Прочие сокращения 2 страница

8 По свидетельству Г. Вагнера, система категорий глагола в современном английском языке обнаруживает больше сходных черт с системой глаголь­ных категорий островных кельтских языков, чем с системой глагольных категорий немецкого языка. (H. Wagnеr. Das Verbum in den Sprachen der britischen Inseln. Tьbingen, 1959, стр. 109).

9 Пример заимствован из кн.: Н. Wagner. Das Verbum in den Sprachen der britanischen Inseln. Tьringen, 1959, стр. 153—154.

10 Пример взят из кн.: Б. X. Балкаров. Адыгские элементы в осетинском языке. Нальчик, 1965, стр. 76.

11 Пример заимствован из кн.: S. К. Сhatterji. The origin and develop­ment of the Bengali language, p. II. Calcutta, 1926, стр. 1050.

12 Пример заимствован из кн.: Т. И. Катенина. Язык маратхи. М., 1963, стр. 8.

13 Пример заимствован из ст.: В. Е. Злобина. К проблеме лексической интерференции в карельском языке. — В сб.: «Вопросы финно-угорского языкознания». М., 1966, стр. 190.

14 Пример взят изки.: Г. Н. Макаров. Образцы карельской речи. М. — Л., 1963, стр. 67.

15 Материал взят из кн.: Э. В. Севортян. Крымско-татарский язык. — В кн.: Языки народов СССР, т. II. М., 1966, стр. 257.

16 Историческая справка взята из кн.: Г. Н. Макаров. Образцы карель­ской речи. М. — Л., 1963, стр. 3.

17 В так называемых дардских языках подобные звуки являются вторичными.

18 Примеры из коми-зырянского и финского заимствованы из [128].

* буква i имеет диакритич. знак, аналогичный?.

19 Пример взят из кн.: Н. Rоthе. Einführung in die historische Laut- und Formenlehre des Rumänisclien. Halle, 1957, стр. 64.

20 Материал заимствован из кн.: W. Ноrn. Sprachkörper und Sprachhfunktion. Leipzig, 1923, стр. 82—96.

21 Примеры из древнеанглийского языка заимствованы из кн.: В. Д. Аракин. Очерки по истории английского языка. М., 1955, стр. 151, 239, 244.

22 По свидетельству М. А. Соколовой (см. ее «Очерки по исторической грам­матике русского языка». Л., 1962, стр. 118), их звуковая значимость, сооб­щающая форме выразительность, сыграла огромную роль.

23 Ср.: Н. В. Юшманов. Сибилянтная аномалия в числительных тигринья, «Africana», М. — Л., 1937, стр. 77 и след.

24 Примеры заимствованы из [54, 194—195].

25 Пример взят из [128, 191].

26 Пример взят из кн.: J. Вloch. La formation de la langue marathe. Paris, 1919, стр. 207.

27 Пример заимствован из кн.: Д. В. Бубрих, Историческая грамматика эрзянского языка. Саранск, 1953, стр. 206.

28 Пример заимствован из кн.: J. Beronka. Lappiache Kasusstudien. «Etnografiske Museums Skrifter», Oslo, Bd 2, H. 2, стр. 60.

29 Материал заимствован из кн.: К. А. Аллендорф. Очерк истории французского языка. М., 1959, стр. 43.

30 Пример взят из [128, 193].

32 Не считая ш, ж, ц, возникших в результате отвердения ш', ж', ц'.

33 Примеры взяты из кн. А. А. Уфимцевой [79].

34 О развитии взглядов на механизм и следствия языковых контактов см. [152, 13—42].

35 О билингвизме см. [116; 117; 173, 786—797].

36 Обзор проблематики психолингвистических механизмов двуязычиясм. [11].

37 О структурном типе пиджинов и креолизованных языков см. [111, 376 386; 112; 122, 373—374; 142; 155; 159, 394—414].

38 Пример заимствован из раб.: Кr. Sandfeld. Linguistique balkanique. Problèmes et résultats. Paris, 1930.

39 О проницаемости различных языковых уровней в ходе интерференции см. [22; 102; 161; 171].

