ФЕНОМЕН 2 страница

О наркотизирующей функции массовой культуры в современном обществе писали и американские социологи П. Лазарсфельд (1901—1976) и К. Мертон (род. 1910). Они подчеркивали, что массовая культура отвлекает людей от реальной жизни, питает их вымышленными картинами, погружает общество в летаргический сон. И авторы призывают скорее осознать пагубную роль массовой культуры и внести серьезные коррективы в ее практику.

Большинство философов культуры утверждают, что массовая культура вообще привела к деструкции личности, лишив человека подлинности чувств и переживаний. Все, что происходит, например, между влюбленными, стимулируется анонимными эмоциями, которые в виде музыки или поэзии несет эфир. Число примеров, иллюстрирующих злой рок массовой культуры, можно увеличить. Язык многих народов становится грубее и примитивнее, ибо распространение средств связи медленно и неуклонно уничтожает локальную специфику и прелесть речи. Рождается «расфасованный» язык... Чтение превратилось в непопулярное занятие. Человек стал объектом манипуляции, он целиком окутан клейкими грезами массовой культуры. Настала пора манипулирования массовым сознанием, когда можно дирижировать модой, досугом и поведением людей.

Западная, а теперь и отечественная философия культуры полна мучительных вопросов: не стала ли массовая культура школой стереотипов? не нависла ли угроза над личной свободой индивида вследствие того, что миллионы людей разглядывают теперь в одно и то же время одни и те же лица, «потребляют» одни и те же образы? не стала ли коллективная греза фантастическим массовым наркотиком?

Итак, говоря о массовой культуре и массовом сознании, порожденным ею, важно видеть их отличие от того, что было характерно для традиционного общества. В условиях традиционного общества поведение человека регулировалось в основном действием стихийных экономических сил и традиций, а не прямым давлением со стороны социальных институтов, которые предумышленно стремились бы проникнуть в эмоционально-психологический мир человека с целью его «перековки». В современном обществе возникает потребность в прямом регулировании поведения людей. Массовое сознание начинает все больше подвергаться целенаправленной обработке, принимающей «индустриальные формы». Сегодня не обойтись без развернутой «индустрии сознания», цель которой унификация духовной жизни, стандартизация интеллектуальных реакций в рамках усложнившейся в современном обществе социальной структуры. Феномен массовой культуры рожден, судя по всему, массовыми процессами идеологической практики современного общества.

В этих условиях начинается собственно рекламный век. В 1843 г. в Филадельфии молодой человек по имени Волней Палмер открыл первое рекламное агентство. Предприятие было примитивным по сегодняшним стандартам, обеспечивая, как отмечают В.В. Ученова и Н.В. Старых, только посреднические услуги между газетным издателем и рекламодателем. Вскоре после этого появились рекламные агентства с полным обслуживанием, предлагающие клиентам широкий диапазон услуг: от планирования информации до создания и подготовки рекламных объявлений. Наряду с ними возникло множество маркетинговых исследовательских фирм, рекламных и информационных агентств и лиц, занимающихся опросом общественного мнения Университетские преподаватели также быстро включились в дело.

К началу 1890-х гг. в университетах начали появляться новые курсы с направлениями типа: «Принципы рекламы», «Умение торговать» и «Оптовая и розничная торговля». Были изданы академические учебники с названиями: «Реклама и ее психологические законы» или «Психология в рекламе» — с обещанием преподать искусство убеждения, по крайней мере, в применении к рекламе и продажам.

Не много времени потребовалось для применения принципов рекламы к пропаганде политических идей и кандидатов. Один из первых примеров такого их использования можно встретить в отношении к Первой мировой войне. В книге, впервые изданной в 1920 г. и озаглавленной «How We Advertised America» («Как мы рекламировали Америку»), Дж. Крил, издатель и руководитель комитета по общественной информации, гордо оповестил, как он и его комитет использовали принципы рекламы, чтобы убедить американцев воевать против Германии. Успех Крила вдохновил и других применять и развивать эти методы в широчайших масштабах.

