Начальный период русской колонизации Сибири: определение основных принципов русско-аборигенных отношений в конце XVI – XVIIвв. 3 страница

Основное государственное стремление московской власти в XVII в. – усиленный «поиск» все новых тяглых людей, вообще расширение до максимума контингента «обязанных». Конечный результат этого «поиска-гоньбы» – стремление «привязать» к государству какой-либо повинностью или обязанностью наибольшее число подданных. Этот процесс развернулся по всему Московскому царству, где в XVI – XVII вв. интенсивно формировалась сословная структура. В Сибири это наглядно выразилось в стремительно-целенаправленном объясачивании коренного населения и в привлечении, особенно на начальном этапе, части аборигенов на военную службу. В условиях, когда русским не хватало собственного воинского контингента, широко использовался потенциал местных князцов, при сохранении за ними их прежних владений и замене ясака военной службой.

В связи с этим показательна судьба Кодского княжества, чья роль в деле присоединения Сибири, - как считал С. В. Бахрушин, - не подлежит сомнению. При содействии князя Игичея Алачева Москва прибрала к рукам Пелымское княжество. В 1590-е годы он вместе с русскими участвовал в нескольких походах вверх по Оби. Его брат Онжи Юрьев ставил Томской город, а в 1618 г. кодские ханты участвовали в строительстве Маковского острога, ходили на «тунгусских людей» вместе с русскими служилыми людьми. Войско, выставляемое кодскими князьями, было значительным по тогдашним временам, насчитывая до 100-200 человек62.

В наибольшей степени русские власти использовали потенциал сибирских татар. Уже в 1598 г. в походе против Кучума участвовал «татарский корпус»: «добросовестно сражался против своего прежнего сюзерена». Сражавшийся с Ермаком князь Епанча в последствии стал одним из основателей города Туринска на своей земле. Другой противник Ермака – князь Мантмас – позднее вместе с русскими ставил города Тобольск, Тюмень и Тару63. Как отмечает Д.Я. Резун, в 1638 г. юртовские служилые татары составляли в Тобольске 34,5%, в Тюмени – 22%, в Таре – 12% от всего служилого сословия64.

Столь массовое включение татар в состав служилых людей не противоречило ни их собственным ментальным установкам, ни государственной практике Москвы. Симпатии первых в выборе сюзеренов базировались на ценральноазиатской установке о том, что служить слабому правителю неприемлемо, поскольку он потерял благосклонность Неба. И наоборот: быть на службе у сильного правителя, даже если он прежде был врагом, престижно. Поэтому стоило Ермаку победить Кучума, а русским доказать свою силу, как они приобрели в лице местной «элиты» верных помощников. С другой стороны, Москва с XV в. имела богатый опыт постоянного привлечения на военную службу ордынцев. В Сибири подобная практика получила свое развитие. Оказавшись в составе служилого сословия, сибирские татары, телеуты, чаты сохранили свой воинский статус. О том, насколько это было важно в сибирской аборигенной среде, свидетельствует история русско-кыргызских отношений.

Уже в 1610-е годы «кыргызская» политика Москвы отличалась бескомпромиссностью. Во многом это определялось тем, что именно кыргызы являлись владельцами многочисленных кыштымов Обь-Енисейского междуречья, на которых претендовала Москва и которые отличались весьма подвижным образом жизни. Поскольку перед сибирскими воеводами почти всегда стояла задача возвращать «беглые волости» и отдельных беглых ясачных, все посольства к кыргызам, помимо официальных переговоров, проводили тайную дипломатию: им вменено было в обязанность встречаться с «отшатнувшимися» ясачными и, «сказав им государеву милость», попытаться переманить их обратно. Видимо, эта миссия нередко имела успех и многие беглые группы обещали возвратиться, когда «изождут поры», и действительно возвращались на свои прежние земли «со всем улусом, с женами и детьми». Так случилось, например, с аринским князем Татушем в 1641 г.65

Постоянным предметом споров оставался вопрос о сборе дани с ясачных, но к 1680 г. русские власти, проявившие осмотрительность, дальновидность, смогли добиться компромисса. Все свелось к обязанности кыргызов «преж государева ясаку на себя не имать»66, что, по сути дела, признавало за кыргызами права и на государевых ясачных, т. е. определяло двоеданческий статус последних и устанавливало очередность сбора ясака и алмана.

