Народы Средней Азии и Казахстана 2 страница

Ремесленное производство было сосредо­точено в оазисах — в городских и крупных сельских поселениях. Мастера различных профессий работали на рынок, поставляя зем­ледельцам и кочевникам различные виды тка­ней, керамическую, металлическую и дере-зянную посуду, орудия труда из металла и тому подобные вещи. Специализация труда была очень высокой. Например, выделка тка­ней распадалась на несколько операций, каждую из которой выполнял отдельный мас­тер— прядильщик, ткач, красильщик и т. д.

В кочевом скотоводческом обществе соб­ственно ремесленного производства не было. В каждой семье вырабатывались необходимые вещи — кошмы (войлоки), шерстяные ткани, шилась одежда и изготовлялись сбруи, арка­ны и другие предметы. Продукцию ремеслен­ного производства скотоводы получали в об­мен на скот и продукты скотоводства на ба­зарах, расположенных в земледельческих оазисах или на их окраинах. Помимо ремес­ленной продукции кочевники получали из оазисов хлеб, который наряду с молочными продуктами составлял основу их пищевого рациона. В нормальных торговых отношениях в одинаковой мере были заинтересованы как скотоводы, так и жители оазисов, которые получали от скотоводческих групп скот и шерсть.

Общественная организация. Разные спо­собы добывания материальных благ, суще­ствовавшие у народов Средней Азии, опре­делили и неодинаковый уровень развития об­щественных отношений. В обществе земле­дельцев классовые отношения зародились уже в эпоху бронзы (середина 3 тысячеле­тия до н. э.). К рубежу нашей эры четко оформились классы эксплуататоров и эксплу­атируемых. Однако сам характер классовых отношений у этих народов до сего дня ос­тается не совсем ясным. Многоукладность хо­зяйственной деятельности породила и много­образие форм общественной организации, что в большей мере определялось и посто­янным притоком в оазисы кочевого скотовод­ческого населения. Оседая в оазисах, кочев­ники приносили с собой и иные формы об­щественной организации, которые причудливо переплетались с формами социальной орга­низации земледельцев. Неодинаковый соци­ально-экономический уровень развития от­дельных областей региона не мог служить ба­зисом и для одновременного перехода к но­вой формации населения даже оазисов, не говоря уже о населении степей и гор. В це­лом социальные отношения у населения оази­сов большинство исследователей определяют как патриархально-феодальные. Это опреде­ление в известной мере условно, так как в Средней Азии формы собственности на зем­лю существенно отличались от форм соб­ственности в феодальных государствах За­падной Европы и России.

Дело в том, что в Средней Азии при на­личии частного, общинного и государственно­го владения землей, вода, в большинстве случаев, была собственностью государства. Это обстоятельство усложняет, а порой дела­ет невозможным однозначное определение общественных отношений в земледельческих оазисах даже при наличии там государствен­ных образований — Хивинского, Бухарского и Кокандского ханств, где власть главы государ­ства мало отличалась от власти правителей восточных деспотий более раннего времени. В среднеазиатских ханствах не оформились замкнутые сословия, имеющие те или иные социальные преимущества. Не было и при­крепления крестьян к земле, и зависимость крестьян от богатеев выражалась в долговой кабале. В то же время формы эксплуатации были очень жестокими. Основной формой по­лучения земельной ренты была аренда, виды которой были очень разнообразны. В арен­ду землю сдавали не только крупные земельные собственники, но и мелкие кре­стьяне, которые в большинстве случаев не имели ни сельскохозяйственного инвентаря, ни тягловой силы и не могли обрабатывать свой участок земли. Сдав землю в аренду крестьянин нанимался б работники к бога­тым землевладельцам за мизерную плату, а порой и только за еду. С разной степенью интенсивности в различных оазисах шел про­цесс концентрации земли в руках зажиточных слоев и обезземеливание крестьян. Этот про­цесс в какой-то мере сдерживала община.

Формы общины у земледельцев были не­одинаковы даже в границах одного оазиса. Больше всего демократических форм сохра­нялось в общинах недавно (относительно каж­дого периода) осевших кочевников. Здесь бо­лее или менее регулярно проводились пере­делы земли, ограничивались размеры зе­мельных площадей. В таких общинах в част­ном владении находилась вода, а не земля, которая считалась общественной собственно­стью. В обществах, где земледелие имело бо­лее древние традиции, переделы земли про­водились нерегулярно и земельные участки становились собственностью семей. Здесь от­чуждение наделов — их продажа — стало правилом, что способствовало разложению общинных порядков. Постоянный приток в оазисы кочевников в какой-то мере регене­рировал общинные отношения, которые в ко­чевом обществе существовали вплоть до ус­тановления Советской власти в Средней Азии.