Литература

Гуревич П.С. Культурология. — М., 2003.

Московичи С. Машина, творящая богов. — М., 1998.

Тоффлер Э. Третья волна. — М., 1999.

Ученова В.В., Старых Н.В. История рекламы, или Метаморфозы рекламного образа: Учебник для вузов. — М., 1999.

Хачатурьян А.В. Шоу-бизнес как явление современной культуры. — Ростов н/Д, 2002.

Эллюль Ж. Политическая иллюзия. — М., 2003.

Вопросы по теме

1. Что такое протореклама?

2. Была ли реклама в традиционном обществе?

3. Какие функции имеет вещь как предмет потребления?

4. Что такое массовая культура?

5. Когда и почему сложился вещизм?

6. Как объяснить социальный феномен рекламы.

2 Тема.

МОДА

Д

изайнер одежды, столичная модница и профессиональная покупательница Маша Цигаль пишет:

«Я люблю необычные магазины, не­обыкновенные вещи. Я могу совершить шопинг в любом городе, даже там, где покупать нечего. Я не люблю Ми­лан. Во-первых, это некрасивый город, он меня угнетает, и перспектива бродить по этим некрасивым улицам в поисках вещей меня пугает. Во-вторых, мне не нравятся итальянские дизайнеры — их вычурная роскошность, гламурность, сексуальность в кубе меня не впечатляют».

Если вы любите молодежный стиль, стритфэшн и хотите купить, классные джинсы, модную олимпийку или экстремальное платье, то вам нужен Лондон. Мне нравятся магазины в Лондоне. Там можно найти очень классные вещи. В каждом лондонском магазине своя фишка, они компилируют различные вещи и объединяют их общей идеей. В Лондоне очень крутые продавцы. Они сами стильно выглядят, они в стиле магазина. Мне нравится для шопинга Токио: там есть дизайнерский квартал, где молодые дизайнеры открывают свои магазины. Там можно купить и дешевые вещи, и очень дорогие. А рядом стоят мультибрендовые магази­ны, где есть все — английские, американские, итальянские, французские дизайнеры, даже дизайнеры из Гонгонга. Я не поклонница американских дизайнеров. Париж — тоже классное место. Там замечательные магази­ны, и оформлены с большим вкусом. Когда витрины одинаковые — это скука. Приятно, если витрины меняются...»

Мода — это совокупность групповых предпочтений, определяющих эстетический вкус людей и их поведение. Немецкий философ. И. Кант (1724—1804) отмечал, что человеку присуща естественная склонность сравнивать себя в своем поведении с тем, кто более значителен (ребенку со взрослым, простому человеку — с более знатными людьми), и подражать их образу действий. Закон такого подражания, где совершенно не принимается во внимание соображение пользы, называется модой¹. Кант относит моду к тщеславию, поскольку в ее намерениях отсутствует внутренняя ценность, а также к глупости, так как она принуждает рабски следовать примеру.

Быть модным — дело вкуса. Того, кто, не сообразуясь с модой, сохраняет верность старым привычкам, называют старомодным. Того же, кто намеренно старается быть не модным, — чудаком. Все-таки лучше, считает Кант, быть глупцом по моде, чем глупцом не по моде.

Мода уже по своему понятию всегда требует меняющегося образа жизни. Она становится привычной, и тогда вкус больше не принимается во внимание. Мода прививается благодаря новизне. Мода, по существу, есть дело не вкуса, а только тщеславия. Она деспотична. Вспомним у А.С. Пушкина: «Быть можно умным человеком и думать о красе ногтей. К чему напрасно спорить с веком? Обычай — деспот средь людей».

	Мода и нравственное чувство

Что порождает периодическую смену образцов культуры и массового поведения? Отчего мода захватывает разные стороны жизни человека? Как рождается стиль внутри моды?

