Обзор: как искали истинучтобы раздвинуть горизонты нашего понимания проблемы истины, рассмотрим различные интерпретации этой проблемы. 1 страница

Интеллигенция в эпоху модернизаций.Картина становится иной, когда мы обращаемся к обществам, находящимся на стадии модернизации. Россия несколько раз, начиная с реформ Петра I, проходила эти стадии, и современные реформы тоже относятся к “модернизационным этапам” российской истории.

Многократные трансплантации западного опыта на российскую почву сформировали особый социальный слой носителей западной культуры и модернизационных идей. Эти люди, получившие западное образование, видели свою миссию в том, чтобы способствовать прогрессу и цивилизационному развитию России. Это и был слой российской интеллигенции. Столкновение западного опыта, идей переустройства России с традиционной культурой порождали проблему их несостыковки, органичного неприятия традиционной почвой новых идей. Чтобы эти идеи воплотить в жизнь, нужно было во-первых переплавить их в новые идеалы и ценности, состыкуя с традиционными менталитетами; во-вторых, осуществить в соответствии с новыми идеями и ценностями реформацию российской жизни. Обе эти проблемы и составляли основной предмет исканий русской интеллигенции. В этих исканиях проблема “интеллигенция — власть” обретала новое измерение и дополнялась проблемой “интеллигенция — народ”.Стремление соотнести западный опыт с традиционной почвой порождала два подхода: акцентирующий внимание на западных идеях и ценностях, и другой, полагающий главными особенности почвы, на которую эти идеи должны быть привиты. Знаменитый спор западников и славянофилов достаточно четко выражал эти позиции. Причем и те, и другие принадлежали к интеллигенции, сформированной под влиянием западной культуры и разделяющей необходимость благоустройства российской жизни. Н.Бердяев приводил высказывание Герцена о западниках и славянофилах: “У нас одна любовь, но не одинаковая”. И далее писал, что Герцен «называл их “двуликим Янусом”. И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя». Их споры о путях и целях цивилизационного выбора России не раз воспроизводились в разных формах и на других этапах российской истории.

Существовал еще один, весьма давний спор, касающийся проблемы переустройства России. Это был спор о способах и методах такого переустройства. Здесь сталкивалась позиция просветителей и сторонников постепенных реформ с позицией революционеров, которые так же, как и первые, принадлежали к российской интеллигенции. Следует подчеркнуть, что в современных дискуссиях о предназначении интеллигенции и ее отношениях с властью обсуждаются обе обозначенные темы, хотя может быть и вне их дифференцированного анализа. Многое из того, что в этой связи говорится, перекликается с высказываниями Н.Бердяева, Г.Федотова, С.Франка, П.Струве о природе российской интеллигенции. В частности, русские философы начала XX века не раз отмечали, что интеллигенция как носитель западной образованности и реформаторских идей не находила опоры в народе, который был носителем традиционных менталитетов. Рассогласованием этих двух ментальных систем объясняются такие черты русской интеллигенции как соединение “идейности” и “беспочвенности”.

Загадка русской интеллигенции, как отмечал Г.Федотов, состоит в импорте западной культуры. Именно пересечение двух несовместимых культурных миров порождает беспочвенность интеллигенции, а ее идейность проистекает из “повелительной необходимости просвещения, ассимиляция готовых, чужим трудом созданных благ ради спасения, сохранения жизни своей страны. Ничего подобного русской интеллигенции нет ни в одной стране органической культуры. Условием ее возникновения, согласно Г.Федотову, был ее отрыв от реальной почвы.Стремление изменить жизнь в соответствии с принятыми идеалами приводило ее к почти религиозному служению идеалам, которые не произрастали органически из русской жизни, а привносились извне как результат обработки идей, возникающих в западной культурной традиции. Не находя опоры в традиционной российской почве, эти идеи представали как своеобразные проекты желаемого будущего. Отсюда характерная черта русской интеллигенции — ее непримиримость с настоящим и устремление к будущему.

