II Этап: XIX – до 30-х гг. XXв

В начале XIX в. в России были проведены преобразования в сфере науки и в системе высшего образования, оказавшие непосредственное влияние на развитие русской тюркологии. 25 июля 1803 года был утверждён новый регламент Академии Наук, по которому изъятые из Академии в 1747 году гуманитарные науки вновь заняли в ней своё место [Кононов, 1982, с. 109]. Были учреждены новые университеты, среди которых и Казанский, сыгравший важную роль в истории отечественной тюркологии. И, наконец, в 1818 году был создан Азиатский музей Академии Наук. Все эти мероприятия, направленные на создание определённой системы подготовки научных кадров различной востоковедческой специализации, учреждение востоковедных научных и учебных центров были обусловлены активизацией внешней политики России на Востоке. После наполеоновских войн и до первой мировой войны Восток был основным театром военных действий русской армии [История отечественного востоковедения, 1987, с. 109]. В XIX в. к России были присоединены Кавказ и населённая преимущественно тюркскими народами Средняя Азия. Процесс русской экспансии в этом регионе шёл поэтапно: с начала века и до 40-х годов характерны дипломатическая разведка и попытки экономического проникновения; с 40-х годов начинаются более активные, чем прежде, действия и с применением военной силы; и, наконец, в 1860 – 80-е годы происходит полное завоевание Средней Азии русской армией [Киняпина, Блиев, Дегоев, 1984, с. 209-210].

Подобная активная внешняя политика в Средней Азии ставила перед российской наукой целый комплекс целей и задач по изучению региона. Вот что писал по этому поводу академик В. В. Бартольд: «После присоединения к России целого ряда мусульманских областей изучение как современного состояния этих областей, так и их истории, приведение в известность как письменных, так и вещественных памятников их прошлого, принятие мер к сохранению этих памятников – всё это составляет обязанность России как перед местным населением, так и перед всемирной наукой» [Бартольд, 1992]. И действительно, в 20-80-е годы XIX в. были заложены основы отечественной историографии тюркских народов. Освоение письменных востоковедных источников, а также достижения географической науки (вкупе с этнографией) позволили перейти тогда от спорадической интерпретации различных исторических сведений к их критической проверке и первым обобщениям. И хотя до конца XIX столетия в центре внимания большинства исследователей оставался период между XIII – XVIII вв. [Кляшторный, Ромодин, 1970, с 148], именно в XIX в. была заложена источниковая база изучения древней и раннесредневековой истории тюркских народов.

Особенность источниковедения древней и раннесредневековой истории тюркских народов заключается в том, что тюркские исторические записи почти не сохранились и поэтому исследователям приходится базироваться на иноязычных нарративных источниках. И как отметил В.В.Бартольд: «для изучения истории турецких народностей недостаточно быть туркологом; необходимо также, смотря по тому, какой эпохой интересуешься, быть синологом, арабистом или иранистом» [Бартольд, с. 21]. В первой половине – середине XIX в. учёные-востоковеды указанных специальностей внесли неоценимый вклад в изучение истории тюркских народов.

Яркий тому пример - деятельность выдающегося российского учёного Н. Я. Бичурина – одного из основоположников изучения Центральной Азии в России. Им был осуществлён перевод множества китайских сочинений, относящихся к древней и средневековой истории народов Центральной Азии. Его труды, изданные впервые во второй четверти XIX в., долгое время служили основой изучения истории этого региона. Созданная им в конце своей жизни книга «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древнейшие времена» намного опередила по охвату материала и качеству перевода современных ему авторов и не уступает аналогичным переводам некоторых позднейших авторов. Интересен тот факт, что задание написать труд на тему «История древних среднеазиатских народов» Н. Я. Бичурин получил накануне 1847 года, когда русские войска начали наступление в Средней Азии, и для Академии Наук составление такого труда имело особо актуальное значение [Бернштам, 1950, с. XXVI]. Несмотря на ошибочность некоторых взглядов Н. Я. Бичурина (например, о монголизме хуннов и тюрок), возникших в результате некритичного восприятия китайских источников и вытекавших из его собственной исторической концепции, опубликованные им китайские летописи открыли блестящую эпоху русского востоковедения [Бернштам, 1950, с. XXV]. Труды Н.Я.Бичурина стали фундаментом исследований таких историков, как В.В.Григорьев, В. В. Радлов, В. В. Бартольд, К. А. Иностранцев, Г. Е. Грум-Гржимайло, А. Н. Бернштам, Л. Н. Гумилёв и др.

