Е. М. Мелетинский. Происхождение сказок о младшем брате и их роль в формировании сказочного эпоса 1 страница

Идеализация младшего в волшебной сказке—социальное явление. Это частное выражение (специфичное для волшебной сказки) демократического протеста против возникающего в период разложения родового строя классового неравенства. <...>

<...> В борьбе минората с майоратом повсюду в конечном счете побеждает майорат. Поскольку в передаче политической власти с самого начала господствовал принцип старшинства, то майорат расцветает при феодализме. <...> Должность вождя, начальника деревни и т. п. у первобытных народов передавалась преимущественно старшему сыну. <...> В феодальном обществе майорат связан с военной службой, системой ленов и рыцарским служением. Там, где майорат не привился в крестьянском хозяйстве, где его осуждало народное общественное мнение, он торжествовал победу в верхах общества.

Майорат не только делал нищими сыновей многих знатных семейств (при феодализме), но н приводил к выделению целых «младших» ветвей знатных семейств, ветвей, опускающихся в социальные низы. Майорат восторжествовал в феодальном классовом обществе. Победа майората над миноратом сделала младшего сына социально обездоленным. Эволюция наследственного обычного права рисует младшего сына как исторически обездоленного в процессе распада родового строя и перехода к классовому обществу. <...>

Перейдем к рассмотрению славянской, в первую очередь русской, сказки. Идеализация младшего брата типична для русской сказки еще в большей степени, чем для западноевропейской (романо-германской). Это обусловлено историческими причинами, которых мы касались, говоря о минорате. В России и в славянских странах развитая патриархальная община долго сохранялась в рамках феодально-крепостнического строя. Вместе с тем долгое время шло разложение патриархальной общины. Этот процесс был все еще интенсивным в период перед реформой [1861 г.], о чем свидетельствуют многочисленные материалы по русскому обычному праву. Минорат, впервые засвидетельствованный «Русской правдой», служил своеобразным препятствием разделу семейной собственности.

Особенность русского минората в том, что он действовал при разделе наследства (ведущем к выделению частной собственности); если же раздел не происходил, руководящая роль в семейном хозяйстве сохранялась за старшим.

В сказках русского Севера сохранился архаический мотив несправедливого раздела братьями отцовского наследства, в частности в сказке, записанной акад. Шахматовым в б. Олонецкой губернии: старик-крестьянин, умирая, завещал «имение» младшему сыну. После его смерти старшие братья захотели отнять у младшего наследство. Младший предложил устроить испытание: «У кого свечка в руках загорится, тому имением и владеть». Они пошли в церковь и стали перед иконами со свечками в руках. Свеча загорелась у младшего, но старшие не дали ему наследства. Тогда он взял котомку и пошел «куда голова несет». Через некоторое время он увидал озеро, в котором купалась «девица прекрасная». Она стала «мудрой женой» младшего и сделала его богатым. Младший брат вернулся с женой домой, и один из старших братьев дал ему «службу», т. е. сделал его работником, слугой (по-видимому, распорядителем; хозяином мог быть только один — самый старший). «Служба» представляла ряд сказочных трудных задач: построить церковь, сделать озеро и золотые вешала (невод), «пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что». Мудрая жена младшего брата с помощью верных слуг выполнила для него первые две задачи. Третью задачу герою помогла выполнить лягушка, с которой он по совету жены ласково обошелся. Иван достал три «чуда»: «гусли-самогуды», «руб-саморез» и «кота-самоеда», но они не слушались старшего брата, исполняли только волю младшего. По его приказу они убили старшего, и имение досталось младшему. (1)

Эта оригинальная сказка не может быть истолкована вне связи с миноратом и майоратом. Борьба между старшим и младшим братьями за наследство составляет ее содержание. В соответствии с этим старший брат выполняет роль традиционного царя, дающего герою трудные поручения с целью извести его или отнять мудрую жену. Здесь, безусловно, отразилось представление о преимуществе младшего при разделе наследства, т. е. минорат. Отец оставил имение младшему, испытание со свечкой подтвердило его право на наследство. Старший нарушил традиционный обычай, завладел имуществом младшего, но минорат был восстановлен чудесными сказочными средствами. Это легко объяснить особенностями русского обычного права: минорат был обязательным при семейном разделе. В этом случае он препятствовал распаду семейной общины. На Севере, однако, минорат был довольно рано вытеснен майоратом. Приведенная сказка о семейном разделе очень точно отображает и реальную историческую ситуацию и народное представление о «справедливости» минората.