Кочевая община была основной и главной ячейкой общества скотоводов. В общине объ­единялось несколько родственных семей, ко­торые совместно выпасали скот, находивший­ся в личной собственности каждой семьи. Из таких общин составлялись небольшие племен­ные подразделения, которые формировали скотоводческие племена. Племена в кочевом скотоводческом обществе выполняли все не­обходимые общественные функции — защита племенных пастбищ, регулирование их ис­пользования, племенные советы в необходи­мых случаях решали внутриплеменные дела. Все пастбища, как и водные источники, счита­лись собственностью племени. Только в 19 в. источники фиксируют появление част­ных колодцев, принадлежавших богатым ско­товодам.

Имущественное неравенство внутри ското­водческого общества было сильно развито.

Наряду с многотысячными стадами, при­надлежавшими баям, в степи паслись объеди­ненные стада скота бедняков, где на долю каждого хозяйства приходилось по 20—30 го­лов. Основной формой эксплуатации был на­ем пастухов и сдача скота на выпас бедным родственникам за право использовать неко­торое количество молочных продуктов и часть приплода. Практически баи получали даровых батраков.

Помимо деления на бедных и богатых, в скотоводческих обществах выделялись соци­альные группы. Казахи подразделялись на «белую кость» и «черную кость». К «белой кости» принадлежали ханы и султаны, воз­главлявшие племена, к «черной кости» — весь остальной народ. Схожа была и соци­альная стратификация у туркмен, подразделяв­шихся на благородных игов и занимавших подчиненное положение кулов. В то же вре­мя у туркмен не сложилось замкнутой соци­альной группы, аналогичной казахской «бе­лой кости». У киргизов господствующей вер­хушкой была племенная знать — манапы. Ма-напы подразделялись на «главных» и «млад­ших». В большей мере такое деление, как и само манапство, отражало имущественное по­ложение скотовода. Разбогатевший бедняк становился манапом, и, наоборот, обедневший манап переходил в разряд простых ското­водов.

Большое влияние на общественную жизнь скотоводов оказывало обычное право, кото­рое регулировало всю внутреннюю жизнь ко­чевников. С разложением общинных порядков оно стало использоваться зажиточной вер­хушкой для прикрытия эксплуатации сопле­менников традициями «взаимопомощи». В це­лом же в скотоводческих обществах к мо­менту присоединения Средней Азии и Ка­захстана к России классовые отношения были слабо развиты. Неравномерность социального развития отдельных областей Средней Азии усилилась в конце 19 в., когда страна была разделена царским правительством на «рус­ские владения» и владения Хивинского хана и Бухарского эмира — вассалов России. В об­ластях, включенных непосредственно в состав России, капиталистические отношения стали развиваться несравненно быстрее, нежели в Хиве и Бухаре, где продолжали сохраняться старые порядки. Изменения коснулись, в пер­вую очередь, направления в развитии хозяй­ства. Ведущей культурой в «русских владени­ях» стал хлопок, начала развиваться обраба­тывающая промышленность, появились более совершенные сельскохозяйственные орудия фабричного производства, были проложены железные дороги. На среднеазиатский рынок хлынул поток фабричных товаров, что подор­вало в большей степени местное ремесленное производство.

Вместе с тем царизм не стремился изме­нить образ жизни среднеазиатских народов. В повседневной жизни изменения происходи­ли очень медленно. Материальная и духовная культуры большинства населения оставались на прежнем уровне.

Материальная культура. Материальная куль­тура народов Средней Азии и Казахстана в большей мере отражала хозяйственные заня­тия и региональные особенности, нежели эт­ническую специфику. Например, жилище, не­зависимо от национальной принадлежности, делилось на оседлое и кочевое. В оседло-земледельческих оазисах жилище представ­ляло собой прямоугольный дом с плоской крышей, огороженный со всех сторон глино­битной стеной. Региональные различия заклю­чались во внутренней планировке, в приемах сооружения стен и в интерьере. Много архаи­ческих черт сохранило жилище в горных рай­онах, где дома не имели даже окон. Их за­меняли отверстия для выхода дыма, оставлен­ные над дверью или в потолке.

