Арнштадтскии органист 2 страница

Еще об одной поездке из Люнебурга нужно упомянуть.

В Целле, резиденцию герцога Брауншвейгского. Женив­шись на гугенотке, герцог Вильгельм окружил себя ис­ключительно французскими приближенными и завел ка­пеллу, исполнявшую преимущественно, а может быть, только французскую музыку. Из Люнебурга попасть в Целле было непросто, потому что путь туда велчерез дикие еще леса. Может быть, доброжелатель Бём помог Себастьяну в такой поездке. Бах побывал в Целле, слы­шал аллегорическую музыку, сюиты, музыку на воздухе — пленэрную, по версальскому образцу. Могла здесь звучать и клавесинная музыка в стиле сорокалетнего тогда фран­цуза-виртуоза Луи Маршана, чье имя еще встретится в этой книге, и пасторали парижанина Клерамбо. Не под влиянием ли этой поездки Себастьян перепишет в Лю-небурге для своего собрания пьесы французских сочини­телей?

Обучение в школе св. Михаэля Бах заканчивает вес­ной 1703 года. Кто-то из лицеистов стремится в универ­ситет. Георг Эрдман подумывает о служебной карьере юриста. Какое же будущее изберет Себастьян? В литера­туре не раз высказывалось сожаление, что для малоиму­щего выпускника школы была закрыта дорога к универ­ситетскому образованию. Возможно, это так, но нет ре­шительно никаких указаний на то, что восемнадцатилет­ний музыкант выражал желание идти в университет. Богословский факультет не притягивал его к себе, пото­му что ни пастором, ни ученым Бах себя не видел. Бу­дущие музыканты шли обычно на юридические факуль­теты немецких университетов, получая там общее гума­нитарное образование. Но Бах уже знал свое призвание. Кровь потомственного шпильмана звала к жизненной му­зыкальной практике.

Расставание с Люнебургом было быстрым. В начале апреля 1703 года Себастьян оказался уже на службе скрипачом маленькой капеллы герцога Иоганна Эрнста в Веймаре. Это был не царствующий саксеи-веймарский герцог, а его брат, имевший довольно скромную резиден­цию, именуемую «Красным замком».

А между тем о способном молодом Бахе прослышали в Арнштадте. В этом городе, в церкви, построенной на месте сгоревшей кирки св. Бонифация, сооружался новый орган. Работа подошла к концу. Магистрат и консисто­рия города, где имена Бахов-музыкантов уважались дав­но, доверили испытание построенного органа Себастьяну.

Не прошло и трех месяцев службы в веймарском «Крас­ном замке», как 3 июля он оказался уже за испытанием нового инструмента в Арнштадте. И так понравился там, что в начале августа восемнадцатилетнего музыканта утвердили в должности органиста Новой церкви и руко­водителя школьного хора.

Наезженная дорога была не очень пыльной, повозка весело поскрипывала, Арнштадт издали выглядел при­ветливо в августовский солнечный день.

Окруженному старой каменной стеной городку, каза­лось, было тесно за ней; красные черепичные крыши ле­пились одна к другой, над ними поблескивало несколько шпилей. Городок разрастался, основательные здания бы­ли сооружены и за пределами стен. Тут же виднелись ма­ленькие домики: горожане, забыв уже о страшном време­ни Тридцатилетней войны, норовили поселиться в пред­местьях городка, хотя издавна здесь разрешалось возво­дить одни ветряные мельницы. В этот летний день ле­ниво крутились их широкие короткие крылья.

Город имел пять ворот, в одни из них въезжал Се­бастьян. Как и в остальных городах Тюрингии, фамилия Бахов в Арнштадте была издавна известна старожилам. Себастьян бывал здесь в детстве на семейных праздни­ках. В эти дни всегда вспоминали старейшего из арн-штадтских Бахов, Каспара, жившего в городе в 1635— 1642 годах. Может быть, мимо двухэтажного, со сдвоен­ными по фасаду окнами его домика и проезжал Себастьян в этот день. Может быть, он въезжал в город другим пу­тем, но именно благодаря памяти о нем, величайшем из Бахов, в XX веке будет прикреплена мемориальная дос­ка к стене дома в переулке Якоба, 13/15.

