Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Вторая трансакция 1 страница




Вторая трансакция, охватывая ходы (15—30), прагма­тически и предметно-тематически тесно связана с пер­вой. По предмету и глобальной теме вторая трансак­ция развивает первую: здесь речь все еще идет о книгах, но в этом случае — о всех, подобранных в комплект и сопровождаемых составленным D паке­том учебно-методических материалов для прохождения данного курса, чему соответствуют прямая номинация one set в (20), отрицательное описание anything at all from the list (23), почти катафорическое по форме, уточненное следующим ходом (24) neither the books nor the package, наконец, последнее

непосредственное упоминание в (27) one set. Но эта общая тема получает новую перспективу или точку зрения, которую привносит Р. Эта новая «тема фантазии» соответствует еще одному факультативному варианту развития модели обеспечения студентов необходимой литературой: данный дискурсив­ный сценарий эксплицирует норму, принятую в среде существования нашей группы, а именно — социальном институте «университет». Ее суть сводится к тому, что, несмотря на то, что в подавляющем большинстве случаев сту­денты покупают книги и другие материалы в магазинах университета или у старшекурсников (купить учебник у автора не столь вероятно), в принципе возможно пользоваться библиотекой, где должен находиться минимум один «контрольный» экземпляр каждого издания, рекомендованного для того или иного курса. В этом случае литература помещается в специальный зал (reserve), откуда книги не выносят, а время работы с ними ограничено. Эта ситуация и стала референтной во второй трансакции по воле Р.

Дискурсивная модель (альтернативная «сценарию покупки») использова­ния контрольного экземпляра в библиотечном резерве реализуется не только в перечисленной выше лексике, которая указывает на комплект книг и пакет методических материалов, но и в синтаксисе бытийных конструкций с обо­значением места, близких по своему грамматическому значению к конструк­циям обладания: определяющим фактором для развития всей второй трансак­ции явилась экспликация предиката и двух аргументов референтной ситуа­ции в (20) — to have one set in the library, чем и была задана глобальная тема трансакции, получившая импульс в (23) they didn't have anything at all, в непол­ном ходе (26) there must be —, конструирующем деонтическую модальность нормы с анафорическим указанием на место, и наконец, в синтаксисе и лек­сике хода (27): i'll arrange to put at least one set in the reserve, чем восстанавли­вается норма, которая наполняется конкретным смыслом — сколько будет контрольных экземпляров и где. Связь синтаксиса и лексики в этих высказы­ваниях очевидна — этим во многом обеспечиваются и локальная граммати­ческая когезия, и глобальная тематическая когеренция (минимум — в той мере, в какой это свойственно спонтанному устному разговору).

С интеракционной точки зрения и вторая трансакция может быть рассмо­трена как решение проблемы. Основные фазы этого процесса как раз и соот­ветствуют тем ходам, где синтаксически и лексически полнее представлена модель предметной ситуации: после привлечения внимания ходами (15—16) и предварительной аргументации (17), в (20) поставлен вопрос о возможности иметь книги в библиотеке (здесь обратим внимание на вопросительную фор­му, модальный оператор этой пропозициональной установки); вопрос обо­снован достоверностью свежего личного опыта P в (21) и подводит к форму-

лировке проблемной ситуации в (23—24); D в (25) своим недоумением, в (26) мимикой и эллиптическим ходом подтверждает проблемность ситуации как следствие нарушения нормы (обратим внимание уже на повествовательный синтаксис и сдвиг модальности в сторону долженствования). Ход (27) — это вариант решения проблемы (отсюда — будущее время), его форма tag-question обусловлена необходимостью принятия решения P и всей группой, что и про­изошло в акте благодарности (28) и ходах (29) и (30), выражающих одобрение и коллективное принятие решения на основе консенсуса.

