Ее история – любовь 6 страница

Ученики всегда знали и знают, что я требовательная, но предлагаю на основе своего эксперимента что-то особое и доступное, достижимое, главное – без всякого напряжения, только своим собственным желанием. Частные уроки редко кто может себе позволить, а что касается групп, то бывало и 10, и 20 человек, и больше 100, и им оказывалось все внимание. Закрытые глаза взывают о милости и рождают новое спокойное состояние – человек отходит от суеты и ментальной рассудочности.

Люди чувствуют, что такой подход к движению сопутствует всем другим их делам. Они уже держатся по-иному, должны очищаться и вырастать через новый подход к себе, через новую науку дыхания в себе. Память чувственности передает мышцам связь и знание о чутье на полет вертикальный. Литургические песнопения во время занятий я ввела много позднее, уже после того, как стала ездить в Россию. Тогда уже начало обучения несет осознанный род корней и дарит явное преображение женщины.

К этому новому поколению русских женщин я выхожу с напутствием через молитву. Эти люди, как и все мы, еще только воскресают, растут развитием нашей живой традиции. Как же возможно пропустить сотворение и сразу начать с откровения? Пожилые и молодые – все в России были оторваны от своих настоящих онтологических корней. Это самое главное, что нам нужно вернуть, понять и принять как приглашение к правильности – не к унынию, не к трудностям, но к воскресению. К смыслу жизни – подойти к своему божественному потенциалу, а это значит – сначала подойти к себе! Войти в свой храм-тело и постепенно воцарять в себе зародыш образа Божьего, который развивается по послушанию. Выстраивается вертикаль костей ног, рук, осей прямоугольника, выравниваются уровни суставов от их горизонтов и тоже от ног до головы.

Мне было уже 50, а я все равно, как ребенок, ходила на занятия. К параллельности в движении я подошла довольно поздно. Продолжалась борьба с самой собой: вырастить свою породу, свой храм, стараться расти дыханием Духа, опираясь на свой род крещением Господней породы, а уже не только человеческой.

– Вы занимались движением профессионально?

– Что вы имеете в виду? С целью заработать деньги? Нет. Чтобы овладеть техникой? Нет. Я занималась и занимаюсь с интересом к розыску «секретов» онтологических законов, по которым каждый из нас сотворяется как образ Божий. Это высокие слова, но и истинно высокое творчество. Если люди хотят прикоснуться к движению жизни, чтобы учиться управлять собой и ею, то это мой подход и мой поиск.

Женщина не должна умирать истощенной в себе, не управляя собой, без зашиты высшего здоровья. С годами повседневность совсем прижимает ее к земле, и старение уничтожает ее окончательно. А она может постоянно возрождаться с молитвой на милость в живом деле. После 40 лет, тем более после 50, как и в мои 80 лет – новый виток и расцвет на возрождение, когда здоровье просит взять схиму на себя, а не отступать от высшего сохранения жизни. Нет дня «на снисход» – Господь везде, но свидание нас ждет в иной реальности. Вот откровение от корней нашей традиции – как подойти к себе.

Мне и сегодня очень трудно в этом смысле и к детям подойти, и мужа не обидеть. У них своя дорога, и им мой образ жизни кажется странным, порой недопустимым. Для них реальность – то, с чем они сталкиваются ежедневно во внешнем мире, как все люди. А та реальность, что для меня важнее всего – для них не то, с чем они хотели бы жить или хотя бы познакомиться. Она не видима и требует большого труда на преображение внешности через свое нутро. Это то нутро, которое касается здоровья и красоты в слияниях с тонким миром невидимого. У нас два берега: они на этом берегу живут, а я и на том, и на этом, где источник основы моей женской сути, которая им мешает. Вот я и подступаю к корням, с ними выхожу с радостью попытаться передать их детям. Вышло с Николаем – спаси Бог и его, и меня!

– А мужу ваши занятия не мешают?

– Мешают – еще как! Но он ничего от меня не требует и желает только одного – чтобы я пореже уезжала от него. Я в шутку даже пригрозила: мол, не старайтесь болеть, ибо реже вряд ли буду уезжать – это мое спасение. Он находит все мои «высокие поиски» не улучшающими меня нисколько – мол, меньше говори о молитве и больше критикуй саму себя. Это когда я слишком яро протестую, да еще громким голосом, очень далеким от спокойного безразличия или беспомощности.