40 Согласно подсчетам А. Граура (Al. Graur. Încercare asupra fondului principal lexical al limbii romîne. Bucureşti, 1954, стр. 59), только в основ­ном лексическом фонде румынского языка имеется 21,49% славянских элементов.

41 Пример заимствован из [50, 100—106].

42 Пример заимствован из раб.: Дж. Ш. Гиунашвили. Система фонем персидского языка. — «Труды ТГУ», т. 116. Тбилиси, 1965, стр. 35—37.

43 Пример заимствован из [106].

44 К соотношению всех трех понятий см. [95].

45 A. Mirambe1. Précis de grammaire élémentaire du grec moderne. Paris,

1939, ñòð. XXII.

46 Материал из истории французского языка заимствован из кн.: К. А. Аллендорф. Очерк истории французского языка. М., 1959, стр. 36—53, 103.

47 Пример заимствован из раб.: Т. М. Шеянова. Развитие лексики эрзя-мордовского литературного языка в советскую эпоху. Автореф. канд. дисс. М., 1968, стр. 15.

48 Е. С. Истрина. Синтаксические явления Синодального списка в I Новгородской летописи. Л., 1923.

1 Ср. также: «Различия, существующие между речью (явление психологи­ческое) и языком (общественное явление)» [78, 32].

2 Об американской психолингвистике см. [1; 37], в той же нашей работе см. о соответствующих направлениях во Франции, Германии и Румынии; о школе Фёрса — Малиновского [31], о «языковом существовании» [28; 55].

3 Подобная концепция «системной локализации психических функций» была впервые разработана Л. С. Выготским.

4 Легко видеть, что мы опираемся здесь на традиционную дескриптивную модель «единица — вариант». Эта модель аналитическая с че­тырьмя независимыми уровнями (лексематический, морфематический, фонематический, сонематический, или уровень звукотипов). Ничто в принципе не меняется, если будет использована любая другая модель — при непременном условии, что сохраняется различие между мо­делью языка и моделью механизма, порождающего язык. Здесь для просто­ты мы не затрагиваем проблемы текста. Строго говоря, сегмент потока речи, используемый для выделения лингвистических единиц, и сегмент по­тока речи, используемый для выделения единиц порождения, принадле­жат разным данностям: первый — тексту как элементарной модели потока речи; второй — самому потоку речи, т. е. процессу речевой деятельности (см. [41, 58]).

5 О понятии «опосредствованная репрезентация» см. [38, 31]. По идее Осгуда, это часть реакции на соответствующее данному речевому стимулу реальное событие, т. е. значение, взятое в чисто прагматическом аспекте (см. об этом ниже).

6 Ср. также различие «непосредственного» и «опосредствованного» языко­вого сознания у Г. Вейнриха [149, 51].

7 См. [3, 93]: «Те или иные мысли выражаются во внешней речи только потому, что предварительно они оказываются словесно выраженными по внутрен­ней речи». Более подробно о различии внутренней речи и внутреннего про­граммирования высказывания, а также внутреннего проговаривания см. [36].

8 [15, 369—373]. Выготский приписывает внутренней речи три важнейшие характеристики: преобладание смысла над значением; агглютинация смыс­лов; синтагматическое взаимодействие смыслов. «Переход от внутренней к внешней речи есть сложная динамическая трансформация — превраще­ние предикативной и идиоматической речи в синтагматически рас­члененную и понятную для других речь» [15, 375]. Л. С. Выготский и осо­бенно А. Р. Лурия относят эти характеристики и к внутренней программе речевого высказывания.

9 Еще ранее аналогичное деление находим у Л. Блумфилда [6, 144].

10 Ср. разграничение «денотативного» и «коннотативного» значений в совре­менной американской науке.

11 О «синтагматических» и «парадигматических» ассоциациях см. [98].

12 На это же различие форм мышления и форм логического знания указы­вает советский философ Э. В. Ильенков (см. [27]).

13 См. об этих работах [39].

14 Такой бесконтрольный перенос лингвистических моделей в психолингви­стику вызвал довольно бурный протест Дж. Миллера [124]. Но сам он в своих работах нередко грешит подобным переносом.

15 См. охарактеризованное выше понятие «обратимости» предложения у Д. Слобина [141].