Перевод и издание другой группы источников по истории тюркских народов – сочинений мусульманских авторов связаны с Казанским университетом и деятельностью таких выдающихся учёных, как Х. Д. Френ (1782-1851) и И. Н. Березин (1818-1896). Ими были изданы текст рукописи «Родословной тюрок» Абу-л-Гази, осуществлён перевод и издание части «Сборника летописей» Рашид-ад-Дина – важнейшего источника по истории тюркских и монгольских племён, а также их династий [История отечественного востоковедения, 1987, с. 100]. С открытием в 1807 г. в Казанском университете Восточного разряда Казань становится центром российского востоковедения. Даже после перевода в 1855 г. Восточного разряда в Санкт-Петербургский университет Казань продолжает играть важную роль в развитии отечественного востоковедения.

Событием эпохального значения в истории тюркологии, сопоставимым разве что с правильной расшифровкой булгарских эпитафий, стало открытие и дешифровка тюркских руноподобных памятников. Если попадавшие раньше в руки исследователей тексты оставались нерасшифрованными, то открытие Н. М. Ядринцевым в 1891 году в Монголии памятников, поставленных в 732 и 735 годах в честь правителя Второго Тюркского каганата – Бильге кагана и его младшего брата Кюль-тегина, с текстами на древнетюркском и китайском языках дало ключ к расшифровке тюркского руноподобного письма. В 1893 году датский учёный В. Томсен, а вслед за ним в 1894 году российский академик В. В. Радлов представили свои варианты дешифровок. Эпохальность факта введения в научный обиход текстов тюркских «рунических» надписей заключалась в том, что впервые был найден собственно тюркский источник по истории государств степной Евразии, о которых ранее были доступны лишь сведения из источников их соседей (китайцев, византийцев и др.).

После введения в научный обиход всех трёх групп источников: китайских, мусульманских и тюркских руноподобных текстов, – к концу XIX в. начался процесс их осмысления и обобщения. Первым к сравнению и сопоставлению западных (античных и византийских) и восточных материалов приступил арабист, иранист, а также знаток греко-римской историографии В. В. Григорьев. Базируясь на переводах Н. Я. Бичурина, он создал сводную работу «Китайский или Восточный Туркестан», бывшую в своё время исчерпывающим исследованием по исторической географии региона [Гумилёв, 1960, с. 8].

Целой эпохой в истории отечественной и мировой тюркологии является деятельность В. В. Радлова (1837-1918). Известный своими фундаментальными трудами в области тюркской филологии, он внёс также неоценимый вклад в изучение древней и раннесредневековой истории тюркских народов. Кроме целой серии «рунических» памятников В.В.Радлов собственноручно переписал и издал ряд памятников уйгурской письменности [Кононов, 1982, ]. Проблемам истории уйгур он посвятил специальную работу «К вопросу об уйгурах» [Радлов, 1893]. В этом сочинении В. В. Радлов коснулся проблемы происхождения уйгур, а также выдвинул собственную концепцию становления и развития государственности у кочевых народов.

Процесс формирования кочевой государственности, по Радлову, происходит на основе первичной социальной единицы – «аула». Аул – это устойчивое сообщество, выросшее из большой и сильной семьи. В дальнейшем вокруг аула складывается более крупное объединение степняков – «подплемя». В подплемени уже проявляется потребность в начальных формах регулирования и управления кочевым обществом. Вследствие благоприятных обстоятельств из подплемени возникала более крупная единица – племя. Главная причина разрастания кочевого объединения заключается, по мнению Радлова, в личных качествах предводителя подплемени – бия. Следующая ступень кочевых сообществ – это «колена», которые состояли уже из нескольких племён, а несколько колен могли объединяться, в свою очередь, в орды. На основе вышеназванных объединений образовывались, согласно взглядам Радлова, государства кочевников.

Главное в концепции В. В. Радлова – это доминирующая роль предводителей кочевников – биев и ханов, так как стабильность кочевых государств, по мнению Радлова, держалась исключительно на личности ханов, на их силе и авторитете. Гибель кочевой державы наступала при ослаблении ханской власти. Даже само возникновение и дальнейшее развитие кочевого государства, согласно концепции В. В. Радлова, явление случайное, поскольку кочевое общество в нормальном состоянии не нуждается в государственной организации, а ханская власть появляется только при чрезвычайных обстоятельствах [Радлов, 1893].