Просто прожить остаток своей жизни даже с любимым мужем, как говорят, «в свое удовольствие» – это для меня значит гаснуть и разлагаться. А во мне горит огонь, я люблю Господнюю любовь неодолимую прежде всего и буду жить, как живой человек, который развивается, идет вперед, перед своей грешностью нелепой, мешающей семейному разговору. Мне необходимо продвигаться если не вверх, то, во всяком случае, на свидание иное, и трудиться над покаянием своим, зная, что такое особое поведение всем в недоумение и тягость. У меня нет слов, чтобы объяснить его – есть эксперимент, который предлагает дыхание с Господом, а не с человеком.

Я кланяюсь мужу, что он здоров и так же стоит на своих ногах. В 82 года его интересует не то, как уйти от дел, а наоборот – несмотря на то, что он явно теперь устает, все равно готов служить всем во всех обстоятельствах. Детям, внукам, кому угодно в главных и мелких делах. Мастер и старейшина в клубе библиофилов, он наблюдает за художественным уровнем изданий. Всегда прошу его только не унывать из-за того, что я занята чем-то другим. Это была бы не моя любовь, а мое принуждение, что хуже худшего. Уныние грешно и смертельно. Жизнь – это борьба на полет!

Но как бы муж ни сердился на меня, что длится не больше получаса, когда я его возмущаю, как бы мы ни ссорились, когда и он меня раздражает, если Жильбер входит в дом, то его первый вопрос: «Вы здесь?». Я отвечаю: «Конечно, здесь». Если меня нет, он может и уйти. Наша жизнь до того слита, что разлучить нас не может ничто и никто. Даже смерть. Тем более то, что мы называем смертью, на самом деле лишь неизбежный переход, чтобы мы через него стремились к иному свиданию – приступить не только со страхом, но с неутолимой любовью...

От распятия России – к воскресению нового храма жизни

Удивительное дело: русская душой Натали родилась хоть и не в России, но с особой генетической памятью об отчаянной женской судьбе в безбожной советской стране, где многие меры этой отчаянности вовсе не ощущали. Неведомая земля предков всегда мучила ее сердце и питала как-то по-иному древо ее жизни. А первое свидание с родиной родителей случилось, когда ей было почти 36.

Надо сказать, что у самих родителей связей с родиной и оставшимися там родственниками долгое время не было никакой. Полный запрет на контакты разлучил семьи, казалось, навсегда, и Ольга не имела возможности даже интересоваться новостями из России. Но те отголоски, которые доходили, убеждали мать Натали в том, что они правильно бежали от революции. Правда, сразу после войны она одно время думала вернуться, но, к счастью, быстро изменила это намерение. Те же, кто поддались на уговоры, как только пересекли границу, попали в ад.

Это был очередной подлый обман коммунистов. Люди опять столько претерпели: разлучили мужей и жен, родителей и детей, раздели их догола, забрали все их добро и отправили по этапу в разные стороны. В основном это были уже дети эмигрантов первой волны, те, кто так и не сумели вписаться в новую жизнь, не приобщились к европейской культуре, и терпеливо ждали, когда же позовет к себе Святая Русь. Они не «офранцузились», как мама Натали, Ольга, к счастью, хотела остаться в Париже, жила хоть и трудно, но очень старалась и, в конце концов, одолела все невзгоды, сохранила свое лицо и вышла победительницей, как сказала спустя многие годы ее старшая сестра.

Хотелось бы подчеркнуть: человек, с младых ногтей воспитанный и образованный, как мать Натали, уже в дальнейшем в самых уродливых условиях быта, всегда умел сохранять свое достоинство. Даже если Ольге приходилось купать детей в котле для кипячения белья или рано утром на базаре собирать в ящиках остатки фруктов и овощей, она не роняла себя. Ее бедность никак нельзя было назвать внутренней нищетой, потому что в ее облике, поведении, образе жизни неизменно присутствовали высота породы и образования. В любых обстоятельствах, даже самых тяжелых и, казалось бы, унизительных, она могла собраться, и все поставить на свое место.

Достоинство жило в матери Натали независимо от тяжелого быта.

