Область применения 10 страница

Деструктивные, разъединительные возможности человека увеличиваются вместе с конструктивными, объединительными, равны им — как минимум. Мир-коммуникация — это не столько единая мировая система, сколько сеть неравномерно и не жестко связанных анклавов, точек Севера в земном (и, как знать, околоземном) пространстве.

Термин «мир-коммуникация» и связанный с ним подход к нынешней реальности позволяет, по мнению А.Матляра, «понять логики мондиализации, не мистифицируя их. В противоположность преподносимой нам глобалистской и эгалитаристской картине планеты эти логики напоминают: мондиализация экономик и систем коммуникации неразрывно связана с созданием новых форм неравенства между различными странами или регионами и между различными социальными группами. Иными словами, это источник новых исключений (из процесса обладания общественными благами. — А.Ф.), Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на принципы, которые лежат в основе создания особых рынков или региональных зон свободной торговли, этих опосредующих региональных пространств между мировым пространством и пространством национального государства. Глобализация сопрягается с фрагментацией и сегментацией. В этом — два лика одной и той же реальности, находящейся в процессе распада и нового соединения.

80-е годы были временем стремления к объединяющей и унифицирующей глобальной культуре, носителями которого выступали крупные транснациональные компании, изгонявшие «культурные универсумы», чтобы обеспечить распространение своих товаров, услуг и сетей на мировом рынке, но они же (80-е. — А.Ф.) стали также временем реванша уникальных, единственных в своем роде культур».[32]Культур, противостоящих универсальной культуре и ее ценностям и соответствующим неким культурно-(этно-)пространственным локусам, зонам или даже точкам. Мировое («глобальное») качество «мир-коммуникации» имеет не столько реальный, сколько виртуальный характер. Точечный, пуантилистский мир, строго говоря, в единой мировой системе и не нуждается. Любая точка этого мира может быть виртуально представлена как «мировая система» — достаточно провалиться в «черную дыру » киберпространства. Вселенная или точка — иррелевантно. Релевантно то, что целые группы могут творить свой мир на основе этой иррелевантности, эксплуатируя ее и с ее помощью эксплуатируя (но уже в другом смысле) других, подключая сюда фрейдизм, генную инженерию и многое другое, о чем мы и не догадываемся. А какие возможности новым господам предоставляет вытеснение социальных конфликтов в киберпространство? Существа из альбома «Человек после человека » Д.Диксона и ситуации типа Фредди Крюгера, преследующего и убивающего свои жертвы в их снах, могут оказаться цветочками, что, однако, не должно ни пугать (пугаться — поздно и бессмысленно), ни лишать воли к сопротивлению. Другой вопрос, сколько времени понадобится людям, чтобы выработать средства сопротивления, адекватные посткапиталистическим формам угнетения и эксплуатации. Над этим нужно думать уже сейчас.

В прежние эпохи сначала возникала система эксплуатации и ее господа, затем формировались угнетенно-эксплуатируемые группы, затем, с еще большим опозданием — адекватные новой системе формы борьбы, сопротивления ей. Нынешняя эпоха, по-видимому, иная. Ее информационный характер позволяет (теоретически, по крайней мере) новым формам сопротивления и борьбы возникать по сути одновременно с новыми формами отчуждения. Дело — за «малым»: превратить: теоретическую возможность в практическую; социальную борьбу позднекапиталистической эпохи за «козыри истории» посткапиталистического мира — в сопротивление формирующимся господам этого мира; так сказать, сработать на упреждение. Ясно, что такую задачу легче провозгласить, чем осуществить. Во-первых, воля к борьбе и ясность мысли — это не самые распространенные из качеств. Во-вторых, социальные конфликты позднекапиталистической эпохи заслоняют, затеняют или просто делают невидимыми конфликтные точки, контуры и объекты борьбы будущей эпохи; конфликты последней как бы свернуты и спрятаны в конфликты сегодняшнего дня и трудно отделить одни от других. В-третьих, что еще более осложняет ситуацию, потенциальные господа посткапиталистического (и посткоммунистического) ныне реально борются с экономическими, социально-политическими и идейными формами Капиталистической Системы, выступая против нее и характерных для нее эксплуатации, угнетения, отчуждения. В такой ситуации сопротивление должно стать особым искусством. Более того, оно должно стать наукой, точнее, опираться на особую науку сопротивления (любым формам господства), которую еще предстоит разработать — как и соответствующую ее идейно-нравственную основу.

