Некоммуникативная природа языка

Все сказанное позволяет существенно по-новому поставить вопрос о природе языка и о его генетической роли в культуре.

Существует широко распространенное (и кажущееся более чем очевидным) представление, согласно которому человеческий язык возникает как средство коммуникации между людьми. Однако многие этнографические факты позволяют усомниться в справед­ливости этого предположения.

Так, есть удивительный факт, который до сих пор ставит в тупик этнографов, занимающихся систематическим изучением первобытных сообществ: даже племена, обитающие практически бок о бок друг с другом, обладают глубоко индивидуальными языками, совершенно недоступными представителям соседних племен. Еще, Миклухо-Маклай отзывался об этом факте с не­скрываемым изумлением: "Почти в каждой деревне свое наречие. В деревнях, отстоящих в четверти часа ходьбы друг от друга, имеется уже несколько различных слов для обозначения одних и тех же предметов. Жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных наречиях, что почти не понимают друг друга" ⁴. О том же сооб­щают и современные исследователи: "так, в Полинезии, на не­значительной территории, на одном и том же острове существует много языков, часто не состоящих даже в самом отдаленном род­стве" ^s.

Нетрудно заметить, что этот факт входит в существенное про­тиворечие с общераспространенным представлением о коммуни­кативной природе языка - тем представлением, согласно которо-

му язык возникает как утилитарно-прагматическое образование, как особая сигнальная система, смысл которой состоит в транс­ляции какой-то информации от одного человека другому. Други­ми словами, согласно этому представлению, язык возникает как средство общения между людьми, из потребности людей "сказать что-то друг другу".

Идея эта достаточно древняя, и вплоть до сегодняшнего дня эта идея кажется самоочевидной для достаточно большого числа исследователей °. То, что язык для первобытного человека являл­ся в первую голову средством для общения, кажется настолько естественным и само собой разумеющимся, что этот вопрос вообще не становится предметом обсуждения. Обсуждаются стадии гене­зиса языка, дискутируется вопрос о том, что же могло быть "на­чальным средством сознательной коммуникации" ⁷, кем-то дока­зывается, что реконструкция генезиса языка вообще невозможна ⁸ - но никем не ставится под сомнение само принципиальное убеж­дение, согласно которому язык в первобытном обществе создается именно как средство коммуникации. Мол, а для чего же еще? Как писал еще Маркс сто пятьдесят лет назад, апеллируя к аргументам здравого рассудка: "язык возникает лишь из потребности, из на­стоятельной необходимости общения с другими людьми", - и это одно из немногих заявлений Маркса, которое до сих представля­ется бесспорным как для филологов, так и для этнографов.

Разумеется, то, что в реальном функционировании культуры, в реальной человеческой повседневности язык выполняет комму­никационные функции, несомненно. Несомненно, что люди поль­зуются языком, в том числе, и для обмена информацией, пользу­ются языком в каких-то коммуникационных целях. И, тем не менее, есть основания полагать, что природа человеческого язы­ка неизмеримо более сложна, и что в своих истоках язык вовсе не являлся утилитарно-коммуникативным образованием.

В самом деле, если природа языка - утилитарная коммуника­ция, понимаемая как обмен информацией, то как объяснить фе­номен того языкового Вавилона, о котором шла речь выше, когда жители соседних деревень, находящихся в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга, говорят на принципиально разных язы­ках? Как объяснить тот факт, что на маленьком острове, окру­женном со всех сторон водами океана, существует МНОЖЕСТВО языков, между которым не прослеживается даже отдаленного родства? Ответ только один: язык во всех этих сообществах су­ществует не столько как средство ОТКРЫТОСТИ для других, сколько как средство ЗАКРЫТОСТИ от других, выступает не столько средством коммуникации с внешним миром, сколько сред­ством отгораживания от внешнего мира, выступает как средство замыкания культуры в себе, является тем феноменом, благодаря которому культура того или иного племени оказывается абсолют­но непроницаемой для чужого взгляда.