В Ленинграде у Ольги оставались две сестры, которые жили в великолепном доме на Миллионной улице, прямо напротив Эрмитажа, у Дворцовой площади. В советское время улица носила имя революционера Халтурина. В этом же доме, в большой коммунальной квартире, сейчас живет сын Софии – младшей сестры Ольги, и, стало быть, двоюродный брат Натали, которого зовут Андрей Порцеллан.

Талантливейший музыкант, блестящий педагог, он учит одаренных детей игре на скрипке, среди его воспитанников – девять лауреатов крупнейших международных конкурсов. Чудесный, особенный человек: он – наш князь Мышкин, с нежностью говорит о нем Натали. Теперь к большой ее радости, среди учеников Андрея есть и два ее внука – Клементий и Иосиф, дети Арианны. Это говорит о том, что род, в котором причудливо переплелись благородные восточные и европейские корни, безусловно, музыкально одарен.

Но главное – спустя полвека наконец-то восстановились родственные связи! Революция надолго разлучила, но, к счастью, не разбила эту большую семью, и еще при жизни сестры нашли друг друга, хотя очень долгое время ничего друг о друге не знали. Свет надежды забрезжил в начале 60-х, когда в Ленинград приехал старший брат Натали – Кирилл. По просьбе матери он разыскал ее сестер и, стало быть, своих родных тетушек, которые ничего о французских племянниках не знали, как и французские – о русских. У трех сестер был еще и брат, который жил в Москве, однако он, в отличие от ленинградских сестер, от французской родни предпочел держаться на расстоянии...

Когда через справочное бюро в Ленинграде Кирилл впервые нашел телефон своих родных тетушек, он сразу же позвонил. В квартире тогда оказался только молодой Андрей, который к тому времени, однако, уже отслужил в армии. Незнакомец спросил: знает ли Андрей о том, что у его мамы есть в Париже сестра? Такой вопрос привел Андрея в совершенное замешательство. Он ничего об этом не знал, но как человек воспитанный и вежливый, конечно же, пригласил Кирилла к ним в гости. И как только мама пришла, спросил ее в упор: это правда, что у тебя в Париже живет сестра? В ответ мама залилась слезами, и дальнейший ее рассказ потряс Андрея. Даже спустя годы, он вспоминая об этом вечере, едва сдерживая слезы.

Когда-то под большим давлением, ибо вся страна жила в страхе и ожидании ночных обысков, сестры вынужденно подписали бумаги, что у них нет родственников за границей. Даже на семейных фотографиях, где была снята Ольга, ее аккуратно отрезали, чтобы скрыть любые следы. В роковом 37-ом году, мучаясь и страдая, они сожгли и дорогую сердцу семейную реликвию – грамоту, подписанную императором, который жаловал дворянский титул их деду – фон Порцеллану – за заслуги перед Отечеством.

Потом, конечно же, сестры простить себе этого не могли. Но они боялись попасть под подозрение властей, ибо знали, что это чревато самыми жестокими репрессиями. Андрей пережил двойное потрясение: и когда узнал о драме семьи, и когда понял, что судьба – о чудо! – одарила его такими близкими и замечательными родственниками, с которыми он всем сердцем породнился. Когда вечером Кирилл пришел к ним домой, его радостно впустили, были и объятия, и счастливые слезы: Ольга жива, и у нее четверо прекрасных взрослых детей, один из них даже сидит перед ними и к тому же прекрасно говорит по-русски! Представим их читателям и мы.

Итак, старший брат Натали еще в начале 60-х первым начал восстанавливать разрушенный родственный мост между Россией и Францией. «Кирилл, – рассказывает о своих братьях Натали, – в молодости решительно встал на защиту матери, которая осталась одна в великих муках, оторванная от цели своей любви, и тяжесть поднимать детей полностью заполнила ее жизнь. Второй брат – Ярослав – белая головка: уникальная красота его грандиозных глаз восхищала и даже останавливала людей».

Именно его маленькая Наташа катала по кварталу в коляске, когда мама в 1929-ом году рожала своего третьего сына – Всеволода, который всегда был обаятельным любимцем мамы. После войны в первое же лето он, к несчастью, обжег легкие на жгучем солнце океана. Вконец истощенный, он за год вырос на 17 сантиметров, и это подкосило неокрепший организм. Сейчас он почти неподвижен из-за болезни, но увлекается классической музыкой с не меньшим восторгом, чем в молодости, и нисколько не жалуется на такую судьбу. Встречи сестры и братьев теперь редкие, все живут в разных краях, но Сева никогда не забудет порадовать меня звонком и поздравить с днем рождения, улыбается Натали.