Н.Бердяев, Г.Федотов, С.Франк и другие русские философы, размышляющие о судьбах интеллигенции, отмечали, что из этой черты часто вырастали нигилизм и революционный экстремизм. Желание интеллигенции служить народу и обновлению страны оборачивалось стремлением к насаждению новых форм жизни и умозрительных проектов путем революционного насилия.

Российские интеллектуалы весьма часто полагали невозможным и даже безнравственным ограничивать свою активность сферой культурного творчества, а прежде всего видели себя спасителями народа, людьми действия, революционного изменения российской действительности. В среде русской интеллигенции был ярко выражен слой идеологов и революционеров, поставивших своей целью ломку существующих порядков. Н.Бердяев в свое время очень хорошо написал о русских революционных интеллигентах, что они никогда глубоко не знали философии, не хотели ее знать, что они всегда были прагматиками, позитивистами, всегда стремились что-то реализовать, что-то насильственно насадить и преобразовать. А сделать это можно было только через захват власти.У русской интеллигенции было амбивалентное отношение к власти. Отсутствие в России более менее сильных демократических институтов делало ее незащищенной от произвола бюрократии, давление которой она ощущала буквально на каждом шагу. Поэтому естественным было негативное отношение и даже скрытая и явная враждебность большинства российских интеллигентов к разросшимся бюрократическим институтам государственной власти. Эти чувства усиливались, если учесть, что консервативная власть, как правило, была тормозом на пути к реформам. Только под влиянием экстраординарных внешних обстоятельств (поражение в войне) и нарастание внутреннего кризиса (крестьянские бунты, забастовки, демонстрации на улицах и т.п.) власть шла на реформаторские действия.

Но в то же время, поскольку российские реформы всегда были связаны с трансплантацией западного опыта на отторгающую его почву (менталитеты и привычки традиционной народной жизни), сопротивление почвы могло быть преодолено лишь при усилиях власти. Поэтому интеграция с властью воспринималась интеллигенцией как условие реформаторских преобразований.Так возникала знаменитая двойственность российской интеллигенции: с одной стороны, она с народом против власти, а, с другой, с властью против “несознательного народа”, во имя его же будущего.У той части интеллигенции, которая понимала всю сложность задачи реформирования России (на том или ином этапе ее истории) и которая была ориентирована на длительную культурно-просветительную и реформаторскую работу, понимание роли власти в реформах переплавилось в поиск союза с нею. Но власть в России, как правило, на реформы шла весьма неохотно. И если не было явного общественного кризиса, то в услугах интеллигентов, призывающих к реформам, особенно не нуждалась. Разве что поговорить о “благоустройстве отечества” и увеличении в нем “количества добра”.

Деспотизм и консерватизм власти активизировал другую часть интеллигенции, представленной людьми революционного действия. Они стремились опереться на недовольство масс, побуждая их к насильственному свержению существующего строя. Целью революционной интеллигенции было воплощение в жизнь различных, как правило, упрощенных идей и утопических проектов быстрого преобразования России в процессе революции (от анархистского проекта разрушения государственности до большевистского — построения коммунизма).

Но когда в результате большевистского переворота революционная интеллигенция захватила власть, став у руля государственного управления, начинала действовать логика ее превращения в новую бюрократию. Перемены в революционной власти происходили в соответствии с известной формулой Карлайля, согласно которой начинают революцию романтики, делают фанатики и результатами ее пользуются прагматики и подлецы. Романтики частично сами отошли от власти, а частично были уничтожены в период “чисток”, как и большинство фанатиков, а прагматики, превратившись в партгосноменклатуру, стали осуществлять новое руководство страной на основе жесткого планирования и централизованного управления.

