Вероятностный мир

Разумеется, в повседневной, рационально размеренной жизни человека творческое начало не доминирует. И даже у так называ­емых творцов время инсайда, время творческого озарения, время вдохновения - это лишь краткие мгновения, как бы концентри­рующие в себе энергию ирреального мифа. Вместе с тем, не со­ставляет труда интерпретировать сознание любого нормального ребенка как организованное в координатах мифа.

Если вернуться к тем характеристикам мифологического про­странства, которые были предъявлены в предшествующих глав­ках, то описание детского сознания в категориях собственно ми­фологических не составит особого труда. В самом деле, детское мышление алогично, апространственно и абсолютно фантазийно. Для совсем маленького ребенка мир - это "место появления" и "место исчезновения" тех или иных вещей. Его сознание не отбрасывает ничего, что бы уменьшало объективность этого мира, но, наоборот, подчеркивает мистические свойства, таинственные силы и скрытые способности существ и явлений, ориентируясь на чисто субъективные элементы: мир ребенка населен сказочны­ми героями, Бармалеями и Карабасами-Барабасами, зубастыми волками и прекрасными принцессами. Скажем, если у двухлет­него ребенка появляется новая игрушка - он не интересуется, от­куда она появилась, а если она исчезает - не интересуется, куда она пропала. Каждой вещи объективного мира он готов придать свое, субъективное значение, посредством вовлечения ее в ту или иную игру - независимо от того, какое значение зафиксировано за этой вещью во взрослом обиходе. При том вещи и игрушки

для ребенка одушевлены; у них есть лицо, они умеют разговари­вать - и это не вызывает у ребенка никакого удивления, а воспри­нимается им как нечто естественное.

Присмотримся к игре ребенка-дошкольника. Здесь нет ни вре­мени ни пространства в нашем представлении. Все может быть всем, а время может свободно растягиваться и сжиматься. Про­странство прерывно. События игры могут совершаться в полном несоответствии с каким бы то ни было представлениями о зако­нах формальной логики. Наконец, наречение именами (столь любимое всеми детьми) совершается совершенно произвольным образом, и определение предмета в игре совершается не с точки, зрения его реальных признаков, но посредством придания ему неких воображаемых черт, идущих мимо признаков предмета (когда, скажем, пятилетний малыш берет палочку и скачет на ней, как на воображаемой лошади).

И вместе с тем - как и в настоящем мифе - эти странные струк­туры организации мира детского сознания оказываются на удив­ление информационно открытыми структурами. Мысля в их ко­ординатах - казалось бы, столь непрактичных и неубедительных с точки зрения взрослого рассудка - ребенок уже только в тече­ние пяти или шести лет дошкольной жизни поглощает горы ин­формации об окружающем его мире, каким-то совершенно неле­пым образом ''напихивая" ее куда-то, в запасники своего созна­ния, и, что самое удивительное, весьма и весьма эффективно, в конце концов, этой "напиханной" информацией распоряжается. Это весьма и весьма напоминает мир некоторых домашних науч­ных библиотек: как правило, для внешнего наблюдателя открыть систему расположения книг очень трудно, и он очень быстро за­путывается в море книг. Вместе с тем хозяин библиотеки чувству­ет себя в этом книжном хаосе, как рыба в воде, и может в любой момент найти любую нужную ему книгу, опираясь, зачастую, на помощь подсознания, нежели сознания. И в этом смысле мир детского сознания напрямую ассоциируется с образом творчес­кой лаборатории.

Но можно ли на основании предъявленных характеристик допонятийного мышления утверждать, что ребенок находится, так сказать, в состоянии перманентно-творческого отношения к окру­жающему миру? Боюсь, это было бы слишком сильное утвержде­ние. Миф - это, скорее, прародина творчества, нежели творчест­во как таковое. И, если воображение творческого человека или маленького ребенка может быть описано в терминах мифа, то это, скорее, усиливает наше недоумение, нежели действительно что-то проясняет как в первом или втором, так и в третьем. Пото­му что за внешней похожестью скрывается глубокое различие. И факт заключается в том, что далеко не из всякого ребенка вырас­тает талант. И потом, если миф - это матрица творчества, то отче­го же в тех обществах, в которых господствует миф в его наиболее архаических формах, мы отнюдь не встречаемся с фактами пер­манентного творческого самоизменения, а, скорее, наблюдаем

эффекты социальной и технологической законсервированности этих обществ?

При всей очевидной похожести этих трех феноменов - мифо­логического сознания, детского сознания и культурно-творческо­го сознания, - не менее очевидно их глубокое различие. И остает­ся глобальный методологический вопрос: до какой степени анализ детского мышления может являться ключом к пониманию тайн мифа, анализ архаических мифов - к пониманию различных фе­номенов детского сознания, а анализ того и другого - к понима­нию сущности творчества?

Сознание ребенка можно было бы охарактеризовать в значи­тельной степени как сознание проективное. В том смысле, что его не столько интересует вопрос "как на самом деле?", сколько вопрос "как могло бы быть?" Можно сказать, что ребенок весь -в будущем. Он непрерывно меряет себя меркой взрослого мира. И это понятно: ему бессмысленно опираться только на свой опыт прошлого, поскольку как раз этот-то опыт и свидетельствует: все, что он думает по какому-то поводу сегодня, уже завтра может измениться совершенно.

Динамика интеллектуального и психического развития, динамика самоизменения, динамика жизненного опыта у малень­кого ребенка фантастически высока. Не только каждый день, но и каждый час он приобретает опыт, совершенно до того незнако­мый. И оттого он вынужден непрерывно подстраиваться под бу­дущее, причем под то будущее,... которого еще нет. И в этом смысле сетка мифологического мышления оказывается чрезвычайно удобной именно потому, что она - ВЕРОЯТНОСТНАЯ сетка.

Ведь миф принципиально исходит не из того, что есть, а из того, что может быть. А это и значит, что структура мифа может быть охарактеризована как вероятностная: в мифе что-то проис­ходит или не происходит не с жесткой необходимостью и опреде­ленностью, а лишь с известной долей вероятности. В мифе чело­век исходит не из логики факта, а из странной логики, согласно которой все может быть. Или из логики, которую можно было бы описать фразой "а почему бы и нет?" И это именно та логика, которая позволяет сохранять принципиальную открытость будущему, причем открытость ЛЮБОМУ будущему.

При этом субъект мифа не столько знает что-либо наверняка, сколько догадывается о чем-то: разумеется, весьма и весьма субъ­ективно и приблизительно. Но ему не остается ничего другого, как принимать мир своих бесконечных догадок об окружающем мире как абсолютную ценность.

Такого рода вероятностное отношение к миру позволяет до­вольно многое угадывать достаточно правильно - во всяком слу­чае, достаточно, чтобы более или менее эффективно ориентиро­ваться в ближайшем будущем или в окружающей среде. И, в сущности, это единственная действительно эффективная модель отношения к тому миру бесконечных возможностей, который от­крывается взору маленького ребенка.

Дата добавления: 2014-11-29