Мода в работах современных философов и психологов рассматривается как сложный феномен, в орбиту которого включены важнейшие социальные, научно-технические, экономические, культурные процессы в жизни людей².

¹ Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Кант И. Соч.: В 8 т. — М., 1994. - Т. 7. - С. 277.

² См.: Бердник Т.О. Дизайн костюма. — Ростов н/Д, 2000.

Многие исследователи определяют моду как господство в рамках определенной культуры тех или иных вкусов, связанных со стилем жизни, обычаями и привычками поведения. Огромное воздействие оказывают на моду ценностные и практические установки людей.

По мнению М.Н. Мерцаловой, мода в строгом значении начала складываться во Франции в эпоху позднего Средневековья, когда в костюме стали появляться признаки, характерные для моды и составляющие ее сущность. Предпосылки для возникновения моды сложились объективно и отразили кардинальные изменения, произошедшие в политической, экономической и культурной жизни народов и государств конца XIII — начала XIV в.

Мода может возникнуть только в обществе, где есть хотя бы минимальное излишество. В XVIII в. лишь немногие жилища име­ли ванную. Пищу готовили по-деревенски, на дровах или древес­ном угле. Только в XIX в. появилось газовое освещение. Но вот цивилизация набирает обороты. В конце XIX в. улицы некоторых столиц заливает электрический свет. Технический прогресс создает определенные стили. Это сказывается на внутреннем устройстве жилища, его оформлении, на выборе предметов обихода.

«Мода отличается от обычая, или, вернее, она представляет особенный род обычая», — напишет в 1776 г. английский экономист Адам Смит¹ (1723—1790). Мода, по его мнению, захватывает не всех, а только людей, занимающих высшее положение в обществе. Легкость, изящество, обаяние, свойственное внешнему виду знатных людей, так же, как богатство и великолепие их костюма, придают, так сказать, особенную прелесть любой форме их одежды. Пока формы эти употребляются ими, до тех пор они связываются в нашем воображении с представлением о чем-то прекрасном и чарующем. Но стоит моде уйти, как и сама одежда или иной предмет теряет очарование и прелесть.

Одежда и мебель во времена Смита уже находились под влиянием моды и обычая. Но мода простиралась и дальше — на предметы, зависящие от вкуса, то есть на музыку, на поэзию, на архитектуру. Менялась мода и на внутреннее убранство дома. Появилось новое явление — скоротечность моды. Самый лучший костюм носится не дольше того срока, пока он в моде. Мода на мебель меняется менее быстро, поскольку мебель представляет собой вещь более прочную и более ценную. Однако за пять или шесть лет происходит полный переворот во вкусах. Произведения искусств сохраняют себя на больший срок. Например, изящное здание может признаваться таковым много веков. Песня, сохраняемая преданием, может передаваться через несколько поколений. Великая поэма может жить столетия.

Обычай и мода, считает А. Смит, оказывают сильное влияние на понятие прекрасного. Английский экономист пытается понять, от чего складывается диктат моды. Если, например, возможность указать на разумное основание, почему дорическая капитель должна лежать на колонне в восемь поперечников вышиной, почему ионический завиток должен венчать колонну в девять поперечников, а коринфский лиственный венец — колонну в десять поперечников?

¹ Смит А. Теория нравственных чувств. — М., 1997. — С. 195

Установление подобных правил может быть объяснено только привычкой и обычаем. Так как глаза привыкли к определенным размерам, связанным с подобным украшением, то они были бы поражены отсутствием этой связи.

Каждому архитектурному ордеру принадлежат свойственные ему украшения, перемещение которых не может не произвести дурного впечатления на человека, знакомого с правилами этого искусства. Некоторые архитекторы уверяют даже, что изящный вкус древних до такой степени верно выбрал украшения, свойственные каждому ордеру, что лучших и выбрать невозможно. Но если обычай установил какие-либо особенные правила для сооружений и если правила эти не безусловно плохи, то нет никакой причины заменять их другими, столь же хорошими и даже более изящными и приятными.