1 Именно полемической направленностью объясняется, по-видимому, об­разно-экспрессивная форма первого предложения широко цитируемого высказывания: «На «духе» с самого начала лежит проклятие — быть «отя­гощенным» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка. Язык так же древен, как и соз­нание: язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее и для меня самого, действительное созна­ние, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоя­тельной необходимости общения с другими людьми» [50, 29].

2 Отметим, что изменение порядка слов при переводе предложения: Die unmittelbare Wirklichkeit des Gedankens ist die Sprache (в переводе: «Язык есть непосредственная действительность мысли») нарушает логическую связь. Ведь и здесь, как ясно из контекста, исходным является «мысль», а не «язык». А именно это высказывание особенно часто цитируется вне контекста.

3 Однако в неявной форме такое понимание еще проявляется в отношении частных случаев этой связи, на них укажем ниже.

4 Интересно в этой связи обратить внимание на вполне закономерную эво­люцию взглядов по этому вопросу у Г. П. Щедровицкого, который внача­ле защищал только гносеологический подход к языку [98], а затем только деятельностный, но в конце концов пришел к тому, что «два по видимости противоположных определения языка 1) как знания и 2) как реально­сти — оказываются совместимыми и даже необходимо дополняющими друг друга» [97, 85]. То, что предварительно казалось дизъюнкцией, оказывается при углублен­ном познании — конъюнкцией, и в этом одна из важнейших закономер­ностей познания.

5 Нужно отметить, что и при исследовании языковых значений в гносеоло­гическом аспекте не исключены элементы эксперимента. На это указывал, например, Л. В. Щерба, который всячески защищал правомерность экспе­римента в изучении системы языка, в первую очередь различных преобра­зований (замен, парафраз и тому подобное), которые издавна применялись в конкретных языках для выявления омонимии и синонимии [99]. В послед­нее время можно отметить также попытки теоретического осмысления этих приемов в связи с обсуждением вопросов трансформационного метода (см., например [25; 40; 85]).

6 Как отмечает Я. А. Пономарев, в психологии проявляются тенденции к аб­солютизации одной или другой стороны: «За разными взглядами на при­роду психического (которых придерживались психологи-материалисты в последние годы) можно разглядеть две основные позиции: одна из них подчеркивает отображательную функцию психических явлений и тракту­ет их как идеальное субъективное отражение объективного мира; другая, подчеркивая регулирующую функцию психического, сводит психическое к нервному» [67, 117].

7 Можно сослаться здесь не только на многочисленные высказывания в поль­зу этой точки зрения, но и на тех авторов, которые считают, что язык имеет лишь одну функцию. Так, например, Г. В. Колшанский утверждает, что язык имеет только функцию выражения мышления [34], а Р. В. Пазухин доказывает, что можно говорить только о коммуникативной функции языка [62]. (Подробнее см. в гл. «К проблеме сущности языка»).

8 Может быть следует согласиться с С. Л. Рубинштейном, что выражение экспрессии и убеждения входят в коммуникативную функцию и поэтому их вряд ли стоит выделять особо.

9 Такое противопоставление мысли и речи, познания и коммуникации в этом смысле можно вывести из следующего высказывания С. Л. Рубинштейна: «Говорить — еще не значит мыслить. (Это банальная истина, которая слиш­ком часто подтверждается жизнью). Мыслить — это значит познавать; говорить — это значит общаться. Мышление предполагает речь; речь пред­полагает работу мысли: речевое общение посредством языка — это обмен мыслями для взаимопонимания. Когда человек мыслит, он использует языковой материал, и мысль его формируется, отливаясь в речевые форму­лировки, но задача, которую мышление разрешает, — это задача познава­тельная». Правда, дальнейшее замечание как будто уточняет это выска­зывание по крайней мере смягчает его категоричность: «Познавательная работа над мыслями, облеченными в речевую форму, отлична от работы над самой речью, над текстом, выражающим эти мысли. Работа над тек­стом, над речью, — это отработка языковой оболочки мысли для превра­щения последней в объекты осуществляемого средствами языка речевого общения» [71, 110]. Здесь автор подчеркивает различный характер работы мысли в зависимости от того, направлена ли она на непосредственно по­знавательные или коммунитативные цели, но это требует уточнения пре­дыдущей мысли, о том, что говорить — еще не значит мыслить. По-види­мому, нужно признать наличие мыслительной деятельности и в «говоре­нии», в процессе общения, исключив из этого, так сказать, патологические случаи «безмысленного» говорения, на которые Рубинштейн намекает в скобках (см. также гл. «Психофизиологические механизмы речи»).