Жила в ту пору в Арнштадте Регина Ведерман; ее се­стра была замужем за двоюродным дядей Себастьяна, Иоганном Михаэлем, геренским органистом и композито­ром. Его уже не было в живых, но племянник хорошо помнил дядю, а мотеты и клавирные сонаты Иоганна Ми­хаэля знал наизусть, ноты их, собственноручно перепле­тенные, лежали на дне дорожного сундука вместе с про­изведениями других авторов. Впоследствии некоторые мо­теты дяди-композитора долгое время принимались даже за сочинения Иоганна Себастьяна.

Родня была оповещена Региной о приезде Себастьяна. В том числе Христоф Хертум, органист другой арнштадт-ской церкви, по совместительству еще и писарь.

На другой день утром, одевшись построже, в новом парике, высветленный надеждами, Бах пошел в конси­сторию. Чины консистории сегодня хотя и выказывали благосклонность к новому музыканту, но были чопорны. Иоганн Себастьян как драгоценность принял с резного блюда ключ от заветного органа. Благодарственный по­клон, и вместе с настоятелем он отправился в Новую церковь.

В сравнении с заработком скрипача в Веймаре Себа­стьяну положили в Арнштадте тройное жалованье — 84 гульдена в год. Место для молодого музыканта не оставляло желать ничего лучшего. По должности органи­ста он обязан был по воскресеньям с 8 до 10 часов утра играть в церкви на органе, а два раза в будние дни зани­маться с небольшим ученическим хором в церковной шко­ле; хор мальчиков выступал самостоятельно, иногда же присоединялся к большому любительскому хору, участвуя в исполнении произведений значительной сложности. К удовольствию Себастьяна, настоятель позволил упраж­няться в музыке, когда пожелает органист, в часы, свобод­ные от службы и отправления треб. Именно о такой сво­боде и мечтал он.

Полвека спустя в некрологе Баха с эпической крат­костью будет написано, что именно в Арнштадте «созрели впервые планы его прилежных занятий искусством игры на органе и композициями, которые он изучал путем вдумчивого анализа произведений известных в то время серьезных композиторов и самостоятельного применения изученного на деле».

Ни один биограф Баха и исследователь его трудов не проходит мимо этих слов некролога, хотя не установлено точно, произведения каких именно композиторов — не­мецких и иноземных — изучал Бах в арнштадтские годы. Себастьян дорожил фамильными связями. Музыканты Бахи и, может быть, еще люнебургские друзья посылали с оказией в Арнштадт попадавшие им в руки произведе­ния, Себастьян знакомился с ними, что-то переписывал и отсылал ноты обратно. Как музыкант-исполнитель и как начинающий композитор, он овладевал искусством поли­фонии, многоголосия.

Столетия развивалась полифоническая музыка в стра-20

нах Европы. Искусство одновременного ведения двух или нескольких равноправных голосов было и наукой, требо­вало от музыканта, композитора глубоких знаний. И в со­чинении инструментально-хоровых произведений — моте­тов или кантат, и в инструментальной музыке. Орган, ин­струмент, имевший десятки и сотни регистров, занимал царственное место в музыке предшествующих столетий и эпохи XVII — XVIII веков. Именно органу Бах и отдал страсть молодого художника в Арнштадте.

Часами он не покидал запертого на засов храма. Ин­струмент с двумя ручными клавиатурами и ножной был превосходен. Без парика и камзола, коротко острижен­ный, в рубахе и жилете, в башмаках, удобных для рабо­ты, Себастьян походил больше на мастерового, чем на степенного церковного органиста. Он упражнялся в при­емах игры, искал новые комбинации постановки пальцев, иногда входя в противоречия с принятыми правилами. Он упражнял ноги. Люнебургский Бём сочинял органные произведения преимущественно для работы на ручных клавиатурах; педаль не имела у него самостоятельного значения. И техника исполнения мало отличалась от игры на клавесине. Старый Рейнкен виртуозно работал нога­ми, и это особенно восхищало Себастьяна в искусстве гамбургского органиста.

