Книга вторая о семье: О женитьбе 2 страница

БАТТИСТА. Лионардо, я и по возрасту и из уважения к тебе не дерзнул бы противиться твоему мнению. И если бы я не думал, что мои рассуждения не менее угодны тебе, чем мое молчание, то побоялся бы не только противоречить тебе, но даже выступать в защиту своего самого справедливого суждения. Но так как я хочу убедиться и уверить тебя, что мыслю и чувствую в отношении дружбы и влюбленности то же, что и ты, а именно, что влюбленные не могут заслуживать большего одобрения и хвалы, чем друзья, ты, Лионардо, покажи, если хочешь, чтобы я с тобой согласился, что всякая влюбленность неистова и всякая дружба совершенна. Я никогда бы не дерзнул утверждать, что истинная дружба внушает недостаточно сильное чувство, однако полагаю все же, что она, пожалуй, слабее влюбленности. Но кто же, как не ты, человек наделенный редкостным красноречием, докажет мне, что в наше время встречается дружба, достойная Пиладов и Лелиев? Влюбленности, разумеется, в наше время таковы, как и всегда, они охватывают богатых, бедных, господ, слуг, стариков, молодых, и ни возраст, ни состояние, ни свойства твоей души не защитят тебя от любовного пламени. Ты говоришь о нем, как о неистовстве. Я же не знаю, как правильно называть его, потому что ни сейчас, ни раньше его не испытывал. Я говорю об этом, основываясь на твоих словах и на том, что я прочитал у других.

ЛИОНАРДО. Не думай, Баттиста, что в душах смертных может зажечься пламя плотской любви, не побуждающее к безумству и неистовству. Если ты будешь иметь это в виду, то в своих рассуждениях будешь постоянно соглашаться со мной. Припомни древнего философа Софокла, о котором говорят, что на вопрос, каковы его отношения с Венерой, он отвечал: «Господи, я предпочту любое зло, лишь бы избежать общения с этим неистовым и низменным господином /так – signore/». Ты поймешь единственное, что можно сказать о такой любви: что следует избегать ее и питать к ней отвращение. И если ты в наши дни не сыщешь совершенной дружбы, то уж влюбленности по‑прежнему столь же неистовы, и, как говорил Софокл, низменны. Но мы вовсе не обязаны рассуждать только о высших и во всех отношениях совершенных видах дружбы. Мы ведь с тобой ведем свободный спор. Сошлемся на тех шестьсот дружинников, о которых в своих Записках о Галлии наряду с другими сообщает Цезарь; их называли «сольдуриями». Они были друзьями Адиатунна[34]и были обязаны по просьбе своего друга всякий раз выходить вперед и принимать на себя любые удары. Конечно, их было слишком много, чтобы ты признал их дружбу настоящей, как говорится, хочешь не хочешь, а поступай по дружбе и по чести; два человека, одна душа. Но ты и не станешь отрицать, что у них была своего рода подлинная и совершенная дружба, какую бы степень ты ей ни присвоил, во всяком случае ты не назовешь ее влюбленностью и по справедливости не сможешь сказать, что ее действие и проявление в нашей душе не столь сильно и стойко, как во время влюбленности. И если один из этих сольдуриев ради спасения дела и чести своего друга готов был пожертвовать, как у них было принято, не только свои труды и усилия, но даже кровь и собственную жизнь, то никто в здравом уме не поставит его ниже влюбленного, который, хотя это бывает и не очень часто, отдает возлюбленному свое имущество.

