Социологические проблемы теории культуры 2 страница

Кривляйся и кляни, но знай: в любом краю

Примешивает смерть, надушенная миррой,

К безумью своему — иронию свою.

("Пляска Смерти")

Одно из стихотворений прямо названо — "Жажда небы­тия" и кончается возгласом:

Лавина, унеси меня скорей с собой!

А в одном из черновых его набросков прямо сказано:

Да здравствует смерть!

Вполне естественно, что обе позиции оказывались свойст­венны эпохам кризиса социальных формаций как определен­ных типов общественного бытия — так складывалась куль­турная ситуация в Древнем Риме, в эпоху крушения рабов­ладельческого строя, таким было отражение в культуре XVIII в. во Франции гибели феодального строя, так развива­лись обе позиции в европейской культуре начала XX в., в эпоху кризиса капитализма, особенно ярко проявившегося в первой мировой войне и ее духовных последствиях — в крайнем гедонистическом аморализме, с одной стороны, и полной опустошенности "потерянного поколения" 20-х го­дов — с другой (вспомним хотя бы романы Э.-М. Ремарка и Э. Хемингуэя).

Так проясняется культурный смысл жизни и смерти. И его же обретают свойственные живым существам конкретные биологические качества — возраст и пол.

8.

Качества эти зарождаются уже в растительной форме жизни, но в развитом и сущностно-значимом виде они характеризуют жизнь животных, а затем и человека. Понят­но, что и объяснение их является прежде всего биологичес­ким: возраст есть определение меняющихся состояний — содержательных, структурных и функциональных — орга­низма, существование которого выражается в движении от небытия к небытию через рождение, младенчество, созрева­ние, расцвет, старение и смерть, а пол — одной из двух модификаций каждого вида животных и многих видов рас­тений, связь которых обеспечивает размножение вида.

Казалось бы, сказанного достаточно для характеристики биологической сущности возраста и пола и перехода к ана­лизу их культурных смыслов. Однако открытия самой био­логической науки, сделанные в последние десятилетия, и развитие теории систем и методологии системных исследований приводят к выводу, что выявленные ею функциональные значения возраста и пола в жизни животных открывают философской культурантропологии глаза на ряд важных закономерностей человеческой жизни и строения культуры.

То, что человек является не только функциональной, но и саморазвивающейся системой, раскрывает особое — собствен­но культурное — качество человеческого возраста. Ибо, как было подмечено К. Лоренцем и рядом других этологов, у человека детство — несравненно более долгий этап жизни, нежели у животных; точно так же этнографы отметили особую роль старости у человека в отличие от значения этого возраста у животных. Людям необходимо длительное детст­во — более десяти лет — не для одного физического созрева­ния, как у животных, но и для подготовки к последующей продуктивной деятельности, т. е. для накопления информа­ции, нужной для этого, а назначение последнего этапа онто­генеза — старости — передача вступающим в жизнь поколе­ниям накопленных знаний, мудрости, опыта, благодаря его богатству при утрате физической возможности его практи­чески реализовывать.

Таким образом, для культурологии жизненный цикл рас­падается на три основные фазы — овладение культурой, творчество культуры и передача культуры тем, кто идет на смену в эстафете поколений. Законы природы определяют физические границы между этими фазами, законы психичес­кого развития предъявляют свои детерминанты, но только сама культура регулирует своеобразный жизненный путь индивида.

Культурологический аспект возраста становится еще более очевидным, когда этнографические и демографические на­блюдения выявляют множество вариаций содержания и воз­растных границ каждого периода онтогенеза в культуре разных народов. Интересно с культурологической точки зре­ния и то, что модель возрастного членения биографии инди­вида стали распространять на историю человечества и отдель­ных типов культуры: так, широко используются понятие "детство человечества" и сопоставления сознания и поведе­ния ребенка с сознанием и поведением первобытных народов; система возрастных категорий "детство—зрелость—ста­рость" была перенесена на жизнь так называемых "локаль­ных цивилизаций" О. Шпенглером и его последователями. Для этого существуют веские основания, ибо возраст есть объективная характеристика уровня развития живой сис­темы.