Другая проблема, непреодолимая для теории коммуникатив­ной природы языка - это проблема чрезвычайной сложности лю-

бых, даже самых архаических языков. Уже отмечалось выше, что количество слов в любых языках настолько велико, а слож­ность грамматических конструкций настолько высока, что это выглядит абсолютно избыточным по отношению к каким бы то ни было нуждам утилитарной коммуникации. Ведь повседневная коммуникация первобытного человека может вполне успешно осуществляться в границах чрезвычайно небольшого количества слов (буквально нескольких десятков), и даже вовсе без какого бы то ни было словоупотребления, при помощи одних только жестов и звуков. Однако словарный запас любого, даже самого примитивного языка исчисляется десятками тысяч слов. Какими нуждами практической коммуникации можно объяснить это фан­тастическое лингвистическое изобилие?

И, наконец, третья, и, возможно, наиболее сложная проблема -это то, что каждое слово в любом человеческом языке (включая языки примитивных народов) обладает таким большим количест­вом семантических оттенков, обладает такой семантической глуби­ной, что это создает неизбежные трудности при его коммуникатив­ном использовании. А если бы язык являлся по своему генезису средством коммуникации, было бы резонно предположить, что в любом языке должна была бы существовать хотя бы небольшая группа наиболее архаичных слов - слов ОДНОЗНАЧНЫХ, слов-сигналов, слов-средств, слов, не допускающих множественности интерпретаций, а, стало быть, слов, позволяющих осуществлять действительно эффективную коммуникацию. Однако напрасно мы будем искать такого рода группу сигнальных слов в каком бы то ни было языке, включая языки наиболее архаические. Любой че­ловеческий язык обладает той странной (с точки зрения задач ком­муникации) и очевидной особенностью, что в нем не бывает одно­значных слов и любое слово допускает множество семантических оттенков, множество семантических толкований и интерпретаций. И между прочим, этим отличается любой естественный язык от языков искусственных, где каждый знак имеет принципиально сигнальный характер', и является носителем принципиально одно­значной информации. И, кстати, точно так же принципиально коммуникативным и однозначным является по своей природе язык животных. Здесь любой звук или любой жест имеет строго сиг­нальную природу и не допускает вариантов толкования.

Таким образом, язык выступает не столько средством комму­никации между представителями одного и того же племенного сообщества (как это чаще всего представляется в современных теориях возникновения языка), сколько способом демаркации, способом отделения данной культурной группы от представите­лей других культурных сообществ. Язык возникает как некая система, позволяющая некоей общности очертить свою культур­ную границу, отделить свой культурный миф от чужого, "возде­лать" собственную мифологическую самость.

И лишь на гораздо более далеком в историческом отношении этапе этот семантически изощренный язык, многозначный и дву-

мысленный, насыщенный размытыми семантическими полями и вовсе не предназначенный для коммуникации (совершенно не приспособленный к задачам сколько-нибудь эффективной ком­муникации, к задаче сколько-нибудь эффективного обмена ин­формацией!) адаптируется человеком к коммуникационным це­лям, т.е. начинает использоваться им как средство общения, как средство передачи и получения информации. Возникает целое искусство использования языка в коммуникационных целях. И это дает -новый импульс к развитию культуры: ведь коммуника­ционное использование любого языка - учитывая, что любой язык обладает фантастической семантической глубиной и изо­щренностью - предполагает непрерывное толкование и перетол­кование семантики используемых слов и словосочетаний, а, зна­чит, предполагает непрерывное, лавинообразное усложнение структур языка.

Но, если исток языка не в коммуникации, то в чем же он? Логика предшествующего анализа позволяет ответить на этот во­прос с достаточной определенностью: в мифе.

На последующих страницах я постараюсь доказать, что гипо­теза некоммуникативного, мифологического происхождения языка позволяет объяснить феномен фантастической сложности любо­го человеческого языка - сложности в смысле величины его сло­варного запаса и сложности в смысле его синтаксиса, законов управления языком. Она позволяет объяснить феномен фантас­тической семантической сложности и многоуровневости каждого слова. Наконец, она позволяет объяснить сам феномен существу­ющего в мире удивительного языкового разнообразия т.е. языко­вого Вавилона.