Отметим интересную подробность: младший брат, обездоленный старшим, исполняет при нем «службу». Таким образом, понятие «младший» приобрело социальный смысл, стало синонимом «социально обездоленного». <...>

Мотив чудесного наследства разработан в популярной русской сказке о чудесном коне Сивке-бурке, с помощью которого герой побеждает в брачных испытаниях. Этот чисто русский национальный сюжет получил распространение в украинском, белорусском и южнославянском фольклоре. Характерная особенность сюжета — вводный эпизод, в котором младший получает чудесное наследство от покойного отца. <...>

<...> Чудесного коня получает тот, кто после смерти отца совершает поминальный обряд. Сказка и описывает исполнение поминального обряда — культа предков, объектом которого является прежде всего отец. Он велит сыновьям ходить на могилу, сидеть на ней, лежать, читать молитву и т. д. Все это — различные формы поминального обряда... В некоторых архаических беломорских вариантах Иванушка-дурачок играет на могиле отца на гуслях. Самые древние черты культа предков дает северный (олонецкий) вариант в сборнике Ончукова (№ 68): сын вызывает отца из могилы, ударяя палкой по земле. По-видимому, это древний магический прием. Выйдя из могилы, отец расспрашивает сына о «делах на Руси», т. е. и после смерти участвует в жизни своей семьи. Такое представление связано с культом предков. Интересно, что сын кормит покойного отца хлебом. Это древнейший вид культа предков.

Чудесный конь Сивка-бурка, которого отец дарит сыну,— такое же тотемическое животное, как кот в сапогах, как «пашущая собака», как корова или коза в сказках о падчерице (младшей дочери). Многочисленные материалы доказывают существование в прошлом тотемистического культа коня.

Сивка-бурка — волшебное наследство. В одном из вариантов отец дарит Иванушке-дурачку не только коня, но и «все свое хозяйство». Возможно, это наиболее древний вариант.

Итак, во всех случаях поминальный обряд исполняет младший сын, он же получает от благодарного покойника чудесное наследство. Только обычай минората, связанный с культом предков, может объяснить это.

Не случайно в одном варианте отец приказывает именно младшему ходить на могилу. В других вариантах забота младшего сына об отце противопоставляется небрежному отношению к нему и к семейной религии старших сыновей.

В сказке о Сивке-бурке изображено то, что происходило в действительности: младший сын оставался после смерти отца в отцовском доме (где помещался родовой очаг — печь, с которой Иванушка-дурачок всегда связан), исполнял поминальные обряды и получал отцовское наследство. Только так можно объяснить, почему сказка о Сивке-бурке возникла на славянской почве и свойственна именно русскому фольклору.

Русская сказка отличается сюжетной оригинальностью и ярким национальным своеобразием, что не могло не отразиться и на облике русского «младшего брата» и на характере сюжетов, для которых он типичен. Герой волшебной русской сказки — младший из трех братьев — выступает или в виде Иванушки-дурачка, крестьянского сына, или в виде Ивана-царевича (в сказках эпико-героического типа). Четкая дифференциация образов сказочного героя — младшего брата, свойственная только русской сказке, свидетельствует о ее художественной, эстетической зрелости.

В западноевропейских сказках идеализация младшего мотивируется его добротой, этическими достоинствами, гуманным отношением к чудесным лицам. В русской сказке встречаются подобные мотивы, но для нее характерны другие формы идеализации младшего, незнакомые западноевропейским. Иванушка-дурачок находится в особенно близкой, даже родственной связи с чудесными силами (например, с «благодарным мертвецом»), которые помогают ему. Иван-царевич отличается от старших братьев смелостью, геройством, благодаря которым достигает цели.

Иванушка-дурачок — герой оригинальной русской сказки о Сивке-бурке. Получив от покойного отца чудесного коня, Иванушка, как и его старшие братья, участвует в брачных испытаниях. Он допрыгивает на коне до окна башни, где находится царевна. Она ставит ему перстнем особый знак на лбу. Герой трижды совершает подвиг неузнанным и скрывается. После третьего раза его узнают по чудесному знаку на лбу.<...>

Сюжет о Сивке-бурке — оригинальный восточнославянский тип сказки о «низком» герое, тайно совершающем подвиги и обнаруживающем лишь в последний момент, притом неохотно, свою «высокую» сущность. В западноевропейском фольклоре некоторую аналогию этой сказке представляет сюжет о золотоволосом юноше и о Золушке.

