Преславная виктория 2 страница

На следующий день наши хирурги начали отрезать своими бритвами отмороженное и гниющее мясо от пальцев рук и ног некоторых солдат и приходящих для этого в нашу квартиру людей».[145]

К началу декабря 1708 года Петр считал шведскую армию настолько измотанной и ослабленной, что допускал возможность генерального сражения, от которого ранее настойчиво уклонялся. Сохранился указ царя, обращенный к участникам военного совета, состоявшегося в главной ставке русской армии, по-видимому, 3 декабря. Указ подвел итоги кампании 1708 года, оцениваемой царем в высшей степени положительно, поскольку она обескровила войско оккупантов. «Понеже всегда советовано, – писал царь, – удалятися от генеральной баталии, что и чинено чрез все лето, частвительно же великой урон неприятелю учинен. Ныне же по всем видом едва ли весьма невозможно без генеральной баталии обойтитца».

Два обстоятельства, по мнению Петра, благоприятствовали тому, что именно сейчас, в зимние месяцы, следовало не уклоняться, а искать решающего сражения Северной войны. Наступающая зима сковала льдом реки и болота, «фсе глатко стало», как писал Петр, то есть создавались благоприятные условия для маневра. Второе обстоятельство имело еще более существенное значение: с генеральным сражением надо поспешать, чтобы тем самым предупредить соединение с главной шведской армией на Украине войск Станислава Лещинского и корпуса генерала Крассау, находившихся в Польше. Резюмируя свои соображения, Петр считал, что битву надо давать до наступления весны, «ибо тогда худова, а не лутчева ждать».

Своими мнениями о неизбежности генеральной баталии в зимнее время Петр поделился с Ф. М. Апраксиным. 3 декабря он писал ему: «Однако ж не чаю, чтоб без генеральной баталии сия зима прошла (понеже к весне не без опасения есть)».[146]

Документов о военном совете 3 декабря в Лебедине не сохранилось, но, по-видимому, предложение царя при обсуждении было отклонено. Если бы военный совет подтвердил необходимость генеральной баталии, то документы той поры донесли бы до нас какие-либо признаки подготовки к генеральному сражению. Их нет.

После операции Гадяч – Ромны – Веприк наступили суровые будни, дни затишья, без сколь-нибудь серьезных столкновений с неприятелем: передвижение кавалерии Меншикова и особенно пехоты Шереметева затрудняли сначала крепкие морозы и глубокие снега, покрывшие поля Украины, а затем рано, в феврале месяце, начавшееся обильное половодье.

Относительное затишье Александр Данилович использовал для укрепления Ахтырки, где он разместил свою ставку. Январские письма князя к царю рассказывают о совершенствовании оборонительных сооружений. 13 января 1709 года: «И здешнюю фартецию я осмотрел, и не знаю, что с нею чинить, понеже не весьма оборонительная, но токмо что велика, и, например, будет вместе с предместьем больши 2000 дворов, и ежели оную держать, то надобно целую дивизию посадить».

Колебания продолжались недолго. Донесения последующих дней свидетельствуют о решимости князя продолжить строительные работы: «У здешней фартеции заложили мы вновь 5 болварков, также и старые башни исправлять стали, и ежели все совершитца, то немалое защищение будет». Впрочем, как ни старался князь ускорить окончание работ, завершить их в течение десяти дней не удалось.

Одновременно Меншиков зорко следил за происходящим в неприятельском стане или, как тогда говорили, за «неприятельскими оборотами». Необходимые сведения он получал от «партий», то и дело направляемых во вражеские тылы и фланги. «О том надлежащее старание иметь не оставляли, и партеи от нас непрестанно посылаютца, и языков берут, которых есть здесь человек около двадцати», – докладывал князь царю 22 января.

Относительное спокойствие на театре военных действий позволило царю покинуть Украину, чтобы отправиться в Воронеж. Туда его звало не только желание взглянуть на верфи и строившиеся корабли – необходимо было укрепить Воронеж на тот случай, если король направит свою армию к этому городу. Опасения Петра имели основание – один из пленных рассказал о новом маршруте на Москву, якобы составленном Карлом XII, который проходил через Воронеж.