Вторая трансакция тоже может быть рассмотрена как ряд обменов, хотя ее структура заметно отличается от первой. Может показаться, что ее семан­тико-прагматическую основу составляет один сложный, диалогический об­мен «просьба — обещание» в диаде между P и D, дополненный периферийны­ми ходами С и E. Основанием для столь смелого заявления служит тот факт, что высказывания P в отрезке с хода (15) по (24) в смысловом отношении как бы формируют сложную «инициативную реплику», подкрепляемую сигна­лами обратной связи со стороны D: (18) и (22). Далее картина меняется в противоположную сторону: в (25—27) говорит уже D, P откликается в (28) и лишь после этого в дискурсе «отметились» С и E.

Однако более тщательный анализ вносит свои коррективы, и то, что ка­жется одним большим обменом, на самом деле должно быть рассмотрено как взаимодействие двух стратегий P и D, a не как сочленение лишь двух слож­ных коммуникативных ходов. В этом не так трудно убедиться, приглядевшись уже к первым ходам во второй трансакции.

Обращение, которое немногими исследователями выделяется в самостоя­тельный тип речевого акта вокатив [ Aufruf, «вызов» — Wunderlich 1976: 77; ср.: Богданов 1989: 29; Сусов 1980], что в классификации Б. Фрейзера рас­сматривается как вокативный прагматический маркер дискурса [ vocative marker — Fraser 1996], открывает всю трансакцию, намечая двух главных ее участников и маркируя начало первого обмена. Нелишне напомнить — сразу после первой трансакции D начал убирать свои бумаги со стола в портфель (недвусмысленный знак окончания коммуникативного события в целом), и обращение выполняет важнейшую функцию как контактоустанавливающий регулятив, привлекая внимание D и эксплицитно «назначая» его в качестве адресата. Обращение, произнесенное с высоким падающим тоном и отделен­ное паузой, имеет признаки самостоятельного метакоммуникативного хода и может быть квалифицировано как вызов [ср.: summons — Francis, Hunston 1992: 129—130; summonsing — Stenström 1994: 85] — один из вариантов открытия обмена (opening) наряду с обрамляющим и фокусирующим ходами, что харак­терно для метакоммуникативных обменов, организующих дискурс.

С точки зрения социально-психологического климата группы и ее культу­ры, по Э. Борману, обращение не просто (вос)создает, конструирует отноше­ние между говорящим, адресатом и всеми остальными, оно служит важней­шим символом в человеческом общении, универсальным ключом контекстуа­лизации, той самой «драматической фразой» или «темой фантазии», которая в одном-двух словах сконцентрировала целый социальный мир и прямо ведет к символической конвергенции, т. e. в интерсубъективное феноменологичес­кое пространство членов речевой общности. Обращение, пожалуй, как ни одно другое слово, инициирует так много ассоциаций, инференций, экспектаций и антиципации, и поэтому служит одним из центральных элементов социаль­ного дейксиса, что подтверждается и в данном примере ходом (15).

Итак, как дискурсивно-психологический регулятив, вызов-обращение (15) в сочетании с (16) оказался успешным. Ход (16) также по праву можно класси­фицировать как обрамляющий, он выполняет не тематическую, а лишь под­готовительную функцию по отношению к инициативной части обмена, но не тематизирует открывающее обмен действие, как это делает фокусирующий ход [см. интересный анализ you know — Östman 1981]. Успех (15—16) подтвер­ждается изменением поведения D, что можно было бы назвать поведенческим ходом [ behave — Francis, Hunston 1992: 133], поскольку изменение деятельно­сти D реактивно — как символ переключения внимания на реплику P и как контактоустанавливающий сигнал обратной связи, хотя могут быть и сомне­ния в правомочности приписывания ему статуса отдельного хода.