Многие русские сказки о младшем брате-дураке начинаются рассказом о волшебном воре.

У отца три сына, третий — дурень (эта формула здесь так же обязательна, как и в сказке о Сивке-бурке). Отец с сыновьями засеяли поле пшеницей (рожью, горохом), посадили репу. Кто-то ворует урожай. Отец посылает сыновей сторожить поле. Старшие сыновья засыпают к моменту прихода волшебного вора или проводят ночь в другом месте. Младший сын, чтобы отогнать сон, нюхает табак, засыпает с вечера, чтоб пораньше проснуться и не проспать появление вора. Иногда герой приманивает вора (например, привлекает кобылицу мясом). Младший сын ловит чудесного вора — им может быть леший, черт, чудесная птица, журавль, козел, конь, мужичок с ноготок, чудо-юдо и т. д. Волшебный вор дает Иванушке-дурачку чудесный выкуп — перстень, скатерть-самобранку, волшебную птицу и т. п. От характера чудесного выкупа в известной мере зависит «сюжет продолжения». В такой форме мотив волшебного вора служит введением к сюжету о чудесных дарах, волшебном кольце, Коньке-горбунке, «Медном лбе» и др.

Мотив волшебного вора подробно разработан также в карельcких, финских и скандинавских сказках, однако встречается в них значительно реже, что допускает гипотезу о заимствовании его из русского фольклора. Этот мотив встречается и в китайском фольклоре. Там птицы или обезьяны обкрадывают поле младшего брата и за это награждают его чудесными предметами. <...>

В русских сказках волшебный вор обкрадывает общее поле братьев (архаичная черта), и связь его с младшим сыном завуалирована. В Белозерском крае записан очень яркий вариант (2), в котором сохранилась эта связь, а сам волшебный вор изображен как могучий хозяин леса, который помогает вырастить урожай, а потом приходит за своей долей. Братья вырубают в лесу поляну, чтобы засеять ее (следует отметить, что перед нами картина подсечного земледелия, т. е. такая форма хозяйства, для которой характерен минорат). Посев им не удается. Тогда младший, Иванушка-дурачок, призывает «дурным матом» лешего и с его помощью засевает поляну, уговорившись разделить урожай пополам. Репа, выросшая на поляне, стала пропадать. Младший брат застает на поле лешего и помогает «лесному дедушке» собирать его долю, причем так усердно, что тот останавливает его и награждает чудесными предметами.

Таким образом, вокруг мотива волшебного вора группируются сказки с младшим братом-дурачком в роли героя.

Благодаря популярности образа Иванушки — младшего брата в некоторых сказках о «дурачке» герой стал называться младшим братом. Так, в Иванушку — младшего брата превратился Емеля-дурак или бедный крестьянин — герой замечательной юмористической сказки о ленивце, получившем от пойманной щуки «исполнение желаний». Мотив младшего проникает и в циклы анекдотических сказок об Иванушке-дурачке и в некоторые сказки о глупом черте.

Как уже говорилось, младший сын Иван-царевич — герой сказок богатырского типа. Они связаны, как и западноевропейские сказки, с мотивом предательства младшего брата завистливыми старшими. Существует русская сказка о поисках жар-птицы, представляющая «богатырский» вариант сказки о волшебном воре, но в такой форме мотив волшебного вора не типичен для русского фольклора. Значительно более популярна сказка о поисках живой воды и молодильных яблок для престарелого (или ослепшего) отца-царя.

В западноевропейских вариантах сюжет... обычно начинается с того, что братья отправляются на поиски приключений (возможно, это влияние рыцарского романа). В русских вариантах отец всегда сам посылает сыновей, а младшего часто не хочет отпускать: «Где ж тебе с молодых лет идти на чужую сторону». «Ты еще молод, да притом же с кем я останусь? Всех я распустил, только ты один у меня остался». «Ты мал, пропадешь, когда старшие братья пропали». В этих словах нет насмешки над младшим, как в сказках об Иванушке-дурачке. Наоборот, здесь проявляется близость отца к младшему сыну, а может быть, даже отражается традиционный порядок, при котором старшие уходили от отца, а младший оставался в семье. Только в одном варианте отец сам посылает Ивана-царевича.