Царю не терпелось перед расставанием встретиться с Меншиковым. 26 января он писал своему фавориту из Лебедина: «Зело б изрядно, чтоб ваша милость сюда хотя на малое время побывал, а ежели теперь нужду имеете, то хотя на Воронеж приезжайте, ибо необходимая нужда с вами видетца и определить». Но Александр Данилович имел «нужду» и оставить армию никак не мог – как раз в эти дни Карл XII начал свой поход в Слободскую Украину. Поэтому 28 января он отвечал царю: «Буде изволите на Воронеж итти, не извалите ль заехать в Ахтырку для осмотрения того места, куда и я мог до вашей милости, смотря по случаю, прибыть».

У Меншикова наступили горячие дни. Он организует две операции – в районе Опошни и в самой Опошне. В первой из них, закончившейся равными потерями с обеих сторон, неприятельскими войсками командовал сам король. Во второй – шведы, как доносил светлейший, «хотя были и малолюдны, однако ж зело жестоко держались и не вдруг здались, пока их к тому наши огнем и гранатами не принудили».[147]

Движение шведов на восток было очередным тактическим промахом короля, ибо тем самым он усугублял и без того критическое положение своей армии, лишая ее возможности получить подкрепление из Польши. Карл XII, как известно, не отличался ни благоразумием, ни осмотрительностью. В ответ на уговоры генералов воздержаться от реализации рискованного плана он ответил: «Нет, отступление за Днепр походило бы на бегство; неприятель станет упорнее и высокомернее. Мы прежде выгоним из казацкой земли русских, укрепим за собою Полтаву, а между тем наступит лето, и тогда оно покажет нам, куда направиться».

Единственным человеком, который не только поддерживал намерение короля не уходить за Днепр, но и горячо убеждал претворить план короля в жизнь, был Мазепа. Но бывший гетман, выступавший в роли главного консультанта короля по «казацким делам», руководствовался только своекорыстными интересами – он великолепно понимал, что уход шведов за Днепр означал бы окончательный крах его власти над гетманщиной. Его булаву поддерживали шведские штыки, и, зная отношение к себе народа, он понимал, что тут же будет сметен с украинской земли.

Путь Карла на восток продолжался недолго – 13 февраля он достиг самого восточного пункта, куда ступала нога шведского солдата, – Коломака. Не доезжая до него, состоялся знаменитый разговор короля с Мазепой. Стараясь выказать любезность, бывший гетман сказал королю, что до границы между Европой и Азией осталось восемь миль.

– С этим не согласятся географы, – возразил король, но тем не менее во время очередной остановки для отдыха велел позвать генерал-квартирмейстера Гилленкрока, чтобы заявить ему: – Мазепа сказал, будто отсюда недалеко до Азии.

Гилленкрок: Ваше величество шутите.

Король: Я никогда не шучу. Ступайте и узнайте от Мазепы.

Гилленкрок отправился к Мазепе и растолковал ему, что такого рода шутки с королем весьма опасны, так как он ради эфемерной славы готов двинуться туда, где он этой славы никогда не обретет.

От Коломака Карл круто повернул на запад. Это решение короля относится к труднообъяснимым. Что его заставило изменить план: запоздалое признание несостоятельности задуманного или начавшееся половодье, превратившее степи Украины в сплошь покрытое водой пространство? Поклонник военных дарований короля так и написал, что план Карла «был разрушен силами природы».[148]Но и приведенное выше суждение шведского историка Артура Стилле не выдерживает ни малейшей критики, ибо разлив рек от преждевременного таяния обильных снегов происходил с такой же интенсивностью на востоке от Коломака, как и на западе от него.

Как бы там ни было, но небольшие ручейки действительно превращались в безбрежные реки, и неприятельская пехота, повернув на гетманщину, шла по воде, не имея возможности просушиться. Движение шведов сопровождало зарево пожаров – они безжалостно предавали огню все, что встречали на своем пути и что не успели сжечь при движении на восток. В один и тот же день – 14 февраля, – когда Карл вступил в Коломак, Петр прибыл в Воронеж. Там он находился почти два месяца – до 10 апреля.

Накануне отъезда в Воронеж царь 6 или 7 февраля оставил Меншикову и Шереметеву инструкции, что каждому из них надлежало делать. Основная задача Александра Даниловича состояла в том, «чтоб недалеко быть от главного корпуса неприятельского и смотреть на обороты оного и всяко приключать оному безпокойство».