Через полвека после разлуки, уже на излете хрущевской оттепели, сестры Порцеллан, наконец, встретились в Париже. По очереди приехала сначала Алиса – старшая сестра, потом София – младшая. И вот Алиса, которая уже плохо ходила, но была по-прежнему хрупкой и очаровательной, как-то сказала парижской сестре: «Ольга, а ты – выигрышная!». Несмотря на самые тяжелые испытания, мать Натали действительно сохранила и укрепила достоинство своего рода, отстояла свою независимость. У нее была собственная квартира в прекрасном районе Парижа – в Нэи, и она воспитала четверых детей, жизнь которых оказалась яркой, интересной и очень самостоятельной, но и мать от них никак не зависела.

Она сама всю жизнь работала, великолепно шила, у нее был безупречный стиль и вкус. После войны Ольга Оттовна увлеклась работой с тканями. Умела отличить настоящее качество, обожала работать с бархатом, шелком, шифоном, жоржетом, гипюром, изысканным трикотажем и постепенно научилась выбирать ткани как профессиональный эксперт – помогала модельерам и дизайнерам увидеть в рисунке истинную красоту. Так она стала поставщиком тканей для самых известных парижских домов высокой моды, таких как CARDIN, DIOR, CHANEL, LANVIW, ROCHAS, и капризный модный бизнес с Ольгой Оттовной охотно сотрудничал.

Своим трудом и талантом мама даже сумела заработать на очень уютную, хоть и небольшую квартиру в Швейцарии, в чудесном месте у подножья высоких Альп – «у крыши небесной». Эту свою квартирку она обожала и на зимние каникулы всегда отдавала детям и внукам. «Мы тоже любили там жить и кататься на лыжах, и когда приезжали всей семьей, нам даже вдевятером в этой двухкомнатной квартирке не было тесно», – вспоминает с восторгом Натали.

Гражданство Франции Ольга Оттовна, к сожалению, так и не приняла. Причины на то были разные и от нее не зависели, но она всегда ощущала себя русской в Париже и этим гордилась, любила и уважала Францию, ее язык и культуру. Даже когда матери было далеко за 80, Натали дважды в неделю возила ее в Сорбонну на лекции, и потом самая пожилая, но любознательная слушательница еще задавала вопросы профессорам, заинтересованно с ними беседовала. Корни ее воспитания и образования по-особому питали всю ее жизнь... Натали, рассказывая об этом, как всегда, имеет в виду не только род родителей, но род Отца небесного, который был для мамы главным авторитетом, определял высоту ее поведения, да и рамку всей жизни.

А Натали впервые оказалась в России в 1961-ом году. Господь даровал ей такую возможность через пять месяцев после рождения Никиты. В Москве открывалась большая французская выставка, на которой представляли свою продукцию многие известные фирмы, в том числе Модный дом DIOR демонстрировал свои знаменитые духи и аксессуары. Им нужен был переводчик, и Натали легко прошла конкурс: ее русский оказался великолепным.

Дорогую одежду от кутюр она никогда не носила и к ней не стремилась. Когда была молоденькой, она, конечно, обращала внимание на то, как одета. Однако думать не только о том, что надеть, сколько о том, как содержать себя в порядке, как человека своего рода и породы – этому тоже учила ее мама и, прежде всего, своим примером. Всех детей она одевала так, как будто они были герои из сказки. Маме помогали богатые подруги, которые дарили ей великолепную детскую одежду, но многие наряды она шила сама. В летний лагерь дочери ко дню рождения однажды прислала чудесное платье, которое связала крючком. Она же и вышивала, всегда старалась, чтобы дети выглядели как можно опрятней – просто и красиво.

Мама сохраняла лицо, несмотря ни на какие трудности. Жила без лишней копейки, но доставала нитки и по ночам шила. Считала: пусть будет мало, но по-настоящему на месте – красиво, и в дочери это осталось. Для Натали одеваться – это всегда на себя по-особому взглянуть и в каком-то смысле тоже «подойти к себе». Не просто натянуть на себя джинсы – и вперед. «Одень свой внутренний храм как следует, – наставляет Натали теперь уже своих внучек, – одежда должна быть не все равно какая, чтобы было видно, что ты не из помоек вытащена».