10 В качестве обоснования представляемого здесь взгляда на соотношение языка и речи, противостоящего тенденции рассматривать язык и речь как коррелятивные понятия, отсылаем к работе Й. М. Коржинека [37].

11 Эти вопросы составляют основную проблему стилистики.

12 Для мысли на ступени внутренней речи характерна сокращенно предика­тивная, «сжатая» языковая форма, которая развертывается в сообщение, в «полное» высказывание на уровне внешней речи, для целей коммуника­ции. Исследования внутренней речи все больше показывают, что это осо­бый вид мыслительной деятельности, который можно рассматривать как промежуточное звено между познанием и коммуникацией. Хотя соверше­ние перехода и не обязательно в каждом отдельном случае, но на основе внутренней речи оно может быть при надобности осуществлено.

13 Говоря об обязательности языка как орудия мышления, обычно исходят из самого общего понимания их взаимосвязи. Но в различных типах мышле­ния, по-видимому, роль языка выступает в разной степени и может сво­диться до минимума, как, например, в техническом мышлении (о типах мышления см. гл. «К проблеме сущности языка»).

14 Мы рассмотрим этот взгляд подробнее в следующем разделе в связи с выяс­нением взаимосвязи языка и мышления в системе языковых значений.

15 «Изучить чужой язык не значит привесить новые ярлычки к знакомым объ­ектам. Овладеть языком — значит научиться по-иному анализировать то, что составляет предмет языковой коммуникации» [52, 375].

16 К таким явлениям нужно отнести, например, наличие различных типов склонений и спряжений во флективных языках, которые, по-видимому, относятся целиком к структурным особенностям, в то время как для содер­жательной стороны релевантными оказываются только системные элемен­ты [1].

17 Известная переоценка значимости немецкой рамки, правда, в структурном плане, вне связи с особенностями мышления, отмечается и в работах В. Г. Адмони [2]. В. Г. Адмони видит в рамке средство выражения «спаян­ности» предложения. Необходимость такого особого средства для спаян­ности компонентов предложения в единое целое В. Г. Адмони объясняет тем, что формы слова в немецком языке недостаточно формально диффе­ренцированы, а поэтому слово значительно менее самостоятельно и более тесно, чем, например, в русском языке, спаивается с другими словами пу­тем рамки. Между прочим, по Балли, слово в немецком более автономно, чем во французском, а во французском рамки нет. Тем более, казалось бы, нуждается в «спаянности» английское предложение, однако никаким осо­бым средством для этого английский язык не располагает.

18 В отношении Л. Вейсгербера это совершенно правильно отмечает В. М. Павлов: «Интересно отметить, что в резком противоречии с декла­рированным «энергетическим» пониманием языка Вейсгербер фактически не выходит за рамки компонентов языка, составляющих его статический остов: слов, словообразовательных и словоизменительных морфологиче­ских средств, синтаксических схем предложения. Исследуется их динами­ческий эффект, их Leistungen. Динамический же эффект процесса речи-мышления Вейсгербер, по существу, и не затрагивает. Его способ «виде­ния» языка гораздо более статичен, чем он пытается заверить читателя» [59, 158]. Ср. в этой связи следующее высказывание Г. П. Мельникова [53, 256]: «... когда пытаются выявить различие в сознании в зависимости от специфики языкового дискретного кодирования, то, по-видимому, не­редко преувеличивают степень этого различия. Объясняется это тем, что чаще всего производят сравнения конкретных слов и категорий конкрет­ных языков, а не целостный результат восприятия высказывания в его речевом и ситуативном контексте».