У кочевников основным жилищем была войлочная юрта. Остов юрты состоял из де­ревянных решеток и жердей, которые покры­вались войлоком. Выделяются два типа юр­ты— монгольский и тюркский. Разница между ними заключается лишь в форме крыши. Первый имеет конусообразную крышу, вто­рой— куполообразную. У казахов, киргизов, каракалпаков и узбеков бытовали оба типа, у туркмен — тюркский тип. Региональные различия в кочевом жилище выражались в незначительных конструктивных особенностях и в убранстве юрты. Как и в земледельческих оазисах, в кочевой степи резко различались жилища богатеев и бедняков.

Еще меньше различий было в покрое традиционной одежды народов Средней Азии. Основные элементы как мужского, так и женского костюма в большинстве случаев были одинаковы. Основу мужского костюма составляла рубашка туникообразного покроя и штаны с широким шагом. Верхней одеждой повсеместно был распашной халат с длинны­ми рукавами. Покрой и цвет халатов больше различались по областям, нежели по нацио­нальной принадлежности. В земледельческих районах преобладали ватные стеганые халаты, а у скотоводческого населения к ним добав­лялись халаты из шерстяных тканей. Традици­онная женская одежда к 19 в. сохраняла больше архаических черт.

По существу, отсутствовала национальная специфика в изделиях ремесленников. На­пример, керамической и металлической посу­дой, сделанной хорезмскими ремесленника­ми, с одинаковым успехом пользовались как оседлоземледельческие, так и кочевые ското­водческие группы узбеков, туркмен, каракал­паков и казахов. Одежду из тканей, вырабо­танных в Самарканде, носили таджики, коче­вые и оседлые узбеки. Аналогичная ситуация была и в других областях Средней Азии. Больше национальной специфики прослежива­ется в изделиях домашних промыслов, но и здесь преобладают областные или племенные традиции, что хорошо видно на примере ор­наментального искусства.

Духовная культура. В сфере духовной культуры этническая самобытность прослежи­вается полнее. Одновременно в ней с боль­шей четкостью проступают и общие, свой­ственные всем народам Средней Азии, куль­турные традиции. В частности, много общего в эпических сказаниях разных народов Сред­ней Азии, где совпадают не только сюжеты, но и имена героев, названия отдельных поэм, циклов и целых сказаний. Героический эпос узбеков «Алпамыш» хорошо известен казахам и каракалпакам, «Героглы» («Керог-лы») — таджикам и туркменам. До наших дней почти у всех среднеазиатских народов в эпических песнях и сказаниях сохранились сюжеты из сакского эпоса и Авесты («Ширин и Шакар») и т. п.

Большое влияние на духовную жизнь на­родов Средней Азии и Казахстана оказывал ислам, который после арабского завоевания страны распространился повсеместно. При­чудливо переплетаясь с предшествующими религиозными системами, распространенными в Средней Азии, — зороастризмом, христиан­ством, шаманизмом и т. д., ислам проникал во все сферы общественной и семейной жиз­ни. Велико было значение неофициального духовенства — ишанов, ахунов, суфиев, смот­рителей «святых» могил — шейхов. Ортодок­сальные служители культа — муллы до при­соединения Средней Азии к России особым влиянием не пользовались. Их роль в обще­ственной жизни резко возросла после уста­новления в стране власти царя, которому была нужна контролируемая государственная религия. Мусульманское духовенство в Сред­ней Азии было очень реакционно, что осо­бенно проявилось в годы установления Совет­ской власти.

Подлинное освобождение от классового и национального гнета народы Средней Азии получили только после установления Совет­ской власти. С 1924 по 1926 г. в Средней Азии было проведено национальное разме­жевание и районирование. Впервые за свою многовековую историю народы были объеди­нены по национальному признаку и получили свою государственность. Это явилось одним из важнейших условий формирования социа­листических наций.

Огромное значение имела культурная ре­волюция. До установления Советской власти в Средней Азии не было ни одного светско­го высшего учебного заведения. Все образо­вание находилось в руках мусульманского ду­ховенства. Не хватало школ, учителей со свет­ским образованием насчитывалось единицы.