Возможности светлейшего «приключать оному безпокойство» ограничивало половодье. 18 февраля Меншиков извещал царя, что неприятель пришел в Опошню, и над ним «хотя со всякою охотою желали б возможно чинить поиск, но всюду за разлитием вод з большим корпусом никакова промыслу чинить не мочно». Князю приходилось довольствоваться действиями мелких отрядов, как, например, нападение на противника, переправляющегося через речку Мерлу, когда небольшая «партия», ударив с тыла, учинила такой переполох, «что принужден неприятель чрез Мерлу вплавь плыть и многие возы в воде опрокинул».

Положение нисколько не изменилось и четыре дня спустя – 22 февраля Александр Данилович доносил царю: «Нам с сей стороны сильными партеями неприятелю ничего чинить невозможно, понеже воды кругом нас обошли». И далее: «Пока настоящая водополь простоит, по то время нам движения никакова и знатного поиску над неприятелем чинить невозможно».[149]

Затишье позволило Меншикову отправиться в Воронеж. Перед тем как отбыть туда, он оставил Шереметеву «пункты моего мнения не в указ», то есть рекомендации, исполнение которых было бы желательным, но не обязательным. «Мнение не в указ» излагало программу действий для войск фельдмаршала на ближайшее время и обнаруживает в его авторе точное предвидение возможных военных событий.

Меншиков исходил из двух предпосылок: либо враг попытается прорваться к Днепру и форсировать его, чтобы соединиться с поляками Станислава Лещинского и шведами генерала Крассау, либо останется «весновать» на Украине, сконцентрировав свои силы в междуречье Ворсклы и Сулы. В первом случае Меншиков рекомендовал Шереметеву «знатной промысел учинить» над арьергардом в тот момент, когда основные силы неприятеля переправятся на противоположный берег Днепра. Во втором случае светлейший советовал «неприятелю докучать» мелкими «партиями». И в том и в другом случае следовало держаться поближе к шведам, не упускать их из виду. Петр высоко оценил стратегические способности светлейшего, наложив резолюцию на его «Мнение»: «зело изрядные».

Источники не оставили никаких следов более чем двухнедельного пребывания князя в Воронеже. Известно только, что он прибыл туда 14-го, а выехал 29 марта. В день отъезда из Воронежа Меншиков испросил у царя резолюцию – как ему действовать, если «по слитии вод при первой траве неприятель пойдет на нас и будет искать баталии». Царь дал предельно четкий ответ. Действие русской армии на время своего отсутствия он ограничивал нападениями на противника «знатными партиями», чтобы ему «всяко, по возможности, вредить».

Вооружившись планом действий, Меншиков отправился к армии, а царь, проведя в Воронеже еще около двух недель, 10 апреля отбыл по Дону в Азов, где и пришвартовался 22 апреля.

Последний раз царь бывал в этих краях в 1696 году. Восторг от увиденного он отразил в письме к Меншикову: царь прибыл 26 апреля «в сие место (Троицкое. – Н.П.), которое пред десяти летами пустое поле видели (чему сами сведомы), ныне, с помощию Божиею, изрядной город купно з гаваном обрели (и хотя где долга хозяин не был, и не все исправно, однако ж есть что смотреть)».[150]

Многочисленные донесения русского посла в Стамбуле Петра Александровича Толстого сообщали о переполохе в султанском дворе, вызванном приездом царя в Азов. В Стамбуле ожидали бомбардировки города русским флотом, паника сопровождалась даже бегством населения столицы в глубь страны. Возможно также, что царь и его дипломаты сознательно распространили слух об армаде русских кораблей, якобы прибывшей в Азов, все с той же целью, чтобы удержать Османскую империю от вмешательства.

Но у царя была еще одна причина для продолжительного пребывания в Азове. Речь идет о лечении Петра от какого-то недуга. О том, что он прибыл в Воронеж больным, есть его прямое свидетельство: в день приезда он отправил Меншикову письмо с извещением, что «в пути великую нужду принял для безпутицы», и требованием «не мешкав» выслать к нему доктора Дунеля, в котором он имел «нужду для себя».[151]Будучи в Азове и Таганроге, царь проходил курс лечения, принимал лекарства, действовавшие в теплом климате.

В отсутствие царя фактическое командование армией находилось в руках Меншикова. Его главенствующая роль на театре военных действий определялась не только положением царского фаворита, а прежде всего тем, что он командовал кавалерией – самым мобильным родом войск.