Одеяние пусть будет скромное, но достойное, и в этом смысле одежда для нее, конечно, имеет значение: крой платья, его линии ее как бы предохраняют. Потом такая «охрана» обрела продолжение в движении, во внутренней телесности. Именно тело-храм – наш кутюр по Господней выкройке, говорит Натали, и потому, что бы она на себя ни надела, на ней все выглядит великолепно. Не удивительно, что после успешного экзамена статную Натали пригласили в Модный дом DIOR. Она оставила маленького Никиту на руках у мамы и уехала почти на четыре месяца в Москву.

Ее первые впечатления были очень тяжелыми. Уже в иллюминатор самолета она увидела какую-то немощную природу, осиротевшую, грязную, о которой никто не заботился, не любил. Когда вы едете на машине по Франции, то видите, как заботливо возделывается земля, как сохраняются дома и усадьбы, как все сияет чистотой и радует глаз по всей территории, где кругом красота, и, казалось бы, рай на земле. И это, безусловно, заслуга людей, результат труда многих поколений, каждое из которых заботливо приумножает эту красоту.

А тут она увидела плачевную картину: запустение, грязь, как можно жить в таком уродливом беспорядке? – страдала Натали. Хилый лес, жалкие покосившиеся избушки – но ей все равно хотелось русскую женщину, обитавшую в кривобоких домушках, обнять и поцеловать. Заброшенность и слезы, ощущение такой безнадежности, как будто у народа отняли последние силы, лишили дыхания, и люди, привыкнув к мизеру во всем, в отчаянье или же просто по привычке устало доживают свой век. И вдруг посланцы из Франции открыли чудеса красоты и роскоши, каких прежде здесь никто не видел! -вспоминает свои первые впечатления Натали.

Выставка действительно стоила восторгов, но Натали думала: как это неуместно, зачем недоступными миражами зря людей тревожить, врываясь в их безысходность? В Москву тогда приехали 170 французских переводчиков, в основном это были сохранившие русский язык дети первой волны эмигрантов, и каждый работал со своей фирмой. Экспозиция из девяти блестящих павильонов разместилась в парке Сокольники, а члены делегации жили в гостинице «Юность».

Все павильоны доставили прямо из Франции и уже на выставке завершали сборку и оформление. Эту работу поручили французским рабочим-коммунистам. Они возвели всю постройку из огромных стеклянных кубов, и надо было подсоединить их к городской инфраструктуре – подвести воду, газ, электричество... Но от советских руководителей нельзя было ничего добиться, началась волокита, неразбериха, было невозможно понять, кто и за что отвечает. Кроме того, у советских рабочих не оказалось ни гвоздей, ни досок, ни веревок – ничего, как говорит Натали, «ни единой шпильки в пустых руках».

Принимающей стороне все время чего-то не хватало – знаний, техники, работоспособности, ответственности, воспитания, наконец.

Чуть не сорвали дату открытия выставки. И на торжественной церемонии произошло непредвиденное: в присутствии всех руководителей представитель французских рабочих разорвал свой партийный билет – компартии Франции! – и бросил его под ноги организаторам. Это был настоящий скандал!

Однако сама выставка пользовалась у москвичей большим успехом, в каком-то смысле даже ажиотажным, так много людей стремилось ее посетить. Каждый день колоссальный поток посетителей – до 10 000 человек. В стране уже вышел солженицынский «Один день Ивана Денисовича», людям стало легче дышать, хотелось открыть для себя новый мир, полный свободы, радости и красоты. Но однажды поток посетителей уменьшился чуть не втрое. Оказалось, из-за скандала билеты продавать перестали, а распределяли по разнарядке по заводам и фабрикам. Остальные москвичи в Сокольники попасть уже не могли, поэтому с раннего утра толпы людей дежурили у входа: а вдруг повезет?