Сложнее обстоит дело с присвоением культурой категории пола. Здесь снова природная анатомо-физиологическая и психологическая основа и социальная детерминация превра­щаются в конкретные культурные состояния. Можно лишь напомнить о широко известных фактах исторического изме­нения соотношения полов в организации общественной жизни, выразившегося в матриархальном и патриархальном способах этой организации; о зависимости положения жен­щины от господствующих в обществе религиозных представ­лений нравственных установлений — скажем, домостроев­ских в средневековой Руси и просветительских в послепетровской России; о феминистском движении в нашу эпоху, о сексуальной революции, о появлении женщин—государст­венных деятелей, руководительниц политических движений на Западе и на Востоке; широкий спектр изменений в соот­ношении и взаимоотношениях полов, который детерминиро­ван общим характером национальной культуры, достаточно хорошо описан в этнографической литературе, и каждый человек может наблюдать его в разных социальных слоях своего народа, в разных профессиональных сферах и на разных возрастных уровнях.

Если на биологическом уровне проблема пола никаких изменений не претерпела со времен возникновения полового диморфизма, то на уровне культурологическом менялся не только ее удельный вес в общественном сознании, в искусст­ве, науке, философии, в бытовой повседневности, но и сам взгляд на взаимоотношения полов — от крайнего их проти­вопоставления до полного отождествления; от дионисии, фаллического культа и введения проституции в обрядность восточных религий и других форм того, что В. Розанов назвал "слиянием религии и пола", до монашества и самооскопления мужчин; от ханжеского "целомудрия" в художественном изображении любви до вульгарной порнографии; от культи­вирования однополовой любви до признания гомосексуальных отношений уголовным преступлением; от раздельного воспитания мальчиков и девочек до узаконения армейской службы женщин и женского бокса...

При этом нравственный и эстетический идеал мог склады­ваться на основе качеств мужественности или женственности как определенных психологических и поведенческих ком­плексов — скажем, в рыцарском романе и пасторальном, в маскулинных или феминистских тенденциях моды, манер, стиля речи, в характере философских концепций, ориенти­ровавшихся на рациональный или эмоциональный типы сознания, в педагогических системах, в которых идеальными человеческими качествами полагаются мужественность или женственность...

Все эти факты показывают с предельной наглядностью, что пол приобретает в культуре многостороннее специфи­ческое содержание, обусловленное природными и социальны­ми факторами, интегрированными и обогащенными в функ­ционировании и развитии культуры. Но дело не в самом признании этого "окультуривания" биологической структу­ры, но и в понимании тех последствий, которые оно имело при превращении отношений полов в явление культуры.

Особый интерес представляют в этой связи результаты изучения причин и смысла полового диморфизма выдающим­ся современным биологом В.Геодакяном. Исследования эти, осуществленные с позиций системного подхода и соединив­шие методы качественного и количественного анализа, уста­новили, что половой диморфизм, зародившийся в жизни растений, охвативший всю фауну и ставший формой челове­ческого бытия, обусловлен потребностью открытых, разви­вающихся систем в двух механизмах: один из них имеет стабилизационные функции и призван укреплять систему, обеспечивая сохранение выработанных прежде способов су­ществования; другой должен, в условиях изменчивости среды, находить новые способы жизнеобеспечения, способ­ные приводить систему в соответствие с происходящим в ее среде. Следствием такого распределения функций является то, что "женский пол передает потомству широкий спектр более репрезентативной информации о прошлом", а муж­ской — "узкий спектр более селективной... экологической информации о настоящем". В конечном счете различие полов оказывается связанным с асимметричным строением челове­ческого мозга: поскольку "подкорка и правое полушарие — консервативные подсистемы, а кора и левое полушарие — оперативные", постольку развиваются они у мужчин и жен­щин неодинаково; мужчины лучше ориентируются в визу­альных и тактильных лабиринтах, лучше читают географи­ческие карты, различают левое—правое. Они сильно превос­ходят женщин в шахматах, в музыкальной композиции, изобретательстве и другой творческой деятельности. С другой стороны, женщинам свойственна повышенная онтогенетичес­кая пластичность (адаптивность), т. е. "восприимчивость к воспитанию и обучению... Женский пол специализировался по адаптации к существующим условиям, а мужской пол — в поиске новых путей в буду1цее. Поэтому мужчины предпо­