Утопические проекты, которые революционная интеллигенция пыталась реализовать (мировая революция, переход к коммунистическому распределению и т.п.) постепенно отодвигались на все более отдаленное будущее, а на передний план выходили реальные проблемы, которые в начале века обозначились как исторический вызов, возникший в связи с резким отставанием России от соперничающих с ней индустриально развитых государств. Еще эксперты П.А.Столыпина отмечали необходимость ускоренной индустриализации страны. И в принципе столыпинские реформы были нацелены на формирование условий для решения этой задачи. Создание фермерских хозяйств и разрушение традиционных форм общинного земледелия могли бы не только сформировать устойчивую сельскохозяйственную базу для развития индустрии, но и обеспечить ей необходимый расширяющийся приток рабочей силы. Столыпинские реформы были прерваны не только из-за сопротивления крестьянства, державшегося за традиционные устои общинной жизни, но и из-за позиции их противников во властных кругах, а также из-за агрессивной критики их революционной интеллигенцией, объективно подготовившей известный террористический акт убийства реформатора.

Программа ускоренной индустриализации России была осуществлена в большевистский период ее истории, в 30-х годах и хорошо известно, какую цену заплатила за это страна. И если рассматривать возможные сценарии ответа России на исторический вызов, обозначившийся в начале XX столетия, то осуществившийся сценарий был, наверное, самым тяжелым. Революционная интеллигенция, вместе с консервативной деспотической властью против которой она боролась, создали такую равнодействующую силу в период общенационального кризиса, которая и втянула страну в этот неблагоприятный и кровавый сценарий развития.

Конечно, было бы неправильным полагать, что большевики (а в их руководстве в начале революции преобладала революционная интеллигенция) заранее предвидели все те миллионные жертвы, которые будут неизбежным следствием выбранной ими стратегии насильственного преобразования страны. Это только в учебниках по истории КПСС В.И.Ленин изображался как гений революции, который “видел все ее зигзаги как на ладони”. На самом же деле это не более чем легенда. Даже беглое знакомство с предреволюционными работами В.И.Ленина показывает, насколько неадекватным российским условиям, доминирующим менталитетам российской традиции, были сложившиеся к этому времени (накануне революции) его представления о путях социалистического переустройства России. В знаменитой “синей тетради” — работе “Государство и революция” — написанной буквально за два месяца до октябрьского переворота, Ленин подчеркивал, что диктатура пролетариата — это такая форма демократии, которая количественно расширяет сферу демократических свобод буржуазного демократического государства. Простое расширение демократии, доведение ее до наиболее полного воплощения, писал Ленин, приводит к переходу количества в качество, демократия буржуазная сменяется демократией социалистической. Насилие в этой форме демократии сводится к минимуму, ибо диктатура пролетариата означает подавление большинством трудящихся эксплуататорского меньшинства. А поэтому государственный аппарат, который был приспособлен для подавления большинства населения, нужно сломать и разбить, а вместо него создать государство Советов, ориентированное на самоуправление трудящихся (государство типа Парижской коммуны). Таков был первоначальный проект социалистического переустройства России.

Но уже через несколько месяцев после “синей тетради”, в апреле 1918 г. Ленин в работе “Очередные задачи советской власти” пишет нечто совсем другое, в определенном смысле, даже противоположное. Он определяет диктатуру пролетариата как борьбу кровавую и бескровную, мирную и военную “против сил и традиций старого общества”. И далее выясняется, что под этими силами и традициями имеется ввиду “мелкобуржуазная стихия”, представленная не только “мешочниками” и спекулянтами, но всем огромным большинством крестьян — основных фигур мелкотоварного производства, которое ежедневно “в массовом масштабе рождает капитализм”. И тогда получается, что диктатура пролетариата это подавление меньшинства большинством, ибо крестьянство — это и было большинство российского населения, а значит нужно насилие в совсем иных масштабах, тогда бескровная и мирная борьбы все чаще должна сменяться борьбой кровавой и военной. И в этом случае о гарантии гражданских свобод и свободы личности, о количественном росте демократии как условии ее нового качества и говорить уже не приходится. Высшей формой демократии объявляется сама диктатура (пролетариата, разумеется), и она определяется как власть, не связанная никакими законами и опирающаяся на насилие (есть и такое определение в политологическом наследии В.И.Ленина).