С приходом Советской власти и отделением церкви от государства образование было по­ставлено на совершенно новую основу. Для каждого народа была создана своя письмен­ность, вначале латинизированная, а с 1938—• 1940 гг. переведенная на русский алфавит. В школах введено преподавание на родных языках народов. Открылись высшие и сред­ние учебные заведения, где наряду с мужчи­нами стали учиться и женщины. Во всех рес­публиках созданы академии наук, где рабо­тает национальная интеллигенция. В респуб­ликах Средней Азии ликвидирована негра­мотность.

Всестороннее развитие получили литера­тура и искусство. Во всех республиках откры­ты национальные театры, созданы кино- и те­лестудии, консерватории и т. д.

Широкое распространение русского язы­ка как средства межнационального общения и средств массовой информации сделало до­ступными для среднеазиатских народов до­стижения мировой культуры, помогло сделать богатое культурное наследие народов Сред­ней Азии достоянием многонациональной культуры советского народа.

Громадные изменения в хозяйственной и культурной жизни повлекли за собой и корен­ное изменение быта народов Средней Азии. Особенно хорошо это видно на положении женщины: она получила равные права с муж­чиной, перестав быть рабой своего отца и мужа. Создание детских учреждений, школ-интернатов, широкой сети коммунального и бытового обслуживания позволило женщине принять активное участие в общественном производстве. В республиках Средней Азии сейчас насчитывается большое число женщин с высшим и средним образованием.

Развитое социалистическое общество опре­делило и сложение нового образа жизни на­родов Средней Азии.

Глава 10 Народы Сибири

В составе основных этнографических ре­гионов Советского Союза многими историко-культурными особенностями выделяется Си­бирь— обширная географическая область от Урала до Тихого океана, в пределах которой с глубокой древности формировались свое­образные этнолингвистические общности и хозяйственно-культурные типы коренного на­селения. Историко-этнографическое изучение Сибири имеет большое научное значение не только для установления региональных этно­культурных особенностей населяющих ее на­родов, но и в более широком общеэтногра­фическом аспекте, позволяющем выяснить целый ряд «глобальных» вопросов возникно­вения и развития различных социально-куль­турных явлений на определенных стадиях все­мирно-исторического процесса. Не меньшее значение для современности имеет этногра­фическое изучение конкретной действитель­ности, образа жизни населения Сибири на­ших дней, так как оно раскрывает яркую кар­тину глубоких социалистических преобразова­ний в социально-экономическом строе и куль­турно-бытовом укладе всех (даже самых ма­лых) этнических общностей сибирского ре­гиона.

Этногенез и этническая история. Среди важнейших вопросов исторической этногра­фии Сибири видное место занимает пробле­ма многовековых этнокультурных контактов и взаимодействий ее коренных народов друг с другом и с народами соседних историко-культурных областей Восточной Европы, Ка­захстана и Средней Азии, Центральной Азии и Дальнего Востока. Эти этнокультурные взаи­модействия оказались усиленными и обога­щенными на более высоком уровне вслед­ствие включения многочисленных этносов Си­бири в состав Российского централизованно­го государства, а также начавшегося с 17 в. формирования местных («сибирских») очагов пришлого русского населения. Еще до Октябрьской революции Сибирь по преобла­дающей массе населения и по важнейшим экономическим связям была настоящей «рус­ской стороной» — органической составной частью аграрно-индустриальной России. Ко­ренное нерусское население, сохранившее свои этнические территории, родные языки и традиционные культурно-бытовые особеннос­ти, было повсеместно вовлечено в тесные хо­зяйственно-экономические связи с русскими соседями.

Всесоюзные переписи населения начиная с 1926 г. регистрируют быстрое возрастание общей численности жителей Сибири, которая ныне превышает 25 млн. человек. Согласно данным на 1979 г., среди старожилов преоб­ладают русские, прочно освоившие не только южную лесную и лесостепную часть Сибири, но и многие удаленные места северной и се­веро-восточной Сибири и Дальнего Востока. Русский демографический компонент числен­но преобладает среди населения всех про­мышленных новостроек и на транспорте, столь важном для экономического и куль­турного подъема глубинных районов Сибири.

