Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

КНИГА XXXIV 1 страница




 

1. (1) Среди забот, что принесли римлянам великие войны – и те, что недавно закончились, и те, что вот‑вот грозили начаться, – возникло дело, о котором и упоминать бы не стоило, если бы не вызвало оно бурные споры. (2) Народные трибуны Марк Фунданий и Луций Валерий предложили отменить Оппиев закон. (3) Этот закон провел народный трибун Гай Оппий в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония [215 г.][3678], в самый разгар Пунической войны; закон запрещал римским женщинам иметь больше полуунции[3679]золота, носить окрашенную в разные цвета одежду, ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоянии мили, кроме как при государственных священнодействиях. (4) Народные трибуны Марк и Публий Юнии Бруты защищали Оппиев закон и сказали, что никогда не допустят его отмены. Многие видные граждане выступили за Оппиев закон, многие – против него. На Капитолии чуть не каждый день собиралась толпа; все римляне тоже разделились на сторонников и противников Оппиева закона, (5) женщин же не могли удержать дома ни увещания старших, ни помышления о приличиях, ни власть мужа: они заполняли все улицы и все подходы к форуму, умоляли граждан, которые спускались на форум, согласиться, чтобы теперь, когда республика цветет и люди день ото дня богатеют, женщинам возвратили украшения, которые они прежде носили. (6) Толпы женщин росли с каждым днем, так как приходили женщины из окрестных городков и селений. (7) Уже хватало у них дерзости надоедать своими просьбами консулам, преторам и другим должностным лицам; самым неумолимым оказался один из консулов – Марк Порций Катон; выступив на защиту закона, который предлагали отменить, он заговорил так:

2. (1) «Если бы каждый из нас, квириты, твердо вознамерился сохранить в своем доме порядок и почитание главы семьи, то не пришлось бы нам и разговаривать с женщинами. (2) Но раз допустили мы у себя в доме такое, раз свобода наша оказалась в плену у безрассудных женщин и они дерзнули прийти сюда, на форум, дабы попусту трепать и унижать ее, значит, не хватило у нас духа справиться с каждой по отдельности и приходится справляться со всеми вместе. (3) До сих пор, когда я слышал о заговоре женщин на каком‑то острове, где они лишили жизни всех мужчин, мне казалось, что это всего лишь сказка, придуманная для развлечения[3680]. (4) Но ведь дозволять – что мужчинам, что женщинам – собираться, советоваться, договариваться, устраивать тайные сборища действительно чревато величайшей опасностью. И сейчас я даже затрудняюсь решить, что опаснее – эта история сама по себе или же тот дурной пример, который она подает. (5) Первое – забота наша, консулов и других должностных лиц; второе же, квириты, больше касается вас: ибо именно вы должны подать свой голос и решить, полезно или нет для государства то, что вам предлагают. (6) Женщины затеяли бунт, может быть, сами, а может быть, и по вашему почину, Марк Фунданий и Луций Валерий; без сомнения, в том вина должностных лиц; судить не берусь, ваша, трибуны, или – и даже еще в большей мере – консулов. (7) Ваша, трибуны, если вы возмутили женщин, чтобы поднять очередную смуту[3681]; наша, если ныне раскол в обществе, вызванный женщинами, вынудит нас принимать новые законы, как вынудила некогда сецессия плебеев[3682]. (8) Скажу правду: не без краски в лице пробирался я только что сквозь толпу женщин сюда, на форум. Глубокое уважение, которое я испытываю к некоторым достойным и честным женщинам, скорее удержало меня, а не почтение ко всему их полу. Мне не хотелось, чтобы казалось, будто к ним обращено консульское осуждение; если бы не это опасение, я сказал бы им так: (9) „Что это за нравы – бегать по городу, толпиться на улицах и обращаться к чужим мужьям? Каждая из вас разве не могла с теми же просьбами обратиться к собственному мужу у себя дома? (10) Неужто вы действительно думаете, что выглядите лучше, привлекательнее, когда обращаетесь к чужим, а не к своим и на народе, а не дома? Если бы держались вы в границах скромности, как оно подобает матронам, так и думать не стали бы, даже дома, о том, какие законы принимать, а какие отвергать”. (11) Предки наши не дозволяли женщинам решать какие‑либо дела, даже и частные, без особого на то разрешения[3683]; они установили, что женщина находится во власти отца, братьев, мужа. Мы же попущением богов терпим, что женщины руководят государством, приходят на форум, появляются на сходках и в народных собраниях. (12) Ведь, что они сейчас делают на улицах и площадях, как не убеждают всех поддержать предложение трибунов, как не настаивают на отмене Оппиева закона. (13) И не надейтесь, что они сами положат предел своей распущенности; обуздайте же их безрассудную природу, их неукротимые страсти. (14) Сделайте это и имейте в виду, что требования Оппиева закона – самое малое из того бремени, которое налагают на женщин наши нравы, установления нашего права и которое они хоть как‑то снесут своей нетерпеливой душой. В любом деле стремятся они к свободе, а если говорить правду – к распущенности.