читают и лучше решают новые задачи, которые лучше ре­шить “вчерне”.., а женщины предпочитают и успешнее ре­шают задачи не новые, но в совершенстве... Все профессии, игры, виды спорта, хобби сначала осваивают мужчины, а потом женщины".

Такое понимание природы полового диморфизма и его развития у человека есть конкретное проявление общего диалектического закона развития — взаимодействие сохра­нения и обновления, власти традиции и инновационной активности, центростремительных и центробежных сил, успокаивающих систему, гармонизирующих ее и возбуждаю­щих, рассогласовывающих обретенный покой, консерватив­ных и революционных или, говоря на обобщающем языке кибернетики, гомеостатических и гомеорезных. В этом раз­делении функций сформировавшийся, укрепившийся и раз­вившийся в жизни человеческого общества половой димор­физм определил роль женщины как носительницы культур­ной энергии, так сказать, "социально-интравертивной", а роль мужчины — как "социального экстраверта" — развед­чика нового, изобретателя, пионера, революционера, "возму­тителя спокойствия" во имя развития и нового уровня гомео-стаза системы и среды.

История человечества убеждает в том, что такое культур­ное "разделение труда" определило уже в первобытности функциональные роли полов: женщина—хранительница очага, продолжательница рода, распределительница добытой охотниками пищи, мужчина — добытчик, охотник, дейст­вующий на границах складывающейся социальной системы и природной среды, а не во внутреннем пространстве социу­ма, ищущий новые, более эффективные и совершенные спо­собы деятельности, а не скрепляющие общинную и семейную жизнь; Женщина, олицетворяющая Дом, Гармонию, Благо­получие и потому ставшая первой Богиней, и Мужчина, символизировавший борьбу, войну, физическую силу, власть над природой, но подчиненный духовной силе Женщины; в конечном счете Бог стал мужчиной, но женщина осталась его родительницей. Богоматерью, Мадонной, да и сотворила его непорочно, т. е. без помощи другого мужчины. Религии Востока оказались в этом отношении более последовательны­ми, чем главная религия Запада — христианство, полностью дискриминировав Женщину, сохраняя за ней, в сущности, лишь роль соучастницы эротических наслаждений Мужчи­ны; но и христианство отнюдь не было единодушным в "решении женского вопроса", делая женщину ответственной не только за рождение Христа, но и за грехопадение челове­чества, превращая ее в служанку Дьявола и главную соблаз­нительницу святых Мужчин и запрещая браки священнослу­жителей, и разрешая их... Впрочем, и в индуизме, как утверждают исследователи, отношение к сексуальности и соответственно к женщине было крайне противоречивым — от безбрачия, практиковавшегося многими святыми и свя­щеннослужителями, до романтического воспевания женщи­ны в индийской литературе.

Столь же очевидна зависимость конкретных модификаций полового диморфизма в светской культуре от политического строя, правовой регуляции человеческих отношений, господ­ствующих нравственных принципов, характера эстетическо­го сознания.