19 Субъективное отношение к познаваемому объекту в аспекте практики яв­ляется специфическим компонентом человеческого познания (мышления) в отличие от чисто информационного «мышления» кибернетических ма­шин. Этот вопрос широко обсуждается в связи с проблемой соотношения сознания (познания, мышления, отражения) и информации и других прин­ципиальных теоретических вопросов кибернетики [7; 11; 32; 60; 81; 109].

20 Ср., например, следующее высказывание Т. И. Ойзермана: «Субъектив­ность ощущений и других форм чувственного познания объективной дей­ствительности выражается далее в том, что они представляют собой не пас­сивное, мертвое отражение объектов, а, напротив, активное, направленное познавательное отношение к миру. Это ярко проявляется, например, в из­бирательном характере чувственных восприятий. Ведь если бы человек сознавал все то, что воздействует на его органы чувств, он, по-видимому, не мог бы отличить один предмет от другого, не мог бы вести наблюдения, изучать объекты в определенной последовательности, иначе говоря, было бы невозможно сознательное применение человеческих органов чувств как ору­дия познания. Избирательный характер чувственных восприятий свиде­тельствует о том, что в процессе чувственного познания имеет место свое­образное отвлечение от одних предметов (или их свойств) и выделение, вычленение других предметов внешнего мира как объектов познания. И это происходит, конечно, потому, что чувственные восприятия органи­чески включены в практическую деятельность людей» [58, 24].

21 Вопрос о правомерности и критериях разграничения лексических и грам­матических значений является спорным. Наряду с тенденцией суммарно рассматривать семантику языка, не вычленяя внутри нее разнородных значений, существует тенденция разграничивать грамматические и лекси­ческие значения. Обзор взглядов по этому вопросу см. [84, 86].

22 Во многих современных работах эта точка зрения отражается в тенденции сведйния синтаксиса естественных языков к синтактике символической логики и противопоставления его семантике, которая в этом случае огра­ничивается лексикой языка. В последнее время такой подход все чаще рассматривается как необоснованный и вызывает возражения у многих исследователей, см., например, [84; 103], а также ряд работ в сб. «Zeichen und System der Sprache», посвященных проблемам семантики в грамматике в плане разработки общей темы Международного симпозиума в Магдебурге (1964 г.).

23 А. И. Смирницким хорошо показана взаимосвязь этих двух сторон грам­матических явлений: «Связанность речи и ее осмысленность достигается тем, что в речи выражаются мысли не только о предметах, явлениях и их свойствах в отдельности, но и мысли об отношениях, в которых высту­пают соответствующие предметы, явления и их свойства в тех или других случаях» [77, 44].

24 Грамматическая категория может рассматриваться и в других аспектах (см., например, [80], где предпринимается попытка разграничения фор­мального и психологического аспектов грамматической категории) иногда как признак грамматической категории рассматривается единство грамма­тического значения и грамматической формы [17].

25 Эти признаки в той или иной форме отмечают в работах, посвященных проб­леме грамматического значения и грамматической категории. Правда, в них речь идет главным образом о морфологических категориях [17; 19; 29; 38; 79; 94; 104]. Что касается вопроса о бинарности оппозиции, то присоединяемся к авторам, которые считают, что грамматическая оппози­ция может включать больше двух членов (что подтверждается фактами языков) [69; 94; 103].

Признак обязательности выражения означает, что данное грамматиче­ское значение выражается в данном языке в виде грамматической категории, в другом языке это же отношение может относиться к необяза­тельно выражаемым. Эта особенность грамматической категории так сфор­мулирована А. Исаченко и Р. Ружичкой: «Существенно отличает языки друг от друга не то, что в них может быть выражено, а то, что в них должно быть выражено, что не может остаться невыраженным» [106, 283].

26 Наличие категории числа в языке и частое употребление формы множе­ственного числа без конкретизации количества, по-видимому, может слу­жить доказательством того, что для целей коммуникации важно (а в боль­шинство случаев и достаточно) указание на то, идет ли речь об одном пред­мете или больше чем об одном. Оставляем в стороне вопрос о различном стилистическом использовании форм числа, при котором эти формы могут включать коммуникативную и экспрессивную оценку, накладывающуюся на их основные значения.