Ход (17) после метакоммуникативной профилактики (15—16) должен был бы быть инициативным, однако P прибегает к очень уж косвенной стратегии ввода темы, предварительно обосновывая ее личностную релевантность, аргументируя в (17) достаточность причин, побудивших его к вступлению в разговор. Только когнитивная модель предметной ситуации в целом, состав­ляющая общее знание участников коммуникации, здесь может служить осно­ванием для инференций, позволяющих установить смысловую связь между сообщением о финансовых трудностях P и непосредственным ко-текстом (17), особенно его правой, последующей частью, потому что P пользуется методом инвертированной аргументации от аргумента к тезису. Ключами контекстуа­лизации в (17) стали лексемы money и semester, так как именно они входят (по крайней мере, потенциально) в модель покупки учебников и инициируют ин­ференционное обеспечение оптимальной релевантности.

Косвенность стратегии P и его контактоустанавливающие усилия в (15—16) обусловили необходимость отклика со стороны D, хотя в дан­ном контексте (18) не просто маркирует внимание к высказываниям Р, но вы­ражает готовность признать аргумент Р. Своим откликом (18) D санкцио-

нирует ввод локальной темы Р: в (18) видна легкая императивность на уровне диалогической регуляции (посмотрите на восходящую интонацию обраще­ния Pete).

Получив санкцию на собственную тему и право голоса, Р не торопится высказаться, начав с образцового фокусирующего хода (19). Косвенность его стратегии подкреплена фальстартом (19) и вопросительностью просьбы (20). Только после этого следует небольшой нарратив, инициация которого в (21) вновь получает положительный отклик со стороны D в маркере обратной связи (22). (23—24) завершает изложение проблемной ситуации, а слово переходит к D, поскольку именно от него ожидается оценка ситуации. И таковая следу­ет, и даже не одна: (25) — эмоционально-аффективная оценка сообщения; (26) содержит деонтическое основание проблемности ситуации и квалифицирует ее как «нарушение нормы» благодаря слову must;пауза и uhm в сочетании с мимикой и жестами усиливают оценку и дают чуть-чуть времени для поиска варианта решения. Кстати, пауза отграничивает два «вставных» обмена (21)::(22) и (23 + 24)::(25+26) в структуре сложного обмена, функционально подчиненного коллизии между (20) и (27).

Примечательно, что и здесь пауза остается невостребованной для смены говорящих: как и в первой трансакции, только D был в позиции компетент­ного и главное — самого полномочного члена группы, способного решить данную проблему. Своим ходом (27) он берет на себя обязательство совер­шить действия, ведущие к решению проблемы: как и в (9), конструкция с гла­гольной заставкой I'll arrange to put подчеркивает отстраненность D от «не его» роли непосредственного исполнителя решающего данную проблему дей­ствия (помещения книг в резервный зал библиотеки), в чем угадывается за­щита «Я».

Функционально многие ходы в этой трансакции практически сводимы к макрообмену (20):: (27):: (28) в типовой рамке «просьба — обещание — благо­дарность», остальные выполняют три главных роли: поддерживающие, рито­рические, аргументирующие ходы в составе макроактов просьбы и обещания; метакоммуникативные ходы и ритуальные формулы вежливости.

Любопытно завершение трансакции: благодарность Р (28) и выполняю­щий аналогичную функцию комментарий С (29) явно реактивны по отно­шению к (27), но ход (30), будучи обусловлен тем же (27), включает маркиро­ванный компонент согласия уоре, который может быть соотнесен только с (29), что следует и из семантики положительной оценки полезности пред­полагаемого обещанного действия. (30) — своего рода «эхо» предыдущего хода. Такие явления характерны для группового общения, но не для диад.

Не преследуя цели как можно подробнее графически «снять» структуру обменов в каждой из трансакций, сделаем несколько принципиально важных наблюдений о статусе категории обмен и структурности обменов.