Признание этой вариативности, как и одновременное по­нимание важности индивидуального подхода в практических делах и познании в сфере культуры, влечет за собой необхо­димость внесения существенных корректив в ставшую в нашу эпоху едва ли не общепринятой в цивилизованном мире политику "эмансипации женщины" в движение феминизма. Решение проблемы состоит отнюдь не в отождествлении женских и мужских возможностей в общественной жизни и культуре, а в создании условий для их реализации по прин­ципу дополнительности в равной мере свободно, полно и целостно для обоих полов. Нельзя не согласиться с В. Геодакяном, что "бесполые" педагогика, психология и социология "создают теоретические и практические тупики", выход же состоит в замене "идеи социальной одинаковости и взаимо­заменяемости полов" "идеей их дополнительности". В этом случае женщина обретает свое истинное и изначальное место в культуре — быть не неизбежно неполноценным замените­лем мужчины (как и ему быть не столь же несовершенным исполнителем женских ролей), а уникальным по возможнос­тям носителем одного из двух потенциалов культуры, в равной мере ей, культуре, необходимых и потому равно для нее ценных.

Глава 3

КУЛЬТУРА И ОБЩЕСТВО:

Структура данной главы сходна с композицией предыдущей — логика системного анализа в обоих случаях одна и та же. Это значит, что во взаимоотношениях "культура/общество" должны быть выявлены особенности их проявления: а) на разных уровнях, б) в разных сферах и в) на разных этапах истории. Отличие же этих отношений и отношений "культу­ра/природа" состоит в том, что практика культуры повернута к обществу и к природе разными сторонами: к природе.— нещественно-предметной деятельностью, удовлетворяющей потребности людей, а к обществу — организационно-комму­никативной деятельностью, создающей форму для того со­держания, которое несет с собой общество; к природной стороне самого человека — медицинской, спортивной, педа­гогической деятельностью, а к жизни общества — идеологи­ческой деятельностью, вырабатывающей необходимые обще­ству ориентиры, обоснования, духовные позиции. Поэтому, подобно тому, как вещи принадлежат одновременно и приро­де, и культуре, так социальные организации — скажем, школа и университет, фирма и банк, министерство и поли­тическое объединение — принадлежат и обществу, и куль­туре.

Обратимся к рассмотрению трех уровней отношений в подсистеме "культура/общество".

Уровень материальной практики является и тут исход­ным; он выражается во взаимодействии образующих общество экономических и политическо-правовых отношений с активностью культуры, создающей для этих отношении кон­кретные организационные структуры. Общественные отно­шения являются содержательным наполнением всех соци­альных институтов, культура же — оформлением этого со­держания в процессе созидательной и целенаправленной де­ятельности людей. Поэтому отношения общества и культуры могут быть рассмотрены в категориальных системах "содер­жание—форма", "внутренне—внешнее", "сущность—сущест­вование", "инвариантное—вариативное".

Этот пункт анализа культуры чрезвычайно важен — и потому, что характер ее организационных форм приобретает в наше время и в нашем обществе особенно большое значение, и потому, что обычно организационная сторона общественно­го бытия не расценивается как культурный феномен, ее относят к миру социальных, а не культурных форм. Между тем применительно ко всем организациям, институционализирующим совместную деятельность людей, неправомерна альтернативная постановка вопроса — являются ли они формами общества или культуры, ибо тут общество и куль­тура объединяют свои усилия, образуя культурные способы опредмечивания общественных отношений. Поэтому социо­лог рассматривает разнообразные организации и учреждения как воплощение общественных отношений, а культуролог — как придаваемые этому содержанию культурные формы (ска­жем, в распространенном сейчас противопоставлении "дико­го базара" и "культурного рынка"). Отсюда становится понят­ным получившее в последние годы широкое распространение понятие "социокультурное", обозначающее связь и различие этих двух сторон человеческого бытия.