3. (1) Если восторжествуют они сейчас, то на что не покусятся после? Просмотрите законы – ими наши предки старались обуздать своеволие женщин и подчинить их мужьям, а вам все равно едва удается удержать их в повиновении даже связанных такими узами. Что я говорю? (2) Если допустите вы, чтобы они устраняли одно за другим эти установления и во всем до конца сравнялись с мужьями, неужто думаете, что сможете их выносить? (3) Едва станут они вровень с вами, как тотчас окажутся выше вас. Но, скажут мне, они требуют лишь не принимать новых мер, направленных против них, просят не о том, чтобы привести в расстройство законы, а чтобы положить конец беззаконию. (4) Остерегайтесь им поверить. Они хотят заставить вас отменить закон, вами принятый, за который вы голосовали; закон, который после опыта стольких лет вы признали полезным; они хотят, чтобы, отменивши один закон, вы тем самым ослабили и другие. (5) Нету такого закона, который был бы хорош для всех. Одно важно: чтобы он был впрок большинству и полезен в целом. Если каждому, кому что не нравится в законе, дозволить ниспровергать его и рушить, к чему тогда собираться всем и утверждать закон, дабы тут же отменил его тот, против кого он направлен? (6) А еще я все‑таки хотел бы знать: ради чего в конце концов матроны в тревоге высыпали на улицы и только что не являются на форум и на сходки? (7) Пришли они просить выкупить их отцов, мужей, сыновей, братьев из плена у Ганнибала[3684]? Те скорбные времена миновали, и давайте верить, что никогда они не вернутся! Однако даже и тогда вы остались глухи к благочестивым их мольбам. (8) Но коли не тревога за близких, не благочестивый семейный долг движет ими, так, может быть, в честь богов собрались они толпой? Быть может, они хотят встретить вступающую в Рим Идейскую Матерь[3685]из Пессинунта Фригийского? Каким предлогом, более или менее благозвучным, прикрывается этот мятеж женщин? (9) Мне ответят: „Мы хотим блистать золотом и пурпуром, мы хотим разъезжать по городу в повозках в дни празднеств и чтобы везли нас как триумфаторов, одержавших победу над законом, отвергших его, поправших ваши решения. Да не будет больше предела тратам нашим и нашей развратной роскоши”.