27 Сюда можно отнести, вслед за В. Г. Адмони, такие соотносительные значе­ния, как утверждение и отрицание, но только если иметь в виду так назы­ваемое общее, или модальное, отрицание, ибо лишь оно является антонимом утверждения, но вопрос этот требует особого изучения.

28 Нам представляется, что специфика категорий лица, времени и наклонения заключается именно в обусловленности коммуникативным актом, а не от­ношением говорящего, как считает А. М. Пешковский, предлагая рас­сматривать эти категории как субъективно-объективные и подчеркивая при этом их надиндивидуальный характер [66]. Выражаемые этими кате­гориями отношения существуют объективно: действие, о котором идет речь в сообщении, действительно производится говорящим, слушающим или не­ким третьим лицом, оно действительно реально или только возможно и т. д.

29 Выражение «момент речи» страдает неопределенностью. Уточнение «момент сообщения о данном действии» подчеркивает коммуникативную обуслов­ленность грамматического времени. Ведь время того или иного действия (а тем самым факта) может выражаться в языке только постольку, поскольку о нем действительно в какой-то определенный момент объективного вре­мени делается сообщение [77, 328—332].

30 Что касается говорящего, то он, естественно, должен знать то, о чем хочет сообщить.

31 Интересно отметить, что значения (1) и (2) не могут выражаться интонемами, а только отдельными элементами интонации.

32 Нужно отметить, что В. А. Богородицкий, например, специально подчер­кивал наличие широкого и узкого понимания логики, но, признавая право­мерность обоих, все же недостаточно уточнял различия между ними: «Но решительно разграничивая область грамматики и логики, я должен еще раз подчеркнуть, что грамматика никоим образом не может игнорировать логические моменты в речи, разумея под ними элементы естественной диалектики» [10, 205].

33 Это признается и логиками: например, П. В. Копнин пишет: «Спорить о том, является ли вопрос формой суждения или самостоятельной формой мысли, может быть, бесполезно, ибо все зависит от того, что мы будем по­нимать под суждением» [36, 305].

34 Ср. также: «Если говорят: субъект есть то, о чем нечто высказывается, а предикат есть то, что высказывается о нем, то это очень тривиально и мы почти ничего не узнаем о различии между ними. Субъект есть по самому смыслу своему прежде всего единичное, а предикат всеобщее» [14, 276].

1 Так, Г. Глезерман в своей работе «Общественное бытие и общественное со­знание» определяет последнее следующим образом: «Общественное бытие — это материальная жизнь общества. А общественное сознание можно на­звать его духовной жизнью. К общественному сознанию принадлежат, на­пример, политические и философские взгляды людей, их художественное творчество, религиозные выражения, различные учения о морали, т. е. предствления о том, что является справедливым и несправедливым, нрав­ственным и безнравственным и т. д.» [4, 14]. Нетрудно заметить, что сущ­ность общественного сознания сводится к его формам надстроечного по­рядка. Общественное сознание по существу отождествляется с идеологией. Отсюда недалеко до вывода о классовом характере сознания и классовости языка. Особенно показательным в этом отношении является определение мировоззрения, фигурирующее в Большой Советской Энциклопедии (т. 27, 1954, стр. 574): «Мировоззрение — система взглядов, представлений о ми­ре и его закономерностях, об окружающих человека явлениях природы и общества. Источником происхождения того или иного мировоззрения являются условия материальной жизни общества, общественное бытие.

В обществе, разделенном на враждебные антагонистические классы, нет и не может оыть единого мировоззрения». В этом определении вообще трудно уловить какое-либо различие между мировоззрением, общественным сознанием и идеологией. Если источником мировоззрения являются усло­вия материальной жизни общества, то, стало быть, это—общественное со­знание. Если в обществе, разделенном на классы, нет и не может быть еди­ного мировоззрения, то оощественное сознание, т. е. отражение человеком окружающего мира, является классовым по своей сущности.

2 Например, положение о том, что жизнь есть форма существования белко­вых тел, касается той области явлений, которые составляют компетенцию биологии. Но оно имеет вместе с тем мировоззренческое значение, ибо представляет материалистическое, направленное против идеализма пони­мание жизни [31, 19]. Этот же тезис применим и к идеологии, в которой не все относится к надстройке. «Каждая форма общественного сознания со­держит в себе определенный минимум фактов и сведений о тех сторонах действительности, которые образуют ее предмет» [9, 53].