Отношения общества и культуры являются их взаимной потребностью друг в друге, их всесторонним взаимодействи­ем. Культура необходима человеческому обществу с первых шагов его существования, и чем дальше, тем во все большей степени, потому что тот тип организации коллективной жизни, который сложился в мире животных, — закодиро­ванный в генофонде, имеющийся у каждой особи и передаю­щийся каждому поколению, — перестал функционировать в жизни первых человеческих популяций. Многие из них, не сумевшие выработать новый, внебиологический способ орга­низации своего бытия, погибали, а выживали лишь те, которым удавалось решить эту небывалую для жизни приро­ды задачу.

Суть данного решения заключается в том, что люди научи­лись создавать особый тип предметной реальности — раз­нообразные объединения, союзы, организации — от родовых, племенных, религиозных до современных экономических, политических, правовых, научных, просветительных, худо­жественных и т. п., деятельность которых обеспечивалась не унаследованными каждым индивидом врожденными ин­стинктами, а обретаемыми им прижизненно представления­ми, убеждениями, знаниями, умениями. Эти социальные структуры порождались всякий раз конкретными условиями существования социума в определенных природных услови­ях и на определенной стадии его развития; они накаплива­лись во все более широких размерах, они вырабатывались в развернутом спектре различных вариантов решения одной и той же задачи — и известным уже животным методом "проб и ошибок", и специфически человеческим методом интеллек­туально-обосновываемых действий; они сталкивались друг с другом, конкурировали, ожесточенно боролись между собой, поскольку обеспечивали не только различные, но и противо­положные, альтернативные действия.

На первых этапах общественного развития оно протекало стихийно, не осознаваемое человеком или осознаваемое ложно, и потому результаты социальной деятельности людей, как правило, не совпадали с их намерениями, целя­ми, идеалами (народная мысль зафиксировала эту парадок­сальную ситуацию мудрой пословицей о благих намерениях, нередко ведущих в ад). Между тем культура как внеприродная, сверхбиологическая сила имеет в своей основе именно сознательные действия, что и отличает радикальнейшим образом человека от животного. Поэтому мера сознательнос­ти — не только в индивидуальном поведении, решающем задачи личностного масштаба, но и в действиях руководите­лей государств, политических партий, вождей масс, как и в поведении самих масс — есть показатель уровня культуры. Развитие человеческого общества обеспечивается поэтому и возрастанием роли политической культуры.

Материально-практический уровень отношений культуры и общества выявляется именно этой — организационнонно­ституциональной — формой их бытия. Но ее отличие от вещественно-технической предметности культуры состоит не только в особой форме материальности — общественное уч­реждение нельзя взять в руки, осязать, видеть, слышать — но и в том, что мир вещей является внешним по отношению к человеку, а организации и учреждения — это опредмеченная форма человеческих отношений, это не столько продукт деятельности людей, сколько форма объективации самой этой деятельности. Именно поэтому социально-организаци­онная культура охватывает всю жизнь общества, так или иначе оформляет всю полноту общественных отношений, оказываясь равномасштабной обществу (неудивительно, что их трудно различить при суммарном, недостаточно про­ницательном анализе — они представляют собой две стороны одних и тех же — социокулътурных, как их следует точно называть — явлений и процессов).

Еще одна причина отличия практического отношения "культура/общество" от отношения "культура/природа" оп­ределяется историческим динамизмом общества. Если в крат­кой истории человечества природа остается практически не­изменной и изменения технической культуры от бытия при­роды не зависят — их причины лежат в самой культуре, в потребности самодвижения материального производства, в развитии наук, в расширении человеческих потребностей, — то изменения общественных отношений зависят от эволюции производительных сил — т. е. материальной культуры, а изменения социально-организационной предметности куль­туры, от динамики оформляемых ею общественных отноше­ний: их систематические преобразования все убыстряющиеся по темпу в ходе истории — многосоттысячелетняя первобыт­ность, многотысячелетнее рабовладение, более чем тысяче­летний феодализм, полутысячелетний капитализм — властно требовали приведения в соответствие с ними способов орга­низации общественного бытия. Поэтому развитие этой сторо­ны культуры было — и остается, и долго еще будет — не имманентным процессом, а процессом, детерминированным меняющимся состоянием общественных отношений, — это очевидно в истории государства, правовой системы, школы и т. д., а отношения эти, в свою очередь, меняются под влиянием прогресса.