В 1896 году в журнале «Живая старина» вышла работа Н. А. Аристова «Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей». В этом исследовании значительное место уделено древнему и раннесредневековому периоду истории тюркских народов, а также дана собственная концепция сложения государственности у тюркских народов. В вопросе о начале истории тюркских народов Н. А. Аристов разделяет точку зрения о тюркоязычности хуннов и рассматривает державу Хунну как древнейшее тюркское государство [Аристов, 1896, с. 290]. По проблеме становления государственности у кочевников взгляды Н. А. Аристова во многом расходились с концепцией В. В. Радлова. По мнению Н. А. Аристова, образование и становление кочевых держав были неразрывно связаны с родо-племенным строем. Н. А. Аристовым была предложена следующая схема политогенеза в кочевом обществе: сначала глава рода – «родоначальник» подчиняет своему влиянию роды своего племени, а затем происходит покорение остальных племён. Падение степной державы, по мнению Н.А.Аристова, наступает не вследствие ослабления власти хана, а по причине ослабления правящего рода, с одной стороны, и стремления покорённых племён и родов к самостоятельности, с другой. Через некоторое время после гибели кочевого государства в степи усиливается другой род, и процесс государствообразования начинается вновь [Аристов, 1896, с. 284]. Таким образом, согласно концепции Н. А. Аристова, тесно связанный с родоплеменными отношениями политогенез внутренне присущ кочевому обществу и не является случайным и чрезвычайным, как полагал В.В.Радлов.

Видное место в истории кочевниковедения принадлежит Г. Е. Грум-Гржимайло, взглянувшему на историю Центральной Азии глазами географа. «Используя свой личный опыт, накопленный в путешествиях, он нашёл соответствия между сведениями, почерпнутыми из летописей, и природой Тянь-Шаня, Хангая и Гоби» [Гумилёв, 1994, с. 96]. За 25 лет им была создана сводная работа «Западная Монголия и Урянхайский край» (исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии). В поле зрения Г.Е.Грум-Гржимайло в основном были вопросы исторической географии, палеоэтнографии и некоторые вопросы хронологии [Гумилёв, 1960, с. 9]. Но им были обойдены проблемы возникновения и развития государственности тюркоязычных народов.

Важным вкладом в историографию тюркских народов стала книга К.А.Иностранцева «Хунну и гунны». В этой работе даётся подробнейший анализ всех существовавших к тому времени теорий о происхождении центральноазиатских хуннов и европейских гуннов. Автор сделал вывод о тюркоязычности самого племени хунну и значительной части других племён, входивших в состав хуннской державы [Иностранцев, 1926, с. 118]. В вопросе об этногенезе европейских гуннов К. А. Иностранцев приходит к мысли о постепенной ассимиляции центральноазитских хуннов в среде местного населения, сначала финского, а позже славянского и германского. Притом преемственность гуннов от хунну не вызывает у автора никакого сомнения: «вторжение грозных завоевателей IV-V вв. находится в связи и вызвано переворотом на крайних восточных пределах Азии» [Иностранцев, 1926, с. 119].

История тюркских народов занимает едва ли не главное место в наследии выдающегося русского востоковеда В. В. Бартольда. К ней в своей научной деятельности он обращался дважды. В 1892-1899 гг. его интересовали отдельные проблемы тюркской истории, среди которых историографическое значение впервые прочтённых тогда орхоно-енисейских памятников [Кляшторный, Ромодин, 1970, с. 149]. В 1925-1930 гг. интерес В. В. Бартольда к истории тюркских народов был связан с теми грандиозными изменениями, которые происходили в тюркоязычных окраинах бывшей Российской империи. Национальное размежевание, государственное строительство – формирование национальных республик – всё это стимулировало интерес к истории и национально-культурным традициям тюркских народов. В это время В. В. Бартольдом было написано большинство обобщающих работ по истории тюркских народов: «Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии», «История турецко-монгольских народов», «Тюрки» [Бартольд, 1968] и др. Отдельным тюркским народам посвящены его небольшие статьи – «Карлуки», «Кимаки», «Кипчаки» [Бартольд, 1968] и др. Основными источниками трудов В.В.Бартольда были тексты орхоно-енисейских памятников, переводы китайских исторических сочинений, сочинения античных и византийских авторов.

В вопросе о наиболее раннем этапе тюркской государственности В.В.Бартольд был далёк от безусловного признания факта тюркоязычности хуннов [Бартольд, 1968 с. 267]. Историю государственности тюркских народов он начинает рассматривать с эпохи Тюркского каганата.