Не сомневайся, Баттиста, что ты и любой другой юноша встретишь среди этих несовершенных друзей куда больше таких, что поделятся с тобой своим, чем среди любовниц таких, которые откажутся и не потребуют твоего. Если же ты, чтобы продолжить спор, пожелаешь отстаивать противоположный тезис, то я спрошу, что, по‑твоему, достойнее, влюбленность или дружба? Я знаю, что поскольку ты, как и следует, придаешь чести самую главную цену в глазах здравых умов по сравнению со всеми прочими чувствами, ты признаешь, что дружба, несомненно, достойнее, и потому более стойка и продолжительна, а следовательно, и более полезна и приятна. Ведь для таких благородных и воспитанных на лучших образцах учености душ, как ваши, всякая недостойная вещь кажется мерзкой, бесполезной и заслуживающей порицания. Так и тут: поймите, Баттиста, и ты, Карло, что после добродетели в жизни смертных нет другой вещи, столь же полезной, приличествующей и приятной для каждого, как дружба. Нет нужды неистовствовать, достаточно здраво и последовательно рассудить, чтобы увидеть, сколь полезна дружба для бедных, сколь она приятна для удачливых, сколь удобна для богатых, необходима для всех семейств, для монархий, республик, для людей всех возрастов, всех состояний, при всяких житейских обстоятельствах. Дружба – чрезвычайно приятный и приспособленный к нуждам смертных дар. Итак, старайтесь приобрести побольше друзей, полезных для вас и для нашей семьи, возьмите за правило с помощью изучения достойных наук и искусств избегать всяческой праздности, сластолюбивых побуждений и неистовой похоти, грубейшего вида любви. Возлюбите целомудрие, как, впрочем, вы и поступаете и, я надеюсь, будете поступать, о чем я вас и прошу.

БАТТИСТА. Мы всегда будем стараться подражать тебе, Лионардо, и подчиняться твоим советам и в этом и во всех других случаях, тем более, что от этой дружбы, даже самой заурядной, ты сулишь пользу не только для нас, но и для всей семьи. Мы обещаем тебе, Карло и я, что, как ты сможешь убедиться, при каждом удобном случае не станем гнушаться любым трудом и избегать любых опасностей для чести и пользы нашего семейства.

ЛИОНАРДО. За это я вас и хвалю, братья, и ожидаю, что вы так и будете поступать. Пусть судьба и Бог будут благосклонны и способствуют вам в занятиях, как я того вам желаю. Поэтому не забывайте, что из всех тех немногих вещей, в которых нуждается всякая семья и без которых ей не достичь счастья и процветания, только дружба при любом стечении обстоятельств занимает главное место. И всегда помните о том, что сказал ваш отец: первое, к чему надо стремиться, это избегать порока и любить добродетель, так что и в этом и во всех прочих полезных и похвальных для нашего семейства вещах поступайте так, как вы мне обещаете; и я надеюсь, что благодаря своим трудам и стараниям вы будете столь же дороги и приятны своим близким, сколь любимы и почитаемы чужими.

БАТТИСТА. Раз ты этого хочешь, Лионардо, а мы не менее того желаем пойти тебе навстречу, ты должен научить нас тем вещам, которые пригодны для нашей семьи, и тогда, узнав о них с твоей помощью, мы сможем с большей легкостью исполнять твою волю и наш долг, и оправдывать ожидания близких. Если тебе приятны наши занятия, которые близки твоим желаниям, и если ты по обыкновению не сочтешь за труд общение с нами и наставление в нравах и добродетели, чтобы они все больше благодаря тебе украшали нас с каждым днем, прошу тебя рассказать нам, какие поступки и дела так полезны и нужны для семьи. Времени у нас достаточно. Отец наш отдыхает. У тебя, я полагаю, сейчас более важных дел нет. Для нас будет великой радостью и наградой, если благодаря твоим трудам мы сделаемся такими полезными и приятными родным, как ты того желаешь. Итак, Лионардо, если ты предпочитаешь, чтобы тебя упрашивали, прошу тебя, прояви свою доброту и человечность, всегда помогающую нам совершенствоваться; прошу тебя, подари нам свое время для нашего обучения; давай воспользуемся этим досугом для усвоения твоих наставлений ради нашей хвалы и ради славы и пользы нашего рода Альберти. И будь уверен, Лионардо, мы всегда будем повиноваться твоим увещаниям. Таким образом, ничто не мешает тебе наставлять и учить нас.