Чрезвычайно важная особенность социально-организаци­онного слоя культуры, порождаемая опять-таки отличием общества от природы, — его разнородность, ибо различным родоплеменным общностям, сословиям, классам нужны не только общие и одинаковые, но и весьма различные способы организации их деятельности. В результате при единстве технической культуры человечества, отражающем единство природы и не зависящем от общественных противоречий, культура социально-организационная (политическая, юри­дическая, педагогическая, коммуникативная, художествен­ная) оказывается многоликой по одновременно существую­щим структурам — скажем, по политическим формам фео­дально-абсолютистского государства и способам консолида­ции революционных буржуазно-демократических сил в XVIII—XIX вв., по феодальному и буржуазному судопроиз­водству, по системе образования в аристократической среде и в деревне, по способам устной и письменной коммуника­ции, по организации художественной жизни — скажем, во французских салонах конца XIX в. и выставках "отвержен­ных", в экспозиционной деятельности Императорской акаде­мии художеств и русских передвижников. Вот почему соци­ально-однородное первобытное общество рождает гомоген­ный тип культуры, единый для всех его членов, а общество гетерогенное формирует разные субкультуры в целостном культурном пространстве. Так, в средневековой культуре в Европе явственно различаются, по крайней мере, четыре культурных слоя (субкультуры); крестьянский, фольклор­ный, во многом сохраняющий традиции языческой культуры первобытности; религиозная субкультура, живущая в хра­мах, монастырях и, в частности, жизни людей этого времени;

субкультура светская, рыцарская и придворно-аристократическая, политизированная, этизированная и эстетизированная в совсем ином духе, чем культура религиозно-спиритуа­листическая, аскетическая, антигедонистическая; бюргер­ская культура формирующегося города, культура ремеслен­ников, торговцев, представителей нарождающейся интел­лигенции, которая стала предшественницей ренессансной культуры. Вряд ли нужно специально доказывать, что если идеологическое и социально-психологическое расслоение культуры отражает структуру общества на каждом этапе его развития, то существует и обратное влияние расхождения принципиальных позиций культурогенных субъектов и их противоборства на социальную структуру, которую процес­сы, протекающие в культуре, могут и укреплять, и расшаты­вать, способствовать ее сохранению и подготавливать ее ре­волюционное ниспровержение. Следовательно, отношения между обществом и культурой как двумя гранями целостной социокультурной реальности представляют собой взаимодей­ствие, в котором сила каждой стороны может меняться, но обе являются активными участницами исторического процес­са. Культура необходима обществу для восполнения отмеревшей биологической формы регуляции совместной жизни и деятельности людей, а общество необходимо культуре для обеспечения ее потребности самоосуществления и развития.

Теми или иными способами и средствами общество предо­ставляет культуре саму возможность реализовываться в человеческих действиях, ибо как бы ни менялось экономичес­кое и политическое содержание общественных отношений, обусловливающих отношение общества к культуре, они обра­зуют экономический фундамент и политико-правовые опоры для эффективной работы всех культурных институтов.

