Шифр рыцарей rose croix of Heredom 9 страница

В поэме о Иове не только нет ни малейших намеков на Христа, но и в настоящее время вполне доказано, что все те варианты различных переводчиков, которые совпадают с переводом царя Иакова, были написаны, основываясь на авторитете Иеронима, который позволил себе странные вольности в своей “Вульгате”. Он был первым, втиснувшим в этот текст нижеследующий стих своего собственного сочинения:

“Я знаю, что мой избавитель жив,

И в день последний я восстану из земли,

И снова буду окружен телесной оболочкой,

И во плоти предстану перед Богом моим”.

Все это могло бы послужить хорошей причиной для него самого поверить в это, ибо он знал это, но для других, кто не знали и кто, более того, нашли в этом тексте совершенно другую идею, это только доказывает, что Иероним решил посредством еще одной вставки навязать догму о воскресении “в день последний”, и притом в той же коже и плоти, какими мы пользовались на земле. Это, действительно, прекрасная перспектива “восстановления”. Почему бы еще не восстановить и то белье, в котором телу пришлось умереть?

И как мог автор “Книги Иова” что-нибудь знать о Новом Завете, когда очевидно, что он даже о Ветхом Завете ничего не знал? В ней мы видим полное отсутствие намеков на какого-либо патриарха, и настолько очевидно, что она труд посвященного, что одна из трех дочерей Иова даже названа несомненно “языческим” мифологическим именем. Имя Каренхапух разнообразно переводится многими переводчиками. В “Вульгате” — “рог сурьмы”, в Септуагинте — “рог Амалфеи”, няни Юпитера, и одного созвездия, символ “рога изобилия”. Присутствие в Септуагинте этой героини языческого сказания доказывает, что переписчики не ведали его значения, так же как и эзотерический источник “Книги Иова”.

Вместо того, чтобы утешать, три друга страдающего Иова стараются убедить его, что его несчастье нашло на него в наказание за какие-то великие прегрешения с его стороны. Швырнув обратно им их обвинения, Иов клянется, что до тех пор пока он дышит, он будет защищать свое дело. Он оглядывается на период своего преуспеяния, “когда тайна Бога пребывала над его святилищем”, и он был судьею, “восседавшим высоко и пребывавшим, как царь в армии, или тем, кто утешал оплакивающих”, и сравнивает с этим нынешнее время — когда кочующие бедуины надсмехались над ним, люди “грязнее земли”, когда он был повержен несчастьем и отвратительной болезнью. Затем он заявляет о своем сострадании к несчастным, своей чистоте, честности, неподкупности, своем строгом правосудии, своей благотворительности, скромности, непричастности к распространенному поклонению солнцу, своей кротости по отношению к врагам, гостеприимстве к странникам, своем открытом сердце, своей смелой защите правого, хотя он наталкивался на толпы и осуждение семейств; и он взывает к Всемогущему, чтобы тот ответил ему, и требует от противников, чтобы те написали, в чем он виноват.

На это не было и не могло быть какого-либо ответа. Те трое стремились сокрушить Иова мольбой и обычными аргументами, но он потребовал, чтобы каждый его поступок рассматривался в отдельности. Затем появился четвертый: Элиху, сын Барахиля Бузита, из кровных родственников Рама.[580]

Элиху — иерофант; он начинает с выговора, и софизмы притворных друзей Иова сметаются подобно вольному песку под дуновением западного ветра.

“И Элиху, сын Барахиля, заговорил и сказал: “Великие люди не всегда бывают мудрыми... в человеке есть дух; дух во мне вынуждает меня... Бог говорит раз, даже два, все же человек, его не слышит. Во сне, в ночном видении, когда сон находит на человека во время дремоты на ложе; тогда он открывает ухо человека и запечатлевает в нем свои наставления. О, Иов, слушай меня, храни свое спокойствие, и я научу тебя МУДРОСТИ”.”

И Иов, который на догматические нелепости своих трех друзей в горечи своего сердца перед тем восклицал:

“Несомненно, только вы люди, и с вами умрет мудрость... Плохие утешители вы все... Верно, я хотел бы говорить со Всемогущим, я хочу спорить с Богом... Но вы — кователи лжи, вы врачи никуда негодные!”

