О статусе термина «цивилизация» в международных отношениях

[Еще в первой половине XX в., как отмечает автор, в круг «международного сообщества», сформировавшегося в Европе и распространившего свое влияние по всему миру, включали лишь страны, относившиеся к западной цивилизации. Если до XVIII в. к такому сообществу относились в общем лишь христианские государства и народы, то впоследствии, в рамках светского мировоззрения, таким критерием стала принадлежность к европейской цивилизации, включая страны, явившиеся отпрысками этой цивилизации.

По мере расширения своей экспансии европейские державы должны были определить условия включения или невключения различных стран Азии и Африки в систему международных связей. Тогда и возникла идея, что независимые политические общности, стремящиеся к включению в число членов международного сообщества, должны отвечать стандартам «цивилизованности». В наше время это слово приобрело негативный смысл. В конце концов, оно было составной частью той аргументации, которую использовали европейские державы, находившиеся на вершине могущества и влияния, для того, чтобы отказать в предоставлении равных прав государствам Азии, Африки и Океании, которым приходилось в те времена быть либо колониями европейских империй, либо согласиться с подчиненной и ущербной формой независимости. В «международном» общении утвердилось деление стран, исходя из европейской перспективы, на «цивилизованные», «варварские» и «дикие». Лишь в конце века был введен термин «полуцивилизованные».]

Идея соответствия стандартам «цивилизованности» служила европейским державам формой для объяснения и оправдания глобальной экспансии и воспринималась многими неевропейскими странам, которые длительное время поддерживали свои конкретные критерии «цивилизованности», основанные на собственных культурных традициях и опыте, как оскорбление и унижение и как огромная угроза. Страны Восточной Азии установили и поддерживали на обширной территории международный порядок в соответствии со своими историческими критериями «цивилизованности». Исламский мир определял себя и устанавливал отношения с «неверными» в соответствии со своими критериями «цивилизованности». Сходным образом на большой части Африки утверждалась особая, явно неевропейская цивилизация. Ослабление традиционных критериев «цивилизованности» в этих неевропейских странах и связанных с ними обширных культурных системах означало угрозу как культурным, так и политическим основаниям этих обществ. <·.·>

[Критерии «достойного» и «правильного» поведения, которыми руководствовались западные и незападные государства, могли быть прямо противоположными, и крушение прежних форм устроения общества и международных отношений приводило как к разладу внутри неевропейских государств, так и к нарушению международных отношений, сложившихся до прихода европейцев.

В конечном счете посредством морских и военных экспедиций, «опиумных войн», «неравноправных договоров» западные «варвары» и «неверные», прибегавшие к военному насилию, навязали свои стандарты «цивилизованности». Они настояли на том, что «неравные договоры», «капитуляции» и система «протекторатов», непременно обеспечивавшие европейцам право экстерриториальности, отвечают критериям «цивилизованности».]

Европейский вызов был одновременно и более тонким, и более разрушительным, чем чисто военное столкновение. В каждом случае именно в силу того, что различные критерии «цивилизованности» устанавливали разные оценки политической власти и способствовали ее распределению на разной основе, фундаментальное столкновение между европейским и неевропейским мирами рассматривалось, особенно с неевропейской стороны, как столкновение культур и культурных систем. Превосходство европейцев в военном отношении не оставляло неевропейским обществам иного выбора, кроме как вступить в борьбу с европейским понятием «цивилизации».

[Необходимость принимать навязываемые извне требования в соответствии с «международными нормами» зачастую ведет к конфликту с ценностями и смыслами традиционной культуры неевропейских стран.]

Культурное унижение и угрозы традиционному политическому и культурному порядку, в не меньшей степени, чем военные поражения, породили неразрешимые дилеммы, сопровождаемые чувством отчаяния...

С точки зрения неевропейских государств поддерживать традиционные нормы «цивилизованности» означало полную беззащитность перед лицом превосходства европейцев в военном отношении, а принять европейские критерии, даже во имя самозащиты, значило отказаться от критериев традиционной цивилизации, которую они были призваны защищать. Невозможно было также одновременно придерживаться прежних критериев и перенимать европейские.

[На протяжении XIX в. «цивилизованность» в значительной степени ассоциировалась с верой в единого бога или с расой, соответственно из этого разряда исключались «язычники» или «цветные» расы. В начале XX в. критерии принадлежности к цивилизации стали определяться прежде всего в фиксированных правовых принципах, как составная часть международного права того времени.]

В критерии принадлежности к цивилизации были включены следующие компоненты: 1. «Цивилизованное» государство гарантирует основные права, т.е. право на жизнь, достоинство и собственность; свободу передвижения, торговли и вероисповедания, особенно для иностранных граждан.

