улыбнулась. Она нарочито медленно прошла через комнату и, опершись руками о стол и отведя назад плечи, чуть склонилась вперед. Ему так нравился этот контраст – строгость одежды и полуобнаженное тело, серьезный железнодорожный руководитель и женщина, которая принадлежит ему.

Реардэн выпрямился. Он сел, скрестив и вытянув вперед ноги, сунув руки в карманы, и смотрел на нее взглядом человека, оценивающего свою собственность.

– Вы сказали, что хотите построить трансконтинентальную железную дорогу из металла Реардэна, госпожа вице-президент? – спросил он. – А что, если я вам его не дам? Сейчас я могу выбирать клиентов и назначать любую цену, какую только захочу. Если бы это было год назад, я бы потребовал, чтобы ты спала со мной в обмен на мой металл.

– Жаль, что ты этого не сделал.

– А ты бы согласилась?

– Конечно.

– В качестве сделки?

– Если бы покупателем был ты. Тебе бы это понравилось, правда?

– А тебе?

– Да… – прошептала она.

Он подошел к ней, схватил за плечи и сквозь тонкую ткань блузки прижался губами к ее груди.

Затем, продолжая держать Дэгни за плечи, молча посмотрел на нее.

– Что ты сделала с браслетом? – наконец спросил он. Они никогда раньше не затрагивали эту тему. Дэгни пришлось выдержать паузу, чтобы ее голос прозвучал ровно и спокойно:

– Он у меня.

– Я хочу, чтобы ты носила его.

– Если кто-нибудь догадается, тебе будет гораздо хуже, чем мне.

– Носи его.

Дэгни достала браслет из его металла и молча протянула Реардэну, глядя ему в глаза. На ее ладони, поблескивая, лежал зеленовато-голубой браслет. Не отводя глаз, Реардэн застегнул браслет на ее запястье. Когда замочек застежки клацнул в его пальцах, Дэгни наклонилась и поцеловала его руку.

***

Земля убегала под капот автомобиля. Разматывавшаяся среди холмов Висконсина автострада была единственным свидетельством труда человека, непрочной нитью, протянувшейся через море низкого кустарника, травы и деревьев. Это море расстилалось вокруг, играя желтыми и оранжевыми красками, временами вспыхивая ярко-красными полосками на склонах холмов и остатками зелени в ложбинах, простиравшихся под нависавшим сверху чисто-голубым небом. Среди этих открыточных красок капот автомобиля,

в котором, поблескивая солнечными лучами, отражалось осеннее небо, напоминал произведение ювелирного искусства.

Дэгни сидела у окна, вытянув ноги вперед. Ей нравилось удобное широкое сиденье, нравилось ощущать тепло солнечных лучей на плечах. Она наслаждалась простиравшимся перед ней великолепным пейзажем.

– Что я действительно хотел бы увидеть, так это рекламный щит, – сказал Реардэн.

Дэгни рассмеялась: сам того не зная, он высказал ее мысль.

– Что продавать и кому? Нам уже час не попадается навстречу ни единого дома или машины.

– Вот это мне и не нравится. – Реардэн нахмурился и слегка наклонился вперед, ближе к рулю. – Взгляни на эту дорогу.

Длинная полоска бетона побелела, как кости, брошенные в знойной пустыне, словно солнце и снег начисто стерли следы колес, масла и бензина, лишив поверхность блеска, всегда сопутствующего автомобильному движению. Из трещин в бетоне торчала зеленая трава. Эту дорогу уже много лет не ремонтировали и не пользовались ею; но трещин было мало.

– Хорошая дорога, – сказал Реардэн. – Ее строили надолго, и у того, кто ее построил, должно быть, были веские основания предполагать, что здесь будет очень оживленное движение.

– Да… ты прав.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже, – сказала Дэгни и улыбнулась. – Но вспомни, как часто люди жалуются, что рекламные щиты уродуют пейзаж. Что ж, вот им не обезображенная местность. Пусть любуются. – И добавила: – Я таких людей ненавижу.

Ей не нравилось беспокойство, которое она ощущала и которое еле заметно разъедало удовольствие этого дня. За последние три недели это беспокойство временами посещало ее, когда она смотрела на пейзаж, мелькавший за окошком автомобиля. Дэгни улыбнулась: капот был неподвижной точкой в поле ее зрения, под которой бежала земля; он был центром, фокусом, источником чувства безопасности в мутном расплывающемся мире… капот автомобиля у нее перед глазами и руки Реардэна на рулевом колесе… Она улыбнулась, подумав, что чувствует себя вполне удовлетворенной, ограничив свой мир этими очертаниями.