Извечной болевой точкой русско-кыргызских отношений оставалась проблема выплаты ясака самими кыргызами. Отказываясь платить окладный ясак в 10 соболей с мужской души, они, порой, взывали к здравому смыслу. Они де «живут в степи… и соболей на степи не живет, а которые природные (наши) холопы кыштымы все иные… за государем и ясак со всех с них збирают в Томской город,.. в Кузнецкой и Мелесской остроги»67. Иногда удавалось и здесь достигнуть компромисса: некоторые князья (Ишей в 1628 г.) все же давали вдруг ясак за всю свою землю в размере 100 собольих шкурок – якобы, по общему числу князцов. Но, по удачному выражению С.В. Бахрушина, это «скорее дар, чем дань»68, к нему более применим тогдашний же русский термин «поминок», маскирующий категорическое нежелание уподобляться своим промысловым «холопам».

Подданными России, даже номинальными, кыргызы себя не признавали и, потому, настоящего ясака давать органически не могли. Отсюда – отдающие лукавством дипломатические ходы насчет «неумения» охотиться на пушного зверя и постоянный акцент на том, что промысел этот является исключительным достоянием и умением их «природных кыштымов». Тем самым лишний раз подчеркивается свой высокий, правящий статус и утверждается, невзирая на новую ситуацию, априорное право владения податным населением. Признать иное – означало бы покориться Москве.

Русская администрация и кыргызские правители, в принципе, имели шанс на установление вполне терпимых взаимоотношений. Впервые такая возможность была сформулирована в 1628 г.князем Ишеем в виде просьбы: «Государь (бы) их пожаловал, велел им свою государеву службу служить так же, что и чатцким татарам вместо уплаты ясака». Через четверть века, в 1642 г., тот же Ишей повторил уже воеводе И. Кобыльскому: «Чтоб государь вины отдал и их пожаловал и ясаку б с них имать не велел, а они готовы государю служить как и Чацкие мурзы служат»69. Русские власти долго на такие предложения не реагировали, руководствуясь стойким предубеждением насчет кыргызов на службе и опасаясь в этом случае измены и бунта.

Истоки такого предубеждения кроются в стереотипном мышлении русских XVII в. Еще эуштинский князь Тоян, исходя из сложных отношений с кыргызами, охарактеризовал их как «врагов». С таким взглядом на кыргызов был солидарен тобольский воевода Ю.Я. Сулешов, который в ответ на царский указ, предлагавший в случае неуспеха переговоров приступить к военным действиям, безапелляционно заявил: по собранным сведениям уговорить «тех киргизских людей и призвать под государеву руку нельзя»69.

Таким образом, альтернативой посольствам на протяжении всего XVII в. были военные рейды в кыргызские земли, которые, однако же, завершались без ощутимых результатов. В течение всего XVII столетия русские, продвигаясь на восток, вынуждены были обходить немирные кыргызские владения. В своем противостоянии Москве кыргызы сначала опирались на Алтын-ханов, а с 1660-х годов – на Джунгарское ханство. Их надежды на относительную самостоятельность в результате лавирования между монгольскими государствами и Россией оказались тщетными. Алтын-ханы и Джунгария, являясь активными участниками центрально-азиатской политики, стремились обезопасить свои северные границы, и рассчитывая если не на поддержку, то, хотя бы, нейтралитет России, фактически отказались от открытой помощи кыргызам в их противостоянии с Москвой.

События 1703 г. и поголовное выселение кыргызов со своих земель были предрешены, явившись логическим завершением процесса, давно задуманного ойратскими контайшами, но растянутого во времени. Непрекращающиеся военные действия с Китаем и, отчасти, казахами требовали от джунгар людских и материальных ресурсов, а также безопасности северной границы ханства, что могло быть достигнуто лишь при невмешательстве России. Выселяя кыргызов в Джунгарию, контайши добивались двоякой выгоды. Они получали искомую российскую лояльность и обеспечивали себя искусными и храбрыми конными отрядами, не говоря уже о простом увеличении своего улуса.