Александр Данилович первый разгадал планы короля, когда тот лишь повернул от Коломака на запад. 15 февраля, задолго до того, как шведы осадили Полтаву, Меншиков закончил свое послание царю догадкой, полностью потом подтвердившейся: «И по сему признаваем, что правитца не инуды куды, точию к Полтаве, а больши, чаю, ради запорожцев».

Что привлекало шведского короля в Полтаве, какими соображениями он руководствовался, когда проявил настойчивое желание во что бы то ни стало овладеть этим городом?

Очевидцы из шведского лагеря единодушно утверждают, что мысль овладеть Полтавой подсказал Карлу Мазепа. Как показывал один из пленных, расчет Мазепы был прост: «Естли оную (Полтаву. – Н.П.) добудет, может всю к себе приклонить Украину».[152]Молва о том, что шведы овладели Полтавой, крупным административным центром гетманщины, по мнению Мазепы, быстро распространится по Украине, и население убедится в том, что силы шведов неодолимы, что у русской армии нет никаких перспектив на победу. Полтава, рассчитывал изменник, создаст перелом и в отношениях украинского населения к нему, Мазепе, и к шведам; украинцы не только прекратят сопротивление бывшему гетману и его покровителю, но и станут активно помогать.

В этих рассуждениях Мазепы, возможно, был известный резон, и Карл мог поддаться уговором предателя. Но аргументы Мазепы ничего не стоили, если бы сам король не оценил преимуществ, которые он мог извлечь, если бы Полтава находилась под его контролем. Во-первых, приток Днепра – Ворскла, на которой стоит Полтава, была удобной артерией, связавшей город с Днепром. Переволочна, находившаяся в устье Ворсклы, давала возможность переправы войск Станислава Лещинского и Крассау, а также запорожских казаков, перешедших на сторону Мазепы. Во-вторых, Карл XII все еще не расставался с эфемерной надеждой, что в войну против России вступит Османская империя и ее вассал крымский хан. Овладение Полтавой позволяло шведам соединиться с силами нового союзника.

И тем не менее овладение Полтавой не могло оказать решающего влияния на ход войны. Если Полтаве, а не какой-либо другой крепости Украины, и суждено было стать местом, у которого разыгрался трагический финал шведской армии, то в этом немалую роль сыграли личные качества короля, причудливые свойства его характера.

У Полтавы произошло то же самое, чему мы были свидетелями у стен Веприка, с той лишь весьма существенной разницей, что Веприк занял место печального эпизода в Северной войне, в то время как Полтава поставила точку и прекратила существование шведской армии. При овладении Полтавой, как и при овладении Веприком, король проявил крайне пагубное для полководца упрямство. У Веприка оно в конечном счете принесло победу, купленную, правда, ценой потери трех тысяч воинов. У Полтавы – еще большие потери. Почти три месяца длилась полтавская эпопея, но шведам так и не удалось сломить сопротивление ее славных защитников.

Полтава называлась крепостью. С крепостью у нас ассоциируются мощные кирпичные или каменные стены с бойницами, наполненными водой рвами и прочими оборонительными сооружениями. При упоминании слова «крепость» видятся кремлевские стены в Москве, Казани, Астрахани, Шлиссельбурге, Нарве или Соловках. Ничего этого в Полтаве, как и во множестве остальных украинских крепостей, не было. Очевидец, Даниэл Крман, оставил лаконичное описание Полтавы: «Мы увидели небольшой городок, расположенный на холме, окруженный с двух сторон невысокими холмами и укрепленный двойными насыпями и такими же валами».

Впервые неприятельская «партия» численностью в 300 человек появилась под Полтавой 1 апреля 1709 года. Шведы не рассчитывали столь малочисленным отрядом овладеть городом, они преследовали более скромную задачу разведать силы гарнизона. С этого времени не проходило ни одного дня или ночи, чтобы шведы не предприняли каких-либо операций против крепости.

3 апреля, например, полторы тысячи шведов пытались взять город штурмом. Затея не удалась, штурм был повторен под покровом ночи, а также 5 апреля. После того как неприятель убедился, что город с налету ему не взять, он приступил к осадным работам: рытью траншей и подкопов. 14 апреля рекогносцировку крепости произвел сам король. Он обнаружил, что один из валов был достаточно низким, и велел штурмовать именно этот вал. Штурм стоил неприятелю 500 человек убитыми.