Именно в азарте борьбы переходных эпох, направленной против старых господствующих и эксплуататорских групп, выковываются новые, формы господства и его персонификаторы. Поднявшееся на борьбу общество, трудящиеся сами выдвигают и выковывают их — закон самообмана. Эпоха революций — это эпоха создания новых господ, превращения тибулов и просперо в новых толстяков. Или, по крайней мере, подготовка плацдарма для такого превращения, сервировка нового социального стола.

В борьбе революционных эпох все помнят о плохом старом и мечтают о хорошем новом, забывая, что хороших социальных порядков — ни новых, ни старых — не бывает; бывают — выносимые и невыносимые; борются со старым и не думают о борьбе с новым в новой эпохе — зачем, это будет прекрасный новый мир. Именно в момент борьбы с господами старого мира, отрекаясь от них и от этого мира, люди сажают себе на шею новых эксплуататоров — как Синдбад-мореход, наивно подставивший шею старику-«шейху моря», которого потом долго носил на себе.

Главная задача, стоящая перед человеком в революционные, «переходные», вывихнутые эпохи, — не дать обмануть себя и, что еще важнее, не обманывать себя, избежать соблазна самообмана, питаемого и усиливаемого нежеланием нести ответственность, делать самостоятельный выбор и участвовать в длительной психологически изнуряющей борьбе. Говорят, генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Аналогичным образом дело обстоит в революциях: люди воюют с прошлым, они готовы к прошлому врагу, но не готовы, не видят нового субъекта с хлыстом, или в котелке, или во френче, или в свитере. Другой вопрос, что задача определения Грядущего Господина трудна сама по себе и что, даже вычислив его, нелегко превратить теоретическое знание в практику в ходе социальной борьбы — ведь в таком случае оказываешься между двух огней. Но, с другой стороны, и «огни» можно направить друг на друга, как это делал капитал в течение последних 200–250 лет. Это та ситуация, где практика действительно оказывается критерием истины.

Опыт прошлого показывает, что в любой социальной схватке необходимо трезво смотреть не только назад, но и вперед, с упреждением вырабатывая интеллектуальные и властные «антитела», способные исходно ограничить новых хозяев. Искусство сопротивления не только прошлому, но и будущему — вот что должно шлифоваться и отрабатываться. И, соответственно, знание, необходимое для этих целей. Это знание должно вырабатываться и совершенствоваться спокойно, но неуклонно — как йоги и мастера кун-фу оттачивали свое умение в монастырях в ходе длительной истории своих цивилизаций. Посткапитализм, похоже, окажется длительным, «асимптоматическим» периодом, так что время будет. И начинать нужно с нового типа понимания и знания. Знание — не просто сила, а власть.

В эпоху, когда информационные факторы производства — знание, наука, идеи, образы — становятся решающими и отчуждаются у человека (а вместе с ними и он в целом — иначе быть не может), когда они становятся полем реальной социальной борьбы, последняя (равно как господство и сопротивление) не может не иметь научно-информационной основы; более того, эта основа становится объективно самой важной сферой знания, которую новые господствующие группы, должны будут секретить, табуизировать, виртуализировать. А для этого — скрывать реальность, мистифицировать, виртуализировать ее. Здесь сопротивление — это сражение за реальное представление о реальности. Но это — максимально общая («методологическая») характеристика.

Точечный, пуантилистский характер грядущей эпохи подсказывает: массовой, зональной, годной для всех и в этом смысле универсальной «науки сопротивления» быть не может. В каждой точке она может быть различной. Универсальность ее будет носить иной характер: не наука сопротивления кому (феодалу, капиталисту, номенклатурщику), а прежде всего кого. Если главной антиэксплуататорской задачей человека станет остаться человеком вообще, то объект сопротивления имеет куда меньше значения, чем субъект. Новая «наука сопротивления» должна и может быть только субъектной, все остальное — методы, приемы, средства — относительно. В этом смысле мы как бы возвращаемся к истокам христианства, уже на рациональной основе: «Иисус, дай нам руку, помоги в немой борьбе».