В арнштадтской церкви он импровизировал, достигая легкости исполнения на клавишах педали. Иногда вел мелодию без участия рук, в быстром темпе, со всенара-стающей мощью и любовался гулкими звучаниями, зали­вающими сумерки храма и галереи, протянувшейся вдоль стен. И снова вводил в действие пальцы рук, легко сколь­зя ими по клавишам мануалов. Зажигал свечи у пюпит­ра; они стоили дорого, и Себастьян довольствовался иной вечер одной-двумя. Пламя свечей не преодолевало сумра­ка и отбрасывало огромную неспокойную тень музыканта в пространство, заполняемое густыми звуками труб.

Уставал служитель, орудующий мехами; он молчаливо-удивленно следил за не знающим устали господином орга­нистом. Сколько же шумит в пустой церкви этот новый кантор...

Кончая игру, Себастьян частенько давал послуш­ному и терпеливому служке грош-другой, тот покорно кланялся и потом в кабачке, наверно, рассказывал о не­понятном упрямце, просиживающем дни и вечера на де­ревянной скамье. Но он был доволен и, пропустив стакан-

чик вина, хвалил преданность господина органиста свя­тому Бонифацию, чье имя издавна носила церковь.

Заходил в церковь настоятель. Он садился так, чтобы был виден органист. В часы богослужений он слышал уми­ротворенные молитвенным настроением мелодии, в эти же минуты инструмент извергал непривычные для церкви каскады звуков. Пастор считал себя вправе задавать во­просы, чтобы сгладить недоумение, но органист не все­гда отвечал на них в угодном пастору духе.

Впрочем, настоятель был покладист и не обижался. Построенная лет двадцать пять назад церковь мало по­сещалась горожанами; старый, обветшавший орган удру­чал прихожан. Теперь заметны перемены. Новый инстру­мент прекрасно звучит у этого молодого Баха, церковь посещают и горожане других приходов, наезжают и из окрестных селений. Конечно, ему, настоятелю, было бы спокойнее, если бы музыку исполнял более послушный органист и кантор. Звучали бы хоралы и мотеты, кано­низированные временем. Потребности прихожан в музы­ке скромные, им даже приятно слышать знакомое, повто­ряемое из года в год, звучащее без выдумок и хитростей, это утверждает их в собственном достоинстве: нам все из­вестно. Вдохновение же, не контролируемое послушани­ем, может повести к соблазнам, породить искушения и усложнить мирную жизнь пастырей.

Но этот органист с упрямым подбородком, с открытым взглядом, уверенный в своем ремесле, все-таки рушит привычные ограничения.

Вот и сейчас, в вечернюю пору, невообразимое тво­рят в своем движении руки и ноги музыканта. Что ж, пусть не всегда звуки органа ласкают ухо настоятеля, молодой органист воистину находка для города.

Пастор покидает храм, а за стенами запертой церкви еще клубятся глухие и страстные звуки. Ему, пастору, нашептывали, что даже городские гуляки с удивлением останавливаются в поздний час и слушают. А потом сочиняют небылицы.

Заходил в церковь по праву родства и принадлежно­сти к цеху музыкантов Христоф Хертум. Он садился на дальнюю скамью, как положено, спиной к органу и, слив­шись с сумраком храма, оттуда слушал игру. Такой силы и быстроты, такого легкого мастерства он что-то не по­мнит у других Бахов, а их он слышал немало. Не знал зависти музыкант, причастный к этой семье. Но как

графский писарь, понимавший, что к чему в жизни, Хри­стоф Хертум не был спокоен за судьбу Иоганна Себастья­на. Музыканты — люди служивые, они обязаны знать свое место на лестнице церковных должностей. Сдержан­ный служака не смел, однако, высказывать своих сомне­ний юному музыканту. Меняются времена.