Как уже отмечалось, русские сказки в отличие от западноевропейских подчеркивают не доброту Ивана-царевича, а смелость. При этом сказка резко противопоставляет отношение старших сыновей к отцу отношению младшего. В одном варианте старшие братья не знают — «не то отцову, не то свою голову жалеть», а младший решает: «Для отца поеду голову рубить». Такое отношение младшего сына к больному отцу напоминает заботу Иванушки-дурачка о покойном отце в сказке о Сивке-бурке: что и другое выражает связь младшего сына с патриархальной семьей.

<…> В русском фольклоре очень популярен сюжет о трех царствах: царевну или царицу похищает Вихрь (Ворон Воронович, Кощей Бессмертный), герой ищет ее в медном, серебряном и золотом царствах, борется со змеем, Кощеем и т. п. и освобождает царевну. Спутники героя сбрасывают его в яму, забирают царевну и чудесные предметы и приписывают себе его подвиг; герой спасается с помощью чудесной птицы и возвращает себе похищенное спутниками.

В русской сказке о трех царствах герой может быть чудесного происхождения, но чаще это младший сын Иван-царевич. Если сказка включает мотив братьев, она по композиции уподобляется сказке о поисках живой воды для больного отца. Братья отправляются в этом случае на поиски не царевен, а матери (реже — сестры), похищенной Вихрем (Змеем, Кощеем). При этом нарушается традиционный принцип «троичности»: герой спасает из царства Змея мать и как бы заодно трех прекрасных девушек, одна из которых становится его невестой.

О похищении матери обычно рассказывается в начале сказки, во вводном эпизоде, где ярко выступает мотив братьев, а о царевнах — только когда герой добирается до трех царств. Средняя часть сказки («сказочное ядро») более консервативна, поэтому и сохраняются традиционные три царевны.

Образ младшего брата — спасителя отца или матери — соответствует представлению русской сказки о младшем сыне как хранителе патриархальной морали.

Младший сын (в вариантах — дурачок) — также герой сказки о царевне-лягушке, русских вариантов сказки о коте в сапогах и летучем корабле, а иногда — о борьбе с бабой-ягой. <...>

Анализ исторически и национально конкретных форм мотива младшего в сказке приводит к следующим выводам.

Идеализация младшего не типична для первобытной сказки, чужда фольклору культурно отсталых народностей, совершенно незнакомых с миноратом (североамериканских индейцев), и тех, которым присущ архаический, стихийный миноратный порядок (меланезийцев, некоторых горных племен Индокитая, палеоазиатов). В волшебной сказке народов, у которых существовал классический материнский род, но не образовалась развитая патриархальная семейная община, центральный герой — обычно бедный сиротка, оказавшийся исторически обездоленным в результате разложения матриархальной общины. Иными словами, архаический минорат не является бытовой основой сказочной идеализации младшего брата... Существование минората способствовало четкому выражению мотива младшего в сказке, но само по себе не порождало его идеализацию.

Мотив младшего, как правило, включает также соперничество и борьбу братьев, изображение несправедливого отношения старших к младшему, их попыток предательски убить героя, достигшего сказочных целей, и вознаграждение невинно обиженного, обездоленного младшего брата фантастическими силами сказки. В таком виде мотив младшего характерен для сказочного фольклора народов, прошедших стадию классической патриархальной семейной общины. В период разложения патриархальной семейной общины, с возникновения классового антагонизма этот мотив становится законом сказки.

Мотив братьев в виде самостоятельной сказки или сюжетного элемента встречается у народов, стоящих на стадии отцовского рода,— зулу, сенегальцев, качинов, особенно часто у полинезийцев. Возникнув на этой стадии, идеализация младшего получила широкое распространение, проникла в другие сюжеты на следующей ступени — в период разложения семейной общины, большой семьи, в условиях классового общества. <...>

Младший сын в сказке стал идеализироваться не тогда, когда начал пользоваться какими-то преимуществами, а когда исторически оказался обездоленным.