Разумеется, наука сопротивления не гарантирована от превращения в науку нового господства, эдакую «социальную прокрустику», как это произошло, например, с марксизмом на рубеже XIX–XX вв. Но марксизм — такова была эпоха — представлял собой объектную, объектоцентричную «науку сопротивления», отсюда и метаморфозы. Субъектный характер новой «науки сопротивления», нового «сопротивляющегося знания» в значительной степени является иммунитетом против перерождения. Впрочем, все это определяется и логикой самой социальной борьбы. Поэтому в нынешних конфликтах необходимо обладать двойным, стереоскопическим и инфракрасным (помимо нормального) зрением, двойным видением — дневным и ночным (и его приборами). Необходимо внимательно приглядываться ко всем агентам текущего мира и его конфликтам, прикидывая на будущее. Сегодняшний друг или нейтрал может оказаться завтрашним врагом — и наоборот. Сегодняшний вроде бы безобидный пес завтра может превратиться в Шарикова. Так, может, лучше сразу его пристрелить или, по крайней мере, не прикармливать? А то выйдет как с «ленинской гвардией»:

И свято веря в правду Класса,

Они, не зная правд других,

Давали сами нюхать мясо

Тем псам, что позже рвали их.

(Н.Коржавин)

Псам-людям, собакоголовым Шариковым, что разорвали Швондеров и попутно, к сожалению, многих других.

Разумеется, двойное, перекрестное видение, разработка действий на его основе (не говоря уже о реализации) — задача исключительно сложная, требующая создания принципиально новой формы организации знания, методы которого позволят рассекать нынешнюю реальность и вскрывать в ней семена, эмбрионы и формы будущего в их взаимодействии, то, что день грядущий нам готовит. Иначе — беда. В любом случае важно понять: в современные социальные конфликты ввиду специфики эпохи, вплетены, уже присутствуют чаще всего в скрытом, искаженном, нечистом виде формы противоборства грядущего «странного мира». Они проявляются по-разному и в разных сферах: в росте преступности и этнических чистках, в росте значения иррационального знания и отступлении универсализма, в новых научных концепциях и формах досуга, наконец, в приходе той виртуальной реальности, о которой шла речь. Между прочим, возможность виртуальности была предсказана несколько десятилетий назад.

Ст. Лем в «Сумме технологии» размышлял о неких фантоматических машинах, о фантоматике, позволяющей человеку «как бы» чувствовать себя акулой или крокодилом, посетителем публичного дома или героем на поле битвы. Он говорил о передаче ощущений, цереброматике и прочих штуках, которые в конце 60-х годов казались фантастикой. 30 лет спустя сказка стала былью. Хотите почувствовать, как вы распиливаете бензопилой соседа? Получите видеошлем. Секс через компьютер? И об этом уже пишут — читайте журнал «Пентхаус». Вот вам и передача ощущений.

С киберпространством не нужна собственность в прежнем смысле слова. Здесь другие средства контроля: киберпространство отчуждает у человека информацию, духовные факторы производства. Киберпространство — это сладкий концлагерь, значительно более эффективный, чем лагеря коммунистов и нацистов. Вот когда производственно сбывается афоризм Ежи Леца «В смутные времена не уходи в себя — там тебя легче всего найти».