В неустанных занятиях прошел 1704 год. Себастьян почувствовал себя окрепшим в органной игре, изучил и устройство инструмента со всеми его прихотями.

Не установлено точно, где большую часть времени прожил в Арнштадте Бах. Согласно молве он обитал в до­мике романтического вида, выходящем острым углом на небольшую площадь. Дом назывался «Zur guldenen Krone». Примем это предположение. Здесь в одном из окон «дома под венцом» часто за полночь неярко свети­лась свеча. В комнате, заваленной нотными тетрадями, за дубовым столом Себастьян засиживался, с упорством переписывая, иногда напевая ноты произведений имени­тых композиторов.

А школа и хор? Педагогические обязанности Себасть­ян исполнял исправно. Волевые указания учителя в часы репетиций и особенно во время богослужения магически действовали на учеников. Старшие из них уже могли са­мостоятельно управлять хором. Так что Бах и как орга­нист, и как кантор пока нравился церковным начальни­кам. Но чины консистории считали, что органист обязан обучать школьников и образовательным предметам, кро­ме того, быть их воспитателем. Себастьян, всецело погло­щенный занятиями искусством, неприязненно относился к подобным требованиям консистории. В надзиратели же за поведением школьников молодой органист был и со­всем непригоден. Тем более что среди учеников оказа­лись и его ровесники. Уже к новому, 1705 году выясни­лось, что ученики, особенно старшие из них, совсем потеряли страх, норовили даже перебрасываться мячом на занятиях, обзавелись рапирами, с которыми расхажи­вали по городу в вечерние часы, а по донесениям в кон­систорию их встречали и в «неприличных местах».

Себастьян не сдерживал гнева, ученики затихали на время, а потом снова проказничали, тогда учитель впадал в равнодушие, смотрел на их поведение сквозь пальцы и всецело погружался в свои артистические увлечения, ухо­дил от этих досадных неприятностей.

Теперь он отдавался искусству импровизации даже в ча-

сы церковных служб. Случалось, что издавна принятый порядок ведения музыки нарушался необычностью гар­моний, которыми украшал органист традиционные мело­дии. Он как бы забывал, что исполняет службу в малень­ком городке, и давал свободу своему артистическому по­рыву, выходя за границы рутины. Почтенные бюргеры украдкой переглядывались. Дело, однако, заканчивалось легким изумлением да вопросами к пастору. А Иоганн Себастьян уже чувствовал себя окрепшим в композиции, и пора было не только импровизацией, а цельным само­стоятельным произведением показать свое искусство. благоволения городского начальства он исполняет на пасху кантату собственного сочинения. Событие в го­роде!

Изученная впоследствии исследователями баховского творчества эта ранняя его кантата (15) * написана в ста­рой, установившейся северонемецкой форме; пластич­ность мелодий, их жизненная выразительность, искус­ное ведение контрапункта и другие достоинства позволи­ли оценить ее как вполне зрелое произведение, хотя и было оно сочинено девятнадцатилетним музыкантом.

В кантате две части. Одна исполнялась до проповеди, другая после нее. Основная тема кантаты: «Ты не оста­вишь души моей во аду», эту фразу поет бас после мощ­ного инструментального вступления. Вокальные соло вы­держаны в принятой тогда строгой форме. Драматично контрастное сопоставление тем в одном из дуэтов: один голос ликует, смеется, радуется, другой ведет печальную мелодию, в которой чувствуются слезы, жалобы, стена­ния...

Немецкий автор книги о Бахе Ф. Вольфрум в начале нашего века, когда предметом споров были произведения «новой музыки» Рихарда Вагнера, Рихарда Штрауса, пи­сал об арншнтадтской кантате Иоганна Себастьяна: «В смысле музыкального реализма и технической факту­ры эта смелая юношески огненная кантата не уступает ни в чем крайним дерзаниям современной школы».