При рассмотрении обычного права мы выяснили, что переход к патриархальной общине ведет к торжеству принципа старшинства (глава семейной общины в России назывался «старшой»). Понятия «старший» и «младший» постепенно приобрели, помимо возрастного, социальный смысл. После смерти отца руководителем семейного хозяйства становится обычно по принципу старшинства брат покойного или старший сын, причем на поздних ступенях развития большой семьи (особенно у русских крестьян) возросла роль «большака», увеличились его привилегии. Это мы условно назвали «патриархальным майоратом». Уже такой «патриархальный майорат» давал известные преимущества старшему перед младшими членами семьи. Но экономически обездоленным младший брат стал в период распада большой семьи и выделения малых семей. Инициаторами раздела и выдела из большой семьи обычно выступали старшие братья. Они завладевали общинной семейной собственностью, которая после раздела становилась частной. В этих условиях появлялся нередко и правовой майорат, санкционирующий неравный раздел наследства в пользу старшего брата.

Майорат означает ущемление интересов младшего брата, превращение его в обездоленного. Кроме того, самый раздел имущества, производимый старшими сыновьями, даже если братья получают равные доли, означает превращение общинной собственности в частную, разрушение экономического единства большой семьи. Минорат, напротив, не означал неравенства в пользу младшего, сохранял равенство, поскольку младший получал то, что старшие обычно уже имели. В случае выдела старших младший оставался при отце в семье как участник создания коллективного хозяйства. При полном разделе после смерти отца младший, если действовало право минората, оставался в доме и брал на себя обязанности братьев, т. е. становился звеном между членами распавшейся большой семьи.

Народное общественное мнение, выразившееся в сказке, защищает равенство и общинную семейную собственность. Старших братьев, захвативших семейную собственность, сказка изображала как эгоистов, изменивших роду и патриархальным заветам, а младшего, оставшегося верным общинной морали, патриархальной традиции, близкого родителям, поддерживавшего семейную религию (культ предков),— как носителя патриархального единства большой семьи. Поэтому младший брат становился объектом идеализации в сказке, положительным героем, а его старшие братья — отрицательными.

Понятно, что идеализация младшего развилась в фольклоре народов, у которых далеко зашло разложение семейной общины и большой семьи, особенно тех, которым хорошо знакомы и феодальные отношения, благоприятные для майората.

Известное значение для развития мотива младшего имело закрепление минората в обычном праве, которое должно было тормозить распад коллективного хозяйства.

Сказки о братьях отражают не минорат и майорат как изолированные порядки, а борьбу между ними, борьбу общинного и индивидуального начал. Разложение родового общества изображается как разложение семьи. В сказке в отличие от эпоса всегда изображается семья и в рамках семьи появляется неравенство. Поэтому героем сказки становится обездоленный в семье — младший брат, падчерица и т. п.

Сиротка стал обездоленным потому, что оказался вне семьи, превращавшейся в ущерб роду в основную производственно-общественную ячейку. Сказки о сиротке развивались у тех народов, у которых род сразу распадался на малые семьи, у которых не было развитого патриархата как последней формы родового общества, а сказки о младшем брате — у народов, прошедших стадию развития патриархальной семьи и ее разложения.

Малая семья в сказке — типическое обобщение большой патриархальной семьи, и разлад братьев символизирует окончательный разрыв родовых связей. <...> Нравственная оценка народом исторического процесса распада общинной собственности есть бытовая основа сказочной идеализации младшего как частного случая народной идеализации обездоленного. <...>

Примечания.

1.См.: Ончуков Н. Е. Северные сказки. Спб., 1905. № 46.

2.См.: Соколовы Б. и Ю. Сказки и песни Белозерского края. М., 1915. № 58.

Е.М. Мелетинский. ЖЕНИТЬБА В ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКЕ (ЕЕ ФУНКЦИЯ И МЕСТО В СЮЖЕТНОЙ СТРУКТУРЕ)