Человек эпохи НТР — Homo informaticus, в массе своей, социологически, т. е. по логике возникающего социума, должен быть, Homo disinformaticus. Это только на прямолинейно-просвещенческий взгляд кажется, что в эпоху господства информационных технологий, духовных факторов производства все должны быть умниками и творцами. Совсем наоборот! Если духовные факторы производства, информация являются решающими, то это значит, что господствующие группы будут отчуждать именно их, именно на них будут устанавливать свою монополию, лишая этих факторов основную массу населения. У пролетария не было капитала, у арендатора — земли, у раба — собственного тела. У Homo (dis)informaticus не должно быть реальной картины мира, рационального взгляда на мир; этот homo не должен быть духовным. В логическом завершении — он не должен быть Homo. И не должен знать, мыслить. Знать, мыслить — значит быть. Cogito ergo sum. Homo disinformaticus — жилец (или скорее нежилец, нежить) антидекартовского мира. Современность прошла под знаком Декарта. Постсовременность, похоже, будет диаметрально противоположной. Или, по крайней мере, может быть, если не противостоять этой тенденции (но для этого человек сам должен стать Точкой-Вселенной, Homo universalis). Ныне астрологи, экстрасенсы и иже с ними не просто очередной раз явились в Смутное время мира, но и (на этот раз) активно работают на будущее антидекартовского мира и его господ, мостят им путь к власти, создают удобный объект новой «властесобственности». Удел этого объекта — фантомат, дезинформированность или неинформированность, вера в НЛО и «психотэрапэутов», в экстрасенсов и в сглаз, в астрологов и «жизнь после смерти». Неважно во что. Важно, чтобы он привык верить в иррациональное, чтобы не знал и не понимал, что происходит в мире — для этого не надо перекрывать информацию; наоборот, утопить его в ней, и он сам заорет нечто вроде: «Не хочу политики, чернухи, эпидемий, катастроф; хочу покоя и развлечений». Вот тут-то ему на блюдечке — виртуальная реальность, в которой живут счастливые Homo virtualis. По ту сторону счастья и несчастья, свободы и достоинства. Как несколько десятилетий назад набросились на Б.Скиннера за его книгу «За пределами свободы и достоинства» («Beyond Freedom and Dignity»). А ведь он всего лишь предвосхитил некоторые реальные тенденции (другой вопрос — его пораженческое отношение к ним).

Нынешнее все усиливающееся мировое пристрастие к оккультному и иррациональному имеет два источника. Один — характерное для всех закатных эпох, фаз упадка, чувство страха и неуверенности. Второй — объективная заинтересованность господствующих групп идущего на гребне НТР «виртуального капитализма» (а за ним — посткапитализма) в дерационализации и деинтеллектуализации широких масс и сознания в целом. Можно сказать, что нынешний бум интереса к магии и т. д. и т. п. есть, помимо прочего, процесс экспроприации у людей духовных факторов производства, политика нового «огораживания» — огораживания информационных полей определенными рамками, первоначальное накопление средств интеллектуального производства.

В свое время, играя словами, Р.Дебре писал: «L’ère de l’intelligentsia sera celle de la plus grande inintelligence» («Эра интеллигенции будет эрой самой большой неинтеллектуальности»).[33]Я бы только дополнил и поправил: эры интеллигенции не будет, эра интеллекта не будет эрой интеллигенции, энтээровская эпоха не требует интеллигенции, она требует господ и контролеров интеллектуального и эмоционального труда. С другой же стороны она требует массы Homo virtualis, homo, который является человеком лишь виртуально. А заглянешь в душу — крокодил, совокупляющийся с крокодилихой (мазохистам можно предложить богомола, паука или еще кого-нибудь из членистоногих). Или лев, рвущий на части только что задранную антилопу гну. Короче, есть где разгуляться нашему рептильному мозгу! И действительно, у Homo virtualis мозг должен быть сведен в основном к Р-комплексу (подсоединенному к дереализованному миру) и функционировать как бикамеральный.

Психолог Дж. Джеймс заметил, что такое явление, как целостность личности (как целостная личность), возникло в истории человеческого рода на удивление недавно, в Европе — не ранее трех—двух с половиной тысяч лет назад. Связано это было с появлением и развитием письменности, точнее — с буквенным письмом соответствующим ему общим усложнением культуры. До этого полушария мозга — левое и правое — в определении социального поведения действовали относительно независимо друг от друга: речь могла генерироваться правым полушарием, а восприниматься левым. Это и есть бикамеральность мозга и, по сути, раздвоенность, расщепленность личности (как индивидуальности). Сигналы, передающиеся из правого полушария, выступали средством социальной регуляции поведения коллективистского типа («культура стыда») и действий, в которых не предполагалось самоанализа. Например, герои «Илиады» не размышляли и не анализировали, за них это делали боги.[34]

Исторически конец бикамеральному мышлению и связанному с ним поведению, считает Джеймс, пришел примерно в VII в. до н. э., что нашло отражение в изменениях значения слов «псюхэ» и «сома». Если первоначально их значением было «жизнь», «живое состояние» и «труп», «неживое состояние», то с Пифагора значение этих слов изменилось: «душа» и «тело». Это было отражением изменения в поведении, обусловленным возникновением самосознания и потенциала «культуры совести».