Итак, осуществляется поразительный диалектический оверкиль: первоначальное представление перешло в свою противоположность. И уже в том же, 1918 г., в ответе Карлу Каутскому, который констатировал, что большевики отказались от первоначально провозглашаемого развития демократии, а перешли к диктаторским методам правления, В.И.Ленин ничего не смог возразить, кроме многократного повторения тезиса, что демократия носит классовый характер. Но где-то в глубине души он, наверное, понимал, что выходит не очень складно: выходит, что буржуазная демократия гарантирует свободы и, пусть с ограничениями, осуществляет их, а высшая, пролетарская демократия ничего такого не гарантирует и не осуществляет, поскольку она есть диктатура, не скованная никакими законами. Раздражение против Каутского выплескивается на страницы ленинской брошюры “Пролетарская революция и ренегат Каутский” в виде целого букета ругательств: “ренегат”, “чернильный кули”, “подползает, чтобы лизнуть сапог буржуазии”, “жует, как корова мочалу, старую погудку...”. Но факт, отмеченный Каутским, что от обещаний демократии большевики перешли к откровенной диктатуре и массовому насилию, остается фактом. И он свидетельствует о многом.

Прежде всего он подтверждает оценку революционной интеллигенции русскими философами, которые говорили о соединении в ней “идейности” и “беспочвенности”, о склонности к утопическим проектам и упрощенным решениям. Проект социалистического переустройства России, который предлагало прямо перед революцией большевистское руководство, был абсолютно нереалистичен, не учитывал условий России и не содержал в себе понимания сути стоящего перед ней исторического вызова.

Сосредоточив все усилия на разрушении государства и организуя взрыв народного бунта, большевики осуществили слом российской государственности, как и намечалось в теоретических построениях марксизма. Но результатом такого слома был вовсе не ожидаемый расцвет демократии как творчества освобожденных масс и не создание народных коммун на всей территории России. Результатом был рост анархии, беззакония, криминализации общества, а затем распад единого государства и гражданская война. И.Бунин в своих “Окаянных днях” и М.Горький на страницах недолго существовавшей “Новой жизни” ярко описали это время после большевистского переворота, непосредственно перед гражданской войной как время разрушения основ российской цивилизации и погружения страны в пучину варварства.

Остановить эту разрушительную стихию можно было только силой. Так в хаосе распада сформировался особый аттрактор, созданный противодействующими усилиями, с одной стороны, старого консервативного правительства, не сумевшего и не решившегося вовремя начать реформы, а, с другой, революционной интеллигенцией, возглавившей народное выступление против этого правительства и использовавшей энергию народного бунта для разрушения государства. Этот аттрактор привел к особой организации социальной жизни, которая поддерживалась посредством насилия в расширяющихся масштабах и была основана на сверхцентрализации и командном управлении. Для большевиков этот способ организации и управления был, наверное, наиболее естественным, если учесть, что, во-первых, сама идея классовой борьбы и революционного насилия была близка и дорога каждому революционеру-марксисту, а, во-вторых, придя к власти насильственным недемократическим путем (большевистский переворот и разгон Учредительного собрания), революционная интеллигенция не имела навыков государственного управления и командно-волевой стиль был для нее наиболее легким способом руководства страной, тем более, что в условиях гражданской войны идея превращения общества в военный лагерь и мобилизационная стратегия приносили успех.

Эта стратегия и стиль руководства были перенесены затем на этапы мирного строительства. Так были заложены основы длительного антидемократического развития страны и формирования тоталитарного общества, в котором интеллигенция оказалась беззащитной перед властью и постоянно испытывала с ее стороны различные формы подавления.Сегодня страна снова вступила в полосу радикальных перемен, и перед ней вновь стоит задача ответить на очередной исторический вызов. К сожалению, очень многие процессы современного реформирования напоминают прошлое. История как бы повторяет “старые следы”. Как и в прошлом, власть всячески откладывала осуществление реформ, которые могли стать ответом на исторический вызов и создать предпосылки для перехода страны к постиндустриальному развитию. Реформы назрели уже в 70-х годах, но именно в этот период брежневское руководство, напуганное чешскими событиями 1968 г., устроило идеологическую чистку и охоту за диссидентами, начав усиленно укреплять режим идеологической стерильности и искоренения реформаторских идей. Попытки Ю.В.Андропова выйти из экономического застоя испытанными ранее методами мобилизации и укрепления дисциплины провалились, как и провалилась программа так называемого ускорения, которую пыталось провести в 1985-86 гг. новое руководство страны, возглавляемое последним генсеком ЦК КПСС М.С.Горбачевым.