Не будем ждать от жителей Арнштадта начала XVIII века суждений, какие высказаны музыковедами спустя два столетия. По косвенным данным, арнштадтцы остались довольны в тот праздничный день своим компо-

* Цифры в скобках всюду означают номер данного произве­дения по книге «BWV»: W. Schmieder. Thematisch-sistema-tische Verzeichnis der Werke Iohann Sebastian Bachs. Liepzig, 1971.

зитором, органистом и кантором. Сумел он сплотить не­радивый хор и скудный оркестр, все прозвучало вполне достойно. Честолюбие городских властей удовлетворено. Утихли кривотолки в среде бюргеров.

Иоганн Себастьян чувствовал себя подготовленным к более самостоятельным деяниям. Жил он в окружении родных людей. Можно предполагать, что душой родствен­ного окружения в Арнштадте была Регина Ведерман. К ней приезжала гостить племянница, дочь покойного Иоганна Михаэля, Мария Барбара. Себастьян часто бывал у Регины и подружился с Марийхен, своей сверстницей.

Бахи умели справлять семейные праздники. Не обхо­дилось, конечно, без музыки. Добрая половина родичей пела, другие музицировали либо плясали. Это были весе­лые дни.

Как-то в Арнштадте объявился родной брат Себастья­на, Иоганн Якоб, средний в семье покойного Амвросия.

С детства непоседа, он больше всего напоминал со­бой Бахов — бродячих музыкантов. Времена теперь дру­гие, и бродяжничать можно не только по дорогам Гер­мании. Брат приехал повидаться и проститься с родней: по контракту со шведскими властями он отправляется на службу в армию короля Карла XII гобоистом гвардейско­го оркестра. Такая выдумка не в духе Себастьяна. Но если брат собрался, если не внемлет советам — воля его.

Устроили по этому поводу праздник. Иоганн Себа­стьян отозвался на него шуточным «Каприччио на про­щанье с горячо любимым братом» (992). Он знал немало подобных сочинений на свободные темы, в частности не­мецкого композитора и органиста XVII века Фробергера; ему были известны инструментальные пьесы французов Куперена и Рамо, в них содержались музыкальные изо­бражения охот, пения птиц, сражений. В папках нот Се­бастьяна лежали прилежно переписанные пьесы лейпциг-ского кантора, почтенного Иоганна Кунау. К примеру, соната на библейские темы. Пройдут десятилетия, и вен­ский классик Йозеф Гайдн разовьет подобную программ­ную музыку.

Пятичастное каприччио Баха относится именно к та­кому жанру. В пьесе содержатся увещевания братьев, пытающихся ласковыми словами, сопровождаемыми неж­ной мелодией, удержать любимого брата от путешествия. Но музыка и предостерегает. Следуют эпизоды, рисую­щие ужасные происшествия, которые могут приключить-

ся в пути; в третьей части перед порывистым прощани­ем слышатся рыдания; венчают каприччио двойная фуга, она чудно варьирует тему почтового рожка, объявляю­щего отъезд, и эпизод прощанья близких с путешествен­ником...

Каприччио сыграно, вино выпито, Иоганн Якоб поки­нул Арнштадт. Предостережения шутливой музыки ока­зались вещими: гобоист испытал немалую горечь, сопро­вождая с гвардейским оркестром своего повелителя Кар­ла XII в его постоянных походах. Судьба забросила Баха на Украину; после поражения, нанесенного шведам рус­скими войсками под Полтавой в 1709 году, гобоист вме­сте с королем оказался плененным турками у Бендер. После освобождения он отставным музыкантом жил в Стокгольме.

А старший брат Иоганн Христоф? И он, по всей види­мости, присутствовал на проводах Якоба: ведь в каприч­чио не брат, а братья предостерегают отъезжающего до­рогого гостя. Себастьян не обошел вниманием и старше­го. Ему он тоже посвятил пьесу, вежливую, почтитель­ную, с улыбкой, чуть педантичную, в характере брата.