Знаковая, письменная культура; которая с XV в. в Европе превратилась в «галактику Гуттенберга», создает цельность личности и фиксирует оппозицию «душа — тело». Компьютерные виртореальность и киберпространство заставляют человека покинуть «галактику Гуттенберга», поскольку оперируют не знаками, а образами и именно к ним адаптируют человека. Последний в таком случае оказывается отброшен не только в догуттенберговскую эпоху, в XIV в., но проваливается в Колодце Времени значительно глубже — в эпоху до VII в. до н. э., не в допечатную, а вообще в дописьменную эпоху. Виртореальность, таким образом, воспроизводит ситуацию трехтысячелетней давности, стирает различие между телом и душой (результат — живой труп), на место «культуры совести» опять водружает «культуру стыда» и разрушает цельность личности. Псевдоцельность виртореальной личности обретается только электроннонаркотически — в киберпространстве, придатком к которому становится человек (человек ли?). Однако три тысячелетия человеческой истории, крышку над которыми открывает виртуальная реальность, — это еще далеко не самое дно, сулимое этой реальностью. Самое дно — за пределами человеческой истории, человеческой социальности вообще, ближе к рептилиям, динозаврам.

Р-комплекс (или «рептильный мозг»), который упоминался выше, — это, согласно П.Маклину,[35]морфологически самая древняя часть мозга, доставшаяся нам в наследство от рептилий (первых существ, у которых количество информации в мозгу превышало, таковое в генах). Следующая эволюционная система, наслоившаяся на Р-комплекс, — это лимбический мозг, достижение млекопитающих, а на этот последний уже наслоился неокортекс — штука человеческая, слишком человеческая.

Между тремя мозгами существует некое разделение труда. Неокортекс («новая кора») «отвечает» за специфически человеческие (волевые, целеполагающие) познавательные усилия, включая использование знаков, предвидение событий, сопереживание, и ряд других функций. Лимбическая система, в глубине которой находится гипофиз, генерирует яркие эмоции, связанные с радостью открытия нового, с эстетическим восприятием мира, с альтруистическим поведением, восприятием вкуса, творчества. Наконец, «рептильный мозг» играет важную роль в агрессивном, ритуальном и территориальном поведении, в установлении социальной иерархии, в том числе через половое поведение (контроль над самками) и контроль над территорией. Здесь нет эмоций и обратной связи, но бесстрастное осуществление любого поведения, диктуемое одним из полушарий мозга или просто генами.

Как заметил К.Саган, эпилептический припадок, отключающий, обеспечивающий значительную часть неокортекса и лимбического мозга, отбрасывает человека на сотни миллионов лет назад.

Ясно, что виртореальность тоже отключает неокортекс и лимбический мозг, сохраняя (и многократно усиливая) значение самой древней части мозга, ведающей «агрессивно-послушным» поведением,[36]и таким образом на время перемещает человека в далекое (дочеловеческое) прошлое в качестве в значительной степени дочеловеческого существа, не меняя при этом его морфологию, физическую организацию.

Разумеется, такие путешествия не могут быть бесследными, тая в себе возможность регрессивной эволюции, социальной деградации человека до Homo saurus, до гомозавра. Если хотя бы отчасти прав Ю.Плюснин,[37]полагающий, что социальные формы существуют независимо (я бы сказал: относительно независимо) от биологических («правило Эспинаса»: нет несоциальных животных, т. е. биологическое и социальное суть два аспекта — вещественный и информационно-энергетический — одного и того же явления, причем соотношение их эволюционно подвижно в обе стороны) и обладают своей эволюцией или даже не столько эволюцией, сколько историей, то воспроизведение в человеческом обществе социальных черт и отношений не (или до-) человеческого типа («бабуинизация», «муравьезация» и т. д.) при физической неизменности носителей социальности, регресс последней — явление вполне реальное объяснимое. И это — не биологизация, а именно регресс человеческой социальности в дочеловеческие формы социальности же. И хотя XX в., а отчасти и XIX дали тому немало примеров, мы до сих пор не только не осмыслили, но и, похоже, не осознали их.

Итак, виртуальная реальность — это широко и соблазнительно распахнутые ворота и одновременно позолоченный мост на пути в регресс человеческой социальности, который она же и скрывает, искажает, представляя дочеловеческое как человеческое. У нее для этого много возможностей.