ЛИОНАРДО. Все, что нужно, это досуг и привязанность к вам и вашему обучению. Даже будь я занят чем‑то еще, я предпочел бы отложить это дело, дабы пойти навстречу вашим похвальным и в высшей степени приличествующим пожеланиям. Но хочу предупредить вас, что объяснение потребует гораздо больше времени, чем вы, может быть, ожидаете. Нужные примеры разбросаны и как бы скрыты в трудах множества самых разных авторов, поэтому собрать их и пересказать, расставить по местам будет трудно для любого самого ученого мужа. Сначала мне следовало бы как следует подумать, отобрать все нужное и привести в порядок. Чтобы все это пересказать и вслух объяснить, нужна необыкновенная память, а я знаю, что мне, братья, этих вещей в должной мере не хватает. Впрочем, если начать сейчас толковать о столь запутанных предметах, то мои слушатели почувствовали бы себя как те, кто путешествует при первых лучах зари. Те из них, кто бывал уже в этой местности и при свете солнца узнает ее знакомые черты, те знают, кто здесь живет и чем эти места примечательны, и в полутьме разбирают, прибавилось ли что‑то или убавилось. Другие, кто не посещал эту страну и при лучшем освещении, немного продвинувшись, направляются туда, где хоть что‑то видно, хотят они того или не хотят. Так и я, не просветив свой ум усердными занятиями и чтением множества писателей, сравнивая и приводя в порядок свои знания, стал бы похож на того полководца, который вступает в бой, выстраивая ряды своего войска. Сам я, выступая как попало, стал бы смущаться, да и вам было бы мало пользы от моих плохо подготовленных наставлений. Путаясь между тьмой и полумраком своей слабой по природе и мало просветленной памяти, сам по себе я мог бы только дать вам туманные намеки на свидетельства, которые сами по себе, может быть, совершенны, но для вас непонятны, и для меня неясны; таким образом, я не столько заслужил бы похвалу неопытных умов, сколько пренебрежение ученых. Однако вы сами прекрасно можете познакомиться с этими знаниями под руководством более уважаемых и признанных учителей. Среди греков к вашим услугам будут Платон, Аристотель, Ксенофонт, Плутарх, Теофраст, Демосфен, Василий, а среди латинян Цицерон, Варрон, Катон, Колумелла, Плиний, Сенека и многие другие, с помощью которых вы приблизитесь к тем местам, которые изобилуют прекрасными плодами, и лучше удержите их в памяти. И потом, Баттиста, и ты, мой Карло, не сочли бы вы меня чересчур самонадеянным, если бы я, даже будучи готовым и способным к такому предприятию, взялся быть вашим проводником в такой обширной стране? Кого бы вы хотели слышать вместе со мной? Ученым я мог бы сообщить только то, что им уже хорошо известно, а невежды, подумайте, не обратили бы на меня и мои речи особого внимания и не оценили бы их. Те же, кто слегка причастен к наукам, пожелал бы получить от меня образчик старинного прекрасно отделанного и приятного красноречия. Поэтому, подумайте, не лучше ли будет сейчас помолчать, ибо речи всегда бесполезны, когда нет подходящих слушателей.

БАТТИСТА. Если бы я не знал о твоей сговорчивости, Лионардо, ведь ты никогда не заставлял себя долго упрашивать, я бы подумал, что ты не хочешь оказать мне эту великую услугу из‑за моей неспособности уговорить тебя. Но мои просьбы все же должны были бы побудить тебя, если нет других причин молчать, к тому, чтобы ты пошел навстречу вашим желаниям и ожиданиям. Я не вижу, что может тебя сдерживать. Никто тебя не осудит, если ты приложишь все свои старания, чтобы помочь близким снискать похвалы и отличиться во всех делах. Кто же в здравом уме потребует проявлять в наших домашних разговорах больше красноречия, чем требуется, и к тому же отделанного слога? Не сомневаюсь, что у тебя, благодаря твоему таланту и памяти, в избытке знаний, чтобы удовлетворить наши потребности как в этой, так и в других науках, которым мы хотим учиться у тебя и у всех других. Мы охотно слушаем других наставников; тебя слушаем с радостью как прекрасного учителя, друга и брата. Коль скоро ты отошел от своей обычной сговорчивости, если наше обучение тебе безразлично и ты хочешь, чтобы тебя очень упрашивали, то имей в виду, что Карло, который, как ты знаешь, мог бы добиться от тебя благодаря своему уму и красноречию и твоему человеколюбию чего угодно, молчанием выражает гораздо большую просьбу, чем он или я могли бы выразить словами. Ведь тот, кто молчит, весь превратившись во внимание, показывает, что помышляет лишь о том, чтобы тебя услышать.