Традиционно в научном и обыденном сознании слово обмен понимается довольно примитивно, если не сказать механистически, как бинарное сочета­ние двух соположенных действий, исходящих попеременно от двух участни­ков взаимодействия и имеющих взаимно противоположную направленность. Это дает формально-структурное определение обмена на уровне социальных действий: если в практике выделяется акт S «просьба» по отношению к Я, за чем следует противоположно направленный акт Я «отказ» по отношению к S, то мы вроде бы вправе выделить эту структуру в качестве элементарного обмена. Даже несмотря на то, что такой подход уж очень напоминает бихеви­ористскую модель «стимул-реакция», он присутствует в многочисленных ра­ботах по дискурс-анализу. В довершение всего вертикальная запись дискурса как набора парных инициативных (читай — стимулов) и реактивных (тут и так ясно) актов или ходов создает иллюзию структурной автономности об­мена. Этнометодологи попытались обойтись без термина «обмен», но их adjacency pair в принципе несет все те же импликации, в особенности идею пространственно-временной соположенности соседних ходов.

Из анализа ясно, что в минимальной (т. e. нечленимой далее) смысловой структуре коммуникации ходов (социальных актов) может быть более двух, соответственно, участников взаимодействия — авторов этих ходов тоже может быть более двух. Значит, не выполняются принципы бинарности и обоюдонаправленности действий. Не работает идея соположенности об­менных актов: коммуникативные ходы, входя в функционально-смысловое отношение обмена, не обязательно располагаются непосредственно один за другим.

В то же время не стоит отказываться от термина обмен, на это нет причин. Надо только лишь перенести центр тяжести в его определении с формально-структурных критериев на другие — функционально-смысловые. Весь анализ общения в группе показывает, что «обменные» отношения замыкают цикл (вос)производства интерсубъективности в комплексе социальных интеракций, действительно происходит «обмен» символических смыслов, имеющих со­циально-культурную и психологическую отнесенность. Такая точка зрения на обмен характеризует его в качестве «элементарной единицы» переговоров о тех смысловых проекциях «Я», которые упоминались выше в критическом обзоре идей символического интеракционизма. С точки зрения языка и ко­гнитивности, как раз в обмене сосредоточена игра активации и внимания, динамика фокуса и локальной темы.

Говоря о структуре обменов, следует прежде всего отметить ее многомер­ность, исчезающую в рисунке примитивных схем типа IR, I(RI)R, IRF, I(RI)RF.

Так не только недопустимо упрощается весь комплекс связей между двумя (и более) высказываниями, но и создается иллюзия смысловой самодостаточ­ности обменов, их функциональной или структурной самостоятельности. Весь предшествующий анализ показал, что то или иное речевое действие обуслов­лено не только, а иногда и не столько своим «стимулом», сколько целым пре­дыдущим обменом, широким дискурсивным ко-текстом или внелингвистическим контекстом, инференциями, выводимыми из высказываний, молчания, опыта, эмоций, перцептивной и социально-когнитивной сфер психики ком­муникантов. В этом смысле обменные отношения интерсубъективности или коллективной рефлективной мыследеятельности связывают ходы (20) и (27) как просьбу и обещание. Именно поэтому (20) в большей мере определяет и стимулирует (27), чем (21) или (24). Принципиально тот же механизм дей­ствует и на локальном уровне в обменах типа (21—22), где контактная обус­ловленность одного коммуникативного хода другим предстает как некоторая психофизиологическая данность, как непосредственная реакция. И все же корректнее даже в таких случаях рассматривать обменный механизм как своего рода переговорное устройство для поддержания «баланса» личностных проекций в коллективном феноменологическом поле.

* * *

В шестой главе мы имели возможность увидеть, как мысль посредством коммуникации, определенные конвенции и институты становится социаль­ной. При этом из средств речевой символизации социально-психологической «дистанции» прежде всего выделим различные аспекты социального дейк­сиса, корреляции формальности, предварительной подготовленности, «силь­ного» и «слабого» стиля с отношениями статуса, власти и солидарности.

Понятие коммуникативная инициатива позволяет раскрыть динамику социальных отношений и уточнить ряд традиционных понятий: лидерство, тип языковой личности, тип коммуникабельности. Коммуникативная ини­циатива — это охватывающий широкий круг речевых явлений дискурсивно-психологический фокус онтологически единой коммуникативной сущности, объединяющей участников общения и сам диалог.