Проблема причины происхождения государственной власти в кочевом обществе нашла отражение в ряде трудов В.В.Бартольда [Бартольд, 1968, с. 279]. В своих построениях он опирался на концепцию В. В. Радлова о чрезвычайном характере ханской власти в степи. Напротив, точка зрения Н.А.Аристова была подвергнута им жёсткой критике и названа крупным недоразумением [Бартольд, 1968 с. 267]. Как и В.В.Радлов, В.В.Бартольд считал, что при нормальных условиях кочевое общество регулируется традиционными связями и нормами обычного права и поэтому не нуждается в государственной организации. Однако, когда в степи начинает набирать обороты процесс имущественной дифференциации, кочевое общество расслаивается на сословия и классы, появляются признаки классовой борьбы. Под влиянием этой борьбы, по мнению В. В. Бартольда, и зарождаются основы политической власти в кочевом обществе. Имущественное расслоение, борьба между бедными и богатыми, «степной аристократией и демократическими элементами» и были, согласно концепции учёного, теми чрезвычайными обстоятельствами, о которых писал В. В. Радлов. Как и В. В. Радлов, В. В. Бартольд исходил из того, что представители государственной власти – ханы захватывали власть сами, никем не назначались и не выбирались. Однако процессы классообразования и политогенеза, по мнению В. В. Бартольда, являются обратимыми и кочевое общество со временем может вновь вернуться к доклассовому и догосударственному, т.е. нормальному для него состоянию. Как видно, несмотря на близость отдельных положений концепции Бартольда к марксистской теории, его взгляды значительно отличались от классического марксизма.

Одним из факторов стабильности кочевой державы В. В. Бартольд считал захват богатств «культурных стран», таким образом, он указывал на экзополитарный (внешнеэксплуататорский) характер кочевых государств [Бартольд, 1965 с. 28].

При обзоре историографии истории тюркских народов невозможно пройти мимо вышедшей в 1931 г. книги Б.Я.Владимирцова «Общественный строй монголов: монгольский кочевой феодализм». Несмотря на то что этот труд не имеет прямого отношения к тюркским народам, он сыграл заметную роль в развитии отечественной исторической тюркологии. В этой работе Б.Я.Владимирцов «впервые во всей полноте поставил вопрос о характере общественных отношений у монголов в средние века, показал, насколько монгольские племена эпохи Чингизхана отличались друг от друга по уровню своего общественного развития» [Кляшторный, Ромодин, 1970 с. 152-153], и в то же время он отметил, что в чертах родового быта монгол «нет ничего особенного и оригинального, что бы выделяло древних монголов из ряда других народов, живущих или живших родовым строем» [Владимирцов, 1934 с.58]. Таким образом, закономерности, присущие развитию монгольского кочевого общества, могут быть приложимы и к другим степным народам, в том числе и тюркам. В его монографии впервые дана достаточно полная, детальная картина становления основ кочевой государственности на основе подробнейшего анализа социально-экономического развития монгольского общества. Концепция Б. Я. Владимирцова о сложении монгольского государства вкратце выглядит следующим образом. В XII в. в степях Монголии протекают два взаимосвязанных процесса – идёт разложение родового строя и начинается переход от куренного к аильному способу кочевания. При аильном кочевании богатый скотовладелец разделяет свои стада по аилам, где скот пасётся под присмотром зависимых людей. Набирает обороты процесс расслоения древнемонгольского общества на богатых скотовладельцев, лично свободных, но не богатых общинников и на зависимых людей. На этом фоне складывается кочевая аристократия, представители которой окружают себя различными категориями зависимых людей – рабов, крепостных вассалов, а также дружиной. Формируется система эксплуатации как зависимых, так и формально свободных людей, вырабатываются отношения иерархической соподчинённости и вассалитета. Все эти явления, по мнению Б. Я. Владимирцова, являются признаками феодального строя с кочевой спецификой. В XII в. происходят постоянные стычки между различными группами кочевой феодальной аристократии за гегемонию в степи. Но несмотря на всю ожесточённость столкновений основная цель враждующих группировок была одна – установить единую стабильную власть, которая бы отвечала интересам разбогатевшей кочевой аристократии. На этой волне и происходит образование Монгольской империи во главе с Чингисханом. Б. Я. Владимирцов дал описание становления и последовательного развития классового общества у монгольских племён, которое он определил как феодальное. По мнению Б.Я.Владимирцова «то, что происходило в нарождающемся государстве Чингис-хана, вероятно, происходило и в других хаанатах, но, может быть, не принимало таких размеров и не было так строго организовано». Закономерным итогом процесса классообразования стало, согласно концепции Б. Я. Владимирцова, формирование монгольского феодального государства.