Отягощенный бедствиями, страдающий Иов, который перед лицом официального духовенства вместо надежды предлагает неизбежность проклятия, — в отчаянии чуть было не заколебался в своей все переносящей вере, ответил:

“То, что вы знаете, я тоже знаю; я не ниже вас... Человек появляется, как цветок, и его срывают; он так же проносится, как тень и нет его больше... Человек умирает и распадается, да, он испускает дух, и где он?.. когда человек умрет, будет ли он опять жить?.. Когда пройдет несколько лет, тогда я уйду туда, откуда не вернусь... О, если бы человек мог просить за человека у Бога, как человек просит за своего соседа!”

Иов находит человека, который отвечает на крик его муки. Он слушает МУДРОСТЬ Элиху, иерофанта, совершенного учителя и вдохновенного философа. Из его суровых уст исходит справедливый упрек за его непочтительность, выразившуюся в том, что он за человеческое зло обвинил ВЕРХОВНОЕ Существо.

“Бог”, — говорит Элиху, — “велик силою, справедливостью и полнотою правосудия; ОН не причиняет страданий”.

До тех пор, пока неофит был удовлетворен своею собственной мирской мудростью и непочтительной оценкой Бога и Его целей, до тех пор, пока он прислушивался к пагубной софистике своих советчиков, — до тех пор иерофант молчал. Но когда этот любознательный ум был готов к совету и наставлению — его голос слышен, и он говорит с авторитетностью Духа Божия, который “вынуждает” его.

“Несомненно, Бог не услышит тщеславие, также Всемогущий не будет внимать ему... Он не обращает внимание ни на кого, кто мудр в сердце”.

Где найти лучший комментарий, чем этот, на модного проповедника, который “умножает слова без знания”! Эта замечательная пророческая сатира могла быть написана в предвидении того духа, который теперь преобладает во всех христианских вероисповеданиях.

Иов внимает словам мудрости, и затем “Господь” отвечает Иову “из бури” природы, Божьего первого зримого проявления:

“Стой молча, о Иов, стой молча! и размышляй о чудесных трудах Бога, ибо только по ним можешь ты познать Бога. “Вот, Бог велик, и мы не можем познать его”; Его, кто “собирает капли воды; но они во множестве изливаются дождем” [ Иов XXXVI, 24-27]; не по божественной прихоти, но по навсегда установленным нерушимым законам. Каковой закон “передвигает горы, и не узнают их; Он превращает их в гневе своем; сдвигает землю с места ее, и столбы ее дрожат; скажет солнцу, — и не взойдет; и на звезды налагает печать... делает великое, неисследимое и чудное без числа! Вот, он пройдет предо мною, и не увижу Его; пронесется и не замечу Его! ” [ Иов, IX, 5-11]

Затем,

“Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?” [ Иов, XXXVIII, 2, и далее ] — говорит глас Божий через своего выразителя — природу. — “Где был ты, когда Я полагал основания земли? скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь?.. При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?.. Присутствовал ли ты, когда я приказал морям: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?.. Знаешь ли ты, кто заставил дождь лить на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека... Можешь ли ты связать узел Ориона и разрешить узы Плеяд?.. Можешь ли посылать молнии. и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы?”[ Иов, XXXVIII, 35]

“Затем Иов ответил Господу”. Он понял Его пути, и его глаза впервые открылись. Высшая мудрость снизошла на него; и если читатель остается в недоумении перед этой окончательной ПЕТРОМОЙ посвящения, то по крайней мере Иов, или человек “пораженный” в своей слепоте, после этого понял невозможность поймать “Левиафана посредством засаживания крюка ему в нос”. Левиафан — это ОККУЛЬТНАЯ НАУКА, на которую можно положить свои руки, но “не более” [ Иов, XLI, 8] чью силу и “славную пропорцию” Бог не желает скрывать.

“Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его?.. крепкие щиты его — великолепие: они скреплены как бы твердою печатью... От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари... Он оставляет за собой святящуюся стезю” для тех, кто не страшится к нему приблизиться. И затем они, подобно ему, узрят “все высокое”, ибо “он царь над всеми сынами гордости”[ Иов, XLI, 5-26].