Главными выводами из анализа фрагмента речевого события можно счи­тать подтверждение основных идей работы о наличии когнитивно-интерак­ционных оснований или коррелятов у главных единиц дискурс-анализа, в частности, у обмена и трансакции; а также о возможности дискурсивно-пси-

хологического переосмысления коммуникации в свете идей социального кон­струкционизма, преодолевающего рационализм традиционных схем. Дискур­сивное конструирование личностных версий социального мира отражает ко­гнитивную предрасположенность личности или группы в конкретный момент коллективной мыследеятельности. Такой подход позволяет уточнить и испра­вить целый ряд коммуникативно-лингвистических «аксиом».

Во-первых, обмен не должен рассматриваться как формальное двуединство обоюдонаправленных актов: новое функционально-смысловое опреде­ление данной единицы допускает коллективное авторство обмена тремя и более коммуникантами в трех и более ходах — минимальном «переговорном» бло­ке, поддерживающем должный уровень интерсубъективности.

Во-вторых, репертуар коммуникативных ролей участников общения ока­зывается намного шире и разнообразнее, чем просто говорящий, адресат и слушающий. Рост числа участников коммуникации обусловливает высокую вариативность дискурса за счет увеличения вероятных и допустимых продол­жений каждого хода.

В-третьих, при этом интеракционно возрастает значение тех, кто в дан­ный момент не принимает участия в «говорении». Все это существенно ме­няет регулятивные и метакоммуникативные аспекты дискурса, увеличивая полифункциональность его элементов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

And the end and the beginning were always there

Before the beginning and after the end.

And all is always now. Words strain,

Crack and sometimes break, under the burden,

Under the tension, slip, slide, perish,

Decay with imprecision, will not stay in place,

Will not stay still.

T. S. ELIOT, «Burnt Norton»

Дискурс-анализ в том виде, в котором он предстал выше, является попыткой интеграции комплекса социальных наук, изучающих человека и многообраз­ные институты общества. Методологической доминантой предпринятого опы­та стало переосмысление «коммуникативной лингвистики», перенос в этом словосочетании акцента с собственно лингвистики на коммуникативность. Невозможность адекватного исследования языкового общения с позиций им­манентной лингвистики, когда язык овеществляется в качестве некоторого объекта, пусть даже служащего орудием или средством общения, хранения и обмена информацией, обусловила другие методологические приоритеты, сре­ди которых выделим примат коммуникации как конститутивного фактора, принцип социального конструкционизма, взгляд на социальное общение как символическое (вос)производство интерсубъективности. Коммуникативная лингвистика или, точнее, изучение языковых аспектов общения должно быть построено на новой дискурсивной онтологии. Причем для исследований, по-прежнему более всего ориентированных на язык «как таковой», абсолютно приемлемой остается традиционная точка зрения.

Главное в этом рассуждении — это то, что просто недопустимо к анализу общения подходить с теми же мерками и шаблонами, которыми мы привыкли описывать язык как систему знаков. Но именно к этим меркам и шаблонам мы настолько привыкли, мы их до того интериоризовали, что всякий другой взгляд на язык требует нешуточных когнитивных усилий и постоянной борь­бы с естественной установкой. Поэтому так важно тщательно решать вопро­сы методологического характера при переходе от изучения «языка в себе» к «языку в нас», а потом уже и исследованию «нас в языке».