После недели путешествия, когда они ехали наугад, отдаваясь на милость неведомых проселочных дорог, Реардэн однажды утром сказал:

– Дэгни, должен ли отдых быть бесцельным? Она рассмеялась:

– Нет. Какой завод ты хочешь осмотреть?

Реардэн улыбнулся – ему не нужно было чувствовать себя виноватым, не нужно было ничего объяснять.

– Я слышал об одном заброшенном руднике возле Сагино Бей. Говорят, он полностью выработан.

Они поехали через Мичиган к этому руднику. Приехав, долго ходили по пустынным заброшенным участкам. На фоне неба, словно скелет, возвышались останки крана, у них из-под ног, гремя, выкатился какой-то ржавый котелок. Дэгни ощутила наплыв уже знакомого беспокойства, на этот раз более острого и грустного, но Реардэн бодро сказал:

– Выработанный, черта с два! Я им покажу, сколько руды и денег отсюда еще можно выкачать.

Возвращаясь к машине, он сказал:

– Я купил бы этот рудник завтра же утром, если бы мог найти нужного человека и поставить его работать здесь.

На следующий день, когда они ехали на юго-запад, он вдруг сказал после долгого молчания:

– Нет, придется подождать, пока этот закон не отправят в мусорную корзину. Если кто может разработать этот рудник, ему моя помощь не нужна. А кому она нужна, тот гроша ломаного не стоит.

Они, как всегда, свободно говорили о своей работе, в полной уверенности, что поймут друг друга. Но они никогда не разговаривали о себе. Реардэн вел себя так, словно их страстное влечение было физическим явлением, не подлежащим разумному определению. Каждую ночь она словно лежала в объятиях чужого, незнакомого человека, который позволял ей видеть дрожь ощущений, пробегавших по его телу, но ничто не выдавало, отзывается ли эта дрожь какими-нибудь чувствами в его душе. Каждую ночь она лежала рядом с ним, обнаженная, на ее руке неизменно поблескивал зеленовато-голубой браслет из металла Реардэна.

Она знала, каких мучений ему стоило расписываться в регистрационных журналах замызганных придорожных гостиниц – мистер и миссис Смит, – знала, как он ненавидел это. Иногда по плотно сжатым губам она замечала едва уловимое выражение злости на его лице, появлявшееся, когда он вписывал эти имена, столь естественные для той банальной лжи, к которой они вынуждены были прибегать, – злости на тех, из-за кого эта ложь стала неизбежной. Ей было безразлично понимающее лукавство гостиничной прислуги, словно подразумевавшее, что служащие и постояльцы являются соучастниками постыдного деяния, имя которому – стремление к наслаждению. Но Дэгни знала, что, когда они одни, когда он обнимает ее, это не имеет для него никакого значения; в такие минуты его глаза были живыми и безгрешными.

Они колесили по забытым людьми проселочным дорогам, минуя маленькие города, проезжая места, которых они давно не видели. Глядя на эти города, Дэгни ощущала тревогу– Прошло много дней, прежде чем она поняла, чего ей не хватает: вида свежей краски. Дома походили на людей в помятых костюмах, которые утратили всякое желание горделиво выпрямиться: карнизы напоминали опущенные плечи, ступеньки крылечек – разорвавшиеся швы, а разбитые окна – неряшливые заплаты. Люди на улицах глазели на новую машину не как на что-то редкостное, а так, словно блестящий черный силуэт был призрачным миражом из другого мира. Машин на улицах городов было очень мало, и большую часть их тащили за собой лошади. Дэгни уже забыла изначальный смысл словосочетания «лошадиная сила», и ей не нравилось видеть, как все это возвращается.

Она не рассмеялась, когда однажды на переезде местной железной дороги Реардэн усмехнулся, указав на доисторический паровоз, который, натужно пыхтя, выполз из-за холма, выкашливая через длинную трубу клубы черного дыма.

– Боже мой, Хэнк, это не смешно!

– Я знаю, – ответил он.

От этого места их отделяли семьдесят миль – час пути, когда она сказала:

– Хэнк, ты можешь себе представить «Комету Таггарта», которую тащит через весь континент паровоз?

– Что с тобой, Дэгни? Возьми себя в руки!

– Извини… Просто я подумала, что все бесполезно, моя новая дорога и твои новые печи, если мы не найдем человека, который смог бы производить двигатели для локомотивов. Если мы не найдем его как можно быстрее.