Иов же со смиренной верой отвечает:

“Я знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? — Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудесных для меня, которых я не знал. Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле” [ Иов, XLII, 2-6].

Он узнал своего “заступника” и был уверен, что настало время его оправдания. Немедленно Господь (“священники и судьи”, [ Второзаконие, XIX, 17]) говорит его друзьям:

“Горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов”. “И возвратил Господь потерю Иова... И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние”.

Затем, по суждению умерший вызывает четырех духов, которые господствуют над Озером Огня, и они его очищают. Затем его приводят в его небесное обиталище, где его принимают Атхар и Изида, и он предстает перед Атумом [581] сущностью Бога. Он теперь Туру, сущность человека, чистый дух, и впредь — Он-ати, глаз огня и сотоварищ богов.

Грандиозная поэма о Иове была хорошо понята каббалистами. В то время, как многие средневековые герметисты были глубоко религиозными людьми, в глубине своего сердца — подобно каббалистам всех веков — они были смертельными врагами духовенства. Как правдивы слова Парацельса, когда он, тревожимый, свирепым преследованием и клеветой, не будучи понят ни друзьями, ни врагами, оскорбляемый духовенством и мирянами, воскликнул:

“О вы, из Парижа, Падуи, Монпелье, Салерно, Вены и Лейпцига! Вы не учителя истины, а исповедователи лжи. Ваша философия — ложь. Если хотите знать, что такое магия на самом деле. тогда ищите в “Откровении” Св. Иоанна... Так как вы сами не можете доказать ваших учений по Библии и “Откровению”, то кончайте ваш фарс. Библия — истинный ключ и толкователь. Иоанн, не менее, чем Моисей, Илия, Енох, Давид, Соломон, Даниил, Иеремия и остальные пророки был магом, каббалистом и предсказателем. И если бы теперь все, или даже любой из тех, кого я назвал, были бы еще живы, я не сомневаюсь, что в назидание другим вы бы умертвили их в ваших жалких бойнях и уничтожили бы их на месте, и, если бы это было возможно — творца всего сущего тоже!”

Что Парацельс узнал некоторые тайные и полезные вещи из “Откровения” и других библейских книг, также как из “Каббалы”, — было доказано им на практике, и даже настолько, что многие называют его “отцом магии и основоположником оккультной физики Каббалы и магнетизма”.[582]

Настолько крепким было распространенное верование в сверхъестественные силы Парацельса, что до нашего времени в умах простых эльзасцев живет легенда, что он не умер, а “спит в своей могиле” в Страсбурге [ 617, с. 32]. И они часто шепчут между собой, что зеленый дерн поднимается и опускается при каждом дыхании этой усталой груди, и что слышны глубокие стоны, когда великий философ огня воскрешает в памяти те жестокие обиды, которые он потерпел от своих жестоких клеветников во имя великой истины!

Из этих пространных иллюстраций станет понятным, что Сатана Ветхого Завета, Диаболос или Дьявол Евангелий и Посланий Апостолов были только антагонистическим принципом в материи, неизбежно ей присущим, а не злобным в нравственном смысле этого слова. Евреи, приходя из страны персов, принесли с собою учение о двух принципах. Они не могли принести “Авесту”, так как она не была написана. Но они — мы подразумеваем ассидийцев и парсов — дали Ормазду тайное имя, а Ахриману — имя богов этой страны, Сатана хеттов и Диаболос или, вернее, Диоболос греков. Ранняя церковь, по меньшей мере, последователи Павла, гностики и их преемники усовершенствовали их идеи; а католическая церковь приняла и приспособила их, в то же время предавая казни их провозгласителей.

Протестантство — это реакция на римско-католическую церковь. Он естественно не согласован в своих частях, но представляет собою удивительное сборище обломков, пробивающих себе дорогу вокруг общего центра, притягивающих и отталкивающих один другого. Некоторые части центростремительно тяготеют к старому Риму или к той системе, которая давала возможность старому Риму существовать; другая часть все еще отскакивает под центробежным импульсом и стремится прорваться в обширную эфирную область за пределы римского или даже христианского влияния.

Современный Дьявол является их главным наследием от римской Кибелы, “Вавилона, Великой Матери идолопоклонствующих и отвратительных религий на земле”.

