Шут Иван Балакирев

Но все‑таки главным шутом императрицы Анны был единодушно признан Иван Емельянович Балакирев. Столбовой дворянин, ловкий и умный, он чем‑то приглянулся при дворе и был зачислен в придворный штат. Балакирев сильно пострадал в конце царствования Петра I, оказавшись втянутым в дело фаворита царицы Екатерины Виллима Монса. Он якобы работал у любовников «почтальоном», перенося записочки, что вполне возможно для добровольного шута. За связь с Монсом Балакирев получил 60 ударов палками и был сослан на каторгу. Подобные обстоятельства, как известно, мало способствуют юмористическому взгляду на мир. К счастью для Балакирева, Петр вскоре умер, Екатерина I вызволила с каторги верного слугу, а при Анне Иоанновне отставной прапорщик Балакирев стал шутом. Тут‑то он и прослыл большим остроумцем и прекрасным актером.

Всякое профессиональное шутовство – всегда представление, спектакль. Анна и ее окружение были большими охотниками до шутовских спектаклей, «пьес» шутов. Конечно, за этим стояло древнее восприятие шутовства как дурацкой, вывернутой наизнанку традиционной жизни, шутовское воспроизведение которой и смешило зрителей до колик, но было порой непонятно иностранцу, человеку другой культуры. Каждый шут имел в «спектакле» свою, затверженную роль. Но шутки‑интермедии Балакирева, густо замешанные на непристойностях, были особенно смешны, они тянулись порой годами. При дворе долго разыгрывался карточный «спектакль» Балакирева – в придворной карточной игре он стал проигрывать лошадь. О том, что Балакирев проиграл уже половину скакуна, Анна написала в Москву и просила высших чиновников помочь несчастному отыграть животное. В шутовские «спектакли» Балакирева втягивались не только придворные и высшие чины, но и иерархи церкви. Раз Балакирев стал публично жаловаться на свою жену, которая отказывала ему в постели. Этот «казус» стал предметом долгих шутовских разбирательств, а потом Синод на своем заседании принял решение о «вступлении в брачное соитие по‑прежнему» Балакирева со своей супругой. Пикантность всей ситуации придавал известный всем факт сожительства Бирона с Анной. Почти так же открыто, как при дворе обсуждали беды Балакирева, в обществе говорили, что Бирон с Анной живут как‑то уж очень скучно, «по‑немецки, чиновно», и это вызывало насмешку.

Смех, который вызывали проделки одного шута, всегда огорчал других. Периодически вспыхивали непристойные распри и драки шутов, и весь двор катался со смеху, вспоминая «сражения» этой «войны»… А между тем распри шутов бывали нешуточные. Борьба за милость государыни тут шла с не меньшим напряжением, чем в среде придворных и чиновников: с кляузами, подлостями и даже мордобоем. А это и было смешно… Свары и драки шутов особенно веселили государыню. Но следует знать, что смешить – грязная работа и довольно мерзкое зрелище. Если бы нам довелось увидеть шутки Балакирева и ему подобных, то ничего кроме отвращения к этому похабному представлению, замешенному на вульгарных шутках о проявлениях «низа», мы бы не испытали. Люди же прошлого иначе относились к непристойным словам и грубым выходкам шутов. Психологическая природа шутовства состояла в том, что шут, говоря непристойности, обнажая душу и тело, давал выход психической энергии зрителей, которую держали под спудом строгие, ханжеские нормы тогдашней морали. Как пишет историк Иван Забелин, «на то и существовал в доме дурак, чтобы олицетворять дурацкие, а в сущности, вольные движения жизни». Императрица Анна была ханжой, блюстительницей общественной морали, но при этом состояла в незаконной связи с женатым Бироном. Отношения эти осуждались верой, законом и народом. Об этом государыня отлично знала из донесений Тайной канцелярии. Поэтому не исключено, что шуты с их непристойностями и скабрезностями, обнажением «низа» позволяли императрице снимать неосознанное напряжение, расслабляться. Не смешно было только самому Балакиреву. Это была его работа, служба, тяжелая и порой опасная. Поэтому, когда в 1740 году умерла императрица Анна, Балакирев выпросился в свою рязанскую деревню и провел там, в тиши и покое, остаток жизни – 20 лет. Свое Балакирев уже отшутил.