Французы старались по возможности желающих пропускать, отдавали им свои входные карточки. Рядом с Натали работал Кирилл Ельчанинов – с ним они когда-то были в христианских студенческих лагерях. Сын известного священника, он со временем возглавил движение РСХД, а потом организовал «самиздат» и стал поставлять в Советский Союз (разумеется, подпольно) запрещенную литературу, в первую очередь, богословскую. Каждое утро он аккуратно расставлял на выставочных полках книги по истории, философии, христианству, и их тут же разбирали. Он того только и ждал и сразу выставлял новые экземпляры. Вскоре ему запретили даже въезд в Советский Союз. «Он был нашим кумиром и духовным спасителем», – скажет позднее о нем философ и богослов Татьяна Горичева, с которой Натали познакомится уже в конце 80-х.

Однажды она приметила в толпе женщину, которая почему-то ей приглянулась больше других. Они познакомились, стали вместе ходить по всем театрам, в знаменитую «Таганку», «Современник», театр имени Станиславского, где в то время шли яркие смелые спектакли. Натали вспоминает один из них – «Павшие и живые», и сегодня сама себя спрашивает: кто в России на самом деле жив?

Еще она вспоминает, как в антрактах покупала в буфете тогдашнюю редкость даже для москвичей – шоколадные конфеты

«Грильяж», по рублю за штуку, и сегодня это единственные российские конфеты, которые она любит, хотя «Грильяж» в стране уже давно не дефицит, а вот понимания настоящей свободы как не было, так и нет.

В середине 60-х новые московские спектакли действительно гремели по всей России, будоражили общественную жизнь, обличали равнодушие и покорность тирании, призывали к гражданской активности, будили надежду. Достать билеты на любой из них было большой радостью и удачей, люди ночами стояли у театральных касс. Но в обыденной жизни они по-прежнему тосковали, в том числе и по красоте, которой тоже были лишены.

Каждый день на эстраде в Сокольниках шли показы моделей фирмы DIOR, и женщины ахали. Натали хотелось оставить им весь свой гардероб, и она дарила посетителям выставки все, что могла. И все же ее первые впечатления о России были не только огорчительными. Главное – ей самой не хотелось огорчать людей, а она их невольно расстараивала даже тем, как была одета, что и как говорила, она ведь чувствовала себя свободной, поскольку жила в свободной стране. Одна посетительница даже поблагодарила ее за прекрасный русский язык и вздохнула: – у нас так мелодично уже давно не говорят.

Диктатура и страх изменили не только поведение людей, но даже их голос и речь. Эталоном стали металлические голоса советских дикторов – беспристрастные, лицемерные, псевдопафосные. Натали эту неестественность, неблагозвучность, независимо от содержания, сразу слышала. Как только раздавалось в динамике: «Говорит и показывает Москва», она сразу выключала радио. Могла определить разницу во всем. «Диор» – это, простите меня, не «Красная Москва» и в газетную бумагу не заворачивается», – усмехалась в душе Натали, –когда ей показывали самую знаменитую советскую парфюмерную фабрику.

Она ужаснулась всему, что увидела. До поездки Натали, конечно, подробно познакомилась с тем, как рождаются духи от «DIOR», что и производством-то не назовешь, скорее таинством или искусством. Она увидела настоящую технологическую культуру, которая созидается с дыханием природы, чтобы ни в коей мере не потерять, не нарушить естественную гармонию ароматов.

В дизайне флаконов и упаковок тоже проявляется искусство, которое накапливалось веками. А для «Красной Москвы» количество выпускаемой продукции было явно важнее ее качества, масштабы объемов задавили всякое творчество. Гордились, как на каком-нибудь пивоваренном заводе, производством сотен тысяч литров продукции в день, и бутылочки были упакованы чуть не в примитивный картон?! Натали, едва сдержав свое недоумение, вежливо поблагодарила работников фабрики за экскурсию.

Посетители выставки ходили за ней, как и за другими французами, по пятам. Среди них оказывались люди просто замечательные. Она до сих пор вспоминает Юрия Красовского из Ленинграда – искусствовед, исключительно тонкий знаток культуры Франции, он к тому же великолепно говорил по-французски: «Я даже приняла его за француза, и слегка одернула: мол, пришел не во время, когда я так занята, просить образцы духов для своей матери, но все же пообещала: дам вам все, что нужно, только после службы, вы же француз!»

– Да что вы, я из Ленинграда и приехал сюда на один день, а культуру Франции знаю только по ее музейным каталогам, – ответил он.