Весь последующий период нашего развития был связан с эпохой перестройки, когда интеллигенция совместно с реформаторской частью руководства пыталась сформулировать новые идеи, цели и задачи развития страны.

Когда мы оглядываемся назад и обращаемся к совсем недавнему “перестроечному прошлому”, то внешне кажется, что в этот период власть по-прежнему долго топталась на месте, никак не решаясь сделать решительных шагов в сторону реформ. Но это впечатление касается, скорее, экономических, нежели идеологических и политических реформ. Нельзя не учитывать, что именно во время перестройки произошли радикальные изменения в мировоззренческих ориентациях людей, выразившиеся в разрушении многих официальных идеологических стереотипов. И вне этих идеологических перемен были бы невозможны никакие реформаторские действия.Это было время публичной артикуляции идей, которые вызревали в интеллигентских беседах на кухнях в 60-х-80-х, идей, публиковавшихся в самиздате и диссидентской литературе, за одно чтение и распространение которой грозили репрессии. Критика сталинизма, а затем и всей практики большевизма, критика тотального планирования социалистической экономики и противопоставление ей преимуществ рынка, критика партократии и ее методов подавления свобод и т.п. — все это была своего рода идеологическая революция. И ее главными героями стали шестидесятники — второе поколение советской интеллигенции, мировоззрение которого формировалось в эпоху XX съезда КПСС и хрущевской оттепели. К ним относилась не только творческая интеллигенция (писатели, ученые, деятели искусства и т.п.), но и люди в высшем руководстве страны и, прежде всего, М.С.Горбачев, который понимал необходимость коренной реформации и сделал ее целью своей политической деятельности. Духовные изменения, которые произошли в обществе к концу 80-х - началу 90-х годов, были закреплены в важнейших политических акциях, которые безусловно могут быть оценены как демократическая реформа, изменившая политическую ситуацию в стране. Свободные выборы, гласность, приведшая к постепенному формированию независимой прессы, официально разрешенная парламентская оппозиция — все это были реальные шаги по пути демократизации страны.

Но в этот же период идеологических и политических перемен становилось все более ясным, что реформаторская интеллигенция проделала в сфере идей больше критически-разрушительную, нежели созидательную работу. “Так жить нельзя” — вот основной мотив ее усилий, размывших систему прежних ценностей и мировоззренческих ориентаций. Но тут же возникали вопросы: а как надо жить? Какую систему ценностей нужно принять вместо тех, которые идеологически скрепляли советское общество?

И здесь обнаружилось, что позитивного и реалистического плана реформ интеллектуалы-оппозиционеры выработать не смогли. Ответ народу “как жить?” был дан чрезвычайно простой: жить надо так, как живут цивилизованные страны, как живет современный Запад. Оформилось это в целый ряд квазитеоретических, а по сути лозунговых утверждений: “войти в мировую цивилизацию”, “вернуться к нормальному цивилизованному развитию”, “возродить Россию”.Как здесь не вспомнить слова Н.Бердяева и Г.Федотова в адрес российской интеллигенции. что она соединила в себе идейность и беспочвенность и всегда стремилась пересадить на российскую почву “чужим трудом созданные блага”.

Проекты переустройства страны, которые должны были показать, что же собственно означает вхождение в мировую цивилизацию, содержали много мессианского, неконкретного, утопического и поэтому воспринимались, скорее, как общие идеалы справедливого жизнеустройства, чем реальная программа действий.