– Тед Нильсен из Колорадо – вот человек, который тебе нужен.

– Да, если он найдет способ открыть новый завод. Он вложил больше денег, чем следовало, в акции «Джон Галт инкорпорейтэд».

– Но это оказалось весьма прибыльным капиталовложением, правда?

– Да, но он потерял время. Сейчас он готов взяться за дело, но не может найти станков. Их нигде не купить, нигде и ни за какие деньги. Он не получает ничего, кроме обещаний и отсрочек. Он перешерстил буквально всю страну в поисках старого оборудования с закрытых заводов, которое мог бы использовать. Если он в ближайшее время не начнет производство…

– Начнет.

– Хэнк, – вдруг сказала она, – мы не могли бы съездить в одно место?

– Конечно. Куда угодно. Где это?

– В штат Висконсин. Во времена моего отца там была крупная компания по производству двигателей. Наша железнодорожная ветка обслуживала ее, но лет семь назад, после закрытия завода, мы ее закрыли. По-моему, это одна из кризисных зон. Может быть, там осталось какое-нибудь оборудование, которое пригодилось бы Теду Нильсену. Завод давно закрыт, там нет транспортного сообщения, – может быть, про него забыли.

– Мы найдем этот завод. Как он назывался?

– «Твентис сенчури мотор компани».

– Да, точно. Это была одна из лучших моторостроительных фирм в годы моей юности, пожалуй, самая лучшая. По-моему, они разорились каким-то странным образом… не помню, как именно.

Им потребовалось целых три дня, чтобы навести справки, но в конце концов они нашли заросшую и заброшенную дорогу и теперь ехали по отливающему золотом ковру из осенних листьев к «Твентис сенчури мотор компани».

– Хэнк, а вдруг что-нибудь случится с Тедом Нильсеном? – вдруг спросила Дэгни.

– Ас какой стати с ним должно что-то случиться?

– Не знаю… был же Дуайт Сандерс. Был и исчез. Компания «Юнайтэд локомотив» обречена, а другие заводы не в состоянии производить дизельные моторы. Я уже перестала выслушивать их обещания… А чего стоит железная дорога без двигателей?

– А чего стоит без них все остальное?

Листья деревьев сверкали, раскачиваясь на ветру. Играя огненными красками, они раскинулись на многие мили – кустарники, деревья. Казалось, они достигли своей цели и теперь торжествовали, пламенея несметным, нетронутым изобилием.

Реардэн улыбнулся:

– Все-таки в дикой природе что-то есть. Она начинает мне нравиться. Новая, никем не тронутая.

Дэгни весело кивнула:

– Хорошая земля – только посмотри, как все растет. Я бы расчистила эти кусты и построила здесь…

И вдруг улыбки исчезли с их лиц. В траве на обочине дороги они заметили ржавую цистерну и осколки стекла – все, что осталось от бензоколонки.

То, что когда-то было бензоколонкой, теперь поглотили кусты, а то, что еще можно было различить, лишь внимательно присмотревшись, должно было через год-другой полностью скрыться из виду.

Они отвернулись и поехали дальше. Им не хотелось знать, что еще поросло сорняком, раскинувшимся на много миль. Ехали молча; и Реардэн, и Дэгни удивлялись одному и тому же: как много всего поглотил сорняк и как быстро.

За холмом дорога резко оборвалась. От нее осталось лишь несколько островков бетона, торчавших из усеянной ямами и выбоинами длинной полосы смолы и грязи. Кто-то сорвал и увез практически все бетонное покрытие; на опустевшей полосе земли не хотела расти даже трава. Далеко на вершине холма, словно крест над огромной могилой, одиноко стоял покосившийся телеграфный столб.

Через три часа, тащась на самой малой скорости и проколов колесо, им удалось добраться до селения, находившегося за холмом с телеграфным столбом.

Внутри остова, бывшего когда-то индустриальным городком, все еще стояло несколько домов. Все, что могло двигаться, покинуло городок, но несколько человек все же остались. Пустые строения напоминали скелеты; их разрушило не время, а люди, которые поотрывали доски, кровлю, проломили дыры в опустошенные погреба. Создавалось впечатление, будто здесь вслепую хватали все, что отвечало потребности момента, даже не задумываясь о том, как жить завтра. Заселенные дома были беспорядочно разбросаны среди руин. Поднимавшийся из труб дым был единственным заметным движением в городе. На окраине стояла бетонная коробка – все, что осталось от школы. Она походила на череп – пустые глазницы, незастекленные окна и оборванные провода, свисавшие несколькими жиденькими волосками.