Коренное население Сибири численно так­же возрастает, составляя в настоящее время несколько более 1 млн. человек. В этнолинг­вистическом отношении это население весьма дробно и распределяется по многим отдель­ным народам и группам различной численно­сти. Наиболее крупные коренные народы Си­бири — буряты (353 тыс.), якуты (328 тыс.) и тувинцы (166 тыс.). Средней численности на­роды — западносибирские татары (до 100 тыс.), хакасы (71 тыс.), алтайцы (60 тыс.). Остальные народы (их насчитывается до 24) по причине их малочисленности и сходных особенностей промыслового быта отнесены к группе «малых народов Севера» (общая чис­ленность 150 тыс. человек). Среди них выде­ляются ненцы (около 29 тыс.), звенки (28 тыс.), ханты (21 тыс.), заметные по числен­ности и сохранению традиционного уклада чукчи (14 тыс.), эвены (12 тыс.), нанайцы (10 тыс.), манси (7,7 тыс.), коряки (7,9 тыс.). Остальные народы севера Сибири совсем не большие (например, алеуты, энцы, ороки — численностью по нескольку сот человек), но этнографически они представляют значитель­ный интерес.

Современные исследования отмечают боль­шое своеобразие языковой ситуации в среде коренного населения Сибири. Ведущей тен­денцией является, наряду со свободным раз­витием родной речи и письменности, все боль­шее распространение двуязычия (знание на­ряду с родным языком русского или языка какой-либо соседней народности) и расшире­ние функций русского языка во всех сферах общественной жизни. У большинства народов Севера с 1926 г. значительно сократилось чис­ло лиц, признающих родным язык своей на­циональности, и увеличилась доля лиц, при­знающих родным русский язык (например, среди манси, селькупов, нивхов, орочей — до 50%). Эти явления свидетельствуют как о вы­сокой престижности русского языка, так и о его выдающейся роли в общем подъеме культурного уровня коренного населения. Од­нако ни один из существовавших до револю­ции самобытных языков Сибири не исчез, бу­дучи поглощенным иноэтническим окружени­ем. Это дает основание классифицировать на­роды Сибири прежде всего по этнолингвис­тическому признаку, имеющему большое зна­чение для раскрытия прошлой «бесписьмен­ной» истории этих народов.

Народы Сибири принадлежат к различным языковым семьям и группам. По численности говорящих на родственных языках на первом месте стоят народы алтайской языковой семьи, по крайней мере от рубежа нашей эры начавшей распространяться с Саяно-Ал-тая и Прибайкалья в глубинные районы За­падной и Восточной Сибири.

Алтайская языковая семья в пределах Си­бири делится на три ветви: тюркскую, мон­гольскую и тунгусскую. Первая ветвь — тюрк­ская— очень обширна. В Сибири к ней при­надлежат: алтае-саянские народы — алтайцы, тувинцы, хакасы, шорцы, чулымцы, карагасы, или тофалары; западносибирские (тобольские, тарские, барабинские, томские и др.) татары; на Крайнем Севере—якуты и долганы (по­следние живут на востоке Таймыра, в бассей­не р. Хатанги). К монгольским по языку наро­дам в Сибири принадлежат только буряты, расселенные группами в западном и восточ­ном Прибайкалье.

В тунгусскую ветвь алтайских народов вхо­дят эвенки («тунгусы»), обитающие рассеянны­ми группами на обширной территории от пра­вых притоков Верхней Оби до Охотского по­бережья и от Прибайкалья до Ледовитого океана; эвены (ламуты), расселенные в ряде районов северной Якутии, на Охотском побе­режье и Камчатке; также ряд небольших на­родностей Нижнего Амура — нанайцы (голь­ды), ульчи, или ольчи, негидальцы; Уссурий­ского края — орочи и удэ (удэгейцы); Саха­лина — ороки.

В Западной Сибири с отдаленных времен формировались этнические общности ураль­ской языковой семьи. Это были угроязычные и самоедоязычные племена лесостепной и та­ежной полосы от Урала до Верхнего Приобья. В настоящее время в Обь-Иртышском бассей­не обитают угорские народы — ханты и ман­си. К самодийским (самоедоязычным) принад­лежат селькупы на Средней Оби, энцы в ни­зовьях Енисея, нганасаны, или тавгийцы, на Таймыре, ненцы, населяющие лесотундру и тундру Евразии от Таймыра до Белого моря. Некогда небольшие самодийские народности обитали и в Южной Сибири, на Алтае-Саян-ском нагорье, но остатки их — карагасы, кой-балы, камасинцы и др. — были тюркизированы в 18 —19 вв.