«Человек показался бы смешным, если бы появился в обществе в костюме, который никто не носит, хотя этот костюм и был бы более удо­бен и приятен, чем тот, что освящен обычаем и модой. Таким же точно образом нам кажется неприличным отделывать наши квартиры иначе, чем это всеми принято, даже если бы новые украшения и заслуживали предпочтения»¹.

А. Смит отмечает, что в последние 50 лет музыка и архитектура испытали в Италии значительные изменения вследствие подража­ния оригинальным образцам некоторых великих художников. Квантилиан упрекал Л. Сенеку (ок. 4 до н.э. — 65 н.э.) в том, что тот испортил вкус римлян и осквернил суетными украшениями строгую мысль и мужественное красноречие. Г. Саллюстию (86 — ок. 35 до н.э.) и Тациту (ок. 58 — ок. 117) делались такие же упреки, только в другом роде: говорилось, что они ввели в употребление слог, кото­рый, несмотря на свою удивительную сжатость, изящество, вырази­тельность и даже поэтичность, был лишен простоты и естественно­сти и давал знать о тяжелой работе, затраченной на его отделку.

Обычай и мода оказывают влияние не только на произведения искусства. Они обусловливают и суждения о красоте. Какие разнообразные и противоположные формы принимаются за красоту в различных видах живых существ! Размеры, которые мы ищем в одном животном, противоположны размерам, которые нравятся нам в другом. Каждый вид животных в природе имеет свое устройство и особенную красоту, совершенно непохожие на устройство и красоту других видов.

Французский религиозный философ и филолог Клод Бюфье (1661—1737) установил, что красота каждого предмета вообще состоит в форме и в цвете, свойственных тому классу предметов, к которому он принадлежит. Поэтому красота каждой черты человека состоит в среднем удалении от неприятных черт, поражающих нас в наших ближних. Красивый нос, например, не должен быть ни слишком длинен, ни слишком короток, ни слишком широк, ни слишком узок: он должен равно отстоять от этих крайностей и отличаться от каждой из них менее, чем они отличаются друг от друга.

¹ Смит А. Указ. соч. — С. 196.

Совсем иной образ жизни у диких и варварских народов. Говорят, отмечает А. Смит, что североамериканские дикари при любых обстоятельствах сохраняют невозмутимое хладнокровие и считают малодушием обнаружить хоть на минуту, что они побеждены любовью, горем или негодованием. Они удивляют европейцев своим мужеством и самообладанием. Можно было бы подумать, что в этой стране, где все люди равны по званию и богатству, браки совершаются без всяких затруднений и что они заключаются не иначе как по взаимному соглашению. А между тем все они без исключения устраиваются через посредство родителей: молодой человек считал бы себя обесчещенным, если бы выказал хоть какое-нибудь предпочтение одной женщине перед другой и если бы не выказал совершенного равнодушия, как к невесте, так и к дате заключения брака.

Живость и воодушевление, обнаруживаемые французами и итальянцами в разговоре о самых обыкновенных предметах, поражают всех иностранцев, которым случится увидеть их. Молодой французский дворянин, которому отказали в ходатайстве о получении полка, был в состоянии заплакать, не краснея, в присутствии всего двора. Итальянец обнаруживает больше волнения, когда его приговаривают к штрафу в несколько сот лир, чем англичанин, которому читают смертный приговор.

Немецкий социолог XIX в. Г. Зиммель (1858—1918), уделявший много внимания феномену моды в контексте общественных отношений, определил ее как компромисс между тенденцией к социальному уравнению и склонностью личности к проявлениям собственной индивидуальности. С одной стороны, мода существует как массовое подражание всеобще признанным модным образцам, с другой — выражает стремление человека с ее помощью достичь индивидуализации и самостилизации своего внешнего облика. Противоречивый характер моды отражается и в ее цикле: массовость выступает одновременно и условием возникновения моды, и причиной ее угасания, умирания — в тот момент, когда определенная форма одежды обретает массовую популярность и, казалось бы, находится на пике моды, модельеры начинают работу над новой линией.