Русским, по-прежнему не имевшим достаточной мощи для сокрушения непокорного анклава в глубине своих сибирских владений, был поднесен «царский подарок». Их «вечные враги» были убраны из бассейна Енисея, и сибирская администрация, неожиданно для себя, с помощью джунгар получила полную возможность без особого труда продолжить «освоение» обезлюдевших приенисейских территорий по обоим берегам великой реки. На практике все свершилось быстро: в 1703 г. в Кыргызскую землицу прибыли три зайсана и «киргиз де к себе загнали всех… и ныне де в Киргизской землице киргизов никого нет»70. После этого русские в 1707 г. смогли построить на правом берегу Енисея, в 60 верстах от устья реки Абакана, Абаканский острог, который должен был бы построить еще Я. Тухачевский много лет назад. Через два года, в 1709 г., удалось закрепиться в предгорьях Западного Саяна: Саянский острог (рядом с современным с. Означенным) блокировал урянхайцев и уцелевших моторов с койбалами – бывших кыштымов Тубинского княжества

Подобно енисейским киргизам, под аналогичным предлогом категорически отказывались платить ясак буряты, также имевшие многочисленных кыштымов в Прибайкалье. Они прекрасно понимали, что внесение ясака означало бы их включение на правах данников в социальную структуру Московского царства. Показательным в этом плане является эпизод, связанный с походом Якова Хрипунова в 1628 г. по приказу тобольского воеводы в бурятские земли. После его смерти в 1630 г. в Илимском зимовье его служилые люди, собранные из разных сибирских городов, поспешили назад. Помимо небольшого ясака, енисейские служилые привели с собой бурятский ясырь числом в 21 человек. Среди них были знатные женщины и девушки. Воевода князь Семен Шаховской ясырь отобрал и, по словам Г. Ф. Миллера, «хотел подкупить бурят великодушием» и передать им пленных. В августе 1630 г. атаман Максим Перфильев передал нескольких пленников-бурят. При их передаче бурятские князья заявили, что они «его государские вековые холопы и ему, государю, служили и прямили и ясак с себя платити рады… они, брацкие люди, (дали с себя) государева ясаку пятнадцать соболей»71.

Когда в 1632 г. к ним внорвь были направлены служилые люди, то те заявили, что»… де они атаману Максиму Перфильеву соболи не в ясак дали, выкупили де теми соболями у атамана у Максима свой ясырь» Отказываясь платить ясак, буряты, как и киргизы, говорили, что они «соболей не промышляют, потому что де они люди конные и скотные»72.

Для бурят выплата ясака означала уравнивание их социального статуса с их кыштымами. Отсюда уловки в отношениях с русскими властями: то, что последними воспринималось как ясак, первыми трактовалось как выкуп или, в лучшем случае, поминки, т. к. это не предполагало зависимого положения. Подобное несовпадение интересов русских и бурят приводило к частым военным столкновениям в 1620 – 1640-е годы. Русские пытались закрепиться в Прибайкалье традиционным способом: строительством острогов. Основание Канского (1628), Илимского (1630) и Братского (1631) острогов создало предпосылки для продвижения в собственно бурятские земли.

Однако русско-бурятские отношения на продолжении всего XVII в. оставались нестабильными. В 1695 г. буряты под предводительством «ясачных Петра Тайшина и Ивана Степанова совершили нападение на Иркутск, но были отбиты, после чего десять человек было повешено. В следующем году осада Иркутска повторилась, но и она была безуспешной73. Постепенное усиление русских в Прибайкалье, а затем и в Забайкалье (основание в 1654 г. Нерчинского острога), переориентация бывших бурятских кыштымов на Москву, но главное – как и в ситуации с киргизами – было значение вешнего фактора, приведшее к стабилизации русско-бурятских отношений. Таким внешним фактором, способствовавшим ослаблению напряженности, было давление с юга халхов, а с середины XVII в. – крайне активная политика цинских правителей Китая, следствием которой стало в 1691 г. принятие китайского подданства большей частью халхасских тайшей. В этой сложной внешнеполитической ситуации бурятская элита сделала свой выбор в пользу Московского царства.

Сибирская политика московских властей полностью вписывалась в общегосударственную политику Московского царства XVII в., сохранявшую многие ордынские черты. Как и в центральноазиатских государствах, особенно в период их становления, важным было не столько завоевание новых земель, сколько умножение числа зависимого населения – данников (албату, кыштымов, ясачных), а также расширение военного сословия. Москва, сохранявшая память об улусе ордынского времени как об административно-фискальной единице даннической системы, способствовала его сохранению у части сибирских народов, которые уже были включены в нее в рамках местных государственных и потестарных образований, либо находясь в сфере влияния монгольских государств.