В этом контексте важным и весьма поучительным оказался синтез науч­ных идей, зародившихся в философии, этнографии, социологии, психологии и языкознании, относительно процессов коммуникации, их связи с лично­стью и социальной структурой, культурой, идеологией и т. д. Закономерен

выбор тех научных направлений и традиций, что были проанализированы в данной работе, впрочем, и сам порядок их освещения нельзя назвать случай­ным. Феноменология обеспечивает расширенное основание научности и при­мат качественного, интерпретативного анализа. Символический интеракци­онизм определяет сдвиг от позитивизма информационно-кодовой модели ком­муникации и ее новейшей инференционной наследницы к интеракционной, к исследованию культурного символизма в общении; причем современные опыты интеракционизма все более смыкают его с феноменологической тра­дицией в контексте постструктурализма и постмодернизма. В конструкти­визме привлекает приоритет интерпретативности как первоосновы социаль­но-психологического фундамента общения и деятельности людей, трактовка интеракции и коммуникации как процессов координации людьми индиви­дуальных стратегий — это придает когнитивистскую углубленность анализу языкового общения. Социальный конструкционизм определяет конститутив­ную роль общения, позволяет взглянуть на проблему репрезентативности по-новому, пересмотреть эвристическую роль понятий отражение и информа­ция. Своеобразное развитие этих идей можно найти в теории социальных пред­ставлений и дискурсивной психологии, каждая из которых знаменует собой «дискурсивный переворот» в целом комплексе социальных наук.

Дискурс-анализ, следуя определению, интегрирующему его форму и функции, неизбежно включает в диапазон исследуемых вопросов феномены социально-психологического и культурного, антропологического и этногра­фического свойства. «Лингвистика речи» должна быть теоретически чувстви­тельна к методологии сбора и анализа материала, проблемам сегментации и обработки речевого потока. Выделение единиц дискурса, сначала имевшее место в лингвистически ориентированной бирмингемской школе, получает социально-когнитивное обоснование. К тому же многие положения напол­няются новым содержанием, например, обмен не должен пониматься меха­нистически как обоюдонаправленное бинарное сочетание двух соположенных и взаимообусловленных актов (напоминающее бихевиористскую модель SR), обменные отношения замыкают элементарный цикл (вос)производства интерсубъективности, причем это может осуществляться более чем двумя репликами и более чем двумя участниками. Эти отношения не должны определяться по формально-лингвистическим признакам, это уже сфера сим­волических смыслов, имеющих социально-культурную и психологическую отнесенность.

Более традиционные понятия и категории коммуникативной лингвисти­ки, такие как референция, пресуппозиция, инференция, также подвергаются пересмотру и уточнению с антропоцентрических позиций социально-когни-

тивной психологии, учитывающей представление общения как сложного координационного процесса, нацеленного на установление и поддержание интерсубъективности в каждом конкретном коммуникативном эпизоде, в каждой интеракции.

Понятие коммуникативной инициативы уточняет в дискурсивном плане многое из того, что обычно рассматривалось под общими лидерство, власть, влияние, регулятивность и компетенция. Коммуникативная инициатива — это дискурсивная категория, позволяющая делать социально-психологические выводы о коммуникантах и их межличностном, социальном влиянии.

Пересмотру и уточнению многих понятий и представлений явно способ­ствует взгляд на языковое общение как коллективное действие, предполагаю­щее со-участие членов социума — совокупного субъекта общения. Такой взгляд на двусторонний или многосторонний диалог соответствует интеракционной модели общения и более рельефно высвечивает интерпретативную и регуля­тивную активность всех коммуникантов, включая тех, кто не занят в данный момент речепроизводством (именно инициативная роль говорящего прини­малась в качестве аксиомы большинством предшествующих подходов).

В заключение можно поразмышлять о путях и перспективах развития дис­курс-анализа как важного междисциплинарного исследовательского поля. Думается, основные тенденции просматриваются уже сегодня.

Очевидно, по-прежнему важной составляющей современной науки оста­нутся исследования, восходящие к этнографии коммуникации в традициям Дж. Гамперца, причем внедрение современных идей вроде принципа социаль­ного конструкционизма в культурологический анализ речи, приверженность полевым методам этнографических исследований и стремление к изучению различных, но неизменно «живых», существующих в контексте этносов и социумов сулит этому направлению много интересного.