Целый ряд народов Сибири по установив­шейся научной традиции называют «палео­азиатами», предполагая в них потомков древ­нейших обитателей азиатской части СССР. Вопрос этот очень сложный, так как даже приблизительно не известно, где и в какую археологическую эпоху первоначально фор­мировались те или иные «палеоазиатские» эт­нические общности. Во всяком случае, уче­ным ясно то, что, видимо, никогда не суще­ствовало единой «палеоазиатской» этнолинг­вистической семьи, ибо условно причисляе­мые к ней нынешние языки весьма различны в лингвогенетическом отношении.

Только три «палеоазиатских» народа — чук­чи, коряки и, вероятно, ительмены — составляют генетическое языковое единство, груп­пу чукотско-камчатских языков. Остальные «палеоазиатские» языки стоят особняком друг от друга, да и с другими языковыми общно­стями Сибири им трудно подыскать какие-ли­бо прямые генетические соответствия. Это языки небольших народностей — кетов на Среднем Енисее, колымских юкагиров с при­мыкающими к ним чуванцами, нивхов (гиля­ков) в низовьях Амура и на Северном Саха­лине. Столь же условно причисление к «па­леоазиатским» своеобразных, но генетически родственных друг другу языков советских эс­кимосов на Чукотке и о-ве Врангеля и алеу­тов на Командорских островах. Современная наука располагает некоторыми данными отно­сительно того, что «палеоазиатским» эскимос­скому и чукотско-камчатским языкам на Край­нем Северо-Востоке Азии в отдаленные вре­мена предшествовали какие-то иные языки (соответственно этнические группировки), ко­торые и могут считаться, по-видимому, древ­нейшими «палеосибирскими».

О том, что в глубинных этногенетических основаниях многих народов Сибири залегают очень древние «аборигенные пласты», свиде­тельствуют данные антропологии. В самом де­ле, все коренные народы Восточной Сибири и Дальнего Востока монголоидны по основ­ным особенностям их антропологических ти­пов. Монголоидами, видимо, были и древние обитатели верхнепалеолитических стоянок это­го региона (яркий пример: костные останки архаического монголоида на Афонтовой горе в Красноярске). Монголоидный тип населения Сибири генетически мог зародиться только в Центральной Азии. Археологи доказывают, что палеолитическая культура Сибири разви­валась в том же направлении и в сходных формах, что и палеолит Монголии. Исходя из этого, археологи полагают, что именно эпоха верхнего палеолита с его высокоразвитой охотничьей культурой была наиболее подхо­дящим историческим временем для широкого заселения Сибири и Дальнего Востока «ази­атским» — монголоидного облика — древним человеком.

Монголоидные типы древнего «байкальско­го» происхождения хорошо представлены сре­ди современных тунгусоязычных групп насе­ления от Енисея до Охотского побережья, также у колымских юкагиров, отдаленные предки которых, возможно, предшествовали эвенкам и эвенам на значительном простран­стве Восточной Сибири. Северовосточные «па­леоазиаты»— эскимосы, чукчи и коряки — принадлежат к особо выделенной арктической монголоидной расе второго порядка, генети­чески связанной с каким-то очень древним на­селением материковой и приморской части Северо-Восточной Азии. Не менее древен специфический амуро-сахалинский физический тип нивхов (гиляков), который сложился в ре­зультате этногенетического взаимодействия североазиатских и тихоокеанских антрополо­гических популяций.

Среди значительной части алтаеязычного населения Сибири — алтайцев, тувинцев, яку­тов, бурят и др. — распространен наиболее монголоидный центрально-азиатский тип, представляющий собой сложное расово-гене-тическое образование, истоки которого восхо­дят к смешавшимся друг с другом монголо­идным группам разного времени (от глубо­кой древности до.позднего средневековья).

У коренных народов к западу от Енисея наблюдается заметное ослабление монголо­идных признаков; здесь преобладает ураль­ская раса во многих ее разновидностях, воз­никшая в целом как следствие давнего и не­однократного смешения монголоидных и ев­ропеоидных групп. Разные варианты этой ра­сы представлены среди хантов, манси, сель­купов ненцев, западносибирских татар, северных алтайцев и шорцев.

Лингвистическая и антропологическая клас­сификация народов Сибири помогает понять многие, до конца еще не выясненные вопро­сы их этнической истории. Но советская этно­графия стремится разработать и собственный историко-культурный метод типологии устой­чивых и преемственных форм целостного об­раза жизни этих народов, исходя из свойст­венных им исторически особенных способов этнокультурной деятельности, лежащих в ос­новании традиционных этнических культур.