Но могут возразить, быть может, что индусская теология, как брахманская, так и буддийская, так же сильно пропитана верой в объективных дьяволов, как и само христианство. Тут имеется небольшое различие. Уже сама тонкость индусского ума служит достаточной гарантией, что образованные люди, по крайней мере, ученая часть брахманского и буддийского духовенства рассматривают Дьявола по-другому. У них Дьявол — метафизическая абстракция, аллегория необходимого зла; тогда как у христиан этот миф стал историческим существом, камнем основания, на котором христианство, со своей догмой искупления, построено. Он настолько же необходим церкви — как показал де Мюссе — как Зверь из семнадцатой главы “Апокалипсиса” был необходим его всаднику. Англоязычные протестанты, не находя исчерпывающих сведений в Библии, переняли “дьявологию” знаменитой поэмы Мильтона “Потерянный Рай”, разукрасив ее кое-чем из знаменитой драмы Гёте “Фауст”. Джон Мильтон, сперва пуританин, а под конец квиетист и унитариец, никогда не выставлял свое великое произведение иначе, как в качестве выдумки, но он тщательно согласовывал различные части Священного Писания. Ильда-Баоф офитов был переделан в ангела света и в утреннюю звезду, и превращен в Дьявола в первом действии “Дьявольской Драмы”. Для второго действия использовано содержание двенадцатой главы “Апокалипсиса”. Великий красный Дракон был приспособлен в качестве блестящего персонажа Люцифера, и последней сценой является его падение, подобное падению Вулкана-Гефеста с Неба на остров Лемнос; беглые сонмы и их вождь “падают на жесткое дно” в Пандемониуме. Третье действие разыгрывается в саду Эдема. Сатана совещается в зале, воздвигнутом им для его новой империи и решает отправиться на исследование доставшегося ему нового мира. В следующем действии рассказывается о падении человека, о его жизни на земле, о приходе Логоса или Сына Божия, и о его искуплении человечества или его избранной части, смотря по обстоятельствам.

Эта драма “Потерянный Рай” вмещает в себя несформулированное верование англоязычных “евангельских протестантских христиан”. Не верить в главные ее черты равносильно, по их мнению, “отверганию Христа” и “кощунству против Святого Духа”. Если бы Джон Мильтон мог предполагать, что его поэма, вместо того, чтобы быть рассматриваемой в качестве пары Дантовской “Божественной комедии”, будет принята как другой “Апокалипсис”, дополняющий Библию и завершающий ее демонологию, то более чем вероятно, что он решительнее переносил бы свою бедность и воздержался бы от ее печатания. Более поздний поэт Роберт Поллок, беря пример с его труда, написал в таком же духе “Течение Времени”, которое, как казалось некоторое время, должно было возвыситься до ранга нового Священного Писания; но к счастью, девятнадцатый век получил иное вдохновение, и шотландский поэт уходит в забвение.

Нам, пожалуй, следует вкратце описать европейского Дьявола. Он тот гений, который имеет дело с колдовством, чародейством и другими неладными делами. Христианские отцы, взяв эту идею от еврейских фарисеев, делали дьяволов из языческих богов: Митры, Сераписа и других. Римско-католическая церковь продолжила это дело, объявив поклонение этим богам сделкою с силами тьмы. Таким образом, колдуньи и ведьмы средних веков были просто приверженцами запрещенного культа. Во все древние времена магия считалась божественной наукой, мудростью и знанием Бога. Целительное искусство в храмах Эскулапа и святилищах Египта и Востока всегда было магическим. Даже Дарий Гистасп, истребивший мидийских магов и даже прогнавший халдейских теургов из Вавилона в Малую Азию, — сам слушал наставления брахманов Верхней Азии и в конце концов, после установления культа Ормазда, сам назвался учредителем магизма. Теперь же все переменилось. Невежество воцарилось как мать благочестия. Ученость подверглась поношениям, и ученые занимались науками в угрозу своим жизням. Они были вынуждены применять жаргон, чтобы скрыть свои идеи от всех, кроме своих адептов, и переносить посрамление, клевету и нищету.