ЛИОНАРДО. Так он хочет, чтобы я говорил?

БАТТИСТА. Ты сам видишь.

ЛИОНАРДО. Вы так сильно хотите меня послушать?

БАТТИСТА. Для нас ничто не может быть приятнее.

ЛИОНАРДО. В таком случае я не могу и не хочу вам отказать. Но я вынужден предложить вам только то, что придет мне на ум. Я буду приводить только самые совершенные и полезные свидетельства о том, что необходимо для каждой семьи, чтобы не подвергнуться несчастью, самые подходящие и нужные советы, чтобы вознести их и приблизить к высшему счастью и удаче. Но как мы поступим? У вас есть вопросы? Тогда я буду вам отвечать. Или вы предпочитаете, чтобы я продолжал свою речь, не прерываясь?

БАТТИСТА. Как тебе удобнее. Нас интересует только одно – что делает семью счастливой. Ты говори свое, а мы будем слушать.

ЛИОНАРДО. Хорошо. Так и поступим, а вы, там где посчитаете, что нужно говорить подробнее, остановите меня, потому что я буду рассуждать со всей возможной краткостью. Итак, слушайте.

Часто размышляя о наших горьких несчастьях, в том числе и сегодня, когда нас преследует злобная фортуна, изо дня в день неустанно прибавляющая к нашим бедам все новые огорчения, увы нам! как будто бы ей кажется, что она еще недостаточно рассеяла нас по всему миру и поразила многими напастями, заставила блуждать по чужим краям, вдали от всех наших братьев, сестер, отцов, друзей и жен, я не могу, о злая фортуна, сдержать слез. Я оплакиваю нашу беду, а сейчас страдаю еще больше, братья, ибо вижу тяжело больным вашего отца Лоренцо, человека выдающегося по своему уму, влиянию и всевозможным добродетелям, лучшего и нужнейшего защитника и покровителя всей нашей семьи Альберти в это суровое и жестокое время. О фортуна, как злобно ты ополчилась на нашу семью! Но в этой печали я следую справедливейшему речению Эпикура; я вспоминаю о том, как благоденствовала наша семья на родине, когда она была многочисленной, богатой, украшенной известностью и влиянием, пользовалась расположением, любовью и дружбой. И этими приятными воспоминаниями я скрашиваю горечь сегодняшнего дня и среди этих бед и несчастий всегда верю в то, что наше терпение и крепость приведут нас в спасительную и тихую гавань. Чтобы исторгнуть из души горечь, я отвлекаю себя мыслями о том, что семье, желающей вырасти, достаточно найти способ уподобиться нашему роду Альберти, то есть ее положению до того, как злая судьба погрузила ее в эти бури и ненастья. Я вижу и знаю лишь то, что семья, лишенная того, чем мы были наделены в избытке, малочисленная, бедная, слабая духом и не изобилующая друзьями, зато имеющая много врагов, должна считаться жалкой и несчастной. Счастливой мы назовем ту семью, в которой много богатых, уважаемых и любимых людей, а несчастной – ту, которая невелика, но ее члены бедны, отличаются низкими нравами и вызывают отвращение. Первых станут опасаться, вторым же придется вытерпеть много обид и унижений; там, где первые будут желанными и почетными гостями, вторые встретят только ненависть и презрение, и если первых будут охотно привлекать к великим и славным предприятиям, вторые всегда останутся не у дел и на положении отверженных. Вы согласны с этим?

БАТТИСТА. Согласны.