Поиски брачного партнера, преодолеваемые при этом различные препятствия, ритуальные свадебные испытания (к которым сводится большинство сказочных "трудных задач"), счастливый брак, как правило, с царевной (царевичем) - вся эта брачная тема занимает в классической волшебной сказке исключительное место. Многие, на первый взгляд загадочные, сказочные мотивы являются отражением, более или менее приукрашенным, реально существовавших брачных обычаев и свадебных ритуалов, зафиксированных этнографами у различных народов. В сказке имеются отголоски не только спортивных соревнований и разнообразных игр на свадебном торжестве, но и некоторых ритуализованных форм проверки трудовых навыков невесты-крестьянки, переходящей в семью мужа в качестве работницы, или, наоборот, распространенной при матрилокальном поселении супругов практики "отработки" за невесту и эквивалентных этой практике ритуальных форм. Не исключено, что косвенным отражением брака "отработкой" является добровольное "низкое" положение героя при дворе царевны, на которой он впоследствии женится (например, "садовник" в сюжете АТ 314). (1) Брак умыканием также можно сопоставить с "магическим бегством" героя с дочерью "морского царя" (АТ 313). Отражением свадебных ритуалов можно считать и такие причудливые сказочные мотивы, как надевание башмачка Золушке, запекание кольца в "свадебный" пирог или бросание его в бокал с целью "напомнить" о себе жениху, срывание плодов с "брачного дерева", ряжение невесты в блестящую или, наоборот, плохую (чтобы обмануть духов) одежду, в звериные маски, "убегание" невесты (все это в АТ 510-511) или "убегание" жениха (подтвержденное этнографически), одевание женихом плохой одежды, метка на лбу в качестве знака принятия в род (АТ 530).

Некоторые свадебные обычаи (жених должен узнать невесту среди одинаково с ней одетых или замаскированных сестер, подруг), архаические брачные табу (муж и жена не должны называть личного или родового имени друг друга, видеться при дневном свете, до рождения первого ребенка) и брачные "законы" (жена при малейшем неудовольствии может вернуться в родительскую семью, в род отца) отчетливо переданы в имеющих глобальное распространение сказках о чудесных женах и мужьях (АТ 400, 425 и др.).

Широко распространенный мотив "подмененной жены" (АТ 403, а также 450, 510-511 и др.) несомненно восходит к свадебному обычаю выставлять "мнимых невест" (старуху или парня в наряде невесты). Наконец, в сказке воспроизводятся традиционные, родоплеменные нормы брачного права, осуждаются браки с нарушением эндогамии или экзогамии. Например, попытка Змея, Кащея, Вихря и прочих хтонических персонажей взять себе в жены или наложницы царевну безусловно сопряжена с нарушением эндогамии (разумеется, это лишь один из многочисленных моментов сюжета). Поэтому царевна должна быть отнята у этого слишком "далекого жениха" и отдана "своему" герою, спасшему ее от ненавистного Змея. В то же самое время брак с тотемной чудесной женой рисуется как нормально-экзогамный, хотя "далекость" невесты и связанные с этим опасности хорошо осознаются сказкой. Именно поэтому легко возникают нарушения брачных табу. Однако последующие брачные испытания в стране отца жены приводят к восстановлению брака.

Мы видели выше, что особое нагромождение мотивов, восходящих к свадебному ритуалу, содержится в сказках типа АТ 510 о Золушке, Свином кожухе и т. п. Этот же сказочный тип имеет, как известно, два основных варианта введения: А) злая мачеха преследует бедную Золушку; В) отец (брат), влюбившись в дочь (сестру), преследует героиню, которая сначала отделывается от него, требуя платье с изображением Солнца, Месяца и Звезд, а затем убегает в одежде (маске) из свиной или ослиной кожи.

Эти два "начала", как ни парадоксально на первый взгляд, содержат осуждение "неправильного" брака с нарушением эндогамии (А) или экзогамии (В).

Нарушение экзогамии в варианте В более очевидно, так как инцест является крайним случаем такого нарушения. Запрет инцеста вероятно был исторически основой экзогамии, а в фольклоре инцест именно как "крайний случай" рисуется в качестве примера нарушения экзогамии. Что касается нарушения эндогамии в варианте А, то оно не выступает в столь явной форме. Однако многое разъясняется при обращении к исландским народным сказкам, в которых образ злой мачехи особенно популярен и проник почти во все сюжеты. В исландских сказках часто имеется "предистория" о том, как овдовевший король просит привести ему новую жену, но только не с острова (или полуострова); иногда он прямо указывает - откуда (из Хертланда, из Хауталанда). Но, заблудившись в колдовском тумане, посланцы короля привозят ему жену с острова - злую ведьму, которая вскоре начинает преследовать своих пасынков. Впоследствии гонимая падчерица выходит замуж за принца. Иногда указывается, что принц - из Хауталанда (или Хертланда), т. е. из той страны, откуда король-отец просил привести себе невесту. По-видимому, речь идет о стране, с которой существовал традиционный и "законный" брачный обмен. Женитьба же на мачехе с острова была несомненно нарушением эндогамии.