...Близилась осень 1705 года, Иоганн Себастьян по-прежнему прилежно выполнял свои обязанности органи­ста. Но равновесию его жизни в Арнштадте угрожала опасность. Влиятельные бюргеры, прихожане Новой церк­ви, все чаще открыто выражали неодобрение вольностям, которыми, по их мнению, упрямый органист украшал бо­гослужебную музыку. Обработки хоралов и всякого рода вариации весьма отходили от канонизированной музыки. Проповедник храма, доброжелательный молодой магистр Утэ, и тот едва сдерживал ворчание паствы и смягчал замечания консисторского начальства.

К тому же репутацию молодого музыканта и кантора пошатнули в городе его ученики. Иоганн Себастьян не терпел грубости и лени; вспыльчивый, выходил из себя в классе при нарушении порядка. Среди учеников были великовозрастные, они-то и донимали Баха чаще всего. Это они по вечерам, когда уже запирались городские во­рота, пользуясь потайными лазами в стенах, оказывались в неположенных местах за пределами городка, распростра­няли всякие нелепые слухи об учителе.

Ученические хоры в бедных городах тогдашней Гер­мании редко отвечали строгим певческим требованиям. Сверстник Иоганна Себастьяна, гамбургский музыкант,

певец, а в будущем критик и композитор Маттесон — имя его еще много раз встретится в книге, — так писал о подобных хорах: бывали в их составе дискантист, «поющий слабым фальцетом, как старая беззубая бабуш­ка», альтист, «мычащий, как теленок», тенор, который «ревет по-ослиному», а начинающий бас, «исполняя ниж­нее соль, жужжит, как майский жук в пустом сапоге».

Нет основания дурно отзываться о певческих способ­ностях арнштадтских учеников Баха. Их голоса все же отвечали замыслам юного Баха. Но в своей вспыльчивой строгости наставник в классе, очевидно, переходил иногда границу допустимого. Старшие ученики, в свою очередь, только и ждали стычки с ним.

4 августа, поздним вечером, недалеко от Рыночной площади шестеро учеников встретились с учителем. Иоганн Себастьян был в форменном камзоле, при шпаге. Предводительствуемая старшим товарищем, дирижером хора Гейерсбахом — имени этому суждено было войти во все жизнеописания Баха! — ватага остановила учителя. Задиристый Гейерсбах решил свести счеты. Он занес над органистом то ли палку, то ли рапиру, вытащенную из-под накидки, и при всех обозвал учителя «песьим от­родьем», потребовав, чтобы органист попросил прощения за то, что на уроках поносил его игру на фаготе.

Бах, видно, вправду не любил этого верзилу. Но не растерялся, выдержал натиск, вытащил шпагу и дал ему отпор. Остальные пятеро учеников догадались разнять дерущихся.

В городке, не насчитывающем и четырех тысяч жите­лей, на другой же день узнали о происшествии. Баха не­медленно пригласили в консисторию. Чины ее решили примерно наказать учеников, виновников стычки, однако органист вынужден был признаться, что Гейерсбаха он действительно назвал «свинячьим фаготистом».

Почтенные блюстители нравов оказались в затрудни­тельном положении. В арнштадтском архиве сохранились свидетельства того, что еще три раза, а именно четырна­дцатого, девятнадцатого и двадцать первого августа, со­вет возвращался к обсуждению скандального происше­ствия. Принятие окончательного решения все откладыва­лось.

Некоторым биографам Баха хотелось бы вовсе пройти мимо этого инцидента. В самом деле, что великой его музыке до этих столь приземленных бытовых происше-

ствий! Между тем в юности композитора уже завязывал­ся узел парадоксального несоответствия: полный обыва­тельских трений, невзгод, болей ущемленного самолюбия житейский путь Иоганна Себастьяна Баха и возрастаю­щая сила его творчества, которому предстояло стать до­стоянием всеевропейской, всемирной, а не только немец­кой музыкальной культуры...

ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЕ ВСТРЕЧИ С БУКСТЕХУДЕ

Органист по-своему воспользовался тягостной обста­новкой, создавшейся после августовской вечерней пере­палки. Иоганну Себастьяну стало тесно в арнштадтском кругу. Давние поездки в Гамбург оставались в памяти. Он мечтал теперь о личных встречах с органистами и композиторами. И прежде всего с Дитрихом Букстехуде в Любеке.

Консистория благожелательно отнеслась к просьбе Баха о поездке в Любек. Это было даже кстати: время сгладит в памяти следы неприятного происшествия, а ви­зит к знаменитому музыканту, занимающему почетную должность, может оказать умиряющее влияние на вспыль­чивого органиста.

На севере Германии духовная музыка шла путем, проложенным Генрихом Шюцем в первой половине XVII века. В композициях Шюца слышались отголоски страданий народа, испытанных в тяжелую эпоху Три­дцатилетней войны. Впрочем, Любек и окрестные города менее других областей Германии пострадали от этой дол­гой, изнурительной военной поры. Любек оставался тем городом, где прилежно сохранялись национальные му­зыкальные традиции. Дитрих Букстехуде славно продол­жал их.

Иоганн Себастьян наслышан был об искусстве любек­ского органиста. Игра его, особенно исполнение собствен­ных произведений, вызывали удивление, возбуждали восторг. Букстехуде жил в Любеке уже лет сорок, и ему шел шестьдесят девятый год. Бах торопился послушать игру: маэстро в почтенном возрасте, хотя, по свидетель­ству знатоков, мастерство его не увядает.

Прославленный композитор-полифонист сочинял хо­ральную музыку, органные произведения всех других жанров, он был мастером вариаций импровизационного характера. Известен был кантатами. По словам музыкан-

тов, наблюдавших игру Букстехуде, восхищало виртуоз­ное обращение его с педалью. Любекский мастер славил­ся еще в своих кантатах и других произведениях с уча­стием хора и певцов-солистов искусством так называе­мого инструментального ведения человеческого голоса — в ариях, речитативах, дуэтах, когда голос в виртуозно­сти не уступает сольным инструментам оркестра. Для арн-штадтского органиста эта область искусства была мало­известна, можно представить, с каким нетерпением он устремился в Любек!

В жизнеописаниях Себастьяна Баха принято повто­рять, как малообеспеченный юноша, провинциальный му­зыкант чуть ли не два года копил деньги на путешествие в Любек и для экономии проделал путь в сотни километ­ров пешком по осеннему бездорожью. Правдоподобно ли это? Нет достоверных сведений о том, что Бах задолго готовился к поездке. Более того, можно полагать, что именно перепалка на Рыночной площади подсказала Баху и консисторским чиновникам разумное решение — уехать органисту из города на некоторое время. Что же касается уверений в том, что до Любека Бах добирался пешком, это, по мнению нынешних биографов композитора, мало­вероятно хотя бы потому, что разрешенного ему четырех­недельного отпуска не хватило бы на пешее путешествие. Крепко сложенный, с развитой мускулатурой, хороший ходок, Себастьян любил прогулки, но не настолько, раз­умеется, чтобы не знать себе цену как музыканту и арти­сту. Стоило ли тратить попусту силы и время ему, орга­нисту, который, конечно, мечтал сам сесть на скамью знаменитого любекского органа и сыграть перед мастером, если тот пожелает его послушать? Да и пожитков у му­зыканта набралось немало. Нужно было захватить с со­бой нарядное платье — камзол с чулками, ботинками, шляпой, тетради с нотами. Куда ж тут в осеннюю непо­году конца октября — начала ноября шагать сотни миль? К тому же связи у Бахов были таковы, что на по­путных деревенских и купеческих повозках со съестными припасами и товарами, отправляемыми из одного города в другой, молодому музыканту без труда можно было добраться из Арнштадта в Любек.