ЛИОНАРДО. Тогда мы можем установить в качестве надежного и прочного фундамента для наших рассуждений четыре следующих основных правила, к которым будут прибавляться все остальные. Я назову их. Семье не мешает, а наоборот, полезно быть многочисленной; имущество следует ценить и приумножать; избегать дурной славы и стремиться к обретению известности и доброго имени; необходимо чураться зависти, вражды и ненависти, завоевывать, сохранять и расширять число друзей. Итак, нам придется говорить об этих четырех вещах, и поскольку богатство, доблесть и дружбу приобретают люди, то сначала мы посмотрим, каким образом семья может разрастаться и почему многолюдство всегда для нее полезно. Затем мы продолжим, по ходу разговора обращаясь к остальным предметам. И я очень рад, что уж не знаю, благодаря какому небесному вмешательству в качестве предисловия у нас завязался разговор, в ходе которого я осудил перед тобой Венерино вожделение и сластолюбие. В противном случае, хотя я сейчас, как и тогда, не собираюсь долго распространяться об этом, я, наверное, показал бы, сколь вредны и пагубны вожделения и любострастие для всех тех четырех вещей, о которых нам остается поговорить. Но для этого разговора, наверное, будет другое время и место, ибо вас не нужно убеждать, что с помощью достойных занятий, свободных искусств и поступков вы сумеете избежать праздности и безделья, ведущих к беспутной жизни. Итак, вернемся к нашей теме и станем рассуждать о ней насколько возможно открыто и непринужденно, не стараясь излишне приукрашать и отшлифовывать свои доводы, ибо нам, как мне кажется, гораздо нужнее здравые мнения, чем приятность речи. Слушайте же.

Семья становится многочисленной точно так же, как становятся многонаселенными города, страны и весь мир, о чем каждый может догадаться, судя по тому, что весь человеческий род, вначале насчитывавший единицы, вырос почти до бесконечности благодаря рождению и воспитанию все нового потомства. Не подлежит сомнению, что для произведения потомства мужчина нуждается в женщине. Поскольку дети появляются на свет уязвимыми и бессильными, необходимо, чтобы кто‑то заботливо ухаживал и присматривал за ними, с любовью и прилежанием кормил их и оберегал от всех опасностей. Младенцам вреден чрезмерный холод и яркий солнечный свет, сильный дождь и буйные порывы ветра. Поэтому прежде всего они нуждаются в крыше над головой, чтобы женщины находили пищу и приют для себя и для новорожденных. Под домашним кровом женщина занимается кормлением и уходом за ребенком. Но так как она погружена в заботы о потомстве, она не может добывать все необходимое для себя и для пропитания своих домашних, поэтому мужчины, более деятельные и выносливые по природе, с самого начала стали выходить на добычу того, в чем они нуждались. При этом мужчина иногда задерживался и не возвращался домой тогда, когда его ожидали. Поэтому, когда он приносил добычу, женщина хранила ее, чтобы в следующий раз, когда муж задержится, в доме было достаточно припасов. Из всего этого, по‑моему, явственно следует, что природа и человеческий разум научили людей жить в супружеском союзе, дабы умножать и поддерживать человеческий род, а также для вскармливания и ухода за младенцами. Они показали, что в браке очень важна забота о добывании полезных и пригодных для жизни вещей в сочетании с прилежанием в их сохранении. Природа убедила еще и в том, что в этом союзе должна участвовать одновременно только одна женщина, потому что мужчина не смог бы достаточно хорошо обеспечивать семью и добывать больше, чем требуется для него и для его жены и детей, так что, если бы он должен был обеспечивать пропитание нескольких жен и семейств, последним время от времени не хватало бы того или иного из необходимого. А разве у той женщины, которой недоставало бы чего‑то насущно необходимого для жизни, не появилась бы разумная причина оставить своего младенца, чтобы позаботиться сначала о себе? И если бы она оказалась в крайней нужде, ей следовало бы искать себе другого супруга. Таким образом, природа, божественная учительница и наставница во всех вещах, положила условием брака, чтобы у мужчины была постоянная подруга и чтобы она была одна, а он жил с ней под одной крышей и никогда мысленно не отделял себя от нее, не оставлял ее в одиночестве и постоянно возвращался, приносил все необходимое для семьи и устраивал все для ее удобства. Жена же должна хранить в доме принесенное им. Итак, следуя указаниям природы, мы должны избирать одну женщину и проводить с ней наш век под одной крышей.

