Д. В. Веневитинов

Разбор статьи о "Евгении Онегине", помещенной в 5-м N "Московского телеграфа".

Если талант всегда находит в себе самом мерило своих чувствований, своих впечатлений, если удел его - попирать обыкновенные предрассудки толпы, односторонней в суждениях, и чувствовать живее другого творческую силу тех редких сынов природы, на коих гений положил свою печать, то какою бы мыслию поражен был Пушкин, прочитав в "Телеграфе" статью о новой поэме своей, где он представлен не в сравнении с самим собою, не в отношении к своей цели, но верным товарищем Бейрона на поприще всемирной словесности, стоя с ним на одной точке?

Ввиду большого количества читателей, «обязанность всякого благонамеренного - заметить погрешности издателя и противиться, сколько возможно, потоку заблуждений. Я уверен, что г. Полевой не оскорбится критикою, написанною с такою целию: он в душе сознается, что при разборе "Онегина" пером его, может быть, управляло отчасти и желание обогатить свой журнал произведениями Пушкина».

Первая ошибка г. Полевого состоит, мне кажется, в том, что он полагает возвысить достоинство Пушкина, унижая до чрезмерности критиков нашей словесности. Это ошибка против расчетливости самой обыкновенной, против политики общежития, которая предписывает всегда предполагать в других сколько можно более ума.

Никто, кажется, не делал и, вероятно, не сделает такого вопроса; и до сих пор, кроме издателя "Телеграфа", никакой литератор еще не догадывался заметить различие между поэмою и книгою.

""Онегин" - отвечает защитник Пушкина, - роман в стихах, следовательно, в романе позволяется употребить разделение на главы; и пр."

Если г. Полевой позволяет себе такого рода заключение, то не в праве ли я буду таким же образом заключить в противность и сказать: ""Онегин" - роман в стихах; следовательно, в стихах непозволительно употребить разделения па главы", но наши смелые силлогизмы ничего не доказывают ни в пользу "Онегина", ни против него, и лучше предоставить г. Пушкину оправдать самим сочинением употребленное им разделение. Мы будем говорить о тех только ошибках, которые могут распространять ложные понятия о Пушкине и вообще о поэзии.

Кто отказывает Пушкину в истинном таланте? Кто не восхищался его стихами?

Но для чего же всегда сравнивать его с Бейроном, с поэтом, который, духом принадлежа не одной Англии, а нашему времени, в пламенной душе своей сосредоточил стремление целого века? Все произведения Бейрона носят отпечаток одной глубокой мысли - мысли о человеке в отношении к окружающей его природе, в борьбе с самим собою, с предрассудками, врезавшимися в его сердце, в противоречии с своими чувствами.

Теперь, г. издатель "Телеграфа", повторю ваш вопрос: что такое Онегин? Он вам знаком, вы его любите. Так! но этот герой поэмы Пушкина, по собственным словам вашим, шалун с умом, ветреник с сердцем и ничего Более. Я сужу так же, как вы, т. е. по одной первой главе; мы, может быть, оба ошибемся и оправдаем осторожность опытного критика, который, опасаясь попасть в кривотолки, не захотел произнесть преждевременно своего суждения.

Певец "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника" и проч. имеет неоспоримые права на благодарность своих соотечественников, обогатив русскую словесность красотами, доселе ей неизвестными, - но признаюсь вам и самому нашему поэту, что я не вижу в его творениях приобретений, подобных Бейроновым, делающих честь веку. Многие критики, говорит г. Полевой, уверяют, что "Кавказский пленник", "Бахчисарайский фонтан" вообще взяты из Бейрона. Мы не утверждаем так определительно, чтоб наш стихотворец заимствовал из Бейрона планы поэм, характеры лиц, описания; но скажем только, что Бейрон оставляет в его сердце глубокие впечатления, которые отражаются во всех его творениях.

Мы видели, как издатель "Телеграфа" судит о поэзии: послушаем его, когда он говорит о живописи и музыке, сравнивая художника с поэтом.

"В очерках Рафаэля виден художник, способный к великому: его воля приняться за кисть - и великое изумит ваши взоры; не хочет он - и никакие угрозы, критика не заставят его писать, что хотят другие". Далее: "В музыке есть особыми род произведений, называемых capriccio, - и в поэзии есть они. Таков "Онегин"".

. И что за сравнение поэмы эпической - с картиною и "Онегина" - с очерком!

Теперь не удивляюсь, что "Онегин" вам нравится как ряд картин. "Не хочет он - и никакие угрозы, критика не заставят его писать, что хотят другие".

Ужели Рафаэль с г. Пушкиным исключительно пользуются правом не подчиняться воле и угрозам критиков своих? И повторяю вам: мы не имеем права судить о нем, не прочитавши всего романа.

После всех громких похвал, которыми издатель "Телеграфа" осыпает Пушкина и которые, впрочем, для самого поэта едва ли не опаснее безмолвных громов, кто ожидал бы найти в той же статье: "В таком же положении, как Бейрон к Попу, Пушкин находится к прежним сочинителям шуточных русских поэм".

Не надобно забывать, что на предыдущей странице г. Полевой говорит, что у нас в сем роде не было ничего сколько-нибудь сносного*. Мы напомним ему о "Модной жене" И. П. Дмитриева и о "Душеньке" Богдановича.

Несколько слов о народности, которую издатель "Телеграфа" находит в первой главе "Онегина": "Мы видим свое, - говорит он, - слышим родные поговорки, смотрим на свои причуды, которых все мы не чужды были некогда". Я не знаю, что тут народного, кроме имен петербургских улиц и рестораций. - И во Франции, и в Англии пробки хлопают в потолок, охотники ездят в театры и на балы. - Нет, г. издатель "Телеграфа"! Приписывать Пушкину лишнее - значит отнимать у него то, что истинно ему принадлежит. В "Руслане и Людмиле" он доказал нам, что может быть поэтом национальным.

Мне остается заметить г-ну Полевому, что вместо того, чтобы с такою решимостию заключать о романе по первой главе, которая имеет нечто целое, полное в одном только отношении, т. е. как картина петербургской жизни, лучше бы было более распространиться о разговоре поэта с книгопродавцем. В словах поэта видна душа свободная, пылкая, способная к сильным порывам, - признаюсь, я нахожу в этом разговоре более истинного пиитизма, нежели в самом "Онегине".

О новом романе г. Пушкина - что он есть новый прелестный цветок на поле нашей словесности, что в нем нет описания, в котором бы не видна была искусная кисть, управляемая живым, резвым воображением; почти нет стиха, который бы не носил отпечатка или игривого остроумия, или очаровательного таланта в красоте выражения.

Дата добавления: 2014-12-07