Чрезвычайно интересно в этой связи, как человечество искало путь разрешения противоречий социального бытия: его видели и в разных формах ценностного сознания — от религиозного до нравственного или эстетического (вспомним хотя бы в истории нашей страны в XIX в. формулы Уварова: "Православие, самодержавие, народность" и лозунг героя Достоевского: "Красота спасет мир!"), и в торжестве нравст­венности как идеальной формы общения человека с челове­ком — в толстовской "религии любви"; его находили и в научно-технической вооруженности производства, основан­ного на развитии научного знания; его усматривали и в предложенной русскими марксистами программе всесторон­него преображения общества, сочетавшей революционно-по­литические, технико-экономические, ценностно-идеологи­ческие, научно-познавательные, нравственно-эстетические, художественные аспекты радикального изменения существу­ющего; вместе с тем, конкретное содержание каждого из этих направлений деятельности и их соотношение вызывали ост­рые дебаты, начиная со споров сторонников экономических реформ и революционеров, большевиков и меньшевиков, атеистов и богостроителей и кончая партийными дискуссия­ми 20-х годов о конкретных путях строительства социализма, а в 80-е годы — поисками оптимальных способов вывода страны из тупика в эпоху перестройки социалистического общества. Нам 'важно при этом подчеркнуть, что вопросы политические и экономические всякий раз оказывались про­блемами культуры (А. Вознесенский, со свойственной ему метафорической остротой поэтического мышления, опреде­лил перестройку как "революцию культурой") — в конечном счете не только духовные преобразования, но и организаци­онно-политические и технико-экономические становились культурными действиями людей, осознавших, наконец, что не только общество влияет на культуру, но и культура способна оказывать радикальное воздействие на функциони­рование общества (потому-то в наш обиход прочно вошли неизвестные ранее понятия "политическая культура", "пра­вовая культура", "культура производства").

Значение взаимозависимости культуры и общества про­явилось с предельной наглядностью в развитии нашей страны в XX в. Расхождение взглядов большевиков и меньшевиков состояло ведь в ответе на вопрос, возможно ли построение социалистического строя в России на том низком уровне материальной культуры, на котором она находилась в это время? Ленин счел это возможным и, вопреки учению Марк­са, попытался запрячь телегу впереди лошади, т. е. политику перед экономикой и производительными силами, и рассчи­тывал совершить в стране "культурную революцию" после того, как победит революция социальная. Неудивительно, что замысел этот оказался утопичным и имел самые тяжкие последствия для народа — рождавшийся в России социализм оказался разновидностью "феодального социализма", как сам Маркс именовал такого рода патологический гибрид несо­вместимых общественных систем (оттого-то он и оказался столь похожим на "национал-социализм" немецкого фашиз­ма); ситуация эта повторилась во всех других странах, в которых нетерпеливые фанатики захотели повторить пры­жок из феодализма — а иногда и из первобытности! — в социалистическую общественную систему — в странах Вос­точной Европы, в Китае и Вьетнаме, на Кубе и в Никарагуа, в ряде африканских стран. Личные качества Иосифа Джуга­швили лишь придали российскому варианту феодального социализма особенно жестокую, по-азиатски деспотичную, террористическую и религиозно-мистическую (она точно на­звана "культом" личности) форму, но, окажись на его месте Троцкий, или Зиновьев, или Бухарин, или проживи еще несколько десятков лет Ленин, ничего в принципе не изме­нилось бы.

2.

Переходя к рассмотрению практически духовного аспекта отношений культуры и общества, отмечу и тут важные их отличия от отношений культуры и природы. В мифологии естественные стихийные силы были непосредственным и главным предметом осмысления и сам человек рассматривал­ся в поле действия этих сил, социальные же отношения не выделялись из природных и не становились предметом само­стоятельного образного осмысления — человек сравнительно поздно придет к осознанию общества как специфической формы бытия. Только опосредованно и неосознаваемо обще­ственные отношения могли запечатлеваться в мифах — бла­годаря тому, что на мир небожителей проецировались социальные отношения мира земного — отношения иерархии, представления о способах управления человеческими дейст­виями и наказания за нарушения законов общежития, в царственных признаках восседающего на троне Вседержите­ля и иерархии его "придворных" — ангелов и архангелов, святых и пророков, в образах райского безделия и "тюремно­го" ада. В разных мифологиях реальные социальные отноше­ния воплощались по-разному, но общий закон структуры мифа в его развитом состоянии — отражение структуры общественного бытия в сотворенном фантазией обществен­ном мире.

Дата добавления: 2014-12-16