4. (1) Вы не раз слышали от меня сетования на расточительность женщин, на расточительность мужчин, не только простых граждан, а даже и должностных лиц, – (2) два порока, враждебных один другому, равно подтачивают наше государство – скаредность и расточительность; словно чума сгубили они все великие державы. (3) Чем лучше и отраднее складывается судьба нашего государства, чем шире раздвигает оно свои пределы – а ведь мы уже в Греции и в Азии входим в обильные, полные соблазнов края, овладеваем сокровищами царей, – тем в больший ужас приводит меня мысль о том, что, может статься, не богатства эти начнут служить нам, а мы – им. (4) Вот привезли мы статуи из Сиракуз, а ведь это беда для Города, поверьте мне[3686]. Как это ни удручает, но все чаще слышу я о людях, которые восхищаются разными художествами из Коринфа и из Афин, превозносят их и так, и эдак, а над глиняными богами, что стоят на крышах римских храмов[3687], смеются. (5) Ну а по мне эти благосклонные к нашему Городу боги много лучше, и они, надеюсь, не перестанут благоволить к нам, если оставим их на прежних местах. (6) Отцы наши помнили еще, как Пирр через посла своего, Кинея[3688], пытался соблазнить дарами не только мужчин римских, но и женщин. В ту пору не было еще Оппиева закона, дабы положить предел женской роскоши, однако ни одна не согласилась принять дары Пирра. Почему отказались они, как вы думаете? (7) По той же причине, по какой наши предки не принимали никаких законов против роскоши: коли нет роскоши, нечего и пресекать. (8) Прежде чем искать лекарство, надо узнать, какова болезнь; так же и со страстями – когда они родились, лишь тогда начинают принимать законы, призванные их обуздать. (9) Что вызвало к жизни Лициниев закон о пятистах югерах[3689]? Жадность владельцев, которые только и мечтали расширить свои поля. Отчего принят был Цинциев закон о подарках и вознаграждениях[3690]? Оттого, что плебеи уже и так платили сенату налоги к подати. (10) Так что же удивительного, что сенат не видел необходимости ни в Оппиевом законе, ни в любом другом, призванном ограничить женщин в тратах? Ведь в те времена женщины сами упорно отвергали золото и пурпур, хотя бы им их и предлагали. (11) А если б Киней в наши дни обходил со своими дарами Город, немало встретил бы он таких женщин, что с радостью приняли бы их. (12) Для некоторых страстей я не могу даже найти причину или разумные основания. Если тебе не дозволено то, что дозволено другой, может, и в самом деле есть повод испытывать унижение или гнев; но если все вы будете выглядеть одинаково, то какая же из вас может опасаться, что на нее не так посмотрят? (13) Стыдно казаться скупой или нищей, но ведь закон избавляет вас и от того и от другого – он запрещает иметь то, чего у вас и так нет. (14) „Вот как раз с таким равенством я и не желаю мириться, – говорит богачка.– Почему мне не позволяют привлечь к себе взоры обилием золота и пурпура? Почему бедности разрешено прятаться под сенью закона, и многие делают вид, будто имеют то, чего на самом деле у них нет; ведь, если бы не закон, все увидели бы их нищету”. (15) Ужель хотите вы, квириты, чтобы жены ваши похвалялись одна перед другой роскошью? Чтобы богачки старались добыть украшения, другим недоступные, а те, что победнее, выбивались из сил, чтобы не подвергнуться презрению за эту свою бедность. (16) И конечно, как только женщины начнут стыдиться того, что вовсе не стыдно, они перестанут стыдиться того, чего должно стыдиться и в самом деле. Та, что сможет, будет на свои деньги покупать украшения, та, что не сможет, станет требовать денег у мужа. (17) Горе и тому, кто уступит просьбам, и тому, кто останется непреклонным, ибо непреклонный вскоре увидит, как жена его берет у другого то, в чем отказал ей он. (18) Сегодня женщины при всех пристают с просьбами к чужим мужьям и, что еще хуже, требуют нового закона, нового голосования и даже ловко добиваются кое у кого поддержки. А ты доступен мольбам в том, что касается тебя, твоего достояния, твоих детей? Не будет закон ограничивать траты твоей жены – тебе самому нипочем их не ограничить. (19) И не надейтесь, квириты, что вернутся прежние времена, как до Оппиева закона. И дурного человека спокойнее ни в чем не обвинять, нежели потом оправдывать; и роскошь, которую никто не ограничивал, не была столь страшна, как будет она теперь, когда, подобно дикому зверю, посадили ее на цепь, раздразнили, а после спустили с цепи. Итак, Оппиев закон, говорю я, ни в коем случае не должен быть отменен. Что бы вы ни решили, да помогут вам боги».