За городом, на отдаленном холме стоял завод «Твентис сенчури мотор компани». Стены, очертания крыш и трубы выглядели аккуратными и неприступными, как крепость. Могло показаться, что завод миновала участь городка, если бы не опрокинутая серебристая цистерна для воды.

На заросших деревьями склонах холмов не было никаких следов дороги, ведущей к заводу. Дэгни и Реардэн подъехали к дверям первого дома, из трубы которого, проявляя слабые признаки жизни, вилась тонкая струйка дыма. Дверь была открыта. На звук мотора, шаркая ногами, из дома вышла старая, сгорбленная, босая женщина, одетая в какое-то тряпье из мешковины. Она посмотрела на машину без тени удивления и любопытства, пустым взглядом существа, потерявшего способность чувствовать что-либо, кроме голода.

– Не могли бы вы объяснить, как проехать к заводу? – спросил Реардэн.

Женщина ответила не сразу; можно было подумать, что она не говорит по-английски.

– К какому заводу? – спросила она наконец.

– Вон к тому, – указал пальцем Реардэн.

– Он закрыт.

– Я знаю, что закрыт. Туда можно как-нибудь доехать

– Не знаю.

– Есть какие-нибудь дороги? – В лесу есть дороги.

– Есть такие, по которым можно проехать на машине?

– Может быть.

– А по какой дороге лучше всего проехать?

– Не знаю.

Через открытую дверь была видна обстановка дома, комнате стояла совершенно бесполезная газовая плита, духовка которой, забитая всяким тряпьем, служила комодом. В углу сутулилась каменная печь, в которой, подогревая старый чайник, тлело несколько поленьев. Вверх по стене тянулись длинные полосы копоти. На полу лежало что-то белое, придвинутое к ножкам стола: это оказался фарфоровый умывальник, оторванный от стены ванной комнаты в каком-то из домов. Раковина была доверху набита вялой капустой. На столе стояла бутылка с воткнутой в горлышко сальной свечой. От краски на полу не осталось и следа; его выскобленные доски служили как бы зримым воплощением ноющих костей человека, который, низко склонившись, мыл и скреб, но все же проиграл сражение с грязью, намертво въевшейся в доски.

У дверей молча, по одному собрался выводок оборванных детей. Они глазели на машину не с присущим детям любопытством, а с настороженностью дикарей, готовых исчезнуть при первом же признаке опасности.

– Сколько отсюда миль до завода? – спросил Реардэн.

– Десять, – сказала женщина. – А может, пять.

– А до ближайшего поселка?

– Поблизости нет поселка.

– Но есть же где-то другие города. Они далеко?

– Да, где-то есть.

Радом с домом на бельевой веревке, которой служил обрывок телеграфного провода, висело выцветшее тряпье. Трое цыплят грелись на грядках запущенного огородика. Четвертый съежился на насесте из водопроводной трубы. В груде отбросов рылись двое поросят. Через жидкий навоз и грязь вела дорожка, вымощенная кусками бетонного покрытия автострады.

Издали донесся скрежет. Дэгни и Реардэн обернулись и увидели мужчину, достававшего воду из колодца. Они смотрели, как он медленно идет по улице, неся два ведра, которые казались слишком тяжелыми для его тонких рук. Трудно было сказать, сколько ему лет. Мужчина подошел и остановился, глядя на машину. Он украдкой посмотрел на чужаков и тотчас отвел взгляд, подозрительный и пугливый.

Реардэн вытащил десятидолларовую банкноту и протянул мужчине:

– Не могли бы вы показать нам дорогу к заводу? Мужчина с полным безразличием смотрел на деньги, не двигаясь, не проявляя никакого желания взять их, по-прежнему держа в руках ведра. Если в мире есть человек начисто лишенный алчности, подумала Дэгни, то он стоит передо мной.

– Нам здесь деньги ни к чему, – сказал мужчина.

– Разве вы не работаете, чтобы жить?

– Работаем.

– И что же вы используете в качестве денег?

Мужчина поставил ведра на землю, словно до него только сейчас дошло, что незачем надрываться, держа их в руках.

– Мы не пользуемся деньгами. Просто меняемся.

– А как вы обмениваетесь с жителями других мест?

– Мы не ходим в другие места.

– Похоже, вам здесь несладко приходится.

– А что вам до этого?

Дата добавления: 2014-11-26