2. В «цивилизованном» государстве существует организованная политическая бюрократия, обеспечивающая некоторую степень эффективности в поддержании государственной машины и некоторую степень способности организации самозащиты.

3. «Цивилизованное» государство признает общепринятое международное право, включая законы войны; оно также поддерживает внутреннюю систему судопроизводства, кодексов и писаных законов, гарантирующих правовую справедливость для всех субъектов, входящих в сферу его юрисдикции, как для иностранных граждан, так и для своих подданных.

4. «Цивилизованное» государство придерживается норм международных отношений через поддержание адекватных и постоянных каналов дипломатического обмена и коммуникаций.

5. «Цивилизованное» государство в основном отвечает нормам и практике «цивилизованного» поведения, принятого в международном сообществе, в котором, например, самосожжение вдов, полигамия и рабство считаются «нецивилизованными», а значит неприемлемыми.

[Эти критерии были обращены в основном к государствам, сохранявшим хотя бы формальную независимость, и использовались как поводы для вмешательства в их дела, если возникало «ущемление прав» торговых компаний, миссионеров.

Последний, пятый критерий, по мнению автора, был наиболее субъективным и скорее отвечал «интуитивной потребности» гарантировать принятие европейских культурных норм в зависимой стране. При этом даже, казалось бы, несущественные обычаи, такие, как национальная (т.е. неевропейская) одежда или диета, становились подчас препятствием для «цивилизованного» общения.

Таким образом, в понятии «цивилизованность» сочетались правовые и политические аспекты, объективные и субъективные критерии, как явно выраженные, так и «подразумеваемые» подходы. Зачастую эти подходы диктовались «инстинктивными реакциями» европейцев как хозяев положения и не подлежали формальной фиксации. Хотя и не всегда осознанно, критерии «цивилизованности» подгонялись под европейские стандарты. На практике в межкультурном взаимодействии это неизбежно приводило к глубокой напряженности между требованиями, вытекавшими из принципов «цивилизованности», и спецификой «местных» культур. Для поддержания «цивилизованных» условий необходимо было «приобщить к цивилизации» обитателей той или иной страны, обеспечив их «вызволение из состояния дикости». Однако такое «приобщение» означало их отчуждение от своего культурного достояния.]

Существенной проблемой было различие цивилизационных перспектив. Ссылки на «цивилизацию» означали зачастую забвение того, что Китай, Япония, Оттоманская империя и другие неевропейские страны должны были частично или полностью отказаться от своих собственных стандартов цивилизации и принять те, что они вначале принимали только за европейские. В более ранний период существовало много таких стандартов. Закрепление единого стандарта как универсально приемлемого означало принятие устоявшихся европоцентричных взглядов. <...>

[Однако даже ревностное принятие установленного стандарта само по себе еще не обеспечивало желанного полноценного равенства.]

Подобно Сизифу, менее «цивилизованные» общества были обречены на то, чтобы работать ради достижения равенства, но гибкие стандарты цивилизованности отодвигали это равенство за пределы достижимого. Как обнаружила на определенном этапе Япония, даже достижение статуса «цивилизованного общества» было недостаточно для того, чтобы добиться равноправия. «Цивилизованные» постоянно становились все более «цивилизованными». <...>

[В первой половине XX в. западные критерии «цивилизованности» продолжали использоваться как важный критерий международного права и санкционирования колониальной системы. После второй мировой войны страны Азии и Африки настойчиво добивались пересмотра тех принципов международного права, которые ограничивали их статус как цивилизованных обществ. В результате термин «цивилизованный» утратил прежний статус в международном политическом, культурном и правовом общении. Те аспекты международного права, которые ассоциировались с колониализмом и единым стандартом «цивилизованности» в теории и на практике, т.е. «неравноправными договорами», были преданы анафеме. А вместо критериев «цивилизованности» новыми принципами международного общения стали «недискриминация» и «права личности».]

Комментарии. В книге Г. Гонга освещены преимущественно правовые аспекты международных отношений в XIX и XX вв. Но правовые вопросы оказались тесно связанными с ценностно-нормативными, символическими и идеологическими компонентами. Единый стандарт «цивилизованности», основанный на западных критериях, не только ограничивал независимость неевропейских народов и санкционировал колониальную систему и режим протекторатов, но и подавлял культурную жизнь этих народов. Поэтому на протяжении всего XX в. важными принципами взаимодействия между государствами и цивилизациями стало не только утверждение политического самоопределения, но и культурной самобытности как в ее национальных, так и цивилизационных вариантах. (См. гл. VII.) Поэтому требование «недискриминации было зачастую связано именно с утверждением этого принципа. Что касается «прав личности», то, как показали широкие дискуссии и практика 80–90-х гг., это требование большей частью оставалось второстепенным по сравнению с «правом нации» и принципом культурного самоопределения.

С. Хантингтон

Дата добавления: 2014-12-17