Возобновив осадные работы, шведы особые надежды возлагали на подкоп и заложенные в него бочки с порохом. На 23 апреля намечался подрыв вала и ворот. Но взрыва не последовало. «Осажденными, – записал в дневнике Даниэл Крман, – был унесен порох, вложенный в подкоп, в тот самый час, когда шведы были уверены, что ворота с укреплениями взлетят на воздух».[153]Не подозревая этого, шведы подожгли фитиль, изготовились для атаки, чтобы «по взорвании вбежать в крепость», но им пришлось ни с чем отступить на исходные рубежи.

Известие о намерении шведов овладеть Полтавой Петр получил в начале мая от Шереметева. 5 мая он, извещая князя о том, что фельдмаршал сообщил ему, будто шведы «хотят доставать Полтаву», просил у светлейшего подтверждений: «И о том изволь нас уведомить, правда ли то и довольно ли во оной Полтавской крепости провианту и протчего, что ко осаде потребно». Меншиков отвечал 11 мая: «В той крепости, как к нам от 5 [-го] дни пишет комендант Келин, что нужды никакой нет». Комендант, продолжал светлейший, не сидит сложа руки, а совершает вылазки. В одну из них ему удалось напасть на шведский обоз, порубить «многих шведов» и «несколько от обозов их лошадей оторвали, из которых он, Келин, прислал ко мне зело изрядную лошадь».

Мажорный тон письма не успокоил царя. Он писал Александру Даниловичу: «В осаде полтавской гораздо смотреть надлежит, дабы оная с помощию Божиею конечно свобожена или по крайней мере безопасна была от неприятеля». «Сие место зело нужно» – так оценил Петр значение Полтавы. Он предлагал облегчить оборону крепости и положение ее гарнизона двумя способами: либо организовать диверсию на Опошню и тем отвлечь силы короля от Полтавы, либо расположить войска так близко к Полтаве, чтобы было «всегда возможно в город людей прибавливать и амуниции».[154]

Цитированное письмо царя датировано 9 мая. На это обстоятельство следует обратить внимание в связи с тем, что мысль светлейшего работала в том же направлении. Это делает честь как Петру, так и Александру Даниловичу. В начале мая князь созвал военный совет – как помочь Полтаве, «оной крепости отдых учинить». Все участники совета были единодушны в том, чтобы «учинить неприятелю какую диверсию».[155]

«Диверсия» была совершена 7 мая на ту самую Опошню, на которую рекомендовал в письме напасть и царь. Операция началась с того, что Меншиков близ Опошни на виду у шведов велел соорудить мост через Ворсклу. Неприятель не придал этому никакого значения. Между тем русские полки, перейдя через мост, напали на окопавшихся у берега шведов, которых было 600–700 человек, частично уничтожили их, частично захватили в плен. Стоявшие в Опошне шведы не рискнули вступить в сражение и укрылись за стенами замка. Убедившись, что замком с налета не овладеть, русское командование решило отвести свои полки на исходные рубежи.

О событиях у Опошни доложили Карлу, стоявшему у Полтавы. Тот немедленно с семью тысячами кавалерии ринулся на помощь опошнинскому гарнизону. Но к этому времени основные силы русских переправились через Ворсклу, и король должен был довольствоваться лишь нападением на арьергард, не успевший перейти на противоположный берег.

В этом эпизоде существенна одна деталь, свидетельствующая о возросшем мастерстве русских войск: они не дрогнули, не поддались панике, а оказали наседавшим шведам организованное сопротивление: «…остановясь, дали по ним из пушек и из всякого ружья несколько добрых залпов, отчего они, шведы, принуждены с уроном отступить к Опошне». Итог диверсии: неприятель потерял несколько сотен солдат и офицеров, захвачено две пушки, восемь офицеров, 170 рядовых, освобождено из плена несколько сот жителей, которых шведы «в непрестанной жестокой работе держали». И хотя Карл XII не задержался в Опошне, но, в очередной раз предав ее огню, возвратился к Полтаве на следующий же день, диверсия, как мы еще увидим, оказала помощь гарнизону. А у царя вызвала радость. «Мы зело обрадовались», – писал Петр в ответ на известие о сражении и отметил удачу «обыкновенною стрельбою».[156]

Следующую диверсию наши войска совершили десять дней спустя, 17 мая. По своим масштабам она была намного скромнее первой, и если она все же достойна упоминания, то лишь как пример координированных действий полтавского гарнизона и полевых войск. Вылазка гарнизона оказалась весьма удачной: ее участники атаковали неприятеля «с толикою храбростию», что выбили его из шанцев «и до берегу реки прогнали». Обнаружив, что к шведам подходит подкрепление, они организованно отошли под защиту крепостных валов.