Возможно, с этим направлением постепенно будут смыкаться культурно-психологические исследования, с одной стороны, и когнитивно-лингвистиче­ские штудии «семантических примитивов» в духе А. Вежбицкой, с другой. К данным исследованиям вплотную подходят разнообразные опыты по лингвокультурологии. В психологии довольно близко к ним оказывается теория социальных представлений. Она готовит рост критического дискурс-анализа, имеющего ярко выраженную социально-политическую нацеленность. С этим направлением, в свою очередь подпитывающимся от когнитивной лингвистики и дискурсивной психологии, связаны большие надежды на вы­ход науки о языке из изоляции и рост ее общественной значимости в ближай­шем будущем, особенно по мере повышения роли коммуникативных инсти­тутов в социальном устройстве общества постмодерна.

Личность («Эго») также будет все тоньше и глубже изучена с помощью дискурсивно-психологических методов. Этот подход к языку и речи как индивидуально- и социально-психическому, вероятно, сможет найти реали­зацию в практической психологии и психотерапии. По всей видимости, не обойдет это явление и литературоведение. В этой точке соприкосновения раз­ных дисциплин весьма вероятным представляется участие современной гер­меневтики.

Наконец, изучение языка и дискурса в коммуникативных системах раз­личной функциональной направленности получит новый импульс по мере ввода в общественную практику новых коммуникативных технологий и новых форм социальных организаций, новых институтов (адвент технологи­ческого дискурс-анализа).

В целом же, дискурс-анализ представляется широким и перспективным направлением как в изучении языкового общения, так и во всем цикле со­циальных наук, и именно принадлежность к этому направлению определяет место данного исследования и его роль в системе научного знания.

ЛИТЕРАТУРА

Абрамов С. Н. Герменевтика, интерпретация, текст // Studia Linguistica 2. — СПб., 1996. — С. 114—119.

Аврорин В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка: К вопросу о предмете социолингвистики. — Л., 1975.

Адмони В. Г. Система форм речевого высказывания. — СПб., 1994.

Андерсон Б. Воображаемые сообщества. — М., 2001.

Андреева Г. М. Социальная психология. — М., 1980.

Апресян Ю. Д. Перформативы в грамматике и словаре // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. — 1986. — Т. 45, № 3. — С. 208—223.

Аринштейн В. М. Почему man звучит гордо, a woman пренебрежительно? // Studia Linguisti­ca 2. — СПб., 1996. — С. 29—37.

Арутюнова Н. Д. Национальное сознание, язык, стиль // Лингвистика на исходе XX века. Тез. докл. междунар. конф. — М., 1995. — Т. 1. — С. 32—33.

Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. — М., 1976.

Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. — М., 1998.

Архипов И. К. О демистификации и демифологизации языка // Studia Linguistica 2. — СПб., 1996. — С. 8—14.

Базылев В. Н. Новая метафора языка (семиотико-синергетический аспект): Автореф. дис.... докт. филол. наук. — М., 1999.

Баранов А. Н., Сергеев В. М. Естественноязыковая аргументация в логике практического рассуждения // Мышление, когнитивные науки, искусственный интеллект. — M., 1988(b). — С. 94—119.

Баранов А. Н., Сергеев В. М. Когнитивные механизмы онтологизации знания в зеркале языка (к лингвистическому изучению аргументации) // Уч. зап. Тартуск. гос. ун-та. Труды по искусственному интеллекту. — Вып. 793: Психологические проблемы познания действитель­ности. —Тарту, 1988(а). — С. 21—41.

Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М., 1994.

Барт Р. Мифологии. — М., 1996.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979.

Бахтин М. М. Человек в мире слова. — М., 1995.

Бейкер А. Пресуппозиция и типы предложений // Новое в зарубежной лингвистике. — Вып. 16: Лингвистическая прагматика. — М., 1985. — С. 406—418.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2014-11-18; Просмотров: 387; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.058 сек.