Вернусь к изложенной в предшествующих главах концепции, согласно которой слово языка - это некое условное имя, которое человек дает предмету "мимо" его реальных качеств. Это услов­ное имя поистине навязывается предмету, а вместе с именем пред­мету навязывается и та мифология имени, которая делает челове­ческое восприятие предмета априорно сложным. И благодаря это­му странному механизму языка человек, глядя на тот или иной предмет, видит не просто предмет, но некоторую смысловую МИФОЛОГИЮ этого предмета, видит некоторые культурно-из­быточные смыслы, навязанные предмету его именем и шлейфом связанной с этим именем мифологии, и именно в этом, а вовсе не в информационной коммуникации заключается высший смысл возникновения феномена человеческого языка.

Если бы язык возникал как средство коммуникации, он так или иначе являлся бы продолжением и развитием коммуникатив­ной стратегии непосредственных предков человека, развитием тех сигнальных систем, которые этологи обнаруживают у шимпанзе или у других высших приматов. Однако на самом деле между языками животных и человеческим языком воистину пролегает пропасть, свидетельствующая о том, что языки животных и чело­веческий язык имеют принципиально различную природу. У животных сущность их "языка" действительно определяет­ся коммуникативными нуждами, нуждами общения, нуждами передачи информации. Здесь с помощью звуковых или жестовых сигналов происходит сигнальный обмен какой-то биологически значимой информацией. Что же касается человеческого языка, то его использование в качестве средства передачи информации, в качестве средства коммуникации, судя по всему, является исто­рически вторичным. Потому что язык в своих генетически исход­ных формах - как способ навязывания миру мифологически избыточных смыслов - является не столько средством коммуника­ции, сколько смыслом и целью коммуникации: язык-миф высту­пает как самоценная реальность, а далее осуществляется особое коммуницирование по поводу языка-мифа но не языковыми, а специфически сигнальными средствами (жестами, мимикой, сиг­нальными звуками) - теми сигнальными средствами, которыми обладали непосредственные животные предки человека, но кото­рые у человека оказываются трансформированы в обрядово-ритуальные структуры. Таким образом, язык-миф, язык-смысл су­ществует посредством специфических обрядово-ритуальных струк­тур. И эти обрядово-ритуальные структуры строятся на основе неязыковых, сигнальных взаимодействий между людьми в про­цессе совместного ритуально-обрядового действа. Это могут быть взгляды, жесты, прикосновения, эмоциональные возгласы - весь тот арсенал сигнальных средств, которые, в отличие от семанти­чески многомерного языка, предполагают вполне однозначные толкования и расшифровки. Однако эти сигнальные средства используются человеком внутри ритуально-обрядовых действ по совершенно новому и не доступному для животных поводу - по поводу некоего мифологического языка, поименовывающего весь окружающий человека мир и навязывающего окружающему миру многообразие избыточных мифологических смыслов.

Но, таким образом, не язык возникает в первобытном общест­ве как средство коммуникации, а сам социум (в форме ритуаль­но-обрядового взаимодействия между людьми - генетически ис­ходной ячейки социума) возникает как средство поддержания избыточного семантического пространства языка. И лишь впос­ледствии происходит своеобразное обмирщение языка, и он об­ретает наряду с сакрально-мифологическим бытием бытие ком­муникативное. Тогда же возникает и проблема повествователь­ной дешифровки семантического пространства языка. Язык, ко­торый изначально был способом бытия мифа, способом форми­рования избыточных смыслов окружающей человека действитель­ности, способом формирования избыточных семантических про­странств, становится способом описания мифа с помощью слов. И только тогда он становится средством - в том числе, средством коммуникации. Но это уже будет коммуникация, отягощенная длинным шлейфом сакрально-мифологической семантической многоуровневости. А, значит, коммуникация как смысловая загадка, коммуникация как барьер.

Дата добавления: 2014-11-29