3 В отличие от идеологии и науки последнее не поднимается до теоретического осмысления опыта и закрепляется в традициях, нравах, обычаях. Оно включает в себя: 1) непосредственное осмысление накопленного в течение веков опыта трудовой деятельности, 2) складывающиеся в повседневной жизни и труде моральные нормы, представления о своем положении, по­требностях, 3) народное художественное творчество, в котором в эстетиче­ской форме отражаются жизненный опыт масс и их стремления [10, 22— 23].

4 Так, общедоступность математических аксиом Ф. Энгельс объяснял имен­но «опытом рода». И. Б. Новик замечает, что синтезированный опыт всего человечества находит свое выражение в положительных знаниях и явле­ниях окружающего мира, проверенных на практике. Эта способность син­тезированного осознания опыта прошлых поколений через знание облег­чает и ускоряет поступательное развитие человеческого сознания в целом. Каждое новое поколение, осознав прошлый опыт, не ограничивается осво­ением, повторением уже решенных проблем, а обогащает человеческое со­знание решением новых вопросов, вносит свой собственный вклад в сокро­вищницу человеческих знаний. В основе этого процесса лежит, в конеч­ном счете, неуклонное усовершенствование самого трудового процесса, процесса производства [20, 99].

5 Результаты мышления, как замечает А. Г. Спиркин, воплощаются не толь­ко в логических формах, категориях, в науке о языке, но и в делах людей, в созданных человеческой практикой материальных вещах и процессах, что, в свою очередь, выступает необходимой предпосылкой дальнейшего развития общества [28, 122].

Общественное сознание не сводится к пассивной систематизации знаний, полученных в результате общественной практики. Оно становится актив­ной силой, выступает как регулятор жизни общества. Трудовая дея­тельность практически не была бы возможна, если бы создающееся в про­цессе этой деятельности сознание не обладало свойством целенаправлен­ности, т. е. целенаправленности отражения объективных свойств и отношений предметов внешнего мира, в предварительном мыслительном построении действий и предвидении их результатов, в правильном регу­лировании и самоконтролировании взаимоотношений человека с общест­венной жизнью и природой [28, 118].

6 Индивидуальная практика определяет особенности мышления личности, индивидуальное мышление. Отражение окружающего мира у отдельного ин­дивида, несмотря на общность категорий мышления у всех людей, проходит через его внутренний, индивидуальный мир, личное сознание, формирующе­еся на основе личной жизненной практики данного индивида [10, 24]. Инди­видуальное сознание — это духовный мир личности. Оно формируется под воздействием условий жизни как общих людям, принадлежащих одной эпохе, классу, нации, так и индивидуальных. «Именно поэтому, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, — что мышление есть мышление данного опре­деленного индивида, оно остается его мышлением, определяемым его ин­дивидуальностью и теми отношениями, в рамках которых он живет» [16, 253].

Однако индивидуальное мышление не является самодовлеющим. Обще­ственное мышление необходимо пронизывает его, поскольку в обществе, в котором данный индивид находится, уже сформировались общественное сознание и общий язык, объединяющий всех членов общества. Индивиду­альное мышление неизбежно выступает как составная часть мышления общественного.

7 Впервые эту идею высказал еще в XVIII веке И. Гердер.

8 Эти особенности целиком вытекают из общих закономерностей общечелове­ческого сознания. Общие черты, общие закономерности человеческого со­знания, отражающие всеобщие черты производства и связанные с разви­тием второй сигнальной системы, имеют общечеловеческий характер, не представляют явления надстроечного или классового характера и изме­няются вместе с развитием человеческого мозга, значительно медленнее общественных формаций, так же как и общечеловеческие атрибу­ты — мышление и язык, без которых человеческое сознание невозмож­но [20, 97].

9 Материал по русским диалектам взят из кн.: П. С. Кузнецов. Рус­ская диалектология. М., 1951.

10 Пример заимствован из кн.: О. В. Плетнер, Е. Д. Поливанов. Грамматика японского разговорного языка. М., 1930.

Дата добавления: 2014-11-28