Был проект “социализма с человеческим лицом”, “обновленного социализма”, о котором много говорилось Горбачевым и поддерживающими его интеллектуалами, которые принимали активное участие в попытках реформировать официальную идеологию и правящую партию в конце 80-х годов. Этот проект менял свое содержание по мере развития политических процессов и критики советской истории. В конечной фазе он ориентировался на современную западную социал-демократическую модель. Новая программа партии, которую Горбачев рассчитывал сделать своеобразным интегратором реформистских сил в КПСС, была действительно социал-демократической в западном понимании и по духу и по сути.

В то время я думал, что эта программа реалистична; в ней было все, что было в словах и на слуху интеллектуальной элиты конца 80-х: плюрализм форм собственности, планово-рыночная экономика, углубление демократизации общества, открытость и включение в мировой цивилизационный процесс, в котором страна должна занять достойное место.Но теперь, когда возникла историческая дистанция, можно со стороны более-менее объективно увидеть, что эта программа была не для России тех времен и в этом смысле была обречена, как и весь неясный в своих очертаниях проект обновления социализма. Рискну предположить, что убеждение М.С.Горбачева в необратимости социалистического выбора опиралось на воспоминания о том народе, который был в эпоху хрущевской оттепели, во времена молодости шестидесятников. Тогда были трудовой энтузиазм, новостройки по всей стране, целина, прорыв в космос. Тогда страна была на подъеме и социалистическая идеология имела достаточно прочные корни.

Но времена перестройки застали иной народ. Молодежь 70-х стала средним поколением, во многом определяющим развитие страны. А идеалы этого поколения формировались в брежневские времена, когда социалистическая идеология воспринималась формально, а в качестве желаемого образа жизни все чаще маячила витрина западного супермаркета.Радикальная критика системы в период перестройки создала столь негативное представление об истории и сущности советского социализма, что делать упор на сохранение социалистического выбора при тогдашней динамике общественных настроений не имело перспектив. С другой стороны, консервативная часть партгосноменклатуры упорно не принимала никаких реформ, и социал-демократическая версия социализма, как и все перемены, связанные с демократизацией жизни, воспринимались ею как ревизионизм и предательство (поскольку она давно привыкла отождествлять свои клановые интересы с идеей социализма). В силу этих обстоятельств горбачевский проект обновления страны не имел социальной опоры и был весьма и весьма нереалистичным.

Существовал альтернативный проект реформации России, нацеленный на переход к капитализму современного западного типа, хотя сам термин “капитализм” в этом контексте тоже дискутировался (достаточно вспомнить некоторые выступления на первом Съезде народных депутатов, где говорилось о том, что страны современного Запада уже давно пользуются благами настоящего социализма, а мы только говорим о них). Идеи, которые выдвигали новые западники, содержали основной набор принципов либерализма: индивидуальная свобода, рынок с минимальным вмешательством государства, правовое общество и т.д. По уровню непроясненности путей и возможностей реализации этих принципов либеральный проект был не менее беспочвенен, чем проект “обновленного социализма”. Собственно, их и проектами назвать можно с большой долей условности, поскольку в них предлагались идеальные варианты желаемого будущего, плохо состыкующиеся с особенностями российской действительности.Постепенное и управляемое видоизменение общества, к которому стремились реформаторы у власти, не состоялось, поскольку демократизация при замороженных экономических реформах и резком ухудшении уровня жизни в конце 80-х привела к всплеску забастовок, пикетов, демонстраций и митингов (чего не могло быть при жесткой авторитарной власти прошлого) и практически создала революционную ситуацию в стране.Возникла столь знакомая в российской истории картина, когда либеральный проект соединился с революционной нетерпимостью и желанием как можно скорее перейти к лучшей жизни “светлого будущего”. Как будто эта жизнь возникнет автоматически, стоит лишь отстранить от руководства страной партократию. Но именно это убеждение формировала в массах оппозиционная интеллигенция, используя полученную свободу слова и организуя акции общественного протеста.