Работа Б.Я.Владимирцова подводит своеобразный итог дореволюционному периоду отечественного кочевниковедения. Хотя книга и была написана уже в годы советской власти, в ней, как и в последних работах В.В.Бартольда, нет жёстких формулировок исторического материализма, присущих сочинениям советских тюркологов, таких как С.П.Толстов, А.Н.Бернштам и др.

Официальная дореволюционная историография истории России относила кочевников к разряду так называемых «неисторических» народов [Мавродина, 1983, с. 12]. В трудах Н. М. Карамзина, С.М.Соловьёва, В.О.Ключевского и других история тюркоязычных кочевников рассматривалась лишь в свете их взаимоотношений с Русью, а отношения эти трактовались как борьба цивилизованной Руси с «варварами», как непримиримое противоборство «леса» со «степью». Влияние кочевников на ход русской истории объяснялось как однозначно негативное. «Борьба со степным кочевником, половчанином, злым татарином, длившаяся с VIII почти до конца XVII в., – самое тяжёлое историческое воспоминание русского народа. Тысячелетнее и враждебное соседство с хищным степным азиатом – это такое обстоятельство, которое одно может покрыть не один европейский недочёт в русской исторической жизни», - такой вывод в своё время сделал В. О. Ключевский [Цит. по.: Мавродина, 1983, с. 17]. Подобный подход, господствовавший в официальной историографии вплоть до 1917, года заметно влиял на формирование в русском обществе представлений о роли тюркских народов в истории России.

Диаметрально противоположная такому подходу точка зрения была высказана в 1920-х годах в работах учёных евразийской школы. Евразийство – общественно-политическое течение, возникшее в среде русской эмиграции после окончания гражданской войны, предложило по-новому взглянуть на историю русско-тюркских взаимоотношений. Евразийцы считали, что русская этничность не может быть сведена лишь к славянскому этносу, в её образовании большую роль сыграли и тюркские племена. Оценка евразийцами русско-тюркских взаимоотношений в целом, и так называемого татаро-монгольского «ига», в частности, означала не больше не меньше, что «без татарщины не было бы и России» [Савицкий, 1993, с. 123]. Россия мыслилась евразийцами не как прямое продолжение Киевской Руси, а как «наследница великих ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии, в ней сочетаются осёдлая и степная стихии» [Савицкий, 1993, с. 125]. В трудах евразийцев история России рассматривается в рамках истории Евразии в целом, при том всячески подчёркивается важная роль тюркских народов. Учёный-лингвист князь Н.С.Трубецкой считал, что в истории Евразии тюркские («туранские») племена играли первоначально гораздо более значительную роль, чем восточнославянские племена: «Даже в так называемый домонгольский период, туранские государства в пределах одной Европейской России (царство волжско-камских булгар и царство хазарское) были гораздо более значительнее варяжско-русского. Самое объединение почти всей территории современной России под властью одного государства было впервые осуществлено не русскими славянами, а туранцами-монголами» [Трубецкой, 1993, с. 59]. Евразийцев больше интересовал период монгольских завоеваний и Золотой Орды, туранский элемент в русской истории они связывали с «наследием Чингисхана», в империи которого евразийский мир впервые предстал как единое целое. Географ и геополитик П. Н. Савицкий всячески подчёркивал позитивную роль татарского господства в становлении Российского государства: «Действием ли примера, привитием ли крови правящим, они (татары) дали России свойство организовываться воедино, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество становится могущественной ордой» [Савицкий, 1993, с. 124].

Идеи евразийства оказали влияние на творчество таких историков, как Э. Хара-Даван, Г. Е. Вернадский и др. Для широкой аудитории в России – СНГ труды евразийцев двадцатых стали доступны только в последние десятилетия. Однако некоторые положения евразийской школы легли в основу исторических концепций Л. Н. Гумилёва. Хотя в своих построениях евразийцы не были абсолютно объективны и беспристрастны, а порой их заносило в противоположную официальной историографии крайность, тем не менее евразийство стало важным этапом развития русской исторической мысли.

Дата добавления: 2014-12-08