Во время этой вылазки стряслась беда с родственником Меншикова, бригадиром Алексеем Федоровичем Головиным, женатым на родной сестре князя. Накануне, 15 мая, бригадир возглавил «сикурс», направленный светлейшим в Полтаву. Под покровом темноты отряд в 900 человек продрался через кустарник, переправился через три речки и болото. Солдаты несли над головой ружья и по 40 патронов и благополучно вошли в Полтаву, пополнив силы ее защитников.

Во время же вылазки Головину крупно не повезло. Он, видимо, был человеком темпераментным и настолько углубился в боевые порядки шведов, что попал в плен – по одним данным, под ним была убита лошадь, по другим – его, «сбив с лошади в болото, взяли в полон». Находясь в плену, он тоже проявил характер. Участник событий, князь Борис Иванович Куракин, сообщил любопытную деталь пребывания Головина в плену: «И по взятии оного бригадира Головина получили ведомость, что оной был с гонором трактован. Однако ж сам неосторожно себя повел и хотел уйти, за что был посажен в клетку с ругательством».

Мы здесь упомянули только о более или менее крупных акциях, предпринятых Меншиковым. Что касается действий мелких «партий», то они были настолько обыденными и совершались так часто, что не привлекали к себе внимания современников. Александр Данилович в точности выполнил свое обещание ни на одну минуту не оставлять шведов в покое. Еще в начале мая, подойдя с кавалерией к Полтаве, он писал царю: «Мы, будучи здесь, праздно стоять не будем, но, при помощи Божии, всякого поиску искать подщимся».[157]

Перед нами опять свидетельство Бориса Ивановича Куракина. Он рисует картину повседневных лихих налетов партий регулярной и нерегулярной конницы: «И непрестанно на неприятельскую сторону партии легкой кавалерии отправляли, как волохов, казаков донских, калмыков, которые всегда неприятелю алярм (тревогу. – Н.П.) делали и лошадей отгоняли, и одним разом больше семисот лошадей от обозу неприятельского отогнали, также и многих языков брали».[158]

Убедившись в бесплодности попыток овладеть крепостью оружием, шведы 2 июня предложили сдать крепость без боя на условиях, которые будут угодны самим осажденным. В случае же отказа капитулировать, передали парламентеры, все до одного защитники Полтавы будут истреблены. Комендант крепости Алексей Степанович Келин, человек долга, незаурядной выдержки и отваги, дал достойный ответ: «Мы уповаем на Бога, а что объявляешь, о том мы чрез присланные письма, коих 7 имеем, известны, тако же знаем, что приступов было 8-м и из присланных на приступе более 3000 человек при валах Полтавских положили. Итак, тщетная ваша похвальба; побить всех не в нашей воле состоит, но в воле Божией, потому что всяк оборонять и защищать себя умеет».

Между тем двухмесячная осада Полтавы не могла не сказаться на положении гарнизона и жителей города. Поэтому не случайно Петр 4 июня, в день своего прибытия под Полтаву, поспешил отправить собственноручное послание Келину с обещанием освободить город от блокады. Коменданту царь предложил изложить нужды гарнизона. Тот затребовал 50 пудов пороха. В тот же день порох стали перебрасывать в бомбах.

Гарнизону недоставало не только пороху. Чем дальше, тем больше в городе стали ощущать нехватку продовольствия. Келин 8 июня доносил Меншикову, что гарнизону крепости удалось наскрести провианту только на текущий месяц, «а впредь будущей месяц провианту не будет и на три дни, не только солдатам, но и всем будет нужда».[159]

Ознакомившись с обстановкой, царь решил, что настал час для генеральной баталии. 7 июня он писал Федору Матвеевичу Апраксину: «Сошлись блиско с соседьми, и, с помощию Божиею, будем конечно в сем месяце главное дело со оным иметь». На следующий день об этом же намерении он известил и дипломата князя Григория Федоровича Долгорукого: «Объявляем вам, что мы здесь намерены неприятеля всеми силами атаковать з Божиею помощию». Тут же просьба к корреспонденту: «Секретно сие держи».