Конкретный пример возможностей дереализации мира, сокрытия или искажения современных процессов приводит А.Матляр, известный специалист по мировым коммуникациям. Ныне постоянно приходится слышать — от сладкоголосых политиков, ооновских чиновников и обслуживающих их журналистов — глобализации мира, о его «мондиализации», о создании единого мирового информационного пространства и т. д. и т. п. Как правило, именно такого рода рассуждения противопоставляют идеям и прогнозам о распаде единой мировой экономической системы на несколько регионов-геоэкономик, о деуниверсализации мира, о том, что целые блоки будут выпадать (или стремиться выпасть и обособиться) из некогда единого мирового процесса индустриальной и особенно позднеиндустриальной — американо-советской, «холодновойновой» эпохи.

На самом деле, логика развития энтээровской эпохи ведет именно к утрате миром единства и целостности; не хочется внешних аналогий, но так и вертится на языке что-то вроде «неофеодальной неораздробленности» («новое средневековье» уже дважды занято, в этом «теремке» поселились Н.Бердяев и А.Мэнк). Однако современные средства массовой информации стремятся убедить в противоположном, в том, что мир становится все более единым и тесным, что его «накрывает единая мировая информационная сетка» (это, кстати, хорошая фрейдовская проговорка: в сети и сетями-сетками ловят рыбу, бабочек и вообще слишком доверчивых). Соответствует ли реальности «глобализация» и «мондиализация» мира? Или — нарисовано на холсте? По логике развития позднего капитализма и НТР должно быть верно второе.

Упоминавшийся П.Вирилио подтвержает это. Нет никакой мондиализации мира, говорит он, есть виртуализация этого процесса, т. е. создание иллюзии становящегося все более единым мира. Реально мондиализируется текущее мгновение, настоящее время, миг; точка во времени (опять пуантилизация!) становится уникальным в истории — мировым — временем. Но это время, подчеркивает Вирилио, виртуальное, создаваемое средствами коммуникации. Если Ф.Бродель говорит о «мир-экономике», а И.Валлерстайн — о «мир-системе», то, как считает А.Матляр, наступает время «мир-коммуникации». При этом, добавляю уже я, «мир-экономика» распадается на макрорегионы геоэкономики. И это естественно: если решающую роль играют «информационные факторы производства», то (виртуально-) реальное единство мира осуществляется на их, а не на индустриально-вещественном, уровне. Энтээровский «мир-коммуникация» вообще снимает противоречие «глобальный — локальный». И это уже нашло отражение в появлении неологизма «глокальный» (глобальный + локальный). Глобальное и локальное сжимается в точку, которая есть и локус, и мир одновременно. Пуантилистский мир — это глокальный мир. «Глокус» — вот главный враг и мир-системы, и национального государства, и универсалистской культуры. «Глокусу», этому дитя НТР, адекватен партикуляризм, способный узаконить новые формы эксплуатации и неравенства.

Затухание системообразующего противоречия имеет еще одно следствие. Социальная борьба утрачивает адекватную ей социальную (социосистемную) форму и начинает примерять иные одежды; этнические, этнокультурные, этнолингвистические, религиозные или даже расовые. Короче, социальная система уже не может обеспечить своим конфликтам социосистемную же форму, придать им характерную для нее социальную форму. У нее нет для этого ни сил, ни возможностей, и она начинает поиск в себе — за пределами социального, а также за пределами самой себя. Это негативный способ выхода системы за собственные рамки, на чем она, как правило, и ломается, поскольку в ходе борьбы внесистемных (и внесоциальных для данной социальной системы) форм появляются новые социальные формы, из которых, как из процесса конфликта, из процесса борьбы, и возникает новый системосоциум.

В этом смысле генезис систем и их упадок внешне похожи. Так, в первые столетия истории капитализма его социальные конфликты идейно не принимали чисто классовую форму. Для их идейного оформления хватало старых средств — христианской религии. И Великая капиталистическая революция началась как религиозная. C конца XVIII и по последнюю четверть XX в. конфликт Капиталистической Системы обрели адекватную им форму, классовую, которая получала и свое особое, новое и чистое идейное оформление — идеологию. Соответственно именно зрелые фазы развития Феодальной Системы и Античной Системы демонстрировали формы, сходные с классово-идейными или эквивалентные им.