Приверженцы древних культов преследовались и предавались казни по обвинению в чародействе. Альбигойцы, потомки гностиков, вальденцы, предтечи протестантов, преследовались и подвергались резне под тем же предлогом. Мартина Лютера самого обвинили в товариществе с самим Сатаной. Над всем протестантским миром до сих пор тяготеет то же самое обвинение. Церковь в своих суждениях не различает между расколом, ересью и чародейством. За исключением тех мест, где гражданские законы защищают человека, все они считаются уголовными преступлениями. Свободу вероисповеданий церковь считает нетерпимой.

Но реформаторы были выкормлены на молоке своей матери. Лютер был такой же кровожадный, как папа римский; Кальвин — еще более веронетерпим, чем Лев или Урбан. Тридцать лет войны обезлюдили целые округа Германии: протестанты и католики были одинаково жестоки. Новая вера также повернула свои пушки против чародейства. Книги законов стали красными от кровавого законодательства в Швеции, Дании, Германии, Голландии, Великобритании и Северо-Американских Штатов. Кто бы ни был либеральнее, умнее, откровеннее чем другие, — мог быть арестован и предан смерти. Костры, погасшие в Смитфилде, — снова были зажжены для магов; безопаснее было восставать против трона, чем стремиться постичь глубокую науку, находящуюся за пределами ортодоксальной запретной черты.

В семнадцатом веке Сатана совершил набег на Новую Англию, Нью-Джерси, Нью-Йорк и несколько южных колоний Северной Америки, и мать Коттон предоставляет нам перечень основных его деяний. Спустя несколько лет он посетил приход Мора в Швеции, и жизнь в Далекарлии получила разнообразие от сожжения живьем малых детей, и от плача других у церковных дверей по субботам. Однако, скептицизм современности сильно потеснил веру в чародейства в Германии; а Дьявол в персональной антропоморфической форме с вакховыми козлиными копытами, и козлиными рогами наподобие бога Пана удерживает свое место только в папских “Энциклических письмах” и в других изданиях римско-католической церкви. Протестантская респектабельность не допускает даже, чтобы его имя произносилось иначе, как с затаенным дыханием у амвона.

Изложив биографию Дьявола с первого его прихода в Индии и Персии, его продвижение через еврейскую, а впоследствии как через раннюю, так и позднейшую христианскую теологию, вплоть до самых последних фаз ее проявлений, — мы теперь вернемся назад к некоторым мнениям, присущим ранним векам христианства.

Аватары или инкарнации были общераспространенным верованием в древних религиях. Индия привела их в систему. Персы ожидали Сошиоша, и еврейские писатели искали Спасителя, Тацит и Светоний рассказывают, что во времена Октавия Восток был полон ожиданий прихода Великой Личности.

“Доктрины, доставшиеся христианам, были высочайшей тайной язычества”.[583]

Манерос Плутарха был детищем Палестины [ 333, с. 17], его посредник Митра, Спаситель; Озирис есть Мессия. В наших нынешних “канонических писаниях” можно проследить остатки этого древнего поклонения; и в обрядах и церемониях римско-католической церкви мы находим формы буддийского богослужения, его церемонии и иерархию. Первое Евангелие, когда-то такое же каноническое, как любое из нынешних четырех, содержит страницы, почти целиком взятые из буддийских сказаний, что мы готовы доказать. После свидетельств, предоставленных Бюрнофом, Асомой, Короси, Бэйлом, Харди, Шмидтом, и переводов из “Трипитаки”, невозможно сомневаться, что вся христианская схема эманировала из другой схемы. Чудеса “Беспорочного Зачатия” и другие события мы находим полностью в книге Харди “Руководство по буддизму”. Мы легко можем понять, почему римско-католическая церковь так заинтересована в том, чтобы удерживать простой народ в полном неведении о еврейской Библии и греческой литературе. Филология и сравнительная теология являются ее смертельнейшими врагами. Умышленные фальсификации Иринея, Епифания, Евсевия и Тертуллиана стали для нее необходимостью.

“Сивиллины книги”, кажется, в то время пользовались чрезмерной популярностью. Легко представить, что они были вдохновлены тем же самым источником, что и книги нееврейских народов.

Перед нами листок Галлея:

“Новый Свет возник:

Приходя с Небес, он принял форму смертного...