5. (1) После этого те народные трибуны, что были против затеи своих сотоварищей, поддержали в кратких речах доводы Катона; тогда Луций Валерий выступил в защиту своего предложения и сказал так: «Если бы одни лишь простые граждане выступали здесь в защиту моего предложения или против него, я счел бы, что сказанного достаточно и стал бы молча ждать исхода вашего голосования; (2) но коль скоро предложение мое отверг достойнейший муж, консул Марк Порций, да к тому же счел нужным не только положиться на влияние своего имени – каковое и само по себе могло бы решить дело, даже если бы он хранил молчание, – но и напасть на предложение мое в длинной и умелой речи, я вынужден кратко ответить. (3) К тому же консул потратил больше слов на суровое осуждение матрон, чем на доводы против моего предложения, и даже усомнился в том, что ради дела, столь ему противного, матроны собрались по собственному почину, а не по моему наущению. (4) Я буду защищать свое предложение, а не себя, ибо против меня консул говорил предостаточно, а про суть дела гораздо меньше. (5) Когда в дни мира и процветания государства матроны умоляют вас отменить закон, принятый против них в суровые времена, консул называет это сговором, мятежом и даже расколом общества. (6) Консул произносит страшные слова, преувеличивает опасность; я знаю (как, впрочем, знаю и многое другое) и все мы знаем, как ни мягка душа Марка Катона, сколь грозен, а иной раз свиреп бывает он в своих речах. (7) Неужто так ново, что женщины вышли на улицы, если речь идет о деле, которое прямо их касается? Разве впервые видим мы их на людях? (8) Я призову в свидетельство против тебя, Катон, твои же „Начала”[3691]. Посмотри, сколько раз женщины так поступали и всегда ради общего блага. Еще в царствование Ромула, когда сабиняне овладели уже Капитолием, завязали сражение за форум и бой шел уже там, разве не женщины остановили кровопролитие? Не они разве бросились между сражающимися?[3692]Да что говорить! (9) После изгнания царей, когда легионы вольсков во главе с Марцием Кориоланом стали лагерем у пятого камня от Рима, не женщины разве отвели эту лавину, грозившую обрушиться на Город?[3693]А когда Рим взяли галлы, не женщины ли с общего согласия принесли свое золото, которым и откупился город от варваров?[3694](10) Во время последней войны (чтобы не возвращаться к временам, столь от нас отдаленным), когда случилась нужда в деньгах, разве не пришли вдовы и не пополнили своими сбережениями государственную казну?[3695]А когда исход войны был неясен, и новые боги призваны были нам на помощь, кто как не женщины Рима отправились на берег моря, дабы встретить Идейскую Матерь? (11) Ты скажешь – это совсем разные вещи; я вовсе и не равняю их. Я хочу лишь снять с женщин обвинение в опасных новшествах. (12) Никого не удивляло, что в деле, равно волнующем всех, и мужчин и женщин, принимают они живое участие; чему же удивляться теперь, когда дело прямо касается женщин? И потом: в чем провинились они? (13) Не слишком ли изысканный у нас слух – господам не противно выслушивать жалобы рабов, а мы, слыша просьбы честных женщин, тотчас впадаем в негодование?