Но молодые люди чаще всего не понимают этой полезности семейной жизни, ибо им кажется, что брак порабощает их волю и мешает свободной жизни, или потому, что, как это изображают комические поэты, они иногда чувствуют свой долг перед возлюбленными и поддаются их уговорам, а может быть и потому, что им трудно владеть собой и они считают тяжелым и неприятным бременем содержание помимо себя еще и жены и детей, и сомневаются в своей способности достойно обеспечить изо дня в день растущие потребности семьи, поэтому они считают супружеское ложе приносящим чересчур много хлопот и избегают законной и почетной заботы о продолжении рода. По этой причине следует побуждать молодежь к вступлению в брак разумными доводами, уговорами, наградами, используя все аргументы, все способы и приемы, дабы семья не подверглась тем бедам, которые, как мы сказали, вытекают из одиночества. Здесь могут очень пригодиться приведенные нами выше доводы против похотливых вожделений, пробуждающие желание достойных вещей. Можно прибегнуть к подобным же аргументам: показать, сколь приятно жить в предусмотренном природой супружеском союзе и иметь в нем детей, которые будут залогом и условием супружеской любви и расположения, и источником всех отеческих надежд и желаний. Тому, кто занят стяжанием богатств, власти, владений, будет слишком тяжело не оставить после себя наследника и хранителя своего имени и памяти. Для того, кто основывает свое достоинство и авторитет на добродетели, а пользу и выгоду извлекает из своих трудов, никто не будет в этом отношении дороже, чем любящие и законные дети. Прибавь к этому, что тот, у кого есть такие наследники, может рассчитывать, что память о нем не сотрется полностью, ибо дети хранят в семье воспоминания о подлинном образе отца. Финикиянка Дидона, после того как ее возлюбленный Эней ее покинул, сокрушалась прежде всего о том, о чем она с плачем говорила: «О, если бы у моих ног играл маленький Эней!» Так, несчастная покинутая любовница в лице и повадках другого мальчика, Юлия, ты бы ощутила последнее утешение в своем горе и страданиях, как прежде ощущала ядовитый зуд пылкой и погибельной любви[35].

Молодым людям очень полезно будет также напомнить, каким почетом у древних пользовались отцы, которые носили геммы и тому подобные украшения, считавшиеся неподобающими для остальных, кто не украсил государство новым потомством и детьми. Не мешает еще напомнить юношам, сколько расточителей и сбившихся с пути вернулось к правильной жизни после того, как обзавелись женами. К этому следует добавить, насколько важна помощь сыновей во всех делах, ибо они с готовностью окажут тебе надежное содействие и поддержку в противостоянии ударам враждебной судьбы и людским нападкам. Сыновья как никто другой сумеют защитить тебя от обид и хищений со стороны злодеев и наглецов и достойно отплатить им; и точно так же в благоприятных обстоятельствах дети дают утешение и во всяком возрасте приносят нам радость и удовольствие. Все это будет полезно рассказать; а также продемонстрировать, насколько важно иметь детей в пожилом возрасте, когда человек окружен бесчисленными нуждами, ибо, как говорил мессер Никколайо Альберти, благоразумный и опытный муж, дети суть надежный и прочный костыль для стариков. Эти и подобные им внушения, о которых сейчас распространяться было бы слишком долго, позволят убедить молодежь не гнушаться достойных супруг и стремиться к умножению, увеличению и благополучию семьи. Не менее полезно поощрять их, оказывая отцам великое уважение, отдавая предпочтение дома и на людях тем, у кого больше детей, и ставя на второе место тех, кто, будучи взрослым, неженат.

Дата добавления: 2014-11-20