Более того, зная единственную форму взаимоотношений с покоренными народами (опять же влияние Орды) через дань, московская власть распространила эту систему на те народы Сибири, у которых не существовало каких-либо податных единиц, что приводило к их массовому сопротивлению (бунты коряков, юкагиров, ительменов, русско-чукотские войны первой половины XVIII в.).

Внешние политические формы вхождения сибирского населения в состав Московского царства ограничивались не только «приведением под высокую руку государеву» и ясачным обложением, но и принесением ему клятвы верности (шертованием), закреплявшейся обычно взятием в русские города и остроги родственников местной правящей верхушки в качестве заложников-аманатов. По сути, Москва обозначила в Сибири – причем, немедленно и одновременно – три основных своих принципа социально- административной и аборигенной политики: шерть, ясак и аманатство. Причем, от аборигенов требовалось, чтобы клятва на подданство московским правителям приносилась по обычаям, принятым у них. Но, во-первых, эти формы государственной зависимости были издревле известны по всей Центральной Азии и функционировали в дорусской Сибири. Во-вторых, в самой российской государственности они появились под влиянием Золотой Орды, прямо сказавшись в период ее сложения.

Действительно, переписи населения, сбор дани руками баскаков, а чаще – местными князьями, сохранение монголами статуса правящих князей при условии принесения ими присяги на верность монгольским ханам и получение взамен ярлыка – права на княжение; участие в военных походах монголов; долговременные обязательные пребывания князей или их родственников в Сарае, в Каракоруме, а то и просто «в затворе у баскака», т. е. то же аманатство. Страх постоянных, порой беспричинных, набегов ордынцев и т. д. – все это общеизвестные явления российской истории XIII – XIV вв. В Сибири эти же формы взаимоотношений правителей и подданных как бы «ожили», но их проводников явились уже русские власти.

Следует отметить, что особенно в начале русско-аборигенных контактов (за редким исключением) сибирские аборигены, тем более, чьи-то кыштымы, как правило, в ясаке русским не отказывали, т. к. система данничества сохраняла здесь форму архаического дарообмена. С самого начала доставка ясака в русский город или острог обязательно сопровождалась раздачей подарков – кафтанов, шуб, тканей, всего, кроме оружия, а также совместными пирами служилых и ясачных людей. В «Наказе» царя Бориса Годунова томским воеводам не раз предписывается при встречах с князцами, «лучшими людьми» и простыми ясачными, а тем более, при их шертовании и получении от них ясака «и самим бытии и служилым людям велети бытии в цветном платье». Одаривая всех, «предавшихся под руку государеву» обильно, устраивая коллективные угощения74. Красивая, яркая одежда, пышное пиршество, полуобрядовая обстановка несли в себе глубокую смысловую нагрузку, символизируя богатство и мощь устроителей церемонии, а через них и Московского царства вообще.

Вышесказанное явилось следствием как евразийского начала в этногенезе русского этноса, так и в политическом наследии Московского царства. Поэтому с административно-фискальной и политической точек зрения последнее ничего нового, неожиданного предложить сибирским аборигенам не могло. Большая их часть вполне комфортно жила в подобных государственно-податных системах, во всяком случае, в Западной и Южной Сибири. Именно привычностью предлагаемого социального статуса и форм зависимости объясняется та относительная легкость, с которой происходило присоединение Сибири.

Действительно, на рубеже XVI – XVII вв. русские не просто основали ряд городов, но и объясачили население тундровой, таежной и лесостепной зон Западной Сибири. Их движение дальше на юг было остановлено более чем на 100 лет миграцией с верховьев Иртыша части калмыков на Волгу, а затем образованием у оставшихся Джунгарского ханства (1635). Ханство скоро распространило свое политическое влияние на степную зону от Иртыша до Енисея, включив в сферу своей зависимости барабинских и кузнецких татар, телеутских и киргизских князей, народы Горного Алтая. Проникновению русских в Восточную Сибирь способствовало основание двух острогов: Мангазейского (1601) и Енисейского. В 1607 г. впервые были объясачены тунгусы на Нижней Тунгуске75, однако процесс их окончательного включения в состав Московского царства запаздывал на несколько десятилетий. В 20 – 50 гг. XVII в. происходило постепенное объясачивание бурят. В 1632г. спускаясь вниз по Лене, Петр Бекетов оказался в местах, где «жил многочисленный народ якуты». Он прошел до «самой середины их страны, где население было особенно густым». Там он построил Якутский острог «с таким небольшим количеством людей, что одинаково кажется невероятным, как русские на то отважились и почему якуты остались при этом спокойными», - так прокомментировал это событие Г. Ф. Миллер76.