6. (1) Теперь перейдем к сути дела. В речи своей консул говорит как бы о двух вещах: с одной стороны, он считает недостойным вообще отменять какой бы то ни было закон, с другой – особенно рьяно восстает против отмены именно этого закона, (2) призванного ограничивать страсть женщин к роскоши. Вроде и в защиту вообще законов произнес консул свою речь, и вроде этот закон, что направлен против роскоши, ему по сердцу и нравится своей суровостью. (3) Поэтому, если не сумею я показать, что и в одном, и в другом отношении есть тут неладное, то вы рискуете не во всем разобраться и впасть в ошибку. (4) Есть законы, которые принимают не на какое‑то время, а навечно, дабы польза от них была постоянной; я признаю, что ни один из них отменять не следует, разве что сама жизнь осудит его или положение дел в государстве сделает этот закон бесполезным. (5) Но есть законы, отвечающие потребностям только определенного времени, – законы, так сказать, смертные, – вот их‑то, на мой взгляд, следует менять, если время их миновало. (6) Нередко война заставляет отвергнуть законы, принятые в мирное время, и наоборот, когда царит мир, следует отказываться от законов военного времени подобно тому, как по‑разному приходится управлять кораблем в ясную погоду и в бурю. (7) Итак, законы по самой своей природе бывают двух видов. К какому из них отнесем мы тот, что предлагаю я отменить? Разве то древний закон, что установлен еще царями и родился чуть ли не вместе с Городом? (8) Или он из тех, что возникли немногим позже и были записаны на Двенадцати таблицах коллегией децемвиров, созданной для составления законов? Быть может, это закон, каким наши предки охраняли честь женщин, и мы должны чтить его, дабы не отменить вместе с ним стыдливость и священную чистоту нравов? (9) Да кто же не знает, что закон этот вовсе не древний и принят всего двадцать лет назад в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония? Ведь и без него наши женщины столько лет хранили чистейшие нравы, – так не безрассудно ли опасаться, что теперь, если отменим его, они предадутся соблазнам роскоши? (10) Конечно, будь этот закон древним, будь он принят с единственной целью обуздать страсти, можно было бы бояться, что, отменив его, мы их пробудим. Но ведь принят‑то он был по обстоятельствам совсем иного времени: (11) Ганнибал одержал тогда победу при Каннах и стоял в Италии; в руках его были уже Тарент[3696], Арпы, Капуя, (12) казалось, вот‑вот двинет он войско на Рим; отпали от нас союзники; не стало ни воинов для пополнения легионов, ни граждан союзных городов для службы во флоте; опустела казна; мы покупали у хозяев рабов и раздавали им оружие, с тем чтобы те получили за них деньги лишь по окончании войны[3697]; (13) откупщики тогда сами вызвались предоставить государству деньги, хлеб и все прочее необходимое для войны; каждый в соответствии со своим разрядом поставляли мы рабов, чтобы служили они гребцами во флоте и содержали их на свой счет[3698]; (14) все мы по примеру сенаторов отдавали государству сколько у кого было золота и серебра; вдовы и сироты несли свои деньги в казну; был установлен предел хранимому дома – будь то вещи из золота или серебра, будь то чеканная монета, серебряная или медная[3699]. (15) Ужели в такое время помыслы женщин были так заняты роскошью и украшениями, что понадобился Оппиев закон, дабы обуздать их? Разве нам неизвестно, что, напротив того, глубокая всеобщая скорбь не позволила матронам вовремя принести жертвы Церере[3700]и сенат ограничил время траура тридцатью днями? (16) Кто же не видит, что лишь горести и нищета государства, когда каждый должен был отдать последнее на общие нужды, породили этот закон? И потому сохранять его следует, конечно, лишь до тех пор, пока сохраняются обстоятельства, его породившие. (17) Если бы все решения сената или народного собрания, принятые тогда по условиям времени, стали бы мы сохранять навечно, то чего ради возвращаем мы гражданам деньги, которые они дали в долг государству? Зачем сдаем подряды за наличные деньги? Почему не покупаем рабов, чтобы они сражались в войске? (18) Почему граждане не поставляют больше гребцов, как поставляли тогда?