Историко-культурный метод этнографии, ретроспективно обращенный и к наиболее отделенным временам истории Сибири, позволяет установить целый ряд региональных историко-культурных процессов, протекавших вполне самостоятельно и во взаимодействии
друг с другом в конкретных условиях однородной и дифференцированной природохозяйственной среды, а также под влиянием инокультурных регионов Евразии. Следствием этих процессов, с одной стороны, было возникновение и развитие традиционно устойчивых хозяйственно-культурных типов: 1. пеших охотников и рыболовов таежной зоны;
2) охотников на дикого оленя в Субарктике; 3} оседлых рыболовов в низовьях больших
рек (Оби, Амура, а также на Камчатке) 4. таежных охотников-оленеводов Восточной Си-
бири; 5. оленеводов тундры от Северного Урала до Чукотки; 6. охотников за морским
зверем на Тихоокеанском побережье и островах; 7. скотоводов и охотников Алтая и Саян;
8. скотоводов и земледельцев Южной и Западной Сибири, Прибайкалья и др. С другой
стороны, историческим следствием тех же процессов, развивавшихся в системе более широкого межплеменного обмена продуктами и способами предметно-культурной деятельности, явилось формирование пяти больших историко-этнографических областей: западно-сибирской с южным, примерно до широты Тобольска и устья Чулыма на Верхней Оби, и северным, таежным, и субарктическим, регионами); алтае-саянской (горнотаежной и
лесостепной смешанной зоны); восточносибирской (с внутренней дифференциацией про-
мысловых и сельскохозяйственных типов тундры, тайги и лесостепи); амурской (или амуро-
сахалинской) и северовосточной (чукотскокамчатской).

Выделенные хозяйственно-культурные ти­пы и региональные историко-этнографические области характеризуют собой историко-этно-графическое многообразие Сибири. Но совре­менная наука требует ответа и на более слож­ные вопросы зарождения и этнической исто­рии коренных сибирских народов. Достаточно хорошо эта история известна со времени по­явления множества русских документов о Си­бири, т. е. с 17 в. Более древние периоды этой истории реконструируются в основном по данным археологии, лингвистики и антро­пологии.

Правда, весь накопленный археологический материал древнейших времен (в основном ин­тервале от 30—20 до 10—8 тыс. лет назад) отвечает скорее на вопрос о специфике хо­зяйственного освоения Сибири первобытным человеком, нежели на вопрос о предполагае­мой этнической принадлежности различных групп первопоселенцев в степи, тайге и тунд­ре Сибири и Дальнего Востока. Антропологи к этому добавляют лишь то, что процессы формирования и эволюции антропологических типов значительной части сибирских абориге­нов происходили на базе «генетического ма­териала» верхнепалеолитического или ранне-неолитического местного населения.

Большинство исследователей сходится на том, что наиболее реальны поиски истоков эт­ногенеза и этнических культур палеоазиатских, уральских и алтайских по языку народов на­чиная с эпохи развитого неолита и раннего металла (суммарно: 4—1 тысячелетия до н. э.). В этот период известные науке локальные («племенные») культуры аборигенов Сибири по их важнейшим признакам группировались по крайней мере в четыре больших региона: западносибирский, енисейско-байкало-ленский, средне- и нижнеамурский, северо-восточный (охотско-камчатско-чукотский). Возможно, что этим культурным регионам соответствовали какие-то этнолингвистические общности. Так, многие соображения свидетельствуют в поль­зу того, что уральская (угорская и самодий­ская) языковая общность формировалась в Западной Сибири, первоначально в лесостеп­ной и южнотаежной области от Среднего Урала до Верхнего Приобья. В Восточной Си­бири, вокруг Байкала и в Енисейско-Ленском междуречье, вероятно, формировалось то древнейшее «палеоазиатское» население, ко­торое — по его предполагаемым потомкам юкагирам — может быть условно названо «протоюкагирским». Древний палеоазиатский пласт, но иного происхождения, угадывается в носителях неолитических культур Охотско-Камчатского побережья. Это был «проточу-котско-камчатский» этнолингвистический пласт, включивший в свой состав еще более архаичные этнические группы крайнего Северо-Вос­тока Азии. Наконец, неолитические обитатели Среднего и Нижнего Амура вполне могут быть признаны «палеоазиатскими» предками нивхов.

Дата добавления: 2014-11-29