В 1640-е годы русские столкнулись с юкагирами, чьи территории протянулись от Лены на западе до Анадыря на востоке и от побережья Северного Ледовитого океана до верховий Яны, Индигирки, Колымы. У них, как и у их соседей коряков и чукчей, выделялись два основных хозяйственных типа: «сидячие», занимавшиеся охотой на дикого оленя и рыболовством, и небольшие группы «оленных», ведших более подвижный образ жизни77. Строительство в 1642 г. Алазейского и в 1644 г. Нижнеколымского зимовий позволило контролировать не только юкагиров, но познакомило русских с западной группой чукчей. В 1648 г. казак Семен Шелковников чуть выше устья реки Охот поставил зимовье, ставшее отправной точкой для объясачивания ламутов (эвенов)78 и части коряков. Основание Анадырского острога усилило процесс обложения ясаком юкагиров, части оленных коряков, а также открыло русским служилым людям путь далее к северо-востоку. В результате этого в конце XVII – начале XVIII в. камчадалы (ительмены) также сделались подданными Москвы.

Проникновение русских служилых людей в Приамурье и Приморье было связано с походом Василия Пояркова в 1643 г.. По р. Зее он вышел в Амур и спустился до его устья. Как отмечают источники «туземцы сначала ласково принявшие русских, потом, вследствие своеволия Пояркова, до того ожесточились, что отказались от доставления ему продовольствия»79.

Несмотря на постоянные напоминания Москвы обходиться с сибирским населением «ласково» и «насильства не чинить», сибирские власти, служилые люди, промышленники не отличались мягкостью нравов. Следствием этого оказалась своеобразная закономерность в русско-аборигенных отношениях: даже если вначале аборигены добровольно соглашались платить ясак, спустя некоторое время начинались их массовые побеги, отказ платить ясак, убийства русских служилых, осада острогов и городов, военные столкновения. Чаще всего подобное поведение сибирских народов было ответной реакцией на злоупотребления сибирских властей и служилых людей.

В своеобразной форме характеристика аборигенной политики сибирской администрации нашла отражение в грамотах, разосланных в все сибирские города в 1695 г., основанных а Именном Указе Петра I Сибирскому Приказу: «По сметным спискам (в Сибирском Приказе – Л. Ш.) перед прежними годами учинился многий недобор, потому что прежние воеводы воровали всякую денежную государеву казну, сбирали не для государевых, а для своих вымышленных корыстей ясачного сбора. Сборщиков и толмачей и служилых посылали в волости и улусы, и сами воеводы курили вино и продавали… ясачным людям теснили всякое мучанье,.. многих людей пытали и смертью казнили, и многие соболи и лисицы и всякий зверь и скот и животы имали грабежом и добрые соболи переменили в плохие, а у ясачных людей… жен и детей отнимали, и от того их воеводского и сборщиков воровства, мучаний и грабежей и разорения, многие ясачные люди отошли в Китайское государство и в разные безвестные места, а иные.,. за обиды и разорение ясачных сборщиков и служилых на дорогах побивают совсем…»80.

Для русских людей начала XVII в. и позже образ насилия, жестокого убийства были чертой национального мировосприятия, следствием опричнины и Смутного Времени, наложившимися на память об ордынском бесправии, когда насилие и смерть обрели облик ежедневного бытового действа. Серьезной деформации подверглись даже семейные связи. Современник тех событий Иван Тимофеев писал, что люди стали «хуже неверных… и брат теснит брата и дальние и чужие по роду – никак друг друга не щадили, но как иноверцы убивали друг друга без милосердия, в лютой злобе, не считаясь в уме ни с верой, ни с родством»81.