И как это часто было в российской истории XX в., критика власти, которая сдерживала реформы, перешла в критику российской государственности вообще. Причем критику в основном разрушительную, лишь по видимости выглядевшую конструктивной. Например, пропагандировалась идея создания на территории страны 40-50 государств как условие перехода к демократическому цивилизованному развитию (Г.Попов, Е.Боннэр). Е.Боннэр, олицетворявшая в те годы в общественном сознании образ ушедшего из жизни А.Сахарова, как-то сказала по телевидению, обращаясь к телезрителям: “Вы даже не знаете, как хорошо жить в маленьких демократических странах”. Понимать это нужно было так, что после деконструкции коммунистического режима и создания на территории СССР десятков новых самостоятельных государств жить в них будет так же хорошо и спокойно, как, допустим, в Швейцарии, Монако или Люксембурге (а вовсе не как в Нагорном Карабахе, который был уже тогда, или, скажем, в Приднестровье, которое объявило самостоятельность несколько позднее).

Идея целостности государства стала отождествляться с идеей тоталитаризма. Выступать против национализма и сепаратизма, в этих условиях считалось дурным тоном, поскольку такие выступления сразу же получали идеологическую оценку как “шовинизм” и “имперские амбиции”. В итоге в конце периода перестройки стали воспроизводиться многие черты общенационального кризиса предоктябрьской России первых десятилетий XX в. Вновь сложилось такое противостояние власти и оппозиционной, радикальной настроенной интеллигенции, которое в условиях кризиса втягивало страну в один из наиболее неблагоприятных из всех возможных сценариев ее развития. На словах говорили о необходимости постепенного реформирования и об опасности революционного взрыва и государственной катастрофы, на деле подталкивали к этой катастрофе. Кончилось все событиями 91 года: опереточным путчем и распадом страны.

Поистине история в России ничему не учит! Когда читаешь русских философов (Н.Бердяева, Г.Федотова и других), оценивавших большевистскую революцию и начало советского периода нашей истории, то многие их мысли и высказывания выглядят так, как будто они писали не о том, а о нашем времени.

Вот несколько цитат из статьи Г.П.Федотова “Будет ли существовать Россия?” Говоря о послереволцюионной России он писал, что Россия для различных слоев интеллигенции мыслится лишь “многообещающей областью для основания различных государственных утопий”. “Можно отмахнуться от этих симптомов, усматривая в них лишь новые болезни интеллигентской мысли, но никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, раздирающих тело России... Украина, Грузия (в лице их интеллигенции) рвутся к независимости. Азербайджан и Казахстан тяготеют к азиатским центрам ислама.

С Дальнего Востока наступает Япония, вскоре начнет наступать Китай. И тут мы с ужасом узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки тоже имеют зуб против России, тоже мечтают о Сибирской республике — легкой добыче Японии”. Как подчеркивает Г.Федотов, к этому состоянию подвели страну основные силы русского общества: власть и интеллигенция, прежде всего ее господствующее “западное крыло”. Что же касается народа, то он “жалуется на все: на голод, не бесправие, тьму, только одного не ведает, к одному глух: опасности, угрожающей его национальному бытию”. “Русский народ потерял силы и терпение и отказался защищать Россию... Ему уже ничего не жаль: ни Белоруссии, ни Украины, ни Кавказа. Пусть берут, делят, кто хочет”.

Приведу также несколько выдержек из Н.А.Бердяева, касающихся роли и действий русской интеллигенции в ситуациях государственного и общественного кризиса. “Русский интеллигентский максимализм. революционизм, радикализм, — писал Н.Бердяев, — есть особого рода моралистический аскетизм в отношении к государственной, общественной и вообще исторической жизни. Очень характерно, что русская тактика обычно принимает форму бойкота, забастовки и неделания”. Русский интеллигент, как подчеркивал Н.Бердяев, мало заботится о творчестве ценностей. “Мыслить над историей и ее задачами он отказывается, он предпочитает морализировать над историей”. Русская революционная интеллигенция, как отмечал философ и публицист, была лишена инстинктов государственного и общественного строительства, а всегда “стремилась ценности подчинить политике”. “Русская интеллигенция всегда исповедывала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный катехизис, и утопии, обещающие легкий и упрощенный способ общественного спасения”.

Дата добавления: 2014-11-20