7. (1) Сейчас все сословия в государстве, все и каждый чувствуют, как счастливо изменилась судьба государства, и только одни наши жены не могут наслаждаться плодами мира и спокойствия. (2) Мы, мужчины, отправляя должности, государственные и жреческие, облачаемся в тоги с пурпурной каймой, дети наши носят тоги, окаймленные пурпуром[3701], мы дозволяем носить окаймленные тоги должностным лицам колоний и муниципиев[3702]да и здесь, в Городе, самым малым из начальствующих людей, старшинам городских околотков[3703]; (3) не только живые наряжаются, но даже и мертвых на костре покрывают пурпуром[3704]. Так ужели одним только женщинам запретим мы носить пурпур? Выходит, тебе, муж, можно коня покрывать пурпурным чепраком, а матери твоих детей[3705]ты не позволишь иметь пурпурную накидку! Что же, даже лошадь у тебя будет наряднее жены? (4) Конечно, пурпур истирается, снашивается, и я могу еще признать, то можно на него поскупиться, хоть оно и несправедливо. Но ведь золоту сносу нет, разве что при обработке потрется, так к чему же такое скряжничество[3706]? Золото – оно скорее защита и помощь и гражданину каждому, и государству, вы по себе то знаете. (5) Консул здесь говорил, будто женщины не будут друг с другом соперничать, если ни у одной золота нет. Но сколько же, клянусь богами, рождается в их сердцах боли и негодования, (6) когда они видят, что женам наших союзников‑латинов оставлено право носить украшения, а им это запрещено; когда видят, как те, блистая золотом и пурпуром, разъезжают по Городу в пышных повозках, а наши жены за ними идут пешком, будто не Рим владыка державы, а города‑союзники. (7) Такое зрелище может ранить и мужское сердце. Что же говорить о женщинах, которых и обычно‑то волнуют всякие мелочи? (8) Государственные и жреческие должности, триумфы, гражданские и военные отличия, награды за храбрость, добыча, захваченная у врага, – всего этого женщины лишены. (9) Украшения, уборы, наряды – вот чем могут они отличаться, вот что составляет их утешение и славу и что предки наши называли их царством[3707]. (10) Чем же еще жертвовать им в дни скорби, как не золотом и пурпуром? И чем украсить себя, когда исчезла причина скорби? На общественных празднествах, во время молебствий чем могут они отличиться, как не редкостными уборами? (11) Когда отмените Оппиев закон, разве не волен ты будешь сам запретить жене своей надевать любое из украшений, что ныне запрещены законом? Ваши дочери, ваши жены, даже сестры не по‑прежнему ли останутся в вашей власти?[3708](12) Пока ты жив, ни одна не выйдет из‑под твоей руки, и не они ли сами ненавидят свободу, какую дает им вдовство или сиротство; (13) да и в том, что касается их уборов, они предпочитают подчиняться скорее тебе, чем закону. Твой же долг не в рабстве держать их, а под рукой и опекой; и вам же любезнее, когда называют вас отцами и супругами, а не господами. (14) Консул тут дурно говорил о женщинах, сказал, будто это мятеж, раскол. Опасно, дескать, – того и гляди захватят наши жены, как некогда разгневанные плебеи, Священную гору или Авентин! Женщины слабы, они должны будут подчиниться вашему решению, каково бы оно ни было; но чем больше у нас власти над ними, тем более умеренной должна она быть».

8. (1) После того как все было сказано за и против закона[3709], на следующий день еще больше женщин, чем прежде, высыпали на улицы Города; (2) всей толпой кинулись они к дому Брутов, которые препятствовали принятию предложения других трибунов, и до тех пор их упрашивали, пока не вынудили отказаться от их намерений. (3) Тогда стало ясно, что Оппиев закон будет отменен голосованием во всех трибах; так оно и случилось спустя двадцать лет после его принятия.