Оказавшись в Сибири, воеводская верхушка, служилые и промышленные люди, вообще русские, действовали в соответствии со своими привычками и наклонностями, тем более, что центральная власть контролировала их слабо. В результате – произвол по отношению к аборигенам, который не мог существенно не повлиять на все процессы, протекавшие в их обществе. Некоторые изменения в аборигенной среде стали заметны уже в XVII в., другие проявились позднее, но истоками уходили в период начального объясачивания.

1.3. Этнические процессы в аборигенной среде Сибири и русско-аборигенные отношения в XVIIв.

Присоединение Сибири интенсифицировало все этнические процессы внутри аборигенного массива. Учитывая, что их общество и так было достаточно подвижным, бегства от сборщиков ясака порой принимали массовый характер, становились миграциями, изменяя этническую карту Сибири.

Тесные контакты кодских князей Алачевых с русскими властями и гибель Пегой Орды селькупов помогли продвижению значительной хантыйской группы вверх по Оби на ее правобережье на прежние селькупские территории. Так было положено начало формированию васюганско-ваховской (восточной) общности хантов. Бывшие обитатели этих земель, мигрировали в основном в северо-восточном направлении. После исчезновения с исторической арены Пегой Орды часть селькупов-сельгула, по мнению Г. И. Пелих, переселилась с Оби на Вах, а затем на Таз, где образовалась их Караконская (Каракольская) волость. Другая волна селькупов-­байгула, обитавшая первоначально в районе Томско-Чулымского Приобья, переселилась в Туруханский край. Сначала они поселились на енисейском левобережье, а затем распространили свое влияние на север, присоединив земли по правым притокам Турухана (Нижняя и Верхняя Баиха, Малая Баиха) и отрезок Турухана между устья ми Верхней и Нижней Баихи, оттеснтив живших здесь раньше юраков (ненцев) дальше на север. Так сформировалась группа баишенских селькупов (байгула), которая вместе с тазовскими образовала общность северных селькупов, имеющую специфические черты в культуре по сравнению с южной (нарымской)82.

Увод в 1703 г. Джунгарами енисейских киргизов привел к тому, что левобережье Енисея южнее Красноярска обезлюдело. Но вскоре эта территория стала заселяться: с верхней Томи бежали сагайцы (до XIX в. платившие ясак в Кузнецк). Из-под Красноярска откочевали на юг качинцы вместе с аринцами, из Тувы по склонам Западного Саяна спустились бельтиры. После разгрома Тубинского княжества в 1692 г. на левый берег Енисея стали перебираться самоедоязычные моторы (койбалы) и кетоязычные ястинцы и тинцы. Все эти этнические общности в качестве этнических компонентов образуют хакасский этнос.

В результате разгрома Сибирского ханства и постоянных походов служилых людей в Обь-Иртышское междуречье, а также под влиянием миграции калмыков, в начале XVII в. произошла миграция чатов из нынешнего Новосибирского Приобья. Они подкочевали к Томскому городу и осели чуть выше него по Томи и, частично, по Оби среди эуштинских татар. В 1673 г. «у Томска вверх по Томи, по Искитиму речке по грамоте Алексея Михайловича получили за службу земли телеуты. Взаимодействуя между собой, эти три этнические группы заложили условия для формирования томских татар.

Еще более существенно изменится расселение аборигенов в Восточной Сибири. Согласно русским документам, в первой половине XVII в. на огромной территории между Леной и Хатангой кочевали тунгусы-эвенки. В начале XVII в. Таймыр, восточные притоки Енисея, Хатанга вошли в Мангазейский уезд. С образованием Якутского уезда часть тунгусов, передвигавшаяся по Вилюю, Лене, Оленеку, Алдану, стала платить ясак туда. Строительство русских зимовий, жестокость служилых людей, необходимость выплаты ясака усугубили подвижность тунгусского общества, что привело к усилению междоусобиц. В 1640 г. оленекские и анабарские тунгусы ­– азяны и синигиры – совершили набег на р. Котуй и Хету против вояндырей и боягиров. Борьба шла за промысловые угодья, она провоцировалась противоречиями между служилыми людьми Мангазейского и Якутского уездов, при этом каждая из сторон привлекала «своих» тунгусов. Но самым серьезным ударом по численности тунгусов стали эпидемии. В 1652 – 53 гг. оспа свирепствовала в Оленекском зимовье, в результате число плательщиков ясака уменьшилось на 80%. В Столбовском зимовье погибли все кумкогиры, в Усть-Вилюйском и Жиганском осталось по нескольку десятков ясачных. В итоге этой эпидемии тунгусское население в бассейне нижней Лены сократилось в два раза.