Дева, прими Бога в твое чистое чрево —

И Слово влетело в ее чрево:

Став воплощенным во Времени, и оживленным ее телом,

Оно было найдено в образе смертного, и сотворен был Мальчик

Девою... И поклонились волхвы новой Богопосланной Звезде,

И запеленатый ребенок был показан на сене...

И назвали Вифлеем “Богом посещенной страной Слова”*.

На первый взгляд это кажется пророчеством об Иисусе. Но не могло ли это также означать какого-либо другого творящего Бога? Мы обладаем такими же высказываниями по поводу Вакха и Митры.

“Я, сын Бога, пришел в страну фивийцев — Вакх, которого вначале Семела (дева), дочь Кадма (человека с Востока) рождает — принесенный молниеносным пламенем; и принявший форму смертного вместо формы Бога, Я пришел” [ 620 ].

“Дионисики”, написанные в пятом веке, помогают внести ясность в это дело и даже указывают на его тесную связь с христианской легендой о рождении Иисуса:

“Кора-Персефона[584]... тебя взяли в жены, как супругу Дракона,

Когда Зевс, весь свернувшись, форму и лицо изменил,

Дракон-Жених, свернувшись в любовь-внушающее кольцо...

Взошел на девичье ложе темной Коры...

Так, союзом с Драконом Эфира,

Чрево Персефоны оплодотворилось,

Забеременев Загреем,[585] Рогатым Дитятей” [ 621 ].

Здесь перед нами тайна офитского культа, и происхождение христианского, впоследствии пересмотренного, мифа о беспорочном зачатии. Гностики были самыми ранними христианами со всеми признаками регулярной теологической системы, и слишком уж очевидно, что именно Иисуса подогнала к их теологии в качестве Христа, а не теологию разработали на основе его высказываний и деяний. Их предки до христианской эры утверждали, что Великий Змий — Юпитер, Дракон Жизни, отец и “доброе божество”, сошел на ложе Семелы, а теперь гностики послехристианской эры с очень пустяковым изменением применили тот же самый миф к человеку Иисусу и утверждали, что то же самое “доброе божество”, Сатурн (Ильда-Баоф), в виде Дракона Жизни пронесся над колыбелью маленькой Марии.[586] В их глазах Змий был Логосом-Христосом, воплощением божественной мудрости через своего Отца Эннойю и Мать Софию.

“И моя Мать, Дух Святой, взяла меня”, — вложено в уста Иисуса в “Евангелии евреев ” [ 623, т. I, с. 341], вводя его таким образом в его роль Христа — сына Софии, Святого Духа.[587]

“ Дух Святый найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим”, — говорит ангел [ Лука, I, 35].

“Бог... в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, через Которого и эоны [веки] сотворил” [ Евреям, I].[588]

Все такие выражения являются многочисленными христианскими цитатами из стихов Нонна “... через эфирного драконобога”, так как эфир есть Святой Дух или третье лицо Троицы — Змий с ястребиной головой, египетский Кнеф, эмблема божественного разума,[589] и “мировая душа” Платона.

“Я, Мудрость, вышедшая из уст Всевышнего и покрывшая землю, как облако ”.

Пэмандр, Логос, исходит из Бесконечной Тьмы и покрывает землю облаками, которые змееподобно распространяются по всей земле (см. [ 392 ]). Логос является старейшим образом Бога, и он есть активный Логос, говорит Филон.[590] Отец есть Латентная Мысль.

Так как эта идея является всемирной, то для выражения ее мы находим одинаковую фразеологию среди язычников, евреев и ранних христиан. Халдео-персидский Логос является Единородным Отца в вавилонской космогонии Евдема. “Восславим же ЭЛИ теперь, дитя Бога”, — начинается гомеровский гимн Солнцу.[591] Сол-Митра есть “образ Отца”, так же как каббалистический Сеир-Анпин.