Правда, в наши дни имеется существенное отличие. Античность, феодализм и капитализм суть элементы субъектного потока исторического развития, для которого революция есть имманентная форма социального движения. Революции здесь, как и социальные конфликты, со времен христианства происходили в поле и под знаменем универсалистских форм. Ныне в Капиталистической Системе, в которую капитал насильственно включил общества несубъектного потока развития, конфликты, возникающие в период затухания системообразующего противоречия, все более обретают неуниверсалистскую или даже антиуниверсалистскую форму, будь то религия или этнокультура. В этом — резкий контраст между «входом» в капитализм и «выходом» из него. Но это естественно: выйти так же, как войти, — нельзя. Вход — противоположность выходу. И это — еще одна причина, заставляющая переосмыслить суть этнорелигиозных движений позднекапиталистической эпохи и не вешать на них ярлык национализма. Эпоха национализма и национализмов закончилась. Этнорелигиозные и расово-культурные конфликты необходимо изучать по-новому. Возможно, и для этого понадобится создать новую сферу знания.

Итак, многослойный кризис, о котором шла речь, кризис-бутерброд, «биг мак», которым не подавиться бы; осенний характер нынешней эпохи — все это подталкивает к разработке новых сфер знания, к переосмыслению нынешней его структуры, к созданию новой системы рационального знания. Это императив и для нас, и для Запада — как для Русской Системы, так и для Западной, если она не хочет уйти в прошлое вместе с капитализмом.

Разумеется, говоря о киберпространстве, о Homo disinformaticus, я отмечаю некие тенденции, возможные варианты — преимущественно негативные. Во-первых, потому что негативы чисто статистически чаще побеждают в истории. Во-вторых, лучше быть предупрежденным о худшем и быть готовым к нему. Осознать необходимость такой готовности важно и для Запада, и для нас. Мы входим в пуантилистский энтээровский мир по негативу, именно мы по принципу «язычники, страдающие от язв христианства», можем быстрее и сильнее подорваться на «минах» виртореалъности и киберпространства без НТР и ее позитивов (эффект ситуации индейцы и «огненная вода»). Конечно, русская реальность всегда отчасти (и часто от части большой) была как бы виртуальной Иначе не возник бы у нас фантастический реализм Гоголя и особый русский юмор, смеховая культура, в которой может быть и смешно, и страшно одновременно. Конечно, западная виртуальность может поломаться при столкновении с доэнтээровской российской — как «ломаются» об российских тараканов самые что ни на есть сильные западные инсектициды. Хуже другое, а именно: русская «виртуальность», усиленная западными формами. Большевики уже провели один эксперимент. Поэтому, повторю, над проблемам последствий виртуализации мира стоит размышлять и нам, и Западу.

«И нам, и Западу». Написал эти строки и подумал: не совершаю ли я логическую ошибку, когда говорю: «нас», «мы», рассуждая о судьбах капитализма и особенно Европейской цивилизации? Причем здесь мы, русские, Русская Система? Что нам Запад? Что мы ему? Связь здесь, однако, есть, но не непосредственная, а более тонкая, не столько физическая, сколько метафизическая. То, что Запад нам не поможем выбраться из наших трудностей, — это ясно. Во-первых, не может, даже если очень захотел бы. Россия — неподъемная ноша как для Капитала, так и для Запада вообще. Конец XIX в. уже продемонстрировал ситуацию «Бедненький бес под кобылу подлез». Помочь можно Чехии, Шри Ланке, Коста-Рике, короче — «жеребятам», в крайнем случае — Мексике. Но не России. Во-вторых, Запад не хочет по-настоящему нам помогать. И это естественно. Кому нужны сильные конкуренты, новая сильная структура Русской Системы? «Помощь» предусмотрена ровно настолько, чтобы ситуация в России не превратилась в хаос. Не более того. Когда Запад может и хочет, он помогает. Реакция США на финансовый кризис в Мексике в начале 1994 г., с одной стороны, и на советско-российский кризис — с другой, красноречивее многих доводов. В-третьих, у Запада хватает своих проблем, и чем дальше, тем больше.

Дата добавления: 2014-12-17