Но оспа не затронула тунгусов, причисленных к Мангазее. Они посчитали, что наступила удобная ситуация для того, чтобы отомстить своим восточным соседям. И в 1653 г. вонядыри при поддержке мангазейских служилых людей совершили набег на Оленек против азянов. В челобитной за 1661 г. оленекские тунгусы писали, что вонядыри и боягиры убили у них более 70 человек.

Таким образом, «межродовые усобицы», эпидемия оспы привели к тому, что территория на северо-западе Якутского уезда сильно обезлюдела. В то же время, в собственно якутских волостях усиливалась социальная напряженность, вызванная как внутриякутскими противоречиями, так и усилением ясачного гнета, а также обострением русско-якутских противоречий. Следствием этих процессов стало бегство, в первую очередь, не имевших скота якутов на тунгусские земли. Уже с 30-х гг. XVII в. якуты начинают перебираться в бассейн Вилюя, на Яну, в низовья Лены и Оленека. Большей частью они происходят из «подгородных» якутских волостей: Кангаласской, Батулинской и др., и в челобитных якутских тойонов они фигурируют как «холопы». Впервые вместе с тунгусами якуты заплатили ясак в низовьях Лены в 1638 г. После эпидемии оспы, сократившей число тунгусов, увеличивается количество якутов. Но на опустевшие земли увеличивается приток ламутов (эвенов); далеко на северо-запад, к Енисею, продвинулся один из их родов – Долганский.

В 1682 г. новое движение на Оленек вонядырей, боягиров, чапагиров и пр. Это было скорее массовое бегство, связанное с восстанием ясачных Мангазейского уезда. Перебив гарнизон Есейского зимовья за злоупотребления и жестокость, тунгусы бежали в ведомство якутского воеводы, надеясь на то, что существующие между уездами нелады смягчат наказание. Однако в 1691 г. они вынуждены были вернуться в Мангазейский уезд. Были ли они наказаны – неизвестно, но, как отмечает Туголуков, «видимо, перекочевка западных тунгусов в бассейн Оленека и Лены способствовала примирению азянов и синигиров (восточная группа тунгусов) с вонядырами и боягирами (западные)83, что способствовало внутриэтнической консолидации тунгусов.

Вообще различные эпидемии, стремительно распространявшиеся в аборигенной среде, были не редкостью в XVII в. В 1610 г. оспа выкосила множество нарымских остяков (селькупов), в 1631 она распространилась среди туруханских остяков и самоедов (северных селькупов, ненцев и энцев), 1651 г. – проникла к якутам84. Путешествуя по Кети в начале ХХ в. финский этнограф Кай Доннер отмечал, что тунгусы «страшно боятся оспы». По обычаю они уходили из «зараженных территорий» и поджигали за собой лес85. Определить сокращение сибирского населения в результате его гибели во время эпидемий не представляется возможным. Но то, что демографический урон был существенным, не вызывает сомнений.

К концу XVII в. в низовьях Лены, Оленека якуты преобладали и стали постоянными жителями. Тунгусы состояли из немногих потомков местных родов и значительной части представителей разных родов. Кроме якутов и эвенков, там обосновались эвены, а в низовьях Лены, Оленека постоянными жителями стали русские, практиковавшие охоту и рыболовство.

В 1688 – 92 гг. на северо-западе Якутского уезда вновь распространилась эпидемия оспы, вызвавшая массовые перемещения тунгусов и якутов, однако якутская миграция в этот район со среднего течения Лены не прекратилась. В результате аккультурационных процессов часть тунгусов постепенно переходила на якутский язык, хотя в хозяйстве и материальной культуре у смешанного населения большую роль играли элементы эвенкийской культуры. Так в XVII в. было заложено формирование нового этноса – долган и особой северной этнографической группы якутского этноса86, якутский тюркский язык постепенно пришел на смену изначальному эвенкийскому языку. В этой ситуации большая часть тунгусов сосредоточивается на правобережье Енисея. Другая часть вместе с эвенами стала переселяться с восточного берега Лены на Оленек и Анабару. Эти миграции – одно из первых звеньев в будущем формировании там новой этнической общности: нганасанов.

Дата добавления: 2014-11-18