По мнению Т.О. Бердник, моду можно представить как улицу с двусторонним движением: с одной стороны, сама действительность диктует дизайнеру свои объективные требования и подсказывает актуальные идеи, с другой, эти идеи, художественно осмысленные, оригинально оформленные и реализованные дизайнером, овладевают массами. Двуединство субъективного и объективного, исторически сложившихся в обществе культурных предпосылок появления новых модных тенденций и индивидуального сознания художника — эти тенденции обнаруживающего и рекламируемого составляют противоречивую сущность моды. Объективный фактор в подобном альянсе выступает как определяющий, однако его действия всегда проявляются только через влияние субъективного фактора. Живя в среде с определенной материальной культурой, невозможно оставаться свободным от ее влияния. Объективный характер моды, невозможность существования человека — члена социума — вне этого культурного явления наглядно демонстрирует такой феномен, как антимода. Антимода отражает стремление определенного круга людей одеваться и вести себя согласно своим собственным представлениям, отличным от нормативных правил, предписанных «приличным» обществом. Этот протест против установившихся в обществе правил и идеалов имеет глубокие исторические корни. В современном обществе он находил выражение в движении битников, хиппи, панков, создававших в свое время своеобразные молодежные субкультуры. Но, рождаясь как альтернатива общепринятому вкусу, антимода обречена со временем обратиться в свою противоположность — в официальную моду, сохраняя при этом формальные внешние проявления, но утрачивая идейное содержание. Таким образом, значение моды состоит в том, что она является одним из способов трансляции и функционирования некоторых феноменов культуры — ценностных установок, стиля, вкуса, эстетического идеала. Рассматривая жизнь общества как противостояние противоположностей, Г. Зиммель обращает внимание на такой психологический механизм, как подражание. Он определяет его как процесс перехода от групповой к индивидуальной жизни. Привлекательность подражания, по мнению социолога, в том, что она представляет возможность целенаправленной и осмысленной деятельности и там, где нет ничего личного и творческого. Подражание можно было бы назвать порождением мысли и бессмыслия. Оно дает индивиду уверенность в том, что он в своих действиях не одинок и возвышается над другими. Таким образом, подражание освобождает индивида от мучений, связанных с выбором, и позволяет ему выступать просто в качестве творения группы, сосуда социальных содержаний. Влечение к подражанию как принцип характерно для той стадии развития, когда склонность к целесообразной личной деятельности жива, -но способность обрести для нее или из нее индивиду­альные содержания отсутствует. Дальнейшее продвижение состоит в том, что мысли, действия и чувства кроме данного, прошлого, тра­диционного определяет и будущее. Так Г. Зиммель описывает усло­вия моды как постоянного явления в истории нашего рода. Она представляет собой подражание данному образцу и этим удовлетво­ряет потребности в социальной опоре, приводит отдельного челове­ка на колею, по которой следуют все, дает всеобщее, превращаю­щее поведение индивида просто в пример.

Однако она в такой же степени удовлетворяет потребность в различии, тенденцию к дифференциации, к изменению, к выделе­нию из общей массы. Это удается ей, с одной стороны, благодаря смене содержаний, которая придает моде сегодняшнего дня инди­видуальный отпечаток, отличающий ее от моды вчерашнего и зав­трашнего дня; еще в большей степени это удается ей потому, что она всегда носит классовый характер. Мода высшего сословия все­гда отличается от моды низшего, причем высшее сословие от нее сразу же отказывается, как только она начинает проникать в низ­шую сферу. Тем самым мода — не что иное, как одна из многих форм жизни, посредством которых тенденция к социальному вы­равниванию соединяется с тенденцией к индивидуальному разли­чию и изменению в единой деятельности.