Едва ли можно поверить, что изо всех различных народов древности никогда не было другого, верившего в личного Дьявола больше, чем свободомыслящие христиане девятнадцатого века, — и все же таков печальный факт. Ни египтяне, которых Порфирий называет “наиболее ученой нацией в мире” [ 211 ], ни греки, их верные подражатели, никогда не были виноваты в такой дикой нелепости. Мы можем сразу добавить, что ни один из них, даже древние евреи, не верил в ад или в вечное мучение больше, чем в Дьявола, хотя наши христианские церкви так щедро отводят это место для язычников. Где бы ни попадалось в переводах еврейских священных писаний слово “ад”, это промах переводчика. Евреи не знали такого понятия; все же Евангелии содержат частые примеры этого же недоразумения. Так, когда в уста Иисуса вкладываются слова [ Матфей, XVI, 18]: “... и врата Гадеса не одолеют ее”, — то в подлиннике там стоит — “врата смерти”. Слово “ад” — в смысле состояния мучения, вечного или временного — никогда не употреблялось в текстах Ветхого Завета, наперекор всем ад истам. “Тофет”, или “Долина Хинном” [ Исаия, LXVI, 24] не имеет такого толкования. Греческий термин “Геенна” также имеет совсем другое значение, так как более чем одним компетентным писателем было исчерпывающе доказано, что “Геенна” тождественна с гомеровским Тартаром.

В сущности этом мы имеем самого Петра в качестве авторитета. В его втором “Послании” [II, 2], в первоначальном тексте, Апостол говорит о согрешивших ангелах, что Бог “низвергнул их в Тартар”. Это выражение слишком неудобно напоминающее войну Юпитера с Титаном, было переделано, и теперь, в варианте короля Иакова, там стоит: “низвергнул их в ад”.

В Ветхом Завете выражения “врата смерти” и “покои смерти” просто указывают на “врата могильные”, которые особо упомянуты в “Псалмах” и в “Притчах”. Ад и его владыка оба являются изобретениями христианства, современными его приходу к власти и обращению к тирании. Они были галлюцинациями, порожденными кошмарами святых Антониев в пустыне. До нашей эры древние мудрецы знали “Отца Зла” и относились к нему не лучше, чем к ослу, избранному символом Тифона, “Дьявола”.[592] Печальное вырождение человеческих мозгов!

Как Тифон был темной тенью своего брата Озириса, так Пифон есть злая сторона Аполлона, светлого бога видений, провидца и предсказателя. Пифон убивает его, но он, в свою очередь, убивает Пифона, избавляя таким образом человечество от греха. Именно, в память об этом подвиге жрецы солнечного бога закутывались в змеиную кожу, характерную для этого мифического чудовища. Под ее возбуждающим влиянием — змеиная кожа считалась магической — жрецы впадали в магнетический транс и, “получая свой голос от Аполлона”, становились пророчицами и произносили пророчества.

Опять-таки, Аполлон и Пифон суть одно и в нравственном отношении андрогинны. Представления о солнечном боге всегда двойственны, без исключения. Благодетельное тепло солнца пробуждает семя к жизни, но чрезмерная жара убивает растение. Играя на своей семиструнной планетной лире, Аполлон создает гармонию, но подобно другим солнечным богам, в своем темном аспекте он становится разрушителем, Пифоном.

Известно, что Св. Иоанн путешествовал по Азии, стране, управляемой магами, и насыщенной зороастрийскими идеями, и в те дни полной буддийскими миссионерами. Если бы он никогда не посетил тех мест и не соприкоснулся бы с буддистами, то сомнительно, было бы “Откровение” когда-либо написано. Кроме его идей о Драконе, он дает пророческие повествования, совершенно неизвестные другим апостолам, которые, рассказывая о втором пришествии, делают из Христа верную копию Вишну.

Таким образом, Офитс и Офиоморфос, Аполлон и Пифон, Озирис и Тифон, Христос и Змий — все являются обратимыми терминами. Они все — Логосы, и ни один из них немыслим без другого, как не знали бы дня, если бы не было ночи. Все они возродители и спасители, один в духовном, другой в физическом значении. Один обеспечивает бессмертие божественного духа, другой дает его через возрождение семени. Спаситель человечества должен умереть, потому что он раскрывает человечеству великую тайну бессмертного эго; змий “Книги Бытия” проклят, потому что он сказал материи: “Ты не умрешь”. В мире язычества двойником “змия” является второй Гермес, воплощение Гермеса Трисмегиста.

Дата добавления: 2014-11-29