Заметным событием анненской эпохи стало строительство в феврале 1740 года на льду Невы Ледяного дворца. Делалось это к шутовской свадьбе князя Михаила Голицына по кличке Квасник с калмычкой Авдотьей Бужениновой.

Возле дворца стояли ледяные кусты с ледяными ветками, на которых сидели ледяные птицы. Ледяной слон в натуральную величину трубил, как живой, и выбрасывал по ночам из хобота горящую нефть. Еще больше потрясал сам дом: через окна, застекленные тончайшими льдинками, виднелась мебель, посуда, лежащие на столах предметы, даже игральные карты. И все это было сделано изо льда, выкрашенного в естественные для каждого предмета цвета! В ледяной спальне стояла «уютная» ледяная постель. После долгих цере моний, более похожих на издевательства, в спальню привезли в клетке, как зверей, молодоженов. Здесь они под охраной солдат провели целую ночь так, что от холода зуб на зуб не попадал. Зато царица и ее придворные были очень довольны ледовым праздником.

Царь‑колокол.

Легенды и слухи

Царь‑колокол

При Анне, в 1735 году, для колокольни Ивана Великого в Кремле был отлит знаменитый Царь‑колокол, как его называли в документах – «Успенский Большой колокол». Эту работу доверили литейщику Ивану Маторину. Прежний колокол, отлитый в 1654 году, упал и разбился во время пожара 1701 года при царе Алексее Михайловиче. Его грандиозные обломки (весил он 8 тыс. пудов), лежавшие с тех пор у подножья колокольни, привлекали всеобщее внимание. Императрица Анна в 1731 году решила в память о своем царственном деде отлить новый, еще больший колокол весом в 9 тыс. пудов. Были изготовлены чертежи, на поверхности колокола предстояло изобразить «образы и персоны» Анны Иоанновны и Алексея Михайловича. С осени 1734 года началась отливка, точнее, растопка меди в специальных печах‑домнах. Двое суток непрерывно горели печи, но вдруг на третий день часть меди прорвалась и ушла под печь. Маторин, чтобы восполнить потерю, начал бросать в печь старые колокола, олово, старые медные деньги. Однако растопленная медь вновь вырвалась из печей, загорелись окружающие печь сооружения. Пожар с трудом погасили, а отливка колокола закончилась полной неудачей. Вскоре от огорчения Маторин умер, а его дело продолжил сын Михаил, бывший при отце помощником. 25 ноября 1735 года колокол был отлит. Мы не знаем, когда колокол получил привычное теперь название «Царь‑колокол», но другого такого медного монстра нет нигде в мире. Он весит даже больше, чем хотела императрица Анна – 12 327 пудов. После отливки колокол так и остался стоять в глубокой яме, потому что поднять его никак не удавалось. Только через сотню лет, в 1836 году, да и то со второго раза, этого гиганта за 42 минуты и 33 секунды сумел вытащить из ямы великий инженер и архитектор Огюст Монферран, создатель Александровского столпа и Исаакиевского собора. Возможно, колокол подняли бы и раньше, да в этом не было острой необходимости – он был давным‑давно никому не нужен. Дело в том, что через год после отливки колокола, 29 мая 1737 года, в Кремле начался cтрашный пожар. Он охватил деревянное сооружение над ямой, в которой стоял колокол. Пожарные тушили огонь, заливая его водой. К этому времени колокол раскалился, и как только вода попала на него, он лопнул. Так никогда и не загудел самый большой колокол в мире…

Дата добавления: 2014-12-07