Г. Зиммель задается вопросом о значении истории моды, которая до сих пор изучалась только со стороны развития ее содержаний, для формы общественного процесса. Мода является историей попыток как можно удачнее приспособить эти две противоположные тенденции к состоянию данной индивидуальной и общественной культуры. В эту основную сущность моды входят отдельные психологические черты, которые можно в ней наблюдать.

Мода означает, с одной стороны, присоединение к равным по положению, единство характеризуемого ею круга и именно этим отъединение этой группы от нижестоящих, определение их как не принадлежащих к ней. Связывать и разъединять — таковы две основные функции, которые здесь неразрывно соединяются; одна из них, несмотря на то или именно потому, что она является логической противоположностью другой, служит условием ее осуществления. Мода, по мнению Г. Зиммеля, является просто результатом социальных или формально психологических потребностей. С точки зрения объективных, эстетических или иных факторов целесообразности невозможно обнаружить ни малейшей причины для ее формирования.

Зиммель показывает, что если в общем, например, наша одежда по существу соответствует нашим потребностям, то в форме, которую придает ей мода (следует ли носить широкие или узкие юбки, взбитые или округлые прически, пестрые или черные галстуки), нет и следа целесообразности. Модным подчас становится столь урод­ливое и отвратительное, будто мода хочет проявить свою власть именно в том, что мы готовы принять по ее воле самое несуразное; именно случайность, с которой она предписывает то целесообраз­ное, то бессмысленное, то безразличное, свидетельствует о ее ин­дифферентности к объективным нормам жизни и указывает на дру­гую ее мотивацию, а именно на типично социальную как единст­венно остающуюся вероятной.

По мнению Г. Зиммеля, мода теперь все больше связывается с объективным характером трудовой деятельности в сфере хозяйства. Как только где-нибудь возникает предмет, который затем становит­ся модой, так другие предметы специально создаются для того, что­бы стать модой. Господство моды особенно невыносимо в тех об­ластях, где значимость должны иметь лишь объективные соображе­ния. Но ведь та или иная религия, конкретное научное открытие, социализм как учение тоже были в свое время не чем иным, как модой. Однако тщетно искать объективность моды. Ее предметы часто лишены эстетической привлекательности, а социальные воз­зрения — целесообразной содержательности.

Мода способна придавать одежде, вещам оттенок фривольности. Стиль поведения человека обусловлен модой. Однако, по словам Г. Зиммеля, мода присуща только высшим сословиям. Едва она проникает в «низы», так сразу же утрачивает свой статус. Высшие сословия сразу же отказываются от данной моды и принимают но­вую. Вряд ли Зиммель мог подозревать, что в последующий век мо­да нередко будет проникать в "верхи» именно из демократических слоев общества. «Низы», согласно немецкому социологу, стремятся «вверх». Таков и вектор моды. Однако последующая история моды раскрыла и иные процессы, присущие ей.

Г. Зиммель приходит к убеждению, что в низших сословиях мо­да редко бывает разнообразной,и специфичной. Мода выражается в обособлении: походка, темп, ритм, язык жестов. Но все это в зна­чительной мере определяется одеждой. Одинаково одетые люди ве­дут себя сравнительно одинаково. В этом есть еще один момент. Человек, который может и хочет следовать моде, часто надевает новую одежду. Новая же одежда больше определяет нашу манеру поведения, чем старая, которая, в конце концов, меняется в сторо­ну наших индивидуальных жестов, следует каждому из них и часто передает мельчайшие особенности наших состояний.

Моде с самого начала свойственно влечение к экспансии, будто ей каждый раз надлежит подчинить себе всю группу; однако, как только это удалось бы, она была бы уничтожена как мода вследствие возникновения логического противоречия ее сущности, ибо полное распространение снимает в ней момент отъединения. Нечто новое и внезапно распространившееся в жизненной практике не будет названо модой, если оно вызывает веру в его длительное пребывание и фактическую обоснованность. Лишь тот назовет это модой, кто уверен в таком же быстром исчезновении нового увлечения, каким было его появление. Поэтому одним из оснований господства моды в наши дни в сознании людей является также то, что глубокие, прочные, несомненные убеждения все больше теряют свою силу. Арена сиюминутных, изменяющихся элементов жизни все расширяется. Разрыв с прошлым, осуществить который культурное человечество беспрерывно старается в течение более ста лет, все более связывает сознание с настоящим.

Отношение к модному, по мнению Г. Зиммеля, несомненно, таит в себе благотворное смешение одобрения и зависти. Модный человек вызывает зависть в качестве индивида и одобрение в качестве представителя определенного типа. Однако и эта зависть имеет здесь определенную окраску. Существует оттенок зависти, который отражает своего рода идеальное участие в обладании предметами зависти. Завидуя предмету или человеку, мы уже не абсолютно исключены из него, мы обрели известное отношение к нему, между нами уже существует одинаковое душевное содержание, хотя и в совершенно различных категориях и формах чувства. По отношению к тому, чему мы завидуем, мы находимся одновременно ближе и дальше, чем по отношению к тому, что оставляет нас равнодушными. Зависть позволяет измерить дистанцию, что всегда означает отдаленность и близость; безразличное же находится вне этой противоположности. Зависть может содержать едва заметное владение своим объектом (как счастье в несчастной любви) и тем самым своего рода противоядие, которое иногда препятствует проявлению самых дурных свойств чувства зависти.

Мода увлекает, прежде всего, тех, кто не обладает внутренней самостоятельностью. Она возвышает незначительного человека тем, что превращает его в особого представителя общности, в воплощение особого общего духа. В щеголе общественные требования моды достигают высоты, в которой они полностью принимают вид индивидуального и особенного. Для щеголя характерно, что он выводит тенденцию моды за обычно сохраняемые границы. Если модной стала обувь с узкими носами, то носы его обуви превращаются в подобие копий. Если модными стали высокие воротники, то его воротники доходят до ушей. Если модным стало слушать научные доклады, то его можно найти только среди слушателей. Он опережает других, но в точности следуя их путем.

В действительности же к нему применимо то, что во многих случаях применимо к отношению между отдельными людьми и группами: ведущий, в сущности, оказывается ведомым. При демократическом правлении это особенно заметно. Многие выдающиеся лидеры партий в конституционных государствах подчеркивали, что они, будучи вождями группы, должны следовать ее требованиям. Напыщенность щеголя является, таким образом, карикатурой. Если следование моде, по словам немецкого философа и социолога Г. Зиммеля, является подражанием социальному примеру, то намеренная немодность — подражание ему с обратным знаком. Она не менее свидетельствует о власти социальной тенденции, от которой мы зависимы в позитивном или негативном смысле. Человек, намеренно не следующий моде, исходит из совершенно того же содержания, что и щеголь, подводя, однако, это содержание под другую категорию, не под категорию усиления, а под категорию отрицания.

Даже в целых кругах большого общества может стать модой быть немодным — одно из поразительных социальных переплетений, в которых оно, во-первых, является просто инверсией социального подражания, а во-вторых, основывает свою силу на поддержке внутри узкого круга единомышленников; если бы конституировался союз противников союзов, он был бы логически не более невозможен и психологически не более возможен, чем данное явление. Подобно тому, как атеизм превратился в религию и стал отличаться таким же фанатизмом, такой же нетерпимостью, такой же способностью удовлетворять душевные потребности, как те, которые были свойственны религии. Свобода, сломившая тиранию, часто оказывается не менее тиранической и насильственной, чем ее преодоленный враг, — и явление тенденциозной немодности показывает, насколько человеческие существа готовы вбирать в себя полную противоположность содержаний и демонстрировать их силу и привлекательность на отрицании того, с утверждением чего они, казалось, были неразрывно связаны.

Дата добавления: 2014-12-27