Такая интерпретация соответствующего мотива подтверждается и общими соображениями. При первобытнообщинном строе и при классификаторской системе родства мачеха в принципе была невозможна, ибо все жены отца принадлежали к "классу" матерей. У некоторых народностей (например, у северо-западных индейцев) сам термин "мачеха" (абатсо) применяется только к тем женам отца, которые происходят из дальних племен, а не из тех родов, брачный обмен с которыми считался нормальным. Иными словами, сам этот термин появился в результате нарушения эндогамии. В сказке ситуация с нарушением эндогамии как бы заслонена картиной семейной эксплуатации падчерицы, хотя сама эта семейная эксплуатация - в значительной мере результат указанного нарушения брачных норм. Попыткам отца нарушить брачные нормы, создающим невыносимую коллизию в семье, противостоит "нормальный" (в смысле отсутствия нарушения эндо- и экзогамии), хотя и чудесно-счастливый брак дочери с принцем.

Вопрос о связи сказочных сюжетов с этнографией "брака" и "свадьбы" (2), однако, является в данной статье лишь предварительной ступенью для постановки проблемы о специфической роли брачной темы в волшебной сказке, в ее аксиологии, семантике и синтагматике. Уже приведенные этнографические параллели свидетельствуют об особой роли брачной темы в сказочной семантике. Бросается в глаза, что счастливая женитьба героя или героини является конечным звеном, последним и высшим пунктом синтагматического развертывания сюжета, его "развязкой" (3) и вместе с тем женитьба на царевне - главная цель героя и высшая ценность в иерархии сказочных ценностей. Всякого рода чудесные предметы и лица, которыми полна волшебная сказка, занимают в этой иерархии гораздо более "низкие" места, а в синтагматике сказки они выступают обычно в качестве предварительных приобретений, служащих средством для достижения этой основной цели, приобретения этой высшей ценности. Не следует, конечно, забывать, что речь идет о браке с царевной (царевичем) и что вместе с царевной герой часто получает и "полцарства" (впрочем, как мы затем увидим, эти "полцарства" дела не решают). Брак с царевной либо достигается прямым исполнением ритуальных "трудных задач", либо является наградой за бескорыстные героические подвиги, их естественным следствием, особенно в волшебно-героических сказках АТ 300-303, 550-551).

"Женитьба" играет исключительную роль в классической волшебной сказке, но отнюдь не в архаических мифах и сказках, записанных у культурно-отсталых народов. Там свадебная тематика занимает очень скромное место. Чисто эмпирически это можно отчасти объяснить относительной неразвитостью самих брачных ритуалов в архаических обществах, тем, что в них важнейшим ритуалом остается инициация, которая, естественно, получает в фольклоре самое широкое отражение. Из сюжетов, генетически восходящих к инициации, следует прежде всего указать на повествование о приключениях группы мальчиков (реже - одного юноши, девушки) в доме лесного демона (типа Бабы Яги), у колдуньи или колдуна (АТ 327, 311-312, 314, 480), а также на истории с проглатыванием и "выплевыванием" героев чудовищами. (4) Успешное прохождение посвятительных испытаний приводит к овладению племенной тайной "мудростью", ритуальными предметами, магическими приемами, орудиями охоты и т. п., а также дает право на вступление в брак. В тех обществах, в которых практикуются посвятительные обряды, сам брак не сопровождается сложными ритуалами. Другое дело, что брак совершается по строго определенным правилам брачного "обмена" (с соблюдением экзо- и эндогамии) и обставляется известными табу, имеющими временный или постоянный характер; единственный подлинно архаический сюжет, правда, очень широко распространенный и посвященный непосредственно "брачной" теме, - это сказки о чудесных (тотемных, звериных) женах, реже мужьях, потерянных в результате нарушения брачных табу и возвращенных (не всегда, впрочем) после трудных испытаний в "тотемном" царстве "тестя".

Дата добавления: 2014-11-16