(4) А после того как отменили Оппиев закон, консул Марк Порций тотчас отправился с двадцатью пятью кораблями, из которых пять снарядили союзники, в гавань Луны[3710]. (5) Туда же велел он собраться войскам и разослал по всему побережью приказ дать корабли, а когда они прибыли, вышел из Луны и велел всем следовать за ним в гавань Пирены, откуда он двинется на врага со всем флотом. (6) Проплыв вдоль гористых берегов Лигурии и оставив позади Галльский залив, все собрались в назначенный день. Оттуда направились к Роде и выбили из этой крепости испанский гарнизон, что находился там. (7) От Роды поплыли дальше в Эмпории при попутном ветре. Там консул приказал сойти на сушу всем войскам, кроме моряков, набранных по союзным городам.

9. (1) Уже тогда Эмпории представляли собой два города, разделенных стеной. В одном жили греки, переселившиеся из Фокеи, как и массилийцы, в другом – испанцы. (2) Греческий город выдавался в море и был окружен стеной протяженностью менее четырехсот шагов; испанский же город, более отдаленный от моря, окружала сплошная стена длиною в три мили. (3) Римские колонисты (третий род жителей Эмпории) поселены здесь были божественным Цезарем после его победы над сыновьями Помпея[3711]. Ныне все они слились в единое целое, после того как все жители того города, сначала испанцы, а потом и греки, получили права римских граждан[3712]. (4) А в те времена можно было подивиться, как обеспечивали свою безопасность те, кто был открыт с одной стороны морю, а с другой – испанцам, племени свирепому и воинственному. Охраняло их то, что обычно составляет защиту слабых – строжайшая бдительность, поддерживаемая страхом в окружении более сильных. (5) Часть стены, обращенная к полям, была очень хорошо укреплена, и в ней были только одни ворота, которые всегда охранял кто‑либо из должностных лиц. (6) Каждую ночь треть граждан проводила на стенах; дозор и обходы делали не просто по обычаю или потому, что так полагалось, а с таким тщанием, как если бы враг стоял у ворот. (7) Ни одного испанца в городе не принимали, и сами жители не выходили за стены без важного на то повода. (8) Со стороны моря, однако, все выходы были открыты. Через ворота, которые вели в испанский город, греки ходили только сразу по многу человек, и это обычно была та треть граждан, что несли стражу на стенах прошлой ночью. (9) Ходили же они туда потому, что испанцы, мало сведущие в мореплавании, и с охотой покупали привозимое на чужих кораблях, и рады были продавать плоды своих полей. Ради этой взаимной выгоды испанцы и открыли грекам вход в свой город. (10) Греки и оттого еще не слишком опасались, что жили как бы под сенью дружбы с римлянами. Дружбу эту они хранили столь же истово, как и превосходившие их могуществом массилийцы. И в тот раз греки приняли консула и его войско со всем гостеприимством и радушием. (11) Катон пробыл у них несколько дней, пока разузнал, где находится противник и сколько у него войска. Не желая терять время в бездействии, он использовал его для обучения солдат. (12) Стояло как раз то время года, когда испанцы собирают зерно в риги; Катон запретил подрядчикам закупать хлеб для войска и отослал их обратно в Рим, сказавши: «Война сама себя кормит». (13) Выступив из Эмпории, опустошает он вражеские поля, жжет урожай, все вокруг преисполняет ужасом и обращает в бегство.