Натали была потрясена тем, как интеллигентно и образно он говорил по-французски, тем, что он в сто раз лучше ее знал, где и в каких залах висят шедевры, выставленные в Лувре. Она попросила его поклониться матери, которая так воспитала своего сына, и добавила: непременно приеду и сама ей поклонюсь, как только сумею еще раз приехать в Россию. И она это сделала через несколько лет, когда буквально на несколько часов вырвалась из Москвы в Ленинград. Натали тогда работала переводчиком у французского министра транспорта и ускользнула в Ленинград на единственный свободный день, хоть и была совсем больна...

Своей маме в Париже она не рассказывала ни о чем, что могло бы ее огорчить, потому что для Ольги Оттовны Россия оставалась горизонтом молодой светлой жизни, красивой и обстоятельной. У них в в доме в Орле царил дух высокой культуры, глубокого образования, хотя дом содержался в строгости, и во всем требовался безукоризненный порядок.

Но именно такое воспитание определило судьбу матери, и Натали всегда была благодарна ей за то, что в свое время она не поддалась на пропаганду и не попыталась вернуться. Свой родной язык мама тоже не забывала, любила родину, отечество, которое помнила другим. И со своими внуками говорила только по-русски. Сказки читала им гоже по-русски, хотя запас слов постепенно сокращался, поскольку не было общения с русскими. Это была для нее великая драма, но мама умела держаться. Как-то раз, увидев ее в церкви, Натали вдруг поняла, что мама не у себя дома, что она одинока и от потери родины очень страдает.

Но то, что Натали увидела за фасадом советской страны, она назвала истинным распятием России. И люди там жили в настоящем потопе, не осознавая глубины своего падения, ибо они утратили реальное созидание. Оттого поруганной оказалась и сама твердь, земля, на которой воцарилось безбожие. Натали было нестерпимо больно видеть такую разруху, но еще больнее то, что люди, оторванные от законов бытия, истинную причину своего страдания не осознавали. Это даже не быт, а трясина, из которой человека не вытащить, пока он затянут в омут безбожия. Натали как будто сама пережила эту боль распятой Руси, изуродованной безбожием.

С тех пор она нисколько не сомневалась в том, что коммунизм – фундаментальное зло, дьявольское иго: заменить Господа человеком, воцарить тиранию и беспощадно уничтожать всех, кто с ней не согласен?! Но подравнять людей под один гребешок не позволяет реальность своим онтологическим законом. Этого нет в природе – нельзя слона приравнять к лягушке. Но откуда советским людям было знать библейские откровения?! Так что первая встреча с родиной родителей ранила сердце Натали болью за миллионы людей, лишенных своих христианских корней.

Она ужаснулась и тому, что когда-то именно Франция породила «моду на революции», от нее пошли волны крови, жестокости и иллюзий о всеобщей человеческой справедливости, стремление всех уравнять. Но во Франции при этом не отказались от христианских корней, хотя здесь тоже было много гонений, смуты в умах и преследований – бесконечных, жестоких, смертельных. Однако страна не отвернулась всецело от Бога, как это случилось в России. Конечно, не по доброй воле людей, а по жестокому принуждению, которое было истинно дьявольским, ужасается Натали.

– Но как же Господь позволил такое поругание Святой Руси? – спрашиваю ее.

– Не Господь позволил, а народ согнулся, не встал. Дьявольская сила существует и решила перебороть Дух Святой там, где он был очень крепким и сильным. Стали убивать не только священников, но миллионы верующих людей.

Пожалуйста, остановим сейчас наши рассуждения, взывает Натали, встанем, наконец, содрогнемся перед распятием тех миллионов лиц, которые до сих пор страной не оплаканы, за гибель которых никто не принес покаяния!

И все-таки Господь на этом пепле, развале, распятии в полном смысле этого слова сохранил женщину, уверена Натали, пусть и униженную, и сброшенную со своего пьедестала под мужской дьявольский сапог. Поэтому ее так интересует русская женщина и так хочется помочь ей вернуться к ее истинным корням – к пророчеству, древу-жизни, дыханию, движению высшего онтологического порядка. Не приземленного и губительного быта, но реального космического бытия. Оно призывает нас к чистоплотности по Господней выкройке, а не по нашей звериной бездарности, когда мы сами отказываемся от истинного дара жизни.

Дата добавления: 2014-11-29