Итак, Бах у Дитриха Букстехуде. Органист, нетороп­ливый в походке и жестах, пожилой, даже старый, при­выкший быть опекуном молодежи, мог снисходительно-благосклонно принять очередного юного гостя. Но, оче-

видно, он скоро распознал незаурядность знаний и испол­нительского дара органиста из Арнштадта, и Иоганн Се­бастьян с радостью услышал доверительное обращение к себе старого мастера: «Дорогой собрат!..»

Любекского органиста посещает немало гостей. Года два назад в Любек приезжал из Гамбурга музыкант Мат-тесон (уже упомянутый в этой книге). Сопровождал его юный сочинитель музыки и искусный органист Гендель. Они слушали игру Букстехуде в Мариенкирхе, упражня­лись на органе, музицировали в его доме на клавицим­бале. Теперь любекский органист видел перед собой земляка Генделя; их колыбели, оказывается, стояли чуть ли не рядом на немецкой земле: одна в Эйзенахе, другая в Галле.

Так судьбе угодно было в юности свести в Любеке двух гениев немецкой музыки: Георг Фридрих Гендель и Иоганн Себастьян Бах в истоках творческой жизни по­лучили напутствие маститого Дитриха Букстехуде. Эти два истока, никогда не сливаясь, образуют затем два мо­гучих русла немецкого музыкального искусства. Гендель и Бах, ни разу не свидясь на жизненном пути, займут рядом места в истории европейской музыки.

Не сохранены подробности жизни Иоганна Себастьяна в Любеке. Достоверно известно, однако, что вместо че­тырех недель, испрошенных на поездку, музыкант провел в отпуске чуть ли не четыре месяца.

Рисуется картина утреннего воскресного богослуже­ния в церкви св. Марии.

Лучи зимнего солнца в узкие окна скупо освещают внутренность церкви. Букстехуде поражал величавостью своей манеры дирижирования и удивительной подвиж­ностью в минуты убыстрения и усложнения звуковых по­токов. Артистически звучали кантаты, а среди регистров органа Себастьяна поразило устройство особого вида «ко­локольных голосов»...

В Любеке под опекой Букстехуде Иоганн Себастьян подробно изучил устройство органов, и большого и мало­го. После своего путешествия Бах прослыл в Арнштадте и соседних городах знатоком механики этого инструмен­та. То была одна из самых сложных отраслей техники то­гдашнего времени.

Сбылось еще одно желание арнштадтского гостя в по­знании музыки. Любек — один из первых немецких го­родов, где возник и укрепился обычай проведения концер-

тов духовной музыки. В молодости своей Букстехуде по­ложил этому обычаю начало.

История подобных музыкальных вечеров такова. Лет тридцать с лишним до поездки Баха в Любек органист Мариенкирхе, учтя, что осенью, в пору оживления тор­говых сделок, по пути на биржу или с биржи каждый четверг купцы имеют обыкновение заходить в церковь, стал играть для «духовного развлечения» свои компози­ции. Игра вошла в обычай. Ширился состав слушателей. Стали проводить постоянные денежные сборы, концерты с четвергов были перенесены на воскресенья, на время с четырех до пяти часов пополудни.

Программы концертов пополнялись музыкой других авторов и разных жанров, приличествующих церкви. Та­ких концертов каждый год устраивалось примерно пять — между днем Мартина (в ноябре) и рождеством. Риско­ванное новшество, ибо во многих городах в предрожде­ственские дни покаяния музыка вовсе умолкала в церквах. Видно, доверие к органисту было весьма высоко в зем­лях Северной Германии. Букстехуде сочинял циклы кан­тат для вечеров. Они представляли собой соединение тек­стов из Библии и хоральных строф, иногда велись диало­ги между солистами или солистом и хором. Разумеется, участвовали оркестровые инструменты.

Дата добавления: 2014-11-29