10. (1) В это же время Марк Гельвий[3713]уходил из Дальней Испании с войском в шесть тысяч человек, что дал ему для охраны претор Аппий Клавдий. Возле Илитургиса[3714]на Гельвия набросились кельтиберы, и войско у них было огромное. (2) Валерий Анциат пишет, что было их двадцать тысяч; из них двенадцать тысяч перебили, взяли Илитургис и всех взрослых мужского пола поубивали. (3) Потом Гельвий прибыл в лагерь Катона, и так как та область была уже вся очищена от врагов, он отослал свои войска обратно в Дальнюю Испанию, сам же отправился в Рим и вступил в город с овацией за подвиги, столь счастливо им свершенные. (4) Гельвий внес в казну четырнадцать тысяч семьсот тридцать два фунта сырого серебра, чеканной монеты семнадцать тысяч двадцать три денария и сто девятнадцать тысяч четыреста тридцать девять оскских[3715]серебряных монет. (5) Но в триумфе сенат ему отказал из‑за того, что воевал он под чужими ауспициями[3716]и в провинции другого военачальника. В Рим же он возвратился с опозданием на два года, ибо, передав провинцию своему преемнику Квинту Минуцию[3717], оставался в том краю еще и весь следующий год из‑за долгой и тяжкой болезни. (6) Поэтому и вышло так, что овация его произошла лишь за два месяца до триумфа его преемника Квинта Минуция, (7) который также внес в государственную казну тридцать четыре тысячи восемьсот фунтов серебра, семьдесят три тысячи денариев чеканного серебра и оскского серебра двести семьдесят восемь тысяч монет.

11. (1) В Испании тем временем консул стоял лагерем неподалеку от Эмпорий. (2) В лагерь явились три посла от Билистага, царька илергетов[3718], один из них был его сыном; они стали жаловаться, что их крепости осаждены, и говорили, что вся надежда у них на римлян, а без их помощи невозможно‑де им выстоять, (3) и сказали, что им хватит трех тысяч человек и противник всенепременно отступит, увидевши такое им подкрепление. Консул отвечал, что горько ему узнать, в какой опасности Билистаг, и слышать сетования послов его; (4) но сам он стоит перед многочисленным вражеским войском и со дня на день ожидает битвы, а потому никак не может делить силы свои и тем их ослабить. (5) При таких словах консула послы бросились к ногам его и заклинали, рыдая, не оставить их в крайней опасности, в каковой пребывают. К кому идти им просить помощи, если римляне отказывают. (6) Нет у них других союзников и нет никакой надежды нигде на земле. (7) Они могли бы спастись, если бы захотели нарушить верность союзу с римлянами, и вступили бы в сговор с другими племенами. Но и самые страшные угрозы не поколебали их, ибо надеялись они, что римляне помогут им и поддержат. (8) И вот нет у них поддержки, консул отказывается помочь; богов и людей призывают они в свидетели, что против воли своей, дабы избежать участи, постигшей сагунтинцев, придется им изменить Риму, ибо если уж суждено им погибнуть, так лучше не в одиночку, а вместе с другими народами и племенами Испании.

12. (1) В тот день консул отослал их от себя без ответа; но ночью стали его одолевать сомнения. (2) Бросить на произвол судьбы союзников он не хотел, а ослабить свою армию не решался, ибо тогда пришлось бы отсрочить сражение или начать его с риском проиграть. (3) Наконец решил он ни в коем случае не уменьшать войско, чтобы не было над ним угрозы уронить честь римского оружия, а союзникам вместо помощи подать надежду, (4) ибо знал, как часто, а на войне особенно, видимость имеет такую же силу, что и самое действие; кто поверил, что помощь будет, все равно что получил ее и тем сохранил в душе надежду, веру в победу и отвагу. (5) На другой день консул ответил послам, что хоть и опасается, уступив союзникам часть своего войска, ослабить его, все же больше заботит его опасность, нависшая над ними, чем над ним самим. (6) И приказал объявить, чтобы треть солдат из каждой когорты спешно готовила пищу, какую обычно берут с собою на корабли, а кораблям быть готовыми на третий день. (7) Двух послов консул отправил рассказать об этих приготовлениях Билистагу и илергетам, сына же царька ласковым обращением и подарками задержал при себе. (8) Послы отправились лишь после того, как сами увидели, что солдаты погрузились на суда; и принесши эту весть за достоверную, не только убедили своих, но и среди противников широко разошелся слух, что римские подкрепления приближаются.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2014-11-20; Просмотров: 359; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.024 сек.