Однако задачей, не терпящей отлагательства, которую следовало решить до генеральной баталии, был прорыв блокады Полтавы. Эту операцию Петр намечал осуществить 13 июня. Накануне царь отправил Келину указ, чтобы защитники Полтавы одновременно с ударом, наносимым главными силами, совершили вылазку из крепости. План сорвала погода: сильный дождь поднял уровень воды в Ворскле настолько, что операцию пришлось отменить. «Объявляю вам, – сокрушался по этому поводу Петр в письме к Г. Ф. Долгорукому 13 июня, – что сего дня намерение наше для вчерашних дождей не исполнилось, о котором, как могли, трудились чрез болоты, но не могли».[160]

Петру ничего не оставалось, как энергично готовиться к генеральной баталии. Необходимость подготовки к ней подтвердил военный совет, созванный им 16 июня. Четверг, 16 июня, примечателен еще одним событием – в этот день король был ранен в ногу.

Шведские историки, из числа поклонников Карла XII, связывали трагический конец шведской армии с пресловутым ранением короля. Это, конечно, глубокое заблуждение, полное непонимание реальной обстановки. Армия агрессора была обречена на гибель задолго до ранения Карла. Никто не мог точно сказать только одно – где эта армия обретет свой бесславный конец: то ли у валов Полтавы, то ли у Гадяча или, скажем, Веприка.

Ход событий опрокинул все расчеты самонадеянного короля. Окружив Полтаву, он был уверен, что ее гарнизон находится в мышеловке. В действительности он сам со своей армией находился в окружении, и возможность вырваться из него к лету 1709 года уже исчезла.

Заключительный акт трагедии шведской армии под Полтавой начался 15 июня – в этот день часть русских полков переправилась через Ворсклу, до этого разделявшую две неприятельские армии. Когда об этом Реншильд донес королю, тот передал через адъютанта: пусть фельдмаршал действует по своему усмотрению. Эта реплика обнаруживает новые черты в поведении короля. Если ранее он в трудных ситуациях сохранял бодрость духа и не поддавался унынию, то со времени Лесной его одолевали приступы черной меланхолии и он проявлял безразличие к происходившему.

По русским источникам, сопротивление шведов во время переправы не было упорным: «Неприятель паки с немалым числом конницы и пехоты приступил в том намерении, чтоб с оных мест сбить и дело транжементов воспрепятствовать, но от войска царского величества с великим уроном прогнан».

19—20 июня на противоположный берег вместе с основными силами армии переправился и Петр. Началась непосредственная подготовка к генеральному сражению. В лагерях русских и шведов она протекала по-разному.

Король, придерживавшийся только наступательных действий, естественно, не проявлял интереса к инженерной подготовке будущего поля сражения. Главная его забота состояла в том, чтобы обезопасить свой тыл, не дать полтавскому гарнизону сделать вылазку в тот момент, когда шведы будут увлечены сражением с главными силами. Для этого надо было овладеть Полтавой. Покорение крепости представляло еще одну выгоду – в этом случае освобожденные от осады войска могли быть использованы в генеральном сражении.

Дважды, 21 и 22 июня, шведы предприняли отчаянные попытки войти в город. Как и раньше, они сделали подкопы, заложили бочки с порохом, но, как и в предшествующие разы, взрыва не последовало – порох благополучно изъяли осажденные. Неприятель повторил штурм ночью 22 июня и едва не добился успеха: «Во многих местах неприятель на вал восходил, но комендант показал несказанную храбрость, ибо он сам во всех нужных местах присутствовал и сикуровал!» В критический момент в защите города участвовало все население: «Жители Полтавы все были на валу; жены хотя в огне на валу не были, токмо приносили каменья и прочее».[161]

Штурм не удался и на этот раз, и шведы, хотя и понесли большие потери, так и не обезопасили свой тыл.

Русские войска у места переправы – деревни Петровка, расположенной в восьми верстах севернее Полтавы, – соорудили укрепленный лагерь. Осмотрев местность, Петр велел передвинуть армию поближе к расположению шведов. Царь счел, что открытая местность у Петровки предоставляла преимущества шведской армии, отличавшейся высокой маневренностью и умением перестраивать боевые порядки в ходе сражения. Из опыта битвы у Лесной царь знал, что это преимущество неприятель утрачивает, когда ему навязывают сражение в пересеченной лесистой местности. Таким было пространство у деревни